Зависимые

Ира нередко слышала от ребят, что выбрала себе нелёгкую ношу, когда решила пойти работать следователем. Юрий Ростиславович, глядя на дочь, тоже порой сомневался, что она выдержит подобные нагрузки, но Холмогорова не желала никого слушать, живя своим умом. В её памяти, пожалуй, навсегда останется то самое первое дело, с которым она столкнулась, вступив в должность, потому что жертва была её личной знакомой. Пусть и неблизко, но всё же, она знала Арину Вязову, училась вместе с её братом, и одно дело — когда несчастье сваливается на совсем чужих тебе людей, но совершенно другое — когда это кто-то из твоих знакомых. Они автоматически переносятся в ранг более ближних, а, соответственно, их боль воспринимается острее. Однако, сейчас, сидя напротив заплаканной матери, потерявшей свою единственную дочь, Ира чувствовала, как эти эмоции волей-неволей передаются и ей самой. Возможно, потому, что она — такая же женщина, в первую очередь, и ничто, как говорится, человеческое ей не чуждо; а может, это был просто материнский инстинкт, который, если верить науке, есть у каждой представительницы слабого пола. Сначала рожаешь, воспитываешь, ночей не досыпая, душу вкладываешь, а потом появляется кто-то, кто жизнь, тобой данную, отнимает, а вместе с тем и тебя в могилу сводит раньше срока. Пожалуй, во всём мире нет страшнее беды, чем родитель, переживший собственное дитя. Убитая горем, женщина нескончаемо умывается слезами с того самого момента, как ей сообщили о случившемся. Ира, встретив Тину Вартанову на пороге своего кабинета, посадила её на стул рядом со своим столом и принялась отпаивать водой с успокоительными каплями, заранее принесёнными Сельской. Когда, наконец, женщина немного пришла в себя и перестала захлёбываться в слезах, то словно окаменела, глядя в одну точку. Нет, всё-таки она ещё не до конца научилась включать холодную голову, смахивая эмоции. И тем не менее, нужно было что-то предпринять, дабы сдвинуть дело с мёртвой точки. — Тина Георгиевна, постарайтесь вспомнить, не замечали ли вы чего-то странного в поведении вашей дочери? Может, ей угрожали, или кто-то мог желать ей вреда? — При озвученных вопросах, женщина снова скривилась, прикрывая нос платком, но всё же смогла ответить: — Н-нет, что вы. Марта, она… Она была чудесной. Я ума не приложу, к-кому… Простите, — снова слёзы. Ира кивнула, подав стакан, — кому она могла так… дорогу перейти. Боже. — И всё-таки, я очень прошу вас, расскажите мне всё, что вы помните за последний период. Кто был в её окружении? С кем она больше всего проводила своё время? Тина Георгиевна, сделав ещё несколько глотков воды, вздохнула и, отставив стакан, отрешённо произнесла: — Марта очень тесно общалась с Анечкой Москвиной. Они были лучшими подружками, Аня даже жила у нас, когда у неё были проблемы с родителями. — Женщина слёзы утирает, поднимая вверх заплаканные, красные глаза. Ира кивнула, записывая имя в блокнот. — Может, она что-нибудь знает, но я… Я не могу представить, кто мог бы желать моей девочке смерти.

***

Тамара Филатова была на седьмом небе от счастья. Мысль о том, что совсем скоро у них с Валерой родится ребёнок, которого они так ждали, грела душу; женщина днями напролёт готовилась к роли матери, представляя тот момент, когда она уже сможет взять на руки собственное дитя. Пока что, правда, приходилось сталкиваться с трудностями в виде округлившегося живота, идущего впереди неё, ведь срок уже был приличный, но это сущие пустяки. Валера как можно чаще старался находиться рядом с супругой, помогая ей во всём и перенимая на себя весомую долю домашних хлопот. Тома, наблюдая за таким рвением, посмеивалась и заверяла, что прекрасно со всем справится, потому что беременность — не приговор и не болезнь, но едва ли её доводы имели весомый аргумент в глазах будущего отца. Поэтому, воспользовавшись его отсутствием, Филатова затеяла небольшую уборку в квартире. Протирая на полках пыль, она внезапно наткнулась взглядом на одну из полок, где лежал старенький фотоальбом. Одна рука сама собой потянулась к потрёпанной временем коричневой обложке, а вторая провела по корешку, вытирая пыль. Тома отложила тряпку в сторону и забралась на диван с ногами, умостив фотоальбом на быльце. Здесь были собраны дорогие её сердцу снимки с тех времён, когда трава была зеленее, деревья — выше, а понятие «смерть» было далёким и незнакомым, потому что были живы её родители. Вот — их свадьба, сразу же, на первой странице: мама — в красивом белом платье и с фатой; пшеничные локоны красиво струятся по плечам, взгляд опущен вниз, на расстеленный рушник, в одной руке — небольшой букетик невесты, в другой — ладонь отца; папа — в строгом, чёрном костюме; тёмная шевелюра и такой же тёмно-карий взгляд, горящий весёлым блеском. Двадцатилетний Андрей Максимович посмотрел прямо в камеру и запечатлелся таковым на снимке. И в памяти всплывают тёплые слова…

— Смотрю я на тебя и гадаю, дочка, кому же сокровище такое достанется? — Андрей Максимович не мог налюбоваться на Тамару, которая красовалась перед родителями в новом платье. Бежевое, в горошек, стройного кроя — оно сидело, как влитое на девичьей фигурке. И случай, чтобы нарядиться в обновку представился сам собой: день рождения одноклассницы, куда Тому пригласили в составе ещё нескольких девчонок из их школы. — И умница, и красавица — вся в мать!

Дина, услышав слова супруга, только улыбнулась, подходя к нему и вырывая короткий поцелуй:

— Не скромничай, ты тоже в этом постарался.

— Да, мы с тобой, Динка, молодцы, что ни говори! И дочь, и сын, дом — полон чаша. Я теперь знаете, о чём мечтаю, девочки?

— О чём? — Тамаре интересно; она подносит к шее небольшой флакончик духов матери и параллельно прислушивается к их разговору.

Андрей Максимович, загадочно улыбнувшись, отвечает:

— Пройдёт пару лет и Томка наша в невесты вымахает, а там, и Пашка — в женихи. Вот отгуляю на свадьбах ваших, а потом — Дин, представь, каких красавцев-внуков будем нянчить?

Дина Игоревна смеётся в ответ на слова супруга.

— Рано ты что-то себя в дедушки записываешь, товарищ Пронин!

— Не, ну понятно, что не завтра, всему своё время. Но я, меж прочим, буду лучшим дедом на всём свете! Правда, Тома?

— Правда, — соглашается девушка, поворачиваясь к родителям, чтобы обнять и поцеловать, — всё, я убежала, буду вечером!

— Осторожнее там. — Дина не отпускает дочь без наставлений напоследок, выходя следом из небольшой комнатки в прихожую. — Ангелине передавай поздравления! Подарок взяла?

— Взяла, всё передам!

А теперь его дочь в свои двадцать с небольшим смотрит с ощущением, что отец глядит прямо в душу; прокручивает сказанные когда-то мужчиной слова и думает, что во всём этом есть какая-то пугающая связь. Тамаре, услышавшей тогда этот разговор родителей, не удалось вообразить Андрея Максимовича в роли дедушки, ну, не вязался его образ с седыми волосами и старческими морщинами. Теперь же, по прошествии почти пяти лет со дня трагедии, ей кажется, что в этом был своеобразный знак. Не суждено было тебе, папа, отгулять на свадьбе у своей дочери и, уж тем более — увидеть собственных внуков. Далее — незапамятные времена, когда Тамара только-только родилась. Её родители с небольшим свёртком на руках у роддома, оба — безгранично счастливые, светящиеся улыбками. Тамара прикладывает руку к собственному животу, поглаживая его. Если бы Дина Игоревна была бы жива, она бы о многом её сейчас расспросила: как у неё всё прошло? Было ли ей сложно? Впрочем, никаких сомнений не возникало, что отец точно так же оберегал её — встретив Валеру и познакомившись поближе, Тамара поняла, что они с Андреем Максимовичем очень похожи. А вот снимок со школьной линейки — и всякий раз глядя на него, Тамаре хочется смеяться. Она — весёлая школьница, уже вовсю погружающаяся в гранит науки, и рядом — хмурый Пашка, которому только предстоит отправиться в свой первый класс. Ну, не хотел он идти в школу, не хотел! Но что поделаешь? В жизни людей есть один объединяющий их период, без которого никуда и никак, и это — школьные годы… Страница за страницей — Тамара путешествовала во времени, соприкасаясь с прошлым. Где-то умилялась, где-то поражалась, а где-то, откровенно говоря, даже прослезилась, но ни один из просмотренных снимков не оставил Филатову равнодушной. Этот альбом после гибели родителей стал единственным напоминанием обо всём хорошем, что было в их с братом детстве; поговорить о тех моментах, что не запечатлели или стёрлись из памяти, в силу отсутствия возрастного осознания, было уже не с кем. Когда альбом вновь был просмотрен «от корки до корки», Тамара отложила его в сторону и, свесив ноги на пол, хотела было подняться, но внезапная боль внизу живота помешала ей. Вскрикнув, Филатова судорожно вцепилась одной рукой в живот, а другой — в быльце дивана, дабы не свалиться на пол. Изо рта вырвался неосознанный вскрик. — Тихо-тихо… ой… мамочки… — Вспомнив, о чём ей не раз рассказывали врачи и книжки, Тамара попыталась успокоиться и выровнять дыхание. Глубокий вдох, глубокий выдох. Сейчас станет полегче, сейчас её отпустит. Ничего, бывает. Однако, прошло ещё несколько секунд и боль усилилась. Рука едва дотянулась до стационарного телефона. Набирая номер, Тамара больше всего на свете боялась, что с ребёнком может быть что-то не так, поэтому тихо продолжала приговаривать, обращаясь к малышу: — Рано тебе ещё появляться, что ж ты спешишь так? Тихо, тихо… Кгм… — Гудки на том конце провода по продолжительности казались целой вечностью, прежде чем она, наконец, услышала дежурный голос: — Алло, скорая?

***

Узнав у Тины Георгиевны адрес той самой подруги, Ира отправила туда Гришу, понадеявшись, что он сможет подробно расспросить девушку. Тот, вернувшись в отделение, изложил всю информацию: дома никого не оказалось, а по словам соседей Москвина уехала на дачу в Подмосковье. Адреса, конечно, никто не дал, но зато у Иры был номер телефона, и именно сейчас она воспользовалась этим, чтобы связаться с Анной. Сложно судить по эмоциям человека, когда не видишь его лично, но известие об убийстве Анна восприняла как-то отстранённо — и это настораживало. Мать покойной говорила, что они были близкими подругами, но Ира не услышала ни страха, ни какой-то особой печали по поводу случившегося. — В этом нет ничего удивительного. — Сельская, сидя рядом с ней и слышавшая их разговор на громкой связи, попивала чай и поглядывала время от времени на дверь в кабинет Брусникиной. — Может, у неё шок. Мой дядька, вон, когда ему сообщили о смерти жены, вообще в истерический смех впал. Всякое бывает. — И всё-таки я хочу с ней побеседовать лично. — Ну вот приедет завтра, там и поговорим. — Гриша выхватил печенье из корзинки, стоящей рядом с кружками чая и откусил кусочек, тут же его запивая. — Кстати, рабочий день уже десять минут как закончился, вы домой не торопитесь? — И подмигнул. — Странно, что ты не торопишься, — съязвила Ира, улыбнувшись. Прохоров всегда всё делал в срок: вовремя приходил и так же вовремя уходил. — А куда мне торопиться, я и без того в компании красивых дам, — Сельская, услышав эти слова, только рукой махнула, фыркнув: — Подлизываешься, товарищ младший лейтенант. — Что вы, Жанетта Петровна, недооцениваете вы свою красоту… — Да я не красоту свою, а серьёзность твою недооцениваю! — И зря, между прочим. — Годы идут, а ты всё не меняешься. — Улыбка не сходила с лица Иры, хотя теперь уже походила на более уставшую. Этот день и вправду вымотал её, оставив после себя желание как можно скорее отправиться домой. — Остепениться тебе пора, Гриш. — Я, может, и не против был бы, — Прохоров пожимает плечами на подобное заявление. Не впервой ему слышать все эти слова, — но всех девушек приличных разобрали. Даже тебя вон, твой Пчёлкин… Эх, вот была б у тебя сестра, Ир…! — Тут уж извиняй, богата старшим братом только, — и то, время от времени Ире казалось, что в их отношениях с Космосом ещё непонятно, кто старший, а кто младший, — а что касается моего личного фронта, то тут без вариантов, замены не ищу… Сельская, услышав эти слова, сделала вид, что они пролетели мимо неё. Честно говоря, Жанетте Петровне не слишком нравилась Ира, как раз таки потому, что в жизни Холмогоровой было место человеку по имени Виктор Пчёлкин. И нет — личная жизнь сотрудников и коллег на то и личная, что её не обсуждают публично, однако, в их время было достаточно одного взгляда, чтобы понять, в каких кругах вращается этот человек. И к Виктору Пчёлкину Жанетта Петровна не питала абсолютно никаких иллюзий, к тому же, за версту чуяла — бабник. Житейский опыт подсказывал, что в своё время Ира ещё наплачется с ним, но логика и здравый смысл убеждали просто отойти в сторонку, не предпринимая никаких усилий и не поднимая острых тем. В конце концов, у Жанетты своя жизнь, пусть и не такая насыщенная, но куда более её волнующая. — Так, ладно, ребятки, наслаждайтесь обществом друг друга, а я пойду. Отчёт по вскрытию завтра будет, ближе к обеду. — Хорошо. Как только Сельская покинула кабинет, получила в лоб вопрос от Прохорова: — Всё ещё не приняла тебя Жанетта Петровна? Ира задумчиво покачала головой. Вопрос взаимоотношения с коллегами для неё по сей день был непростой темой. Не сказать, чтобы это сильно как-то по ней било, но пропасть ощущалась. Сколько ни пыталась, Холмогорова не могла до конца избавиться от этого ощущения, но сейчас уже, кажется, даже смирилась. — Главное, что работе это всё не мешает, а общаться вне работы мне есть, с кем. Будто в подтверждение этих слов, с улицы донёсся сигнал клаксона. Автомобиль, припарковавшийся у входа в отдел, опять грозился обратить на себя внимание сотрудников. — Похоже, это за тобой. — Лёгок на помине, — Ира, подхватив свою сумочку и блокнот, похлопала Гришу по плечу и бросила взгляд на дверь Брусникиной, — да, кстати. Ты б поговорил с Максом, может… У тебя, думаю, это получше моего выйдет. Прохоров кивнул. Попрощавшись, Ира поспешила на выход. Каким бы ни был сложный рабочий день, ей нравилось, что после Витя позволял себе встретить её и забрать в их квартиру, где они были только вдвоём. В такие моменты, почти что похожие на семейную идиллию, Ире казалось, что их сказка и вправду может рассчитывать на хэппи-энд. Стоящий на крыльце Карпов метнул в неё свой фирменный предостерегающий взгляд, наполненный презрением. Она, заметив его боковым зрением, не стала поворачивать голову и смотреть в ответ — много чести. Пускай бесится, а её уже ждут. Пчёлкин с букетом ромашек. — Ты решил зайти с козырей? — Цветы пахнут свежо, а Ире чертовски приятно получать подобные мелочи. Всё же, несмотря на свою профессию, она была и остаётся женщиной. — Ну, должен же я преподать мастер-класс нашим зрителям, как ухаживать. — В тебе погибает великий артист. — Скорее, оживает дико соскучившийся мужчина, — Вите совершенно плевать на то, кто и какими взглядами сейчас награждает их фигуры, он просто прижимает Иру ближе к себе и целует в губы. Не слишком увлекается, помня о том, что ей подобные проявления на публике не по душе, но эффект того стоит. Любопытствующие глаз от них не отрывают, а Пчёлкин чувствует себя неким победителем среди всех. Да, это его женщина. Любуйтесь издалека и упаси вас Боже дотрагиваться рукой — прострелит. Усевшись на переднее сидение мерседеса, Ира всё же бросает взгляд в сторону отделения, пока Витя обходит машину, чтобы сесть за руль — и лицо Карпова, раздутое гневом и каким-то мстительным предвкушением, ей с одной стороны нравится, но с другой выглядит пугающим. А, впрочем, к чёрту, на сегодняшний вечер она хочет забыть обо всех.

***

В офисе «Курс-Инвест» рабочий день тоже уже подходил к концу, однако, директор фирмы не торопился домой. В данный момент он занимался тем, что сидел в своём рабочем кресле, держа одной рукой бокал с плещущимся внутри коньяком и размышляя о том, как жизнь круто повернулась за последние несколько лет. Ещё недавно, в восемьдесят седьмом году, он был просто Артуром Лапшиным, который учился в юридическом. По правде говоря, институтские годы были не лучшими в его жизни — Артур быстро понял, что не желает ни дня проработать по профессии за сущие копейки. Выбор был невелик и, ещё не окончив высшее учебное заведение, парень начал задумываться о собственном бизнесе. Это, как говорил его отец, было своего рода лотереей: повезёт — разбогатеешь, нет — прогоришь. Сам Вениамин Лапшин тоже когда-то рвался в бизнесмены и оказался в числе неудачников, прогоревших из-за домыслов конкурентов, поэтому, когда Артур сообщил родным о своём решении, отнёсся к тому скептически.

— Для бизнеса нужна хватка, а ты таким не обладаешь… Тюфяк ты, Артурчик, одним словом. Весь в мать…

Эти слова, произнесённые под звуки наливающейся в стакан водки, въелись в память Артура очень хорошо. Он до сих пор мог, прикрыв глаза, воспроизвести по памяти во всех деталях пьяное лицо с мешками под глазами и впалыми щеками. Вениамин стал для своего единственного сына тем самым катализатором, который впоследствии устроил нервный срыв и переворот. Зрело всё из детства — Артур знал, что отец в него не верит, не видит в нём себя, но и сам он никогда не хотел быть похожим на него. Подавшись в бизнес, мужчина твёрдо пообещал себе, что костьми ляжет, но все его усилия не падут прахом, не будут пущены на ветер и утоплены на дне стакана. Артур двигался к своей цели и сейчас, весной девяносто первого года, он впервые ощущал себя не тем пареньком, которого родной отец ни в грош не ставил, а самодостаточным и уверенным бизнесменом. «Курс-Инвест» процветал, потихоньку набирая обороты; выгодные сделки с каждым днём приносили больше прибыли, а ставки — повышались. Несмотря на то, что все вокруг то и дело поговаривали о скором распаде Советского Союза, Артур не чувствовал, как из-под ног ускользала земля; напротив, он полагал, что его время только начинается. Лёгкое «тук-тук» прервало его мысли и Артур переключил внимание. На пороге появилась его секретарша — чудная, молодая девушка Люда, которая работала здесь уже на протяжении полугода. Артуру она нравилась — в первую очередь, как исполнительный подчинённый, а уже потом — и как девушка, хотя в качестве последнего он не предпринимал никаких поползновений. На первом месте у Лапшина всегда стояло его личное дело. — Артур Вениаминович… — Людочка, ты ещё здесь? — Удивлённо спросил Лапшин, отставив на стол бокал с коньяком. Люда на мгновение замерла. Работа в «Курс-Инвест» стала для неё стабильным доходом и Лапшин, на первый взгляд показавшийся ей хорошим человеком, тоже вполне устраивал, но с недавнего времени она стала замечать нечто отталкивающее. И сейчас, в этом «Людочка» прозвучало именно оно — со стороны кажущееся ласковым, но на деле веющее холодом. — Я сейчас уже буду уходить, просто хотела сообщить, что вас искали, — подойдя ближе, девушка положила на стол начальника документы по одной из последних сделок, — я сказала, что вас нет в офисе, поэтому попросили перезвонить. — А кто меня искал? — Елейным голосом переспросил Артур. Люда кивнула на папку с бумагами и Лапшин, открыв её, увидел на первой же странице небольшого размера визитку. В свете горящей на столе лампы легко читалось имя владельца. Пчёлкин Виктор Павлович. Три слова, а внутри у Артура медленно, но верно стал зарождаться интерес. Он помнил Пчёлкина — они стали соседями после того, как Артур собрал свои вещи и съехал от вечно пьющего отца. Была бы его воля — и мать бы с собой забрал, да только Светлана наотрез отказалась следовать за сыном, заверив, что у него своя судьба, и мать в ней — лишь обуза. И всё же, до сегодняшнего момента Артур исправно продолжает помогать ей деньгами, втайне от отца, с которым рассорился окончательно года три тому назад, и не желает общаться. «Пчёлкин, Пчёлкин… Что ж тебе нужно-то?» — Был вопрос, а ответа не было. Явно ведь ничего хорошего ждать не стоит. Что ж. Как там говорилось у Шекспира? Предупреждён — значит, вооружён. — Артур Вениаминович, ну я пойду, — Люда, собравшись с духом, хотела уже выйти из кабинета, но Артур её остановил. — Погоди, не спеши, — Лапшин улыбнулся, чем окончательно вогнал свою секретаршу в краску и непонимание происходящего, — мы вместе сейчас пойдём, да? — И в этом вопросе нет ни капли намёка на шанс отказаться, потому что спустя мгновение, приподнявшись с места, Артур подталкивает Люду к выходу, добавляя: — Я тебя подвезу.

***

В кафе было немноголюдно. Максим сидел за барной стойкой, прокручивая в голове моменты последних недель. Кажется, что мозг уже всё научился понимать и принимать, но до сердца так и не дошло — да и может ли так быстро зажить душевная рана, образовавшаяся после слов Лены? Она ему сказала ещё раньше, чем пошла к начальству с рапортом, у него было время морально настроиться, подготовить себя к тому, что произойдёт — и всё равно на душе скребли кошки. Жаров не был таким уж сентиментальным, в свои двадцать семь успел пережить тяжёлый развод с супругой. Максим тогда ещё понял, что от нелюбимого человека можно уйти всегда, даже если он пашет, как волк и денег вдоволь домой приносит. Лизу не устраивало то, что Макс работал в органах — он ушёл, погнался за копейкой, и что в итоге? Года не прошло, как она свалила с каким-то предпринимателем, махнув хвостом на прощание. Жарову тогда казалось, что он вообще больше не сможет ни поверить кому-то, ни влюбиться по-настоящему, но время прошло, раны залатались, он вернулся в отдел, встретил Лену и всё как-то закрутилось. Каким бы беззаботным он ни казался, Жаров, на самом деле, переживал, что история повторится, что всё снова пойдёт наперекосяк и выберут не его. Елена Владимировна Брусникина, конечно, гналась не за деньгами, а за сердцем. Макс многое слышал об Артёме Колосове, несчастный случай с которым и привёл Жарова в ОВД «Щукино». Кто знает, как бы сложилась сейчас его жизнь, если бы Муха тогда не выскочил на дорогу? Так он получил себе новую работу, напарника на четырёх лапах и начальницу, в которую слепо влюбился. Нет, он не винил Лену — понимал, что она живёт своим умом, даже поддерживал её в этом и пожелал ей счастья, искренне, как мог, но ему самому легче от этого не становилось. Когда на совещании Хрулёв напомнил о том, что Лена переводится, Макс посмотрел на неё — Брусникина отвела взгляд в сторону, словно не желала смотреть на него в ответ. Ей было неудобно из-за сложившейся между ними ситуации, хоть они уже тысячу раз всё проговорили между собой, всё объяснили. И даже после совещания, тогда, в коридоре — Макс не ожидал, что Лена вдруг подойдёт к нему.

— Ты… Ты придёшь проводить меня? — Пальцы мнёт, глаза в пол опуская — чувствует себя неловко. — Я уезжаю в воскресенье утром… Если не сможешь, я пойму.

Макс смотрит на неё — сказать хочется многое. Кажется, что слова в горле комом собираются, ком этот накапливается с каждой секундой всё больше и больше, но Жарову будто глотку кто-то сдавливает сильной рукой. Он горло прочищает, силы едва находя в себе, чтобы кивнуть и как можно спокойнее ответить:

— Конечно, о чём речь… Лен, — когда Брусникина взгляд на него поднимает, всё же сказать решается: — то, что между нами произошло… В общем, неважно это всё. — Ложь. Для него это всё ещё имело значение, но Макс говорил эти слова для того, чтобы облегчить ей тяжкую ношу, которую она взвалила на свои плечи. Как бы там ни было, а за решение и собственный выбор, и то, что она честно ему всё преподнесла, как есть, не став утаивать, Жаров её уважал. — Просто я хочу, чтобы ты знала: ты всё равно останешься для меня близким, хорошим человеком.

Лена улыбается, но улыбка эта ломаная. Она понимает, почему он это говорит и тоже выбирает держать лицо.

— Спасибо тебе.

— Перестань, меня не за что благодарить.

— Есть. — Возражает. И в карих глазах Макс впервые видит нечто настолько трепетное, что обнять хочется. Жаров запрещает себе это — боится, что не сдержится. — Ну, я пойду… Увидимся.

В глубине души Макс, не зная Артёма Колосова лично, завидовал. Ему повезло встретить женщину, которая ради него бросала буквально всё, что имеет в Москве: и друзей, и работу, и отца-генерала… Просто чтобы быть с ним на другом конце света, просто потому, что без него здесь она уже не могла. Это и есть любовь. Ну, а он как-нибудь справится со своими чувствами — будет уповать на время, которое должно залечить, затянуть все эти раны так, чтобы от них не осталось ни следа. Если смог один раз, то сможет и второй, а Лена… Лена должна быть счастлива. — Повтори, — а пока что он бармену кивает, выкладывая купюру на стол. Ему наливают порцию водки и Макс, осушая стопку, надеется, что это хотя бы немного поможет. Пусть отболит, пусть поможет забыться, пусть он погрустит до этого чёртового воскресенья, волком повоет, зализывая свои раны под грустным взглядом Мухтара. Пёс чувствовал, что с ним творится, но ничем не мог помочь, кроме того как молча уткнуться своим носом в его ладонь или положить поверх лапу, словно подавая знак: «я рядом». Пускай — он даёт себе время до вечера воскресенья. Проводит Лену с улыбкой на лице, чтобы не делать больно ни себе, ни ей, ни других смущать почём зря — и так в отделе многие заметили и поняли уж всё, ему эти расспросы совершенно ни к чему. Внезапно кто-то похлопал по плечу и Жаров обернулся — справа от него стоял Гриша. — Ты как здесь? — Долго ли, умеючи. Подумал, что тебе сейчас не помешает поддержка и дружеское плечо, в которое можно поплакаться. — Макс грустно усмехнулся. На Прохорова за такие формулировки обижаться было бессмысленно, этот шут всегда пытался поднять окружающим настроение. — Но если моя рожа тебе поднадоела, могу и свалить. — Честно говоря, ты вовремя. Гриша просто кивнул и, опустившись на соседнее место за барной стойкой, подозвал к себе бармена. — Друг, повтори на двоих? Бармен лишь кивнул, принявшись за дело. — Помолчим или выговоришься сразу? — Первое. Во всяком случае, сейчас. — Ну договор. Они чокнулись — и Максу на мгновение показалось, что в компании товарища как-то легче переживать этот непростой момент.