Зависимые

Октябрь, 1993 год.

Происходило что-то ужасное. Ира, включая телевизор, наблюдала сплошные репортажи с Московских улиц, где сейчас без труда можно было заметить танки, стрелявшие по Белому дому. Пчёлкина приходила в ужас, прекрасно слыша всё то, что происходило на улице, даже несмотря на плотно закрытые окна, к которым она старалась не подходить — их дом на Смоленской площади находился всего в десяти минутах езды на машине от Белого дома. Понедельник, говорят, день тяжёлый, но чтоб до такой степени… Несмотря на то, что утром она просила Витю не уезжать в офис, он сорвался туда, ссылаясь на срочные дела — именно сегодня в Москву возвращался Саша, и Космос с Валерой должны были встречать его в аэропорту. На Витю же возложили обязанность дождаться Фархада Джураева, прилетающего прямым рейсом из Душанбе — событие значимое и явно подразумевающее что-то важное. Будучи вскользь знакомой с армейским товарищем Белова, Ира почти что не знала Фархада, однако, сам факт каких-то общих дел с бригадой вызывал у неё вполне определённые ассоциации. Рядом с ней остался Егор, который приехал буквально перед самым отъездом Пчёлкина. Муж отдал охраннику распоряжение быть здесь и никуда не выходить без особой надобности, связываясь с ним в случае любых проблем — практически то же самое он говорил и своей жене, собираясь на работу. — Не беспокойтесь, Виктор Павлович, всё будет в порядке. — Егор, проходите в гостиную, — Ира хотела остаться с Витей наедине ещё на несколько минут и дважды повторять не пришлось. Охранник, скрывшись из глаз, дал им эту возможность. — Вить, мне страшно, может, ты всё-таки передумаешь? — Родная, всё будет хорошо. Я вернусь вечером, слышишь? А пока с вами побудет Егор. И, уж извини, сегодня лучше без прогулок. — Какие тут прогулки… Ты точно вернёшься вечером? — Ира полагала, что она не вынесет, если Витя сегодня останется в офисе. Она просто сойдёт с ума в четырёх стенах, слыша все эти новости с телевизора или наблюдая на улице проезжающие танки. — Я вернусь, — пообещал он, глядя ей прямо в глаза. — Будь осторожен, — попросила она его напоследок, захлёбываясь дурным предчувствием. — Всё будет хорошо, слышишь? — Снова повторил и коротко поцеловал её в губы, подхватил портфель с тумбочки и ушёл. Ира ещё несколько секунд стояла возле приоткрытой двери, глядя на мужа, который спускался по лестнице вниз. Когда его фигура исчезла между пролётами, оставив лишь гулкое эхо шагов, она закрыла дверь и дважды провернула ключ в замке. Несмотря на слова Вити, дурное предчувствие, сидевшее внутри, словно заноза, было навязчивее. Когда она вернулась в гостиную, где сидел охранник, и опустилась молча на диван, мужчина, пытаясь её приободрить, тоже сказал избитую фразу: — Да вы не переживайте, Ирина Юрьевна, здесь вас никто не тронет. — Я не за себя переживаю, Егор, — Ира боялась того, что с Витей может что-то случиться в дороге. Что, если он пострадает? По телевизору то и дело говорили о людях, получивших ранение на улице. Машины «скорой помощи» разъезжали с мигалками, доставляя многих в больницу, потому что степень ранения была настолько опасной, что без серьёзного медицинского вмешательства было не обойтись. Невольно Ира вспоминала август девяносто первого, ознаменовавшийся распадом Советского союза — в то время по телевизору нельзя было увидеть ничего, помимо известного балета Петра Ильича Чайковского «Лебединое озеро». Что же будет дальше, если сейчас все эти новости стали пропускать в эфир? По всей видимости, ничего хорошего ждать уж точно не приходилось.

***

В квартире на Профсоюзной атмосфера была не многим лучше — Даша, оставшаяся сегодня дома из-за происходящих событий, сидела в гостиной, разговаривая по телефону с отцом. Космос уехал ещё полчаса назад, аргументировав свой отъезд тем, что дела ждать не станут, а бывшую Старкову слишком быстро отвлёк домашний телефон. Стоило поднять трубку и услышать голос отца, чтобы немного успокоиться — разговоры с Сергеем Владимировичем всегда становились для Даши отдушиной, возвращавшей ощущения твёрдой почвы под ногами. Несмотря на расстояние и время, разделявшее их с последней встречи… — Как у вас с Космосом жизнь? Не обижает тебя? — Нет, мне с ним повезло, — Даша по-прежнему верит, что Космос — это лучшее, что с ней произошло осенью восемьдесят девятого. Других путей искать не пытается, давно уже свыкнувшись с его ритмом жизни. — Живём, пап, как все… — А почему голос такой грустный? — И хотя Сергей Владимирович был уже в курсе о том, что происходило в Москве, но был уверен: дело не в этом. И, конечно же, был прав. — Тебе показалось, — Даша делает над собой усилие, выдавливая улыбку, которую можно расслышать сквозь телефонные помехи, — просто я ужасно соскучилась по тебе! — Я тоже, родная. Слушай, так, может, приедешь? — В очередной раз в гости зазывает, с теплом и искренностью. — Погостишь у отца своего, и Космоса привезёшь, отдыхать же тоже нужно время от времени. — Прости, пап, сейчас никак не получится, — Даша знает, что до зимы Космос не оставит Москву, слишком много у них работы. Расслышав, что отец грустно вздохнул, Холмогорова спешит заверить: — Но, как только появится возможность, я дам знать, обещаю. — Буду ждать, — отец всегда будет рад её видеть, Даша это знает. Расслышав на том конце провода какую-то суматоху и голоса, она спрашивает, что там такое происходит. — К нам тут Маша приехала, привет передаёт тебе, трубку норовит выхватить… В следующую секунду из трубки раздаётся звонкий женский голос, весёлый и жизнерадостный. Даша расплывается в улыбке, вспоминая Машу — свою сводную сестру. В последний раз, когда она гостила в Киеве, ещё вместе с Космосом, Маша устроила им обзорную экскурсию по городу, которой они остались вполне довольны. Общение между ними было не то, чтобы слишком близким, но вполне себе тёплым и искренним. — Привет, Маш! Я так понимаю, у вас там веселье в самом разгаре, — там, где появлялась Маша, обстановка сразу менялась в лучшее, более лёгкое русло. И Даша ожидает, что сейчас разговор с ней поднимет ей настроение. — Что за повод? — Блестящий, — голос льётся, как ручеёк, но Холмогорова не успевает толком сообразить, как сводная сестра делится с ней новостью: — Дашк, я беременна, представляешь? — Звучит, как удар, прямо по сердцу. Даша сидит, продолжая держать трубку около уха, а в ушах эхом продолжают проноситься эти несколько слов на повторе. «Я беременна, представляешь?» Даша такое разве что представлять и может, мечтая о собственном малыше, но всё никак. Всякий раз, общаясь с Ирой, Тамарой, и даже Ольгой — она будто чувствовала себя в их компании какой-то не такой. Неполноценной, что ли. Глядя на их детей или на ставший уже огромным живот Беловой, Даша испытывала внутренний раздрай, который не давал ей покоя. И нет — она, конечно, продолжала любить малышей, и обожала свою работу, но при этом ежедневно сталкивалась с внутренними противоречиями. Все эти дети, окружающие её, были чужими ей, хотя она каждому волей-неволей пыталась подарить свою нерастраченную любовь. Каждая их попытка с Космосом завести малыша безуспешно проваливалась, а врачи, у которых она бывала едва ли реже, чем в детском саду, только качали головами и разводили руками. «Вы совершенно здоровы» — таков был их ответ на её непонимание происходящего в глазах. Маша говорила что-то о том, как обрадовался этой новости Дима, её муж; говорила о том, что они будут рады увидеть Дашу в Киеве, прогуляться, пообщаться; под конец добила вопросом: — Вы-то с Космосом как, не собираетесь ещё обрадовать нас? — И что-то внутри надломилось. Будто бы разорвалось, окончательно порвав крепкую нить внутри. Нить, на которой Даша держалась последний год с небольшим, не позволяя пугающим мыслям съедать себя окончательно. — Даш, ты меня слышишь?.. — Со связью что-то, — прочистив горло, Холмогорова сделала над собой усилие, чтобы её голос не дрожал, но сдержаться, видит Бог, стоило ей немалых трудов. — Маш, я тебя поздравляю, ты большая молодец. Димке и всем остальным передавай привет от меня, хорошо? Прости, мне нужно бежать, позже как-нибудь созвонимся, — скороговоркой закончила речь и оборвала звонок, положив трубку на рычаг. И в ту же секунду, как голос в трубке исчез, из глаз ручьём хлынули горячие, горькие слёзы. Даша, действительно, была искренне рада и за подруг здесь, и за Машу там, но сама при этом осознавала, что горькое чувство зависти, прежде несвойственное ей, даёт о себе знать. И она ругала себя за эту зависть, но ничего не могла с собой поделать. Пыталась гнать все эти мысли куда подальше, да без толку. Возвращаясь в их квартиру, Даша чувствовала обжигающий холод, несмотря на тёплые объятья Космоса, который своим появлением пытался её как-то растормошить, дать ей уверенность в том, что у них всё получится. Уверенность угасала. Когда Даша узнала, что Ольга беременна и у Беловых тоже ожидается пополнение, она почувствовала, что теперь никто среди жён Бригадиров не сможет её понять. Они были самыми счастливыми, потому что для них Судьба уготовила эту участь — взять в один прекрасный день на руки собственного ребёнка. У Даши такой участи не было. И сейчас, когда она узнала об ещё одном пополнении, её мир разделился на две части. Одна половина искренне радовалась за Машу, желая ей счастья, а другая — захлёбывалась в этих слезах, давила их безостановочно, заставляя сворачиваться калачиком на диване и задаваться не озвученным вслух вопросом: за что? Больше всего на свете Даша хотела стать матерью. Она делала для этого всё: принимала витамины, которые советовали врачи; исправно следила за своим организмом, высчитывая необходимую для зачатия дату овуляции; иногда ей даже казалось, что всем этим она изводит Космоса, давит на него, хотя напрямую об этом он ни разу ей не сказал. И, несмотря на все усилия, ребёнок по-прежнему оставался для неё недосягаемой мечтой. «Неужели это никогда не случится?» — Спрашивала со страхом мысленно Даша, не зная, где получить ответ. И ужасалась, когда внутренний голос беспристрастно и холодно отвечал: «Никогда, что бы ты ни делала.»

***

Ира оказалась права, когда подумала о том, что ничего хорошего ждать не придётся — мало того, что по новостям продолжали передавать ужасные вещи, так ещё и дочка разрывалась в диком крике. Пчёлкина поначалу подумала, что Юля просто хочет есть или играть, однако, едва коснувшись её лба, почувствовала, насколько он горячий. Градусник, которым она измерила температуру, показал тридцать восемь и шесть. Маленькие ножки при этом были жутко холодными, а на коже виднелся заметный сосудистый рисунок. Напоив дочку четвертинкой нош-пы и заставив запить её водой — таблетка, по всей видимости, была для неё слишком горькой, из-за чего она тут же начала плакать, Ира попыталась её успокоить. Укутав Юлю в одеяло, она продолжала неотрывно находиться рядом, пытаясь как-то развлечь дочку нависающими над кроваткой пчёлками или погремушками. Чуть позже, когда стало понятно, что ноги по-прежнему не согрелись, Ира сделала специальную грелку — только после неё, как ей показалось, Юля совсем перестала плакать и успокоилась. Когда она согрелась, Ира дала ей парацетамол — слабое жаропонижающее, но она надеялась, что это поможет. Давать дочке без консультации врача какие-либо серьёзные антибиотики, учитывая её возраст, она, откровенно, побоялась. Спустя сорок минут, измерив температуру ещё раз, Ира почувствовала небольшое облегчение — тридцать восемь. Неидеально, конечно, но температура хоть немного снизилась. Юля уснула и следующие полчаса она ещё сидела рядом с ней, а затем, вспомнив о Егоре, который продолжал находиться в гостиной, вышла к нему. — От Вити новостей нет? — Нет. А как там малышка? — Температура, вроде как, снизилась, но ещё не до конца. Буду наблюдать. — Ира чувствовала себя неловко, находясь рядом с Егором так долго. Только сейчас она поняла, что даже не предложила ему за всё это время никакого угощения. Кажется, следовало бы исправиться. — Может, чаю хотите или кофе? — Чай, если вам несложно, — Егор, казалось бы, смутился от внезапно проявленной заботы. Как-никак, а сейчас он чувствовал себя на работе, и не привык, чтобы кто-то поил его чаем или кофе. Но для Иры это было элементарной вежливостью. — Хорошо, — кивнув, Пчёлкина направилась на кухню. Спустя десять минут чай был готов — прихватив со столешницы небольшую корзину с печеньем и конфетами, она поставила вместе с ней две чашки на поднос и вернулась в гостиную. На улице к этому времени всё тоже, казалось бы, затихло — и женщина могла лишь гадать, насколько долгим выдастся это затишье. Сам Егор, сидя на диване, рассматривал гостиную в квартире своего начальника. За те десять месяцев, что он работал в подчинении у Пчёлкина, он уже, как ему казалось, хорошо изучил их семью. Виктор Павлович был мужчиной деловым и, надо сказать, строгим — за малейший проступок, порой, или даже опоздание в несколько минут, мог разозлиться, если прибывал в скверном расположении духа. А если же нет, то порой даже делал вид, будто ничего не заметил. Платил всегда в срок и весьма щедро, так что жаловаться особо не приходилось. Что же касается его жены, Ирины Юрьевны, то она вызывала у него удивление. Ещё когда он только услышал при личном собеседовании о своих обязанностях, то подумал, что ему придётся каждый день крутиться с какой-то размалёванной куклой, у которой в голове одни деньги и шмотки, а среди занятий — закатывание мужу очередной истерики по поводу распродаж или заграничных поездок. В принципе, такие часто связывают свою жизнь с влиятельными людьми, у которых немало денег, а Виктора Павловича уже сейчас можно причислить к таковым. Но нет: ещё впервые оказавшись в этой квартире, когда Пчёлкин привёл его на короткое знакомство со своей семьёй, Егор увидел перед собой вполне себе красивую и спокойную женщину. Она разговаривала с ним даже не так, как её муж — если в голосе Виктора Павловича Егор мог зачастую уловить долю высокомерия или превосходства, но это, как-никак, неудивительно между бизнесменом и охраной, то вот Ирина Юрьевна с первой минуты обращалась к нему исключительно на «вы». При этом, он никогда не слышал от неё пренебрежения в голосе или хотя бы чуточку повышенного тона — даже замечая, порой, что она находилась в скверном расположении духа, будучи какой-то задумчивой или расстроенной, она ни разу не позволила себе сорваться на него. Так, словно бы проявляла какое-то уважение, прежде несвойственное от тех, с кем ему приходилось работать. Ну, а их маленькая дочка, Юля Пчёлкина, которой несколько месяцев назад исполнился год, не могла не вызывать улыбку одним своим взглядом. И Егор улыбался, несмотря на то, что невольно вспоминал своё прошлое, в котором у него было точно такое же чудо — его собственный ребёнок. Казалось бы, прошло уже почти два с половиной года, а он всё никак не мог поверить в то, что каждый день — это реальность. Будто затянувшийся кошмар, в котором он периодически навещает могилу на Троекуровском кладбище, принося туда цветы и игрушки, которые никогда не почувствуют тепла детских рук. — Егор? — Женский голос внезапно вытолкнул его из этих всех размышлений и он, наконец, обратил внимание на Иру, которая кивнула на чашку, и корзинку со сладостями. — Прошу, угощайтесь. — Спасибо, как-то неловко. — Забудьте о неловкости — в конце-концов, я сама та ещё сладкоежка, но, если я съем это всё, моей фигуре будет потом плохо, — Ира чуть улыбнулась, пытаясь разрядить явно напряжённый момент, и Егор улыбнулся в ответ. — Вы на себя наговариваете, с вашей фигурой всё замечательно. — Спасибо, конечно, за комплимент, но я всё же настаиваю, — и, пододвинув корзинку к нему, она внимательно посмотрела ему в глаза. Егор, сдавшись, протянул руку, взяв одну замотанную шоколадную конфету. Шоколад с детства был его любимой сладостью, ко всему остальному он был равнодушен. Ира, успокоившись после этого, кивнула и взяла себе тоже конфету. Какое-то время они сидели молча, попивая чай. Это было странно: вроде, знают друг друга уже почти десять месяцев, но какая-то неловкость всё же чувствовалась, витая в воздухе. Для Егора она заключалась в том, что он попросту не понимал, как себя вести, а для Иры — в наблюдении за ним. Она буквально считывала по лицу всю его задумчивость и, наконец, не выдержав, решила спросить: — У вас что-то случилось? Егор тут же отвлёкся от очередного глотка из чашки и созерцания точки перед собой. — С чего вы взяли? — Не знаю, — она не могла объяснить. Но, отчего-то, решила, что именно так всё и есть, а теперь почувствовала себя глупо. — У вас какой-то уж слишком задумчивый вид, вот я и решила спросить… — И вдруг грустно улыбнулась, добавив: — Хотя, простите, если я затронула какую-то не ту тему. — Да нет, что вы, не извиняйтесь, всё в порядке, — заверил он. И вдруг, совершенно неожиданно для себя, добавил: — Просто задумался о прошлом. — Трудные времена? — Я бы сказал, что они уже прошли. Но, напоминание о них остаётся. Ира не стала больше ничего выпытывать, посчитав, что это, должно быть, с её стороны как-то невежливо. Ну, зачем лезть другому человеку в душу? Тем более, мужчине, который, судя по всему, привык для всех казаться сильным и быть опорой. Однако, отчего-то ей не давал покоя взгляд Егора, в котором было слишком много грусти. Сейчас ей уже даже не верилось, что он утешал её, заверяя, что всё будет хорошо. И всё же молчать вот так было как-то тоже неправильно. — Я, конечно, не знаю ничего о вашем прошлом, но говорят, что самый тёмный час –всегда перед рассветом. Когда-то я услышала эти слова и теперь думаю о них каждый раз, когда мне тяжело или грустно. Быть может, это поможет и вам. Егор улыбнулся. — Простите, а можно откровенно? — Как говорит мой муж, рискните. Я, вроде как, за откровенность ещё ни разу никого не покусала. Но это не точно, — чем больше Ира пыталась вот так разрядить обстановку, тем легче, как ей казалось, им было пережить этот непростой момент. А вообще, всё, чего ей сейчас хотелось — это чтобы как можно скорее наступил вечер и Витя приехал домой, потому что волнение за него, как-никак, всё равно её не покидало. — Вы совсем не похожи на жену богатого бизнесмена. — Эти слова вызвали небывалое удивление, промелькнувшее у Иры на лице. — То есть… Я хотел сказать, что вы какая-то другая. Живая, что ли, простая. В хорошем смысле этих слов. Вот, даже сейчас чаем меня поите и угощаете сладостями, хотя я не ровня, так — охранник, прислуга. Да и на «вы» ко мне обращаетесь, а я от этого, честно говоря, давно уже отвык… — Егор вздохнул. — Не поймите меня неправильно, просто говорю то, что вижу и думаю. Окружающие, кстати, не раз твердили, что это плохая привычка. — Для кого как, — Ира пожала плечами. — Лично для меня плохой привычкой считается врать и лицемерить. А что касается остальных ваших слов… Пожалуй, я не так уж сильна в том, какие жёны у других богатых бизнесменов. Тем более, что я никогда не стремилась быть женой бизнесмена — с Витей мы знакомы давно, практически с детства, и тогда он вовсе не был таким, как сейчас. К тому же, я не чувствую себя королевой и не воспринимаю других людей, как какую-то прислугу, даже если они находятся в моём подчинении или в подчинении у моего мужа. — В этом, как раз, явное отличие. — Вы так это говорите, будто намекаете, что хотели бы видеть во мне холодную стерву. — Нет, что вы. Просто это невольно вызывает уважение. Порой, даже сильнее, чем приказной тон и грубость. Постепенно, напряжение стало сходить на «нет». Егор оказался весьма интересным собеседником, умеющим поддержать диалог и, в то же время, не кажущимся каким-то навязчивым в своих высказываниях. Ира в какой-то степени даже пожалела, что за всё это время у неё не возникало в голове идеи как-то детальнее узнать охранника, сопровождавшего их с дочкой на прогулках — теперь она понимала, что во многом надумала себе образ «мужчины-робота», выполняющего чужую прихоть за деньги. Они не задевали в разговоре каких-то откровенных, личных тем, но ей, тем не менее, было просто приятно с ним разговаривать. В какой-то момент она поймала себя на мысли, что не чувствует ни капли подхалимства или какого-то желания «понравиться», угодить жене начальника — даже не вдаваясь в какие-то особые подробности, чувствовалось, что Егор — вполне искренний человек. За их беседой, от силы, прошёл час, прежде чем Пчёлкина поднялась с места и направилась в детскую, чтобы проверить, как там Юля. Ира надеялась, что дочке стало лучше, однако, в очередной раз измерив температуру, она уже не на шутку перепугалась, увидев тревожные цифры — тридцать девять и два. При этом, сквозь сон, дочка закашлялась, и Ира, коснувшись её лба, поняла, что дело худо. Выйдя из детской она быстро схватила телефон — Егор, заметив резкое движение и обеспокоенное выражение на её лице, тут же поинтересовался: — Что-то случилось? — У Юли температура поднялась опять, тридцать девять уже. — Ира, нажимая на кнопки, попыталась набрать мужа. Приложив трубку к уху, она вслушивалась в длинные гудки, которые резко прервались монотонным голосом, вещавшим одну заученную фразу: «Абонент находится вне зоны действия сети. Пожалуйста, перезвоните позже.» — Час от часу не легче, ещё и Витя недоступен… — Мысли о том, что всё закончится плохо, если ничего не предпринять, тут же заполонили всю голову. Вот только что? Ира попыталась набрать Космоса, но результат был тот же — вне зоны. Тогда Пчёлкина, плюнув на всё, спросила у Егора: — Ты можешь поехать с нами в больницу? — Конечно, о чём речь, — Егор поднялся с дивана, показывая, что готов хоть сейчас отправляться в дорогу. — Тогда я сейчас соберусь, одену Юлю и поедем.

***

Пчёлкин поражался тому, как, оказывается, лихо может перевернуться жизнь. Сегодня у бригадиров была запланирована важная встреча с Фархадом, поэтому, отправившись в аэропорт, чтобы встретить Джураева, Витя всю дорогу отвлекал себя от угнетающих мыслей. В какой-то момент, ему даже показалось, что у него это получилось, пока они с Фарой не подъехали непосредственно к офису на «Цветном». Стоя уже около двери и ожидая, пока им откроют, Пчёла мог представить себе всё, что угодно, но не то, что в этот самый момент на них налетят с автоматами и дубинками, буквально сходу положив мордой в асфальт. Витя, чего греха таить, знатно трухнул при виде наставленного ему в висок дула автомата, и на короткий миг подумал, что сейчас, должно быть, его жизнь лихо оборвётся, но нет. Вместо этого, заломив всем руки, их упаковали в этот долбанный автозак, в котором они сидели, будто шпроты в банке, впритык друг к другу. Сидя около небольшого, решётчатого окна, сквозь который пробивались крохи дневного света, Пчёле хотелось распсиховаться и, в то же время, оборжаться с того, насколько злодейка-судьба оказалась к нему неблагосклонна. В какой-то миг он подумал об Ире: она, наверное, с ума сойдёт, когда он сегодня не явится домой. Пчёла ведь обещал ей, что вернётся, но кто ж знал, что на его пути встанут непредвиденные обстоятельства в лице ОМОНа, вооружённого дубинками и автоматами? Тут, хочешь не хочешь, вырваться уже не получится. Стоило автозаку остановиться, как их поочерёдно заставили выйти, спрыгивая на землю. При этом, сразу же направляли в открытую дверь, где они, сомкнув руки за спиной, становились лицом к стене. Пчёла, рассматривая местами уже облупившуюся краску, с каждой секундой всё сильнее закипал от злости. Кому скажешь, блять, не поверят — прощай, суровый бизнесмен; привет, мужик с Бутырки! — Пчёлкин! — Чё? — Ни «чё», а отвечать на поставленные вопросы, — дежурный подозвал его к себе и Витя, сдерживаясь от того, чтобы закатить глаза, подошёл. Фархад что-то прорычал сквозь зубы, видимо, так же разделяя Витино недовольство. Белый шепнул ему: «Не нервничай, Фарик», и дежурный тут же сделал им замечание, после чего, переведя на Пчёлу взгляд, произнёс: — Фамилия, имя, отчество? — Пчёлкин Виктор Палыч. — Год рождения? — Шестьдесят девятый. — Место рождения? — Москва. Со стороны, как Вите казалось, это всё смахивало на дешёвый цирк. Серьёзно, сюр какой-то! Будто бы они что-то нарушили, — их тупо загребли, потому что они попались под руку проходящими на улице. Такого беспредела Пчёла уж точно не ожидал и, глядя на дежурного, испытывал острое желание дать в морду за особо «тёплый» приём, начавшийся ещё возле входа в офис. Теперь же, сидя в камере, куда их определили, — хотя, скорее, уместнее будет сказать, всё так же запихнули, — Витя поражался здешним условиям. Вместе с ними в одном помещении находилось ещё человек сорок, притом, все сидели чуть ли не друг у друга на головах. В таком скопе народу и бесконечном галдеже даже голова разболелась. Сидя в компании ребят и травя анекдоты, Пчёла пытался казаться вполне себе беззаботным, будто его нихуя не переломило от всех этих событий, а сам при этом невольно снова и снова возвращался мыслями к жене с дочкой. Никакой возможности предупредить о своём местоположении у него не было — ещё перед входом в камеру, конвой забрал все имеющиеся у них вещи: телефоны, ключи, — даже наручные часы, и те, блять, тоже! До трусов, мать их, заставили раздеться, как будто бы они гранату в штанах сюда пытались пронести. Спасибо хоть, что пачку сигарет с зажигалкой отбирать не стали, а то Витя на фоне стресса ещё больше к куреву тянулся. Уже засыпая, Пчёла понадеялся на то, что завтра он покинет это гиблое место и больше никогда сюда не вернётся.

***

Больничные стены наводили на Иру жуть — Пчёлкина никак не могла успокоиться. Волнение за дочку и мужа, который по-прежнему не выходил на связь, давало о себе знать. И хотя за окном уже была глубокая ночь, сна не было. Врачи, осмотрев Юлю, определили их в палату и помогли сбить температуру до тридцати семи и пяти. Сейчас же, каждые сорок минут, требовалось проверять самочувствие дочки, но даже несмотря на то, медсестра постоянно приходила к ним в палату, Ира никак не могла уснуть. Сидела рядом со спящей Юлей, не зная, что думать. Сегодня, когда они ехали в больницу, пока Егор вёл машину, сидя за рулем, женщина прижимала к себе годовалую дочь и мысленно молилась, чтобы всё это поскорее закончилось. Малышка жутко кашляла и постоянно хныкала, заставляя материнское сердце обливаться кровью от незнания, чем помочь. Проезжая по улицам и наблюдая собственными глазами развернувшийся хаос и кровопролитие, больше всего она боялась за то, чтобы они безопасно доехали до медучреждения. Прежде чем покинуть квартиру на Смоленской площади, Ира оставила записку на зеркале в прихожей — на тот случай, если Витя приедет домой. Однако, судя по всему, муж туда так и не вернулся, иначе, вне всяких сомнений, уже находился бы здесь, рядом с ними. Невольно она испытывала в этот момент злость на него за то, что он пропадает неизвестно где — и в то же время страх, что с ним случилось что-то ужасное. Все эти мысли, подкрепляемые неизвестностью и ожиданием, казавшимся уже бесконечностью, сводили её с ума. Дверь в палату открылась и в очередной раз в проёме показалась медсестра — молодая девушка, практически её ровесница, измерила Юле температуру. — Тридцать шесть и восемь. Думаю, уже всё будет хорошо, — эти слова, в какой-то степени, принесли облегчение, — она ведь не просыпалась? — Нет, спит всё время… — Ира не могла отвести взгляд от Юли, за всё это время ни на шаг не отойдя от кроватки. Коснувшись её плеча, медсестра слегка встревоженно произнесла: — Вам бы тоже поспать не мешало, а то вы так изведёте себя, — она ведь видела, постоянно заходя и проверяя девочку, что мать места себе не находит. — Хотите, я принесу вам успокоительное, выпьете и приляжете? — Спасибо, не стоит, — Ира слабо улыбнулась, покачав головой. Она и без успокоительного справится, главное, что дочке стало получше. Пугающие звуки с улицы постепенно становились всё более отдалёнными, затихая. — Я практически в норме. Практически. Если не считать того, что сегодня она пережила такой страх, которого не испытывала, кажется, никогда в своей жизни. — Ваш родственник тоже в коридоре сидит, мрачнее тучи. Уходить отказывается, сказал, что будет здесь, вместе с вами. — Ира не стала углубляться в детали и рассказывать о том, что он вовсе не родственник, а охранник, но, услышав эти слова, почувствовала укол совести. С той самой минуты, как они приехали в больницу, она, казалось бы, совершенно позабыла про него, а он всё ещё находился здесь. Поднявшись с места, она покинула палату следом за медсестрой, выходя в коридор. Мужчина, действительно, всё ещё сидел рядом с дверью палаты, но, как только она вышла, поднялся с места. — Ну, как там ваша дочка? Ей стало получше? — Вроде, говорят, обошлось, температура уже спала. — Ну слава Богу… — Егор, спасибо вам, — облокотившись запястьем о дверной косяк, вдруг произнесла Ира. — Да ладно вам, я, по сути, ничего такого и не сделал, — встретившись со слегка удивлённым взглядом карих глаз, Ира возразила: — Вы всё ещё находитесь здесь, рядом, хотя могли бы уже с чистой совестью отправиться домой, ваш рабочий день уже давно закончился. Охранник покачал головой. — Не мог бы. Виктор Палыч дал мне чёткое указание находиться рядом с вами, пока он лично не вернётся. — Он, кстати, не звонил? — С надеждой спросила Ира, надеясь, что, может, Витя вышел на связь, увидев то количество пропущенных звонков, которыми она периодически обрывала его телефон сегодня днём. — Нет, не звонил, — поспешил ответить Егор и, заметив её расстроенный взгляд, добавил: — Ирина Юрьевна, вам отдохнуть бы, на вас лица нет. Я уверен, Виктор Палыч выйдет на связь завтра, просто нужно немного подождать. Я, если понадоблюсь, буду здесь. — Вы, наверное, устали не меньше моего, — как-никак, а это не шутка, находиться почти сутки без сна, да ещё и в такой стрессовой ситуации. — Я сейчас пойду, договорюсь, чтобы вас тоже провели куда-нибудь, чтобы вы смогли выспаться. Возражения не принимаются, — с этими словами, развернувшись, она направилась к посту дежурной медсестры. И каждый шаг, чеканящий ударом каблуков по плитке, дополнялся эхом голоса охранника в голове: «Я уверен, Виктор Палыч выйдет на связь завтра, просто нужно немного подождать.» Ира сдержалась от того, чтобы сказать, глядя ему в глаза, что это ожидание уже порядком затянулось. Она, кажется, только то и делает, что ждёт. Ждёт, ждёт, ждёт. Как преданная собака, которую посадили на цепь. Не лает, не кусает, но порой так хочется взять и возмутиться, закатить самый настоящий скандал и потом не идти на примирение, как бы ни было от этого горько самой. Даже сейчас, когда происходит весь этот ужас, когда она боялась за Юлю, Вити не было рядом. Где он? Что с ним? Он даже никак не сообщил ей, ничего — ни звонка, ни сообщения, ни хоть какой-то, хотя бы малейшей, весточки. Договорившись с медсестрой, чтобы охранника отвели переночевать на кушетку в сестринскую, Ира позаимствовала стационарный телефон — её собственный уже успел давно разрядиться. Набирая номер, Пчёлкина заранее в голове готовила тысячу и одно извинение в том случае, если разбудит подругу своим полуночным звонком, однако, похоже, даром тревожить не пришлось — Тамара не спала, пребывая в таком же волнении за мужа, канувшего сквозь землю. — Я, вон, тоже трубку обрывала, абонент не абонент… — В тоне голоса Филатовой Ира впервые слышит такую сильную горечь. Понятно, почему: прежде Валера никогда не позволял себе заставлять супругу переживать, всегда выходил на связь, если задерживался или менял планы в угоду обстоятельствам. Женское сердце, поддаваясь обострённой интуиции, твердило, что что-то тут нечисто. — И в офисе — тишина, никто не подошёл. Уложила Филиппа спать, а сама сижу, вздрагиваю от этих новостей. Полчаса назад вон, подорвалась к телефону, а это Катя звонила. Хотела спросить, не знаю ли я чего и сказала, что Ольга родила сегодня… — Сына? — Да, Иваном назвали, — подтвердила Тома, и Ира улыбнулась уголком губ. С Беловой они практически не виделись и не общались, пересекаясь только на каких-то общих праздниках в кругу своих мужей, а тех стало значительно меньше, после появления на свет Юли. Но это, всё же, не отнимало того факта, что на секунду она представила себе нынешние эмоции скрипачки и ей стало её немного жаль. Когда она рожала Юлю, Витя, пусть и за стенкой, но был рядом. А где сейчас Саша, вместе с их мужьями, Ира не представляла. Всё же, худшая пытка для человека — пугающее чувство неизвестности и волнения за близких. — Ну, можно не сомневаться, что эта новость обрадует Сашу, когда он объявится, — с языка чуть не сорвалось «если», но Ира одёрнула себя. Они, конечно же, объявятся. Нужно просто подождать и надеяться, что всё хорошо. — Ладно, Том, ты прости, что я тебя потревожила в такое время… — Перестань, — дружба в понимании Тамары — понятие круглосуточное. — Юля как там, у вас всё хорошо? — Бывало и лучше, но мы прорвёмся, — вдаваться в подробности об этом утомительном долгом дне совершенно не хотелось. Наверное, она расскажет обо всём позже, при личной встрече, а сейчас Ира внезапно понимает, что последние остатки сил начинают махать ручкой, удаляясь восвояси. Она устала и ей нужно хотя бы немного отдохнуть. Попрощавшись с Томой, Пчёлкина прерывает звонок и возвращается в палату к дочери. Юля по-прежнему спит, и её лоб уже не такой горячий, как утром — значит, действительно, полегчало. Присев рядом на кровать, она успела только коснуться головой подушки, не зарываясь в колючий плед, постеленный на постельное бельё, как её затянуло в сон.

***

Он вернулся только к обеду следующего дня. Ира, находившаяся в это время уже дома вместе с Юлей — наутро врачи отпустили их, заверив, что с дочкой уже всё хорошо — едва увидела его, почувствовала, как эмоции фонтаном хлынули изнутри. В голове вертелись вопросы, которые возросли от внешнего вида Вити — весь потрёпанный, взъерошенный, он выглядел так, будто ночевал на лавочке на улице. Её словно разрывало изнутри от желания и ударить его, и обнять одновременно — за прошедшие тридцать шесть часов Ира чего только не надумала себе! Она уже не знала, чего ждать и вздрагивала от каждого шороха, от малейшего звука с улицы. Она уже устала выглядывать с опаской в окно и замечать там отсутствие его машины, устала слышать этот чёртов бездушный голос автоответчика, от которого в горле появлялся ком, а в глазах начинало жечь от безысходности. Почувствовав его руки на своей талии, она обняла его в ответ, уткнувшись носом в ключицу. Она просто стояла, чувствуя, как он обнимает её, и сжимала левой рукой ткань его пальто на плече, до побелевших костяшек. Дрожь волной прошла по всему телу, пальцы стали болеть от хватки, но отпустить она не могла. Шептала о том, что у Юли вчера была температура и они ездили в больницу — ответил, что уже в курсе, потому что, увидев пропущенные вызовы, сразу набрал Егора и тот ему всё рассказал. А она стояла, вдыхая его запах, и чувствовала, что готова разрыдаться на месте. Он живой. — Ты просто скотина, Пчёлкин! — И эти слова, сорвавшиеся вдруг с языка, вызвали у Вити грустную улыбку. Ира почувствовала, как его рука скользнула по волосам, гладя её по голове. — Я боялась, что тебя ранили или вообще… — Чего ты там накрутила себе? — Он усмехнулся, опалив теплом где-то над ухом. — Я живее всех живых. Ты от меня хрен отделаешься. — Не смешно вообще ни разу… Где ты был? — Отстранившись, всё же задаёт вопрос, который волновал её всё это время. — Я чуть с ума не сошла… — Не поверишь, в Бутырке гостили, приняли всех, как родных. — Пчёла усмехнулся, но в его голубых глазах отпечаталась усталость. Ира, услышав вкратце рассказ о том, как вчера их повязали около офиса и отвезли в тюрьму, ужаснулась. В её голове на секунду проскочила мысль: что, если бы их там вообще всех убили? Что, если бы они не отпустили сегодня? Что, если бы он оказался там, в одном из тех грузовиков, в которых сегодня забирали тела, и который сегодня Витя наблюдал сквозь лобовое стекло машины, пока машина мчалась с Бутырки на Смоленскую площадь? — …но щас уже всё нормально, так что переживать нечего, — он отстранился, разорвав объятья. — Я быстро в душ и отъеду ненадолго, в роддом надо, Ольгу поздравить, отметим… Пока он был в ванной, Ира сидела на кухне за столом, сцепив руки в замок, и всё думала о прошедшей ночи. Предчувствие не подвело её, но даже сейчас, несмотря на то, что Витя вернулся домой, оно не желало утихать — наоборот, внезапно усилилось до невозможного, сводя её с ума. Сидеть на одном месте было подобно пытке — хотелось подняться и ходить туда-сюда по кухне, метаться из стороны в сторону, разбить что-то, чтобы это предчувствие утихло, да без толку. Ира не понимала, почему это предчувствие так остро сидит в ней, почему никак не затихнет. Поэтому, когда Витя снова показался на глаза, уже более свежий и бодрый после водных процедур, она подошла к нему и взяла его за руку, уткнувшись в ткань халата на плече, вдыхая его запах. Это заставило его замереть, остановившись, и посмотреть на неё. — Всё хорошо, ну, — Пчёлкин не понимал такой реакции. Ему казалось, что он уже успокоил Иру, он вернулся домой. Все живы и относительно здоровы, с Юлей тоже всё в порядке ведь. Он не мог понять, почему она на него вдруг так посмотрела — со смесью страха и чего-то ещё, непонятного и прежде несвойственного ей. — Останься, пожалуйста, — и в нотках её голоса он расслышал то, чего не было никогда прежде. Она не просила его, она умоляла его остаться. — Позвони по телефону поздравь, тебе же необязательно ехать лично… — Ир, — он вздохнул. — Белый мой друг, как я могу не поехать? Не по-людски как-то получится, все там будут. Она прикрыла глаза. Конечно. Не по-людски. Дружба — понятие круглосуточное, и Ира знает, что для Вити значат его друзья немало, она сама выросла в этой компании, но осознание того, что он сейчас уедет, а она снова останется одна, просто рвёт её на части. — Я ненадолго, правда, пару часов всего, — он обнял её, а она продолжала стоять рядом, опустив руки и глядя куда-то в пол. В уголках глаз противно защипало и Ира сама не понимала, почему вдруг захотела разрыдаться, но продолжала держаться, кивая в ответ на его слова. — Чего ты?.. — Просто боюсь, как будто что-то ещё должно случиться, — он приподнял её подбородок, заставляя посмотреть прямо в глаза. — Не накручивай себя, всё будет хорошо, слышишь? Я вечером вернусь, — и, не дав ей ничего сказать больше, накрыл её губы своими, сминая их в поцелуе. Ира ответила, положив ладонь на его тёплую щёку. Ей совсем не хотелось его отпускать — хотелось растянуть этот момент как можно дольше, отстрочить очередной уход Вити и мгновение, когда придётся остаться один на один с дочкой в четырёх стенах. Буквально за двадцать минут он собрался, оделся в чистое и вышел в прихожую, набрасывая на себя зелёный плащ — его пальто песочно-бежевого цвета пришлось скинуть в стирку после сегодняшней ночи. — До вечера, — на прощание ей достался смазанный поцелуй в губы и лёгкая улыбка. Дежавю. Когда за Витей захлопнулась дверь, Ира попыталась успокоиться, но получалось это, мягко говоря, не очень. «Зря ты его отпустила.» — Шептало внутреннее предчувствие, от которого хотелось спрятаться, зажав уши, но Ира не могла. Просто он сказал, что всё будет хорошо и что он вернётся. Просто она поверила ему.

***

Рождение сына Саши Белого стало настоящим праздником для всей братвы. Сразу после роддома, где они толпой поздравили Ольгу и увидели маленького Ваню, отправились кутить в «Метелицу». VIP-зона заведения наполнялась смехом и разговорами, бокалы то и дело наполнялись очередной порцией алкоголя и сливались в цокоте после сказанного кем-то тоста. Время замерло, превратившись в вязкую субстанцию, в которой абсолютно потерялся счёт бегущей по кругу стрелки, отсчитывающей каждый новый час их празднования. Каждый говорил на словах поздравления молодому отцу, пожелания не останавливаться на достигнутом и родить им с Ольгой, как минимум, ещё двух-трёх пацанов, отчего на губах Белова тут же появлялась широкая ухмылка, а горящие, затуманенные алкогольной дымкой, глаза блестели в свете переливающихся разноцветных бликов. И всякий раз Саша отвечал, что на одном пацане они не остановятся, благодаря братву за щедрые поздравления. — Белый, за то, чтоб у Ваньки всё по жизни складывалось как надо, на порядок лучше нашего, — Фил чуть приподнял свой бокал, чокаясь с остальными. Саня улыбнулся, искренне веря словам товарища, Пчёла поддержал, не обратив внимание на то, как Космос странно и грустно улыбнулся. Видимо, подумал о том, что из всех друзей он один ещё остался не награждённым подарком судьбы. В какой-то момент все дружно решили отправиться на перекур. Несмотря на то, что они могли позволить себе это и в самом заведении, хотелось надышаться свежим осенним воздухом. Поэтому, поднявшись, мужчины стали один за другим выходить наружу, ощущая, как в основном зале куда громче грохочет музыка. Пчёлкин идею выйти и освежиться не поддержал, поэтому сказал, что будет ждать ребят за столиком. Налив себе в бокал очередную порцию коньяка, Витя достал из кармана телефон и проверил пропущенные вызовы. Жена звонила ему несколько раз — по всей видимости, чтобы узнать, когда он будет дома. Время перевалило уже за десять, а празднование всё ещё не подошло к концу. Витя был уверен, что Ира и сама прекрасно понимает, почему их посиделки так затянулись, и в голове поставил себе галочку, что на эти выходные надо будет обязательно освободить всё по максимуму, послав дела куда подальше, чтобы увезти её загород и провести время там исключительно вдвоём. Поднявшись на ноги, Пчёла отправился в туалет, подумав, что там сможет ополоснуть лицо и слегка стряхнуть с себя алкогольный морок. В его организме уже было приличное количество выпитого коньяку, из-за чего шёл он, слегка шатаясь, но был уверен, что вполне сможет добраться домой с трезвым водителем из охраны, коей у Белого хватало — всё это время они сидели в машинах на улице, ожидая, когда начальство закончит праздновать и решит разъехаться по домам. Умывшись холодной водой, он почувствовал, что стало немного легче. Назад шёл, убеждая себя в том, что ещё полчаса они посидят и разойдутся по домам — время-то реально уже позднее начинается, покутили на славу. Остальные бригадиры, вернувшись с улицы, снова разлили себе по бокалам коньяк и Пчёла не стал отказываться от очередной порции, чтобы выпить за здоровье новорождённого. И снова время замедлилось — в ход пошли очередные тосты, повторяющиеся по второму кругу, разговоры ни о чём, смех и радость. В какой-то момент картинка перед глазами смазалась, всё поплыло — алкоголь окончательно затуманил разум. …Голова раскалывалась — казалось, кто-то бил молоточком ему по вискам, желая уничтожить адской болью каждый миллиметр. Во рту было настолько сухо, что Витя чувствовал, как шершавый язык неприятно царапает сухое нёбо, вызывая лёгкое жжение во рту. Однозначно, похмелье — одно из худших состояний в жизни человека, и сейчас Пчёла уже не впервые убеждался в этом на собственном опыте. Кажется, ему уже пора закидываться дозой лекарств, прежде чем принимать на свою печень такую алкогольную атаку — говорят, вроде, это помогает снизить нежеланные последствия наутро. И Вите сейчас бы точно не помешала какая-то таблетка или временная петля, чтобы вернуться во вчерашний день, где он напивался, и отговорить самого себя от десятой порции коньяка, потому что именно после неё он ни черта не помнил. Открыв глаза и щурясь от солнечного света, лезущего под самые веки, — лучи будто нарочно, в издёвку, раздражали глазное яблоко — мужчина скользнул взглядом по комнате и почувствовал, как внутри всё сжалось. Это была не их с Ирой спальня, и даже, Витя был готов поспорить, не комната в квартире у кого-то из его друзей — Пчёлкин не раз бывал в гостях, чтобы досконально запомнить интерьер, который можно было бы узнать даже в таком состоянии. Это была спальня — в серо-бежевых тонах, минималистического стиля. Белый пушистый ковёр на полу выглядел очередным раздражающим пятном перед его глазами, а графин, наполненный водой, стоящий рядом с двумя стаканами на журнальном столике, казался необходимым спасением. Наполнив один из стаканов наполовину, Пчёла жадными глотками выпил прохладную жидкость. Холодок прошёл по горлу и пищеводу, убирая засуху на несколько блаженных секунд, а головная боль, кажется, стала чуточку меньше, когда он приложил стакан к своему виску. Любая попытка припомнить события вчерашнего вечера сейчас была обречена на провал — в памяти всплывали только пятна танцплощадки и мигающие огни внутри клуба, где они всей гурьбой отмечали рождение сына Белова. Лица друзей проносились перед глазами смазанными и расфокусированными кадрами, дополнявшимися обрывками музыки и перекрикивающих её голосов с тостами. Мама родная, сколько ж он вчера выпил, что теперь очнулся неизвестно где? А, может, это гостиница какая-нибудь? Может, он сам вчера снял себе этот номер, понимая, что ехать в таком виде домой, к Ире с дочкой — не лучший вариант? — Доброе утро, — голос, раздавшийся сзади, Витя Пчёлкин мог бы назвать вестником Апокалипсиса. Пропитанный наигранной заботой и усмешкой, которая красовалась на женском лице, стоило ему в ужасе обернуться и увидеть ту, что стояла на пороге комнаты. — Может быть, кофе или завтрак? — Верёвку и мыло, пожалуйста. — Ты чё тут делаешь? — Ну, вообще-то, я здесь живу, если ты этого ещё не заметил, — Жданова усмехнулась. — Кстати, спасибо за прекрасную ночь, ты был просто неотразим. Нет. Пчёлкин, глядя на неё, чувствовал, как душу постепенно охватывает липкий страх. — Переживаешь, что кто-то мог нас видеть? Не волнуйся, никто не в курсе, что ты ночевал у меня, — Вика подошла ближе, положив руки ему на плечи. Витя, не медля, сбросил с себя её прикосновения. В моменте ему стало противно от самого себя. Перед глазами замелькало цветными пятнами воспоминание вчерашнего вечера, прорезавшееся сквозь пелену похмелья.

Её язык уже скользит по длине его члена, а губы, смыкаясь вокруг головки, вызывают приглушённый стон. Каждое движение медленное, но уверенное. Синие глаза смотрят прямо на него, заводя ещё сильнее. Мужская рука ложится на затылок, сжимая длинную копну светлых волос, и Вика не противится, желая доставить ему истинное удовольствие — ускоряется, позволяя ему входить в неё на максимум, чувствуя, как головка члена соприкасается со стенками горла. Она глубоко дышит и удовлетворённо улыбается, когда тёплая семенная жидкость наполняет её рот. Вика проглатывает всё до последней капли, вытирая пальцами уголки губ. Взгляд поднимает на него, выравниваясь на ногах — в голубых глазах Пчёлкина сладкая дымка. Секунда — и он разворачивает её спиной к себе, задирая юбку и проникая пальцами к влажной промежности, вызывая усмешку на женском лице.

— Ну вот, а говорил, что не нравлюсь.

— Твою ж мать… — Да ладно тебе, что ты так убиваешься? Ну, переспали и переспали, всё ведь к этому и шло, — ухмылка не сходила с женского лица, а во взгляде плясали черти. — Мы оба этого хотели.

Он был пьян и его губы ещё хранили в себе тот горьковатый вкус выпитого коньяка. Переступая порог квартиры, совершенно не заботясь о том, чтобы включить свет, он сбросил с её плеч пальто. Вика не осталась в долгу — зелёный плащ слетел на пол буквально через несколько секунд.

Сегодня, когда она узнала от своего начальника новость о том, что у Александра Белова родился сын, это стало каким-то своеобразным знаком. Вика знала, что он будет там, на этом праздновании — туда же, собственно говоря, был приглашён и Артемий Кривицкий, и Жданова сумела расслышать чётко всего одну фразу, которой было достаточно: «Сегодня вечером в «Метле» праздновать будем.»

Глупо было бы упускать такой шанс — к тому же, Вика уже знала, что нравится ему. И её тянуло к нему не меньше. После того, как он её уверял в обратном, хотелось доказать не только себе, но и ему, насколько сильно он ошибался. Перед ней никогда не мог устоять ни один мужчина, если он — не гей, и сейчас, когда он покрывал её шею поцелуями, оставлял засосы, втягивая кожу губами, она усмехалась, уводя его в сторону комнаты к широкой двуспальной кровати.

Он был пьян и не ведал, что творит, но ей было плевать. У неё в крови тоже был алкоголь, пускай и в гораздо меньшей доле, но ведь алкоголь всегда выводит человека на чистую воду? «Что у пьяного на языке, то у трезвого на уме» — здесь Вика руководствовалась такой же фразой, только применяла её к действиям. Удивительно: как только она оказалась рядом с ним, он вполне себе легко согласился продолжить вечер в более непринуждённой обстановке, и такси любезно довезло их до дома на Берзарина. И вот, сейчас, он находился рядом с ней, смотрел на неё затуманенными алкоголем глазами, и Вика видела в этом взгляде напротив, что он хочет её.

Это осознание тешило её самолюбие и напрочь срывало все рамки запретов. Ей было плевать на то, что где-то там, на Смоленской площади, себя сейчас накручивает его жена, с которой она общалась и раньше работала вместе; на то, что у них семья и маленькая дочь. Она не собирается его уводить, не собирается жить с ним. Роль любовницы, получающей дорогие подарки и массу удовольствия жизни на широкую ногу её вполне устраивает. И она уже не раз рисовала себе в голове все эти картинки, а сегодня картинка станет реальностью.

Где-то наверху злобно засмеялись демоны — в копилку поступков Вити Пчёлкина был брошен его самый большой грех, за который однажды ему придётся дорого заплатить. Впрочем, даже если случится чудо и расправа не настигнет его здесь, на Земле, то после своей смерти он точно будет веками плавиться в Аду. Рай ему теперь, однозначно, не светит.