Культурный центр имени Мо Жаня

Come here I think you're beautiful

My door is open wide

Some kind of angel come inside

Sisters Of Mercy — Some Kind Of Stranger

***

      Одного лишь беглого взгляда Чу Ваньнина хватило, чтобы девушка, сидевшая напротив Ши Мэй, намертво примёрзла к стулу. Он перекинулся с ученицей парой слов, выяснил, что новый неигровой персонаж в локации — стажёр-визуализатор, и снова ускользнул, не сообщив, куда. Девушка продолжила заворожённо смотреть на дверь, будто бы видела сквозь неё удаляющуюся фигуру в бледно-голубом джемпере, аккуратно заправленном в белые брюки со стрелками. Чу Ваньнин, кажется, пришёл в себя после очередного, но очень уж бурного расставания с дружком. По крайней мере, настолько, чтобы сводить с ума впечатлительных девиц, госслужащих и собак в радиусе нескольких километров. Ши Мэй немного успокоилась. А вот дружок, похоже, в себя не пришёл, где-то заблудился по пути, судя по содержанию тех стенаний, которые Сюэ Мэн издавал в отсутствие начальника. Ши Мэй заботливо пыталась намекнуть, что парню не помешал бы психолог, а Сюэ Мэну — побыть в одиночестве и хорошенько выспаться (и психолог). Но кто ж из мужчин будет слушать умную женщину? Даже братец Сюэ грешен — не внемлет её мудрым советам.       Девушка обрела способность дышать и тяжко вздохнула.       — Ах, какой он… — мечтательно проговорила она.       — Да что вы все в нём находите? — возмутилась Ши Мэй. — Гений, это правда. Только у него и характер вздорный, и внешность… на любителя. И сплошные вредные привычки! Взять инженера Сюэ — есть, на что посмотреть, трудяга, спортсмен, готовит как бог, всегда на стороне женщин, между прочим, ну, моя школа… И что? Вы упорно сохнете по учителю Чу.       — Наставник Сюэ хороший, — девушка вздохнула ещё тяжелее. — Но учитель Чу такой… такой…       — Да какой же?       — Он словно заколдованный принц! Будто кто-то похитил его сердце или заковал в лёд. И только истинная любовь…       — Бесполезно, — оборвала её Ши Мэй. — Умерь свой спасательский пыл.       — Почему?       — Сильно заколдовано.

***

      Несмотря на то, что Чу Ваньнин вышвырнул вещи Мо Жаня вслед за самим Мо Жанем, в машине на заднем сиденье нашлась забытая чёрная толстовка. И он всё это время так и ездил в её компании, а тем вечером зачем-то притащил домой.       Подсознательно Чу Ваньнин терпеть её не мог, потому что она скрывала фигуру, а фигуру Мо Жаня, особенно когда он поддавался влиянию Сюэ Мэна и шёл тренироваться, скрывать было грех; сознательно же архитектор просто презирал спортивный стиль в одежде, да и удобство как таковое. Ему было некомфортно, если воротничок его не душил. Должен же кто-то его душить, пока парни с сильными красивыми руками заняты всякой ерундой.       Но он принёс домой эту толстовку и, не отдавая себе отчёта, как под гипнозом, надел прямо поверх джемпера. Она пахла машиной и картофельными чипсами. Мо Жаню она была велика, но Чу Ваньнин в ней и вовсе тонул. Так что он сел на диван, подтянул колени к груди, завернулся в огромную толстовку и понял, что будет рыдать в худших традициях мелодрам. Почему-то эта кофта совершенно выбила его из колеи.       Он не проронил ни слезинки за это время. Если бы он плакал, его слезы на вкус были бы как водка и обжигали щёки. В своих алкогольных пристрастиях он познал аскезу дзэнского монаха. Больше никаких сладких коктейлей с засахаренными фруктами, больше никакого японского виски и пробирающего до костей джина. Но вскоре он несколько восстановил связь с реальностью и обнаружил, что растерял весь свой лоск и элегантность. Где, где его манера чуть поворачивать стакан виски, задумчиво рассматривая игру света в гранях кубиков льда? Хлестать эту дрянь прямо из горла, сидя в саду под облетающей акацией, стало его любимым занятием — и кое-что ещё, чего он стыдился больше, чем алкоголизма. Аскет из него был так себе, перспектива превратиться в обычного пьянчужку средних лет пугала, а теперь он сидел, свернувшись, как креветка, и размышлял.       — Ты ещё ведро мороженого купи, ничтожество, — сказал он себе в конце концов.       Ему больше не хотелось напиваться с горя. Это означало бы признание горя — признание того, что Мо Жань ему дорог, что расставание до сих пор причиняет ему страдания, что он… Ткань толстовки была хорошо ему знакома наощупь; под ней обычно ощущалось горячее сильное тело, вот тут, возле ворота — бархатистая смуглая кожа, вот здесь, у манжеты — волосы на предплечье, и ещё можно греть руки, забравшись ими под просторную одежду, но скрывать даже от самого себя радость этой будничной близости, благодарность за эту трогательную заботу. Можно было. Можно было бы.       Всё, хватит, это закончилось. Это была ошибка, с самого начала, с первой секунды. Годы, годы ошибок.       Он запрокинул голову назад, скомандовав слезам укатиться обратно.       Ещё чего! Не плакал и теперь не станет.       Чу Ваньнин резко встал, спросил с себя проклятую чёрную тряпку, написал Ши Мэй, чтобы она отменила утреннюю встречу и не трогала его до обеда. В том бардаке, который царил в его доме, трудно было найти всё необходимое, так что концепция в процессе изменилась, и он задумчиво застегнул на своей шее ошейник, который обычно предназначался для Мо Жаня. Взглянул в зеркало и сам удивился, как жутко чернеет кожаная полоса на его худой шее; не в рабы даже, а в пленники ему дорога. Всё верно. Если он явится в «Чёрный бамбук» в новой роли, обойдётся без скандала. Впрочем, с Сына Четвёртого Князя станется выкинуть его в окно за прошлые грехи, особенно за ту историю со «школьницей», которая сперва настаивала на суровом наказании, а затем решила, что шрам её портит.       Пошарив под кроватью, он нашёл одну красную туфлю и немного липкую помаду, и откуда, чёрт возьми, в его доме вся эта дрянь (ещё он выгреб огрызок яблока, коробок спичек, деревянную линейку, штангенциркуль, нераспечатанный презерватив, три початые упаковки чипсов, чёрный шнурок, пустой флакон духов Escada и брошюру о достопримечательностях Ханоя на английском языке).       Так себе набор.       Однако пора вернуться в строй, подумал он. Он написал сообщение, ему сразу же ответили, и планы окончательно определились. За предшествующий встрече час он перевернул весь дом вверх дном и вытряс всё из шкафов в надежде найти там, за дорогими пиджаками и жилетами, не столько хлам с былых секс-вечеринок, сколько себя прежнего.       Одного из прежних себя.

***

      Тем же вечером он сидел в приватной зоне бара в центре города, прихорошившись для встречи с сыном Четвёртого Князя столь отчаянно, будто сын Четвёртого Князя снимал его для обложки модного журнала. Ошейник он тоже нацепил, чёрную удавку, разбивавшую белизну его наряда, и официант посмотрел на него несколько напряжённо, но заинтересованно. Даже трагическая темнота под глазами не портила, а скорее даже добавляла перчинки его облику. Его невротическая фиксация на светлых костюмах баснословной стоимости, элегантной обуви и сверкающих украшениях проистекала, в общем-то, из опасений, что окружающие догадаются о его грязной, пакостной натуре; с этим же была связана и его нетерпимость ко всему физиологическому — но лишь собственному. Запах тела и волос Мо Жаня, солоноватый вкус его кожи представляли собой подлинное совершенство. Но носитель подлинных совершенств предпочёл ему трансгендерную проститутку, и Чу Ваньнина это не удивляло — удивляло скорее то, что Мо Жань так долго терпел его существование. Впрочем, эта девица и раньше ошивалась рядом с ним — кто знает?..       Теперь, когда ошейник грубо контрастировал с узко скроенным белым костюмом и сияющими оксфордами, казалось, что грязная натура пересилила, пробила себе чёрную трещину и грозит вытечь наружу потоком тёмной, как нефть, крови — как в фильмах об одержимых демонами. Не был ли он и вправду одержим, как в рождественские дни признавался Сюэ Чжэнъюну — ненавистью к себе, тягой к самоистязаниям… человеком, который его оставил?..       Архитектор для приличия заказал алкогольный коктейль — хватит! глушить! водку! — и рассеянно потягивал его через трубочку, время от времени поддевая её языком.       Сын Четвёртого Князя за время их разлуки приобрёл натуральный оттенок волос, десяток килограммов и ещё большее сходство с отцом, которое, как и Чу Ваньнин свою галлюцинаторную «омерзительность», явно пытался замаскировать не по возрасту вызывающей одеждой. Кеды и футболка с Симпсонами, надетая под потёртый джинсовый пиджак, контрастировали с его солидной внешностью, но не настолько, чтобы это выглядело нелепым. Он знал меру.       Чу Ваньнин протянул ему руку для рукопожатия, но сын Четвёртого Князя отверг его приветствие.       — Я вообще не должен с тобой разговаривать, Джинни. Ты не представляешь, какой урон нашей репутации ты нанёс.       — Ты про историю со шрамом? Но она сама…       — Слушай, сейчас такие времена, — перебил его управляющий «Чёрного бамбука». — Женщины не молчат о мудаках, женщины предупреждают других женщин.       — А конфиденциальность?..       — Не в случае опасности. Не нам их судить, но, чёрт бы тебя побрал… Я не для того строил систему безопасности «Чёрного бамбука», чтобы мой клуб трепали по закрытым чатикам и форумам. Ты же понимаешь, как легко тебя вычислить? Человек ты известный, выглядишь… необычно, любая поймёт по описанию, что речь о тебе. Скажи спасибо, что эту историю не продали журналистам. Вот тебе и конфиденциальность.       — Я хочу вернуться в… качестве… нижнего, — Чу Ваньнин коснулся ошейника. — У девушек будет повод поквитаться.       — Такого я не допущу. И ни один БДСМ-клуб в радиусе тысячи километров этого не допустит.       Чу Ваньнин закусил губу, не отдавая себе отчёта в том, как соблазнительно выглядит с этим невинным выражением лица. Сын Четвёртого Князя посмотрел на него, брезгливо поморщился, но архитектор не заметил. Он думал о том, что затея не удалась, и единственное, что ему остаётся — рисовая водка из ларька в подворотне.       Неразбавленная.       Все дороги ведут в ларёк.       — Есть одно место, к тому же у нас в городе, — вдруг сказал сын Четвёртого Князя. — Но я бы посоветовал его тебе только в одном случае. Если б хотел твоей смерти.       — Смерти?..       — Ну, ты же не единственный, кого выперли отовсюду за нарушение правил. Есть и те, кого развернули с порога. Настоящие ублюдки.       — Любители edge-play? — хмыкнул архитектор.       — О, любители?! Я бы сказал, профессионалы. Мне не нравится, как у тебя горят глаза, но именно этого я и ожидал. Двадцать лет назад мой папаша ездил в летний лагерь для юных художников и подцепил там одно дарование. Художником оно не стало, но, по словам причастных лиц, умело принимать весьма выразительные позы, особенно с папашиным членом во рту. Я знаю, что тебя он не тронул, потому-то ты и Вирджиния, потому-то ты особенный. Но с другими было попроще. Так вот, у него теперь своё заведение.       — Я заинтересован, — архитектор чуть подался вперёд.       — Раздевайся.       Голос сына Четвёртого Князя звучал так, будто его самого ожидало тяжкое испытание. Чу Ваньнин вздрогнул и отшатнулся от неожиданности. Он не ослышался?..       — Что?!       — Ты оглох? Раздевайся. Я хочу понять, насколько ты в отчаянии. А ты в отчаянии. Важна только степень.       Чу Ваньнин почувствовал, как жар окрашивает алым его обычно бескровные щёки. Этот ублюдок просто над ним издевается!       — Да пошёл ты, — он резко поднялся с места.       — Ну, значит, клубная карта «Тыквы-развратницы» достанется кому-то другому. Никак иначе ты в это милое заведение не попадёшь. У них нет ни юридического адреса, ни аккаунта в социальных сетях, никаких следов. Не хватало нарваться на безопасников. Роза, ой, то есть Дух Тыквы — не идиот.       — Роза? Он — Роза Ла Туш?       — Да, верно. Одна из лучших бабочек в его коллекции. Ну, мы прощаемся, не так ли?       Неизвестно, как сложились судьбы наших героев в далёком будущем. Лишь в одном случае мы вправе заглянуть в хрустальный шар, позаимствовав его у штатной гадалки Цзян Си. Сын Четвёртого Князя прожил долгую и, надо сказать, весьма неплохую жизнь, омрачённую лишь некоторыми профессиональными и родительскими тревогами да гипертонией, с которой, будучи человеком ответственным и дисциплинированным, ответственно и дисциплинированно боролся. Его мало задели события неспокойного двадцать первого века. Сквозь года он пронёс чувство собственного достоинства, любопытство, некоторую детскую непосредственность, лисью осторожность и «Чёрный бамбук», внезапно легализовавшийся как весьма целомудренный центр сексуального просвещения. Он женился, развёлся, сохранил дружеские отношения с супругой и её новым избранником, дочерям он отдавал все свои силы и внимание, какие не забирала работа; обожал и чрезмерно баловал внуков, завёл нелепого терьера, с возрастом начал коллекционировать редкие виниловые пластинки. Не красавец, но человек образованный и приятный в общении, к тому же взваливший на себя тяжкую ношу секс-просветительства, он не пренебрегал женским (да и мужским) вниманием, а лет в шестьдесят, не афишируя, счастливо сошёлся, сохранив, впрочем, отдельные домохозяйства, с овдовевшей бывшей одноклассницей. Всё это стало возможным по одной простой причине. Мо Жань, коварный изменник Мо Жань, не знал, что однажды, в самый тёмный час, его жестокий небожитель услышал от этого недостойного небрежное «раздевайся», и спустя несколько минут сомнений тонкие бледные пальцы всё же коснулись пуговиц.       — Дальше, — мрачно скомандовал Сын Четвёртого Князя. — Я видел рисунки, где тебе лет двадцать, я ничего нового для себя не открою, кроме твоего увядания.       — Зачем тогда?..       — Давай-ка без болтовни. Снимай, снимай.       Он окинул архитектора взглядом, выражение которого трудно было разгадать, и, взяв за руку, повернул ладонью вверх. На запястье розовели два ожога.       — Сигареты?       Чу Ваньнин вдруг понял, зачем этому мудаку понадобился весь стриптиз. Приватный, мать его, танец. Честное слово, секундой ранее он чувствовал себя менее униженным. И теперь вспоминал рехаб, самое мерзкое место на свете, сочащееся патокой лицемерия из всех щелей. Там искали следы инъекций (он предпочитал таблетки) и запрещённые вещества (пара-тройка идиотов умудрились пронести ценный груз в прямой кишке, в одном случае кончилось реанимацией, а в другом — транспортировка контрабандного товара, кхм, удалась).       Сын Четвёртого Князя искал следы самоповреждений. Он, пришлось признать, неплохо разбирался в людях. Интуиция его и раньше казалась Чу Ваньнину какой-то формой телепатии.       — Это глупо и… не помогает, — сказал архитектор в своё оправдание.       — Я знаю. Спиной повернись. Чем?..       — Случайно поцарапался.       Пальцы Четвёртого Князя ощущались неприятно тёплыми и мягкими, как у хорошей медсестры. И говорил он теперь неприятно тепло и мягко. Как хорошая медсестра. Потерпи, больно не будет.       Да лучше б было.       Было. Пару раз поздно ночью, когда, опьянённый разочарованиями сильнее, чем алкоголем, он забывал поплотнее закрыть дверь в каморку своих мучительных воспоминаний… Это закончилось, но не для него, прикосновения Мо Жаня ещё горели на его теле, и, безотчётно, он впивался ногтями в те места, куда прежде вонзались острые мальчишеские зубки, да, и… Он этим не ограничился. Но следы уже почти исчезли.       Это оказалось так же гадко, как пьянствовать и проливать слёзы.       — Я не стану гадать, что случилось, хотя, наверное, гадать тут и не нужно… — Сын Четвёртого Князя сжал его костлявое плечо, — но скажу тебе одно. Шёл бы ты голову лечить. Потому что меры ты не знаешь и знать не хочешь, а хочешь ты, чтобы тебе стало полегче, потому что твоя тощая тушка столько демонов не вмещает. Но если я не дам тебе карту, ты найдёшь себе развлечение ещё хуже, а я почему-то не хочу, чтобы твой подгнивший труп нашли в петле или в окровавленной ванне. Хватило мне и отца. В тебе-то, конечно, гнить нечему, не то, что в нём. Ладно, я на тебя насмотрелся, омерзительное зрелище.       — Когда-то ты говорил, что я похож на Шэрон Стоун.       — Ну, не клевещи на хорошую женщину. Я тебе скажу как специалист, хочешь в нижние — ешь получше. Тебя сейчас твоей же плёткой пополам перешибить можно.       — Это бодишейминг.       — Это соображения безопасности. Я бы вообще тебя к БДСМ больше не подпускал. Ты ж маньяк. Но Дух Тыквы не так щепетилен.       — ..?       — Ага, — Сын Четвёртого Князя сунул ему меж сомкнутых губ чёрную ламинированную карточку и натужно рассмеялся в ответ на возмущения. — Дальше сам.

***

      Чёрная ламинированная карточка с глупым рисунком лежала в заднем кармане штанов. Вообще-то её полагалось выбросить, так сказал дядюшка. Ему самому она уже не пригодится, жизнь прошла, а он так ничего и не успел.       Однако любопытство пересилило. В этом городе — и вдруг подпольный секс-клуб? Да ещё в районе под снос? Хо-хо! Там что, богатые извращенцы приносят девственниц в жертву Сатане? Или роскошные домины держат в клетках одетых псинами рабов? Или все ходят, затянутые в латекс, со скрытыми лицами, но обнажёнными гениталиями с причудливым пирсингом? О, может быть, здесь самые знаменитые люди со всей провинции позволяют студентам вроде него разыгрывать с ними сцены тюремных пыток?.. Воображение молодого, но весьма искушённого — как думает он сам — юноши способно на многое.       Он сел в машину, привычно пристегнулся, зацепился подвесками — значок анархии, Бафомет, трискель, — звеневшими на цепочках, за ремень безопасности, шёпотом ругнулся, ойкнул, вопросительно взглянул на мать.       Тонкие пальцы с коротко обрезанными ногтями стучали по рулю.       — Мам? — окликнул он, и она ответила не сразу, к тому же невпопад.       — Ты чем-то расстроен?       — Ну… — он смутился; если и говорить правду, то не полностью. — Мне тяжело видеть дядю в таком состоянии. Он ведь всю жизнь отдал лечению алкоголиков, и что теперь? Он совсем один. Да, есть санитары, есть уборщица… Но никто из его пациентов даже не позвонит, чтобы узнать, как дела. Дедушка от него отрёкся из-за профессии, мол, семейное дело не продолжит, ты не хочешь видеть. Мам, он умирает, как вы все не понимаете! Какая разница, продолжил ли он семейное дело!       Не ему, «принцу комбайнов», как беззлобно дразнили его друзья, было говорить о свободе выбора, и тем не менее…       — Ты тоже не обязан туда ходить.       — Нет, обязан! — горячо перебил он. — Если я не приду, кто тогда?..       — Твой дядя мог бы не позорить нас своим поведением с молодыми секретарями! Мало мне… — взорвалась она, но тут же успокоилась, не рискнув продолжить «мало мне твоего отца»; в конце концов, после рождения сына тот превратился в идеального подкаблучника и никаких недостойных поползновений больше не совершал. — Ох, прости, милый. Я ведь волнуюсь. Эти слухи…

***

      Это были не слухи. Он это знал. Они играли в вэйци, и единственный раз дядя сказал ему что-то вроде «сядь ко мне поближе». Но запомнилось не это, а его испуганный, затравленный взгляд, когда племянник решил пошутить — положишь ли ты мне руку на колено, дорогой дядюшка. Запомнилась волна стыда, когда человек, ни на один праздник не оставивший его без подарка, сжался, побледнел и дрожащим голосом произнёс — я бы никогда… ты ведь мне как сын. Он растерянно помолчал, потом сел близко-близко и обнял этого человека, похожего теперь не на его дядюшку, эксцентрика, подвижника, позор семьи и гордость города, а на Носферату из старого кино. Этого человека, который, пожалуй, грешил не меньше, чем его пациенты, и не меньше раскаивался. Но грех его состоял в том, что, раз пойдя против воли семьи, позволить себе ещё одну войну он уже не смог. Оставались намёки, слухи, тайные встречи, прикосновения ненароком, случайные любовники, растворявшиеся во тьме, вечный страх разоблачения, эти юноши, вызывавшие в нём уже и не желание, а только зависть и горечь. Но он бы никогда…       — Я дурак, прости меня, пожалуйста.       — Нет, ты меня прости. Наверное, я чем-то тебя обидел?       — Не умирай, а?       — Придётся, дружок. Ты ко мне пореже приходи. Ни к чему…

***

      Он сморгнул слёзы.       — Мам, если мы будем проявлять милосердие только к правильным людям, то в чём тогда состоит смысл милосердия?       — Когда я мечтала об умном красивом сыне, я не думала, что у меня будет слишком умный и слишком красивый сын!       — Ты меня ругаешь или хвалишь, мам?       — Я… — но, впрочем, она и сама не могла определиться.