Период полураспада.

Он садится на последнюю скамью в небольшом тёмном зале один-два раза в неделю. Со сложенными на груди руками и недовольным лицом сверлит взглядом затылки присутствующих, что не теряют надежд и действительно верят в то, что ещё возможно что-то изменить. Как же сильно они ошибаются: из каждой щели, из любого источника информации и рта крысы вечно кричат о том, что сделанного не исправить и остаётся бултыхаться в течении, как говно в проруби, пока вода не омоет со всех сторон, помогая исчезнуть. Исчезнуть незаметно, без последствий и мороки. Раз — и нет. —Не путайте несогласие с неуважением, —вещает им безэмоциональный голос с хриплыми нотками, появившимися от удушающего смрадом воздуха и сигарет. —Даже если вы вступаете в лёгкую перепалку, кажущуюся вам незначительной, не забывайте, что вы всегда можете оказаться на острие ножа. Кратковременная боль нужна для долгосрочной выгоды, один шаг назад для двух шагов вперёд, медленно, затем внезапно... Но не забывайте, что при попытках вписаться в общество, вы исчезаете. Он сначала не понимал с какой целью начал сюда ходить, а теперь не вспомнит как именно начал. Зато понял точно: ему нужно оставаться в реальности, а не погружаться в собственную фрустрацию, которая так сильно затягивает. Ему нужно оставаться наплаву, чтоб не сойти с ума. Ему нужно поддерживать социальную батарейку, чтоб окончательно не загнуться. —Неудача — это точка сбора данных. Но не последняя точка на пути. Изначально это место являлось клубом анонимных алкоголиков, вливающих в себя дешёвое пойло, купленное на последние деньги. Когда деньги закончились, а все алкоголики вымерли, квалификация места сменилась, как и его контингент, и теперь он посещает тренинги по успешному успеху, словно действительно сможет чего-то добиться и увидеть в полной темноте малейший намёк на свет. —Каждая новая глава вашей жизни потребует от вас другой версии себя. Но не забывайте, кем на самом деле вы являетесь. Челядью. Сраным пролетариатом, готовым убить за кусок хлеба, —вдруг проносится в голове и глаза моментально округляются от таких мыслей. Он взрослый, образованный и плюс-минус самодостаточный человек, не имеющий права на голос и выбор. Он загнан в рамки, причём каждый день сдавливающие его, и обязан мириться с системой, прививая любовь к ней всеми возможными способами. —Сегодня — единственный день. Вчерашнего больше нет. Из раза в раз скрипучий голос вторит десятку человек одно и то же. Они не знают имён друг друга, при выходе на улицу забывают лица, лектора и не интересуются делами собравшихся. Люди просто узнают о клубе от своих друзей, знакомых или из рекламы, приходят и уходят. В зале может сидеть один человек, а может и сотня. Единственное — стульев на всех не хватит и придётся стоять. Арсению в этом плане, конечно, везёт. Он буравит взглядом лектора, понимая, какую чушь тот несёт: словно заезженная пластинка, мужик в возрасте пытается убедить определённую социальную группу в их силе, могуществе и уме. Определённая социальная группа занимается попрошайничеством у бедных или ебошит на заводе до самой смерти в попытке расплатиться с долгами, набранными по неопытности. Определённая социальная группа находится в замкнутом круге из новых долгов, мелких радостей в виде разбавленного спирта, что выжигает желудок с остатками мозгов, и бесконечном рабочем графике, прерываемым лишь потоком новой информации. Определённая социальная группа находится в ловушке без выхода. Они давно не жильцы, и почему лектор так яростно доказывает обратное, если сам же является таким — Арсению до сих пор непонятно. У него скулы сводит каждый раз от несправедливости, но перед правящим аппаратом он попросту бессилен. У него нет бессмертных богатств, чтоб переехать за черту гетто, нет диплома, который действительно будет цениться хоть где-то, и нет желания развиваться. Он — ходячая биомасса из кровяных телец, отходов естественного потребления и собственной грязи, прилипшей сразу же, как его достали из утробы матери. По-другому здесь никак. —Всё зависит исключительно от вас. Вы так и останетесь бесхребетными пресмыкающимися, чьи панцири давно проткнуты. У вас не получится совершенно ничего, пока вы не возьмёте себя в руки. Арсений с трудом, но отрывает задницу от скамейки и ковыляет в сторону выхода, два раза стуча по виску — в голове сразу же начинает играть фонк, лишь бы выбить всю дурь, полученную на собрании. Желания скатываться дальше по социальной лестнице больше нет: он давно пробил дно и отправился к самому ядру Земли, чтоб сгореть рядом с ним и не возродиться обратно, не оставив за собой ни следа. Он — не заложник своего разума. Он — жертва научного прогресса, что обогнал его со скоростью локомотива.

***

У него широкие зрачки в обрамлении лопнувших капилляров. Дышать тяжело, пошевелиться, в общем-то, тоже, но страха или беспокойства за своё здоровье Арсений не испытывает — он одноразовый, как тапки в отеле, как пластиковая тарелка на пикнике, как бахилы в стоматологии. Он бьётся головой о багажник, когда машина резко тормозит на поворотах, и даже холщовый мешок не спасёт от синяков на лице. Он не помнит когда последний раз искренне радовался, чтоб прям до ямочек на худых щеках, до искринок из глаз и звонкого смеха. Всё, что от него можно получить — редкие ухмылки, высокомерные взгляды и цоканье от недовольства собственной жизнью. Но как бы он не бредил о своей гордыне и напыщенности, Арсений старается не падать ниже переломанных работяг, побирающихся по помойкам, когда с целью поскандалить шёл в ещё чудом не разорившиеся общепиты, пытаясь из бедных сотрудников-андроидов выжать все соки. А ведь некоторые даже не понимают, что тем железно поебать. Наблюдая за одним из этих конфликтов, Арсений потягивал пиво из чёрного стакана с трубочкой, в котором когда-то была кола, бегая пальцами по клавиатуре планшета в попытках не съехать с катушек — голова гудит от электрического воя вокруг, он с трудом концентрируется на самых простых задачах и едва ли не совершает наитупейшие ошибки в попытках как можно побыстрее слинять из торгового центра. А дальше... Случилось что-то типа похищения, только он сам до конца не уверен. Помнит лишь как бежал, расталкивая людей, по эскалатору, как вспоминал трюки из паркура и перелетал через лестничные пролёты, и как его в итоге сбила машина — та же, в которой его и везут. Потасовка на фуд-корте набирала обороты куда большие, чем те, с которыми Арсений бежал — понимает же, что в случае заминки его запросто могут поймать и отсечь единственную оставшуюся ногу, и что-то внутри подсказывает, что Ира будет ругаться на это больше обычного, а Паша привычно даст оплеуху, пробурчит что-то себе под нос и запрётся вместе с ним в своём маленьком кабинетике, но острая боль, резко прошивающая его тело, не позволила оставаться внимательным. Немного обидно становится за ноутбук, который по-любому разбился, но всё ещё с ним — в рюкзаке лежит, наверняка треснув на мелкие осколки, а Арсений лежит на рюкзаке, пытаясь сориентироваться по времени — везут его беспощадно долго. Что, если он добровольно сдастся? Тишина бывает оглушительно звенящей, разрывающей ушные перепонки и морозя всё тело в попытках найти какой-либо звук, чтоб убедиться в том, что жив. Арсений ненавидит тишину. Их район был когда-то спальным, теперь от этого названия не осталось и упоминания — днём улица как проходной двор, а вечером этот двор превращается в проституточную, в которой чего только не делают. Раньше, в детстве, Арсений засыпал в тишине и очень злился из-за этого, оставляя телевизор включенным, за что получал от мамки наутро, ведь денег не было, а его прихоти к белому шуму жрали слишком много электричества, которое упиралось в расходы. И если бы маленький Арсюша знал, как круто жизнь его повернёт в будущем, отфутболивая от любого тихого места, он бы даже одеялом с головой накрывался, лишь бы было тихо. И даже сейчас, когда руки связаны, с мешком на голове становится тяжело дышать, а ноги затекли от позы эмбриона, в тёмном багажнике машины он слышит отголоски играющего радио и невнятные голоса, из которых разобрать получается примерно ничего — все его догадки не вяжутся между собой, да и глупо в таком положении додумывать, особенно ему, без пяти минут мёртвому. От таких поездок одни проблемы — сразу, как Попова достают, вынуждая встать на ровную поверхность, стопу простреливает острой болью и парень идёт, хромая, пока его подгоняют толчками. Чувствует себя заключённым в тюрьме, пусть на фоне смертной казни тюрьма и не актуальна, да и он, признаться честно, не слышал ничего о тюрьмах лет десять уже, но в голове всё равно всплывают картинки того, как лысых мужиков ведут согнутыми в три погибели на «прогулку». Конечно, не локти-колени, но и Арсений бы не отказался встать раком, если за предложением последовало что-нибудь крайне привлекательное для его избитого болячками организма. Или кто-то привлекательный. Мешок срывается, и Попов наконец-то вдыхает прохладный чистый воздух, едва ли глаза не закатывая от того, что не чувствует привычное щекотание в носу и осадок чего-то на слизистой. По его чистому лицу, которое чище лиц всех вместе взятых уебанов, ловивших его в торговом центре, шлёпают потной ладонью, заставляя поморщиться и только после этого поднять глаза на облечённого в чёрное мужчину — его брюки со стрелками, кажется, могут запросто перерезать глотку, а лицо, не выражающее абсолютно никаких эмоций, так и говорит: «тобi пiзда». —Привет, кис. У кисы чуть ли челюсть на пол не падает от таких приветствий, но Арсений (по его скромного мнению) может делать что угодно за ненадлежащее отношение к слишком ценному грузу. —В кошки-мышки будем играть или сразу признаешь свой проёб? У меня времени не так много на юродивых, так что советую поторопиться, —совсем спокойным, немного даже уставшим голосом спрашивает мужчина, усаживаясь на кожаный диван, перед которым Арсений стоит на коленях. Из-за приближённости к земле удаётся рассмотреть шнурки на лакированных туфлях с острыми носами. Белые, явно дорогие, раз без катышек, как у Арсения, носки, и эти ебучие стрелки на брюках. На штанах даже складок нет, и от такой педантичности начинает дёргаться глаз. —Если ты любитель нелепых игр, то я всегда в активной позиции. —Ну с этим мы ещё посмотрим. Меня сейчас другое волнует. —Приятно знать, что ты волнуешься за меня, —фыркает он, прикрывая красные от вечного недосыпа и усталости глаза. Но все его слова и попытки разрядить обстановку остаются без словесного ответа, зато с силовым — его чёрные косы ловко зажимают в кулаке, до боли стягивая пряди, и Арсений шипит, не оставляя на лице веселья. Такого же веселья нет и у мужчины, потому в голове сразу начинают крутиться шестерёнки, оповещающие о том, что тактику нужно сменить. —С какой целью ты это сделал? Кто заказчик и каким образом он вышел на меня? Как меня нашёл ты? —Тебя кто-то взломал? —и снова нежно улыбается в силу своих возможностей —пытается взять очарованием, надеясь, что хотя бы сейчас пронесёт. Иначе он очень сильно расстроится. —Даже не думай строить из себя дурачка, я обязательно найду на тебя управу. —Я действительно не понимаю с какой целью оказался здесь. Сидел, спокойно завтракал, меня эти твои, —кивает назад, —повязали. Говорят, если изо дня в день проговаривать вслух свои мысли, они станут материальны. Говорят, поверить можно во что угодно, главное постараться. Говорят, невозможное возможно. Арсений сам удивляется тому, что голос не дрожит вместе с пальцами, язык не заплетается, а зубы не стучат, пусть его и колотит от холода — никакие тёплые носки и штаны с начёсом не спасают, про три слоя верхней одежды и говорить не стоит. Ему всегда холодно, даже летом в невыносимую жару, от которой всей его компании хочется вздёрнуться. Один Арсений безостановочно сжимает челюсть, чтоб зубы не стучали, и загибает пальцы рук в кулаки, пытаясь согреться хотя бы таким способом. —Какая бедняжка, —улыбается он, и на секунду Попову кажется, что ему действительно поверили. —Так нахуя убегал, если не виновен? —пальцы сильнее сжимаются на косах, и Арсений шипит, позволяя себе секундную слабость. —Так а нахуя догоняли? Он не думал, что зафоршенная фраза станет спусковым крючком, с которого он сорвётся. Шикает, резко валясь на пол от толчка, отползает на пару жалких миллиметров от вдруг вставшего в полный рост мужчины, и уже готовится отбиваться ногами. Только отбиваться не приходится, всё уже продумано заранее и без него: он — заложник в системе, давно существовавшей без него, зато питающейся с помощью таких, как он. Не остаётся ничего живого, всё выжигается до тла, серой пылью разлетаясь по ветру — без респиратора на улице существовать сложно. В богатых районах воздух совершенно другой, но белый шум присутствует даже здесь. Антон подмигивает, словно тем самым пытаясь сказать «можешь даже не надеяться, живым от меня ещё никто не уходил». И Арсению становится очень некомфортно — наверное, кровь в стянутые верёвкой вены перестала поступать. Небольшие каблуки на чёрных туфлях стучат по паркету, и на каждый стук у Попова дёргается глаз. За это время давно можно было бы придумать что-нибудь и сбежать, избавив себя от ненужных проблем, только голова Арсения соображает в последнее время слишком туго. Возможно, нужно сообщить Паше. Возможно, стоит поискать человека с некогда медицинским образованием — полным, с дипломом и хотя бы годовалым стажем работы — и проконсультироваться с ним. Все больницы теперь платные. За просто так скорая не приедет, особенно, если нет полиса ОМС. —Мы могли бы до утра просидеть здесь, выясняя, что ты сделал, но я привык получать за потраченное время деньги, —натянуто улыбается. —Проверьте его вещи, телефон, дайте одежду и закройте окна в комнате, —обращаются уже явно не к Арсению, и внутри вдруг резко холодеет. В какую комнату его отправят? Зачем закрывать окна? Сколько ему остаётся? —Тебя жизнью обидело или не с той ноги встал? —медленно оборачивается, где-то внутри боясь сделать лишнее движение. Он немного, но хочет жить, пусть и полностью разочаровался в жизни. —Я забираю последнюю радость у таких, как ты, —хмыкает в ответ. —Можешь больше не думать о свободе. Ты её теперь никогда не увидишь. Тугие косы вновь оказываются сжаты, и Арсений закатывает глаза, когда его сгибают пополам, толкая на выход. Всё те же люди в чёрном — пять человек — и договориться с ними не получится, раз переговоры не задались с их начальником-в-жопе-чайником. —Встретимся в кошмарах, сука, —последнее, что выплёвывает он перед тем, как автоматические двери закроются за спиной. Конспирация на высшем уровне — уже не мешок, а целый чёрный пакет вновь красуется на голове, и на этот раз Попов широко открывает рот, втягивает чёрный целлофан губами, цепляет зубами, образуя шарик, который не лопается. Он пытается себя задушить, придуриваясь подобным образом до тех пор, пока с кулака не прилетит в плечо, выбивая жалобный писк и вынуждая успокоиться — хотелось бы посмотреть на лицо того парнишки, если бы он помер прямо здесь. Он не видит, но чувствует напряжение каждой клеточкой тела, начиная немного нервничать — главное не сдаваться, шаг назад поможет сделать два шага вперёд. Без проигрыша не бывает победы. В любой грязи можно найти бриллиант. Ему говорят раздеться до трусов в узком и сыром коридоре, разрешая оставить забавные носки с черепами, сами трусы и крестик — смешно до одури становится каждый раз, стоит мелкому куску серебра попасться на глаза, да только рука не дрогнет снять. То уёбище, которое выдают вместо одежды, Арсений ни за что и никогда не надел бы на себя, но у него со вкусом всегда было плохо — бросает из крайности «сегодня я подросток в пубертате, соответственно вырядился во всё чёрное» до крайности «я проснулся с лютым желанием выебать весь мир в рот, потому разгуливаю в костюме-тройке и лакированных туфлях с острыми носами». Попросить что-то тёплое вместо тонкой трикотажной футболки и таких же штанов язык не поворачивается, но это и лишнее, ведь в небольшой камере с вполне себе чистым матрасом на полу и даже столиком рядом довольно тепло. Он не боится за свой телефон или планшет, в которых нет абсолютно ничего, кроме чатов в вк и тг, в которых он скидывает своим друзьям всякую хуйню и договаривается тоже о всякой хуйне. Он не боится даже за флешку, с которой автоматом удалился файл с данными, как только прошло полчаса, и остались на этой флешке лишь какие-то игры, которые он перекачивал Ире на комп и пара папок с вордовскими файлами, в которых скачаны книги. В принципе ему и бояться нечего: двадцать семь — самый сочный возраст для того, что заканчивать жить. Кажется, два столетия назад даже клуб какой-то был и перед техническим бумом этот клуб вновь популяризовался. Арсению встречались мемы, посвещённые тому времени, но за прошедшие сроки пиксели на картинках избились до невозможного и чтоб разобрать написанное, нужно было сильно постараться. Камер здесь нет. Арсений видел пару штук в коридоре, в котором его заставили переодеться и отдать личные вещи. Потому, нисколько не боясь, Попов кладёт руку на колени и проводит пальцами левой по железной пластине, морщась от ослепившего синего свечения от появившегося голографического экрана. Даже технологии их мира ещё не дошли до подобного — целой интернет-сети прямо в протезе, и Паша как всегда на шаг впереди, когда получает сообщения от Арсения с короткими указаниями и просьбами отменить всех клиентов, ведь, кажется, пацан здесь надолго — не отправляется, ха-ха, связь не ловит. Ну конечно, на каждую большую рыбку найдётся целая акула. Сложно сказать, что Арсений раньше встревал в подобные ситуации, но Паша опять на шаг впереди и загрузил в его металлическую конечность Змейку, Дудлика и, похоже, Симс — по крайней мере иконка очень похожа, только игра не открывается. Наверное, расширения не хватает — конечно, это же не тест на беременность, чтоб на нём DOOM запустился. Время тянется, как мятная жвачка, которую Арсений так ненавидит за то, что запах бьёт в нос и слёзы сразу же выступают от химозы, напиханной в эту жвачку. Он и так страдает, чтоб плакать ещё и из-за жвачек, разбросанных по всей квартире, ведь Паша помимо прочего говна отравляет свой и без того отравленный организм сигаретами, а Ляйсан, имеющая привычку заходить без приглашения, не любит этот запах. И за этой тягомотиной Попов даже не замечает скрипа железной двери, в проёме которой появляется высокая фигура тощего человека в чёрном, приказавшего отправляться под конвоем сюда. —Признаваться всë ещë отказываешься? Глаза вновь начинают слезиться, на этот раз от яркого холодного света, загоревшегося от контакта руки с выключателем. Попов даже не знал про освещение, и теперь вынужден морщиться, лишь бы позорно не прослезиться, тем самым показав свою слабость. —Нахуй пошёл, чучело. —На хуй только я отправляю. На свой. —М-м-м, сортира. Глубокая тарелка с гречкой, политой подливой и кусочками мяса, всё ещё горячего, а также кружка чёрного чая ставятся на стол. Арсений даже не удивляется сервису All Inclusive. —Чë, поиски оказались безуспешными или ты поболтать хочешь? —смотрит на тарелку, в голове рождая мысль, что подсыпано может быть абсолютно всё — от фортранса до мышьяка. —А с тобой есть о чëм болтать? сказку на ночь прочитаешь или, может, расскажешь кто такой Арсений Попов? —выдыхает, потому что информацию про парня уже нашли, но правда не так много, как хотелось бы. Арсений кладёт голову на сложенные в замок руки, потому что сам он ничего не знает про поиски. Да и как он мог знать, если его рядом не было? Выдыхает носом со смешком, потому что даже он не знает кто такой Арсений Попов. —Арсений Попов — гений, миллиардер, плейбой, филантроп, и человек, который засунет тебе вот эту махину в очко, если ты не выпустишь меня отсюда, —Арсений поднимает левую руку, на которой у него от лопатки идёт протез, и дëргает бровью, склоняя голову. —Ещё вопросы? —Ой, ты уже начал рассказывать мне сказку? Занятно, —с улыбкой хрипят сладким голосом, —если не хочешь, чтоб тебе эту махину оторвали, не выëбывайся. Через 17 часов 48 минут твоя черепушка будет расколота надвое, поэтому советую хорошенько подумать, так ли сильно ты хочешь лишаться жизни. И поверь, никакой монитор с выходом в интернет и с допуском к телефонной книге в твоей конечности тебе уже не поможет, —этот высокий кудряш уверен в своей превосходности, раз ему не составило труда дойти до сюда, а не передавать всю информацию через гонцов. —Не думай, что меня может напугать смерть. Перед глазами начинают мигать белые пятна от погрузившейся на каморку темноты, и Арсений утробно мычит, начиная растирать глазные яблоки — он в отчаяние не знает за что схватиться и что делать. Мир не будет прежним. Эволюция дошла до самоуничтожения. И нет, дело не в стихийных бедствиях и катастрофах. Жизнь любого человека может оборваться прямо сейчас — стоит только отвлечься на минуту. Ангелы-хранители умерли вместе с церковью. Хочется выть от ломоты в костях и холода в конечностях — кровь плохо циркулирует, воздуха не хватает, тело непроизвольно содрогается. Арсений упирается лбом в матрас, сжимая одежду на груди, пытаясь прийти в себя. Хочется закончить именно сейчас. Нет, он устал уже слишком давно. Арсений приподнимается на локте, стоит услышать подозрительное шуршание где-то в углу. В комнате помимо него находится ещё один мелкий пиздëныш, что одним своим детским видом начинает раздражать. Попов лишь осматривает пацана с ног до головы, тяжело выдыхая. Сгибает ноги в коленях, снова нажимает на три точки на протезе и пишет Паше, чтоб через 17 часов 48 минут зашёл в его комнату, открыл старый шкаф и нашёл красную коробку. Там лежит много чего, но главное — деньги. Просит взять их на кремацию. Надеется, что тело отдадут друзьям. Ему не интересен обряд похорон, завышенные траты и тем более жизнь, которая не окупит тех самых похорон. Он не думает о том, что будет с ним завтра, живя одним днём, и ложится головой на матрас, складывая руки на груди и прикрывая глаза, задрëмывая. Эскапизм самоуничтожился. Глаза рефлекторно открываются от того, что кто-то пристально смотрит на него, худым пальчиком тыкая в холодный металл, осматривая непонятную штучку на руке. И глаза открываются во всю ширь, стоит понять кто именно находился с ним в комнате всё это время — обычный ребёнок лет 6-ти. —Привет, —на первом курсе дошколки что-то рассказывали про коммуникацию с детьми и про их способность чувствовать эмоции взрослых. Арсений добропорядочный взрослый, желающий лишь мира и добра всем окружающим — подумаешь, немного потолкался с каким-то дядей до этого, но все мы не без греха. —Ты давно смотришь на меня? Игра, точно. Дети воспринимают всё в игровой форме. Пиздюк, словно с диагнозом, убегает в угол, вставая на носочки. Закрывает лицо руками, и Арс дëргает бровью, даже не задавая вопросов. —Если хочешь есть — можешь заточить порцию, я всё равно не буду, —пожимает плечами, ложась на живот и обнимая себя одной рукой, ведь встало довольно холодно и Попова не спасает ни кофта с рукавами, ни носки с черепами. Вроде как это должно помогать. Детские глаза сразу загораются, стоит услышать о еде, и вот, мальчик уже медленной поступью идёт ближе, в итоге аккуратно беря тарелку с кружкой, сразу же прижимая к себе, словно Арсений будет бить и отнимать. С очевидным страхом, явно с трудом переступая через себя и все сомнения, малыш всё же садится рядом на матрас, начиная ковырять застывшую в желе подливу. —Почему не будешь? —наивно спрашивает ребëнок, боязливо садясь на край матраса, —Тебя убьют? Где ты появишься потом? Маленький указательный пальчик касается черепа на носке, видимо, привлекая собой внимание, и Арсений грустно улыбается этому. Он в целом удивился тому, что ребёнок говорящий. —Тебе нужнее. Ешь, —дëргает уголками губ. —Через... Который сейчас час? Скоро должны, короче, —как же это нелепо звучит. —Нигде? Попрошу друга, чтоб кремировал и на полочку мой прах поставил. Лениво улыбается, когда мальчик округляет глаза от таких слов и выпячивает нижнюю губу. Совершенно не помнит как вести себя с детьми, потому сжимает пальцы своей железной ноги, зажимая ими мальчишеские, веселя тем самым. На первый взгляд может показаться, что они подружились и ребёнок явно не настроен агрессивно — улыбается чё-то, хихикает, наконец-то начинает жевать, набивая щёки гречкой. —Как зовут того уебана? —Что такое «уебан»? Арсений крякает, переворачиваясь на бок, ставя руку на голову. —Слово, которое тебе по факту ещё рано знать, но ты рано или поздно стал бы его активно применять. В переводе на детский язык — плохой человек. —У-у-у… Антон он. Бровь невольно дёргается, глаза внимательно изучают сокамерника — в нём есть что-то такое, что роднит с этим самым Антоном, только в темноте разобрать довольно сложно. Вроде бы форма носа и лица похожи, а ещё губы такие же — нижняя довольно пухлая, верхняя забавным треугольничком. Но когда глаза опускаются на худую ручку, замечая синяк, дар речи невольно пропадает. Должен отреагировать. Надо. Обязан. —Ешь быстрее, а то всё съедят монстры, обитающие в самых тёмных углах. И они даже крошек не оставят, —щурится, пальцем указывая на один из четырёх углов — узнай ребёнок о том, что самый тёмный угол лежит рядом с ним на продавленном матрасе, ему точно это не понравится. И, о чудо, такая забавность действует на ребёнка, заставляя жевать быстрее, тем самым только веселя Попова где-то в глубине его чёрствой души. —С Антоном можно сейчас как-то связаться? Отсюда вообще когда-нибудь кто-нибудь выбирался? —Я же не всегда здесь сижу. Но я не видел, чтоб кто-нибудь выходил потом на улицу. Я слышал, как они кричат, —с кашей за щеками выдаёт пиздюк, отчего у Арсения пробегает по спине холодок. —Позвать можно через охрану, а выйти... если тебя убьют — будет много крови, —зажмуривается, точно маленький котёнок, которому показали какую-нибудь гадость. Арсений падает лбом на свои локти, сложенные на коленях, полностью принимая поражение — понял, что выбраться вряд ли получится, ведь тайное не становится явным, а все свои секреты он заберёт с собой в могилу. Если, конечно, денег хватит на ту — про достоинство и говорить нечего. По комнате с высокими потолками и голыми стенами вдруг пролетает стук, а затем и вовсе ряд шлёпающих звуков, будто кто-то босыми ногами пробежался по мокрому полу. —Закрой ушки. Со своей усталостью и неумением из-за неё моментально реагировать явно нужно что-то делать. Уши закладывает от детского топота, визга и плача. Ребёнок скребётся у двери в попытках поцарапать железо, пинает то, шипит, плюётся, заливается краснотой, пока замок всё же не щелкнет, а женщина в строгом чёрном платье с острым белым воротником не явится перед ним в сопровождении охранника — это недоразумение сразу кидается обнимать её за ноги, тереться лбом о бёдра и обтирать о чёрную ткань рабочей формы свои сопли, выпрашивая ласки. —Ты чего раскричался, маленький мой?.. Удивительно, как пагубно детские слёзы влияют на женские сердца. —Позови хозяина-а-а... Ему не обязательно здесь находиться. Его не было изначально в этой пародии на тюрьму — мальчик просто увязался за ними в силу детского интереса, и сейчас на всех основаниях может попроситься выйти. Но всё равно остаётся с ним, садясь рядом на матрас и точно также складывая ручки на колешках, ещё и голову умудряясь положить на те, тяжело дыша. —Он бывает добрым. Но работает ночью, из-за чего очень нервничает. Арсений тоже иногда работает ночью, но он же не запирает людей в тюрьмах и не отправляет вышибал ловить взломщиков по всему городу — жил свою маленькую жизнь и продолжает жить дальше, радуясь быстрому дофамину и пиву по акции. —Кем он работает? —Он сам не знает. Кем-то серьёзным, —смотрит таким же удивлённым взглядом в ответ. Забавно выходит, что копия Антона не знает кем тот работает. Возможно, старший просто не говорит, не считая нужным посвящать в свои дела кого-то ещё, но судя по личному кабинету, ответ «бухгалтер» в какой-то степени мог сойти за правду. Выжигающе-яркий свет вновь режет глаза, выбивая из слизистой пару лишних капель, и вот, Арсений уже смотрит на Антона точно также, как и Антон смотрит на Арсения — понимая и принимая всю суть самопожертвования. —Надумал? —и в голосе ни капли понимания — лишь насмешка и раздражённость. Арсений молчит. В горле вдруг встаёт вязкий ком, забивающий дыхательные пути, лёгкие и плечо начинают болеть. Они же могут быть против его идеи и смело послать нахуй. Паша может банально не получить его тело. Ира и Эд расстроятся. —Я верну тебе твои данные, расскажу, кто под тебя копает и хочет основательно уничтожить вместе с компанией при одном условии — ты отдашь мне пиздюка, —спокойно, набравшись смелости и взвесив все «против», как мантру выдаёт он. —И зачем он тебе? —равнодушный взгляд проходится по ребёнку. Арсений полностью уверен в своих действиях. —Пойдём. Складывается впечатление, что он общается с парнем, которому вовсе не симпатизирует, но тот симпатизирует ему и в попытках завязать диалог ничего банально не клеится — не про любимую музыку и увлечения же разговаривать, ей-богу. Он окружён охранниками — теми самыми, которые едва ли не из-под земли его достали, чувствуя напряжение и предвзятость, нехотя следуя за высоким несносным парнем, с которым как раз-таки не клеится разговор. И вот, ноги каким-то чудом сами донесли его до кабинета и даже посадили на диван, пусть, наверное, делать этого вовсе и нельзя. —Так что ты хотел мне напеть, птичка? —Антон садится напротив, но уже в одно из двух кожаных кресел, чиркая зажигалкой и затягиваясь сигаретой, выдыхая дым в сторону — вау, даже не в лицо, что очень удивительно для его говнястого темперамента. Арсений решает не отвечать на вопрос, потому что ответ «ебать тебя это не должно» уже был. Они здесь не одни — мальчик вместе с охранниками увязался за ними, ластясь к Антону, активно отвечающему ему путём поглаживаний по кудрявым волоскам. Арсу показалось, что пацану плохо и ему наоборот хотелось бы выбраться отсюда. Охранники, прилично так уставшие от вечного напряжения, наконец-то расслабились, и сейчас, смотря по сторонам, уже не кажутся такими устрашающими. Здесь тепло, ковёр мягкий под ногами и пахнет свежестью — голова перестаёт варить и мозги расплываются от усталости. —Ш. С. В. —заказчик. Фамилия то ли Шлюшинов, то ли Шиншиллов, хуй знает, я не запоминал, —устало выдыхает. —Его корпорация... —Можешь не вдаваться в подробности, я наслышан о нём, —перебивает со смешком Антон. Он касается губами маленького лба мальчика, смеряя температуру, судя по перекрутившимся хрусталикам глаз, и продолжает гладить ребёнка уже по спинке, внимательно слушая. —А... ладно... База на флешке, флешка в боковом кармане рюкзака на застëжке, а заказчик хочет продать твою базу изнутри и навариться на этом. Так что не меня тебе нужно было в подвал отправлять. Единственное, что я знаю о нём: сейчас всё плохо. У них не справляются айтишники и они берутся за всевозможные варианты, ища их где только можно. —И на какой же помойке нашли тебя? —щурится Антон. Пальцы сжимаются в кулаки. —Мне на почту автоотгрузкой пришло сообщение. Плюс они рекламу запустили по городу, так что любой может стать желающим в этой авантюре... —И ты, выходит, достаточно азартный или самый успешный из всех щенят, которых они понабрали? Как думаешь сам? То, что вылетает из его рта — не речь. Это шипение, словно у змея-искусителя, и Антон определённо знает, чего может добиться, раз делает это — Арсений ведётся на правила его игры, растягивая ленивую улыбку. —Я считаю, что мы стали бы с тобой неплохими союзниками, если бы обговорили все подводные камни. Ты мне, определённо, симпатизируешь, —щурится. —Могу сказать то же в ответ. Но, понимаешь, с теми, кто подставил однажды, дела дальше не ведутся. Поэтому я предлагаю подписать тебе договор, чтоб в будущем избежать похожих ситуаций. Значки долларов на доли секунд появляются в его глазах. Возможность выбраться из удушающей бедности уже не кажется такой далёкой. Но мальчик, что до этого спокойно сидел на коленях Антона, вдруг почему-то начинает беспокоиться и ёрзать, забавно пыхтя. Пытается открыть рот, пытается что-то сказать, но радужка в глазах мужчины прокручивается, стоит ему подняться, и ребёнок остаётся растерянно сидеть на кресле, смотря на Арсения. Тот вскидывает бровь с очевидным вопросом. Ему отвечают лишь расстроенным взглядом и едва слышным мыком. Вместо нормального ответа ему дают ручку и несколько напечатанных бумаг. Удивительно, как же быстро может всё поменяться, когда дело доходит до сделки. И пусть они не обговаривали оплату, не обозначали условия и даже не упоминали что нужно делать, но всё равно словились, будто знают друг друга тысячу лет. Словно оба понимают чем это обернётся. —Подпись и ФИО где галочки. Тело всего на секунду простреливает сомнением перед тем, как кисть легко нацарапает чернилами где просят. Он поднимает взгляд на светящегося как лучик Антона, улыбается на его протянутую руку и жмёт в ответ. —Согласен, ловить нужно было не тебя, но ты согласился на эту авантюру, поэтому я считаю, что наше знакомство будет тебе хорошим уроком, —тихо смеётся. —Я вызову вам такси. Поёбыш, иди собирай вещи. А тебя, Арсений, когда ты понадобишься, я обязательно найду. —Всего хорошего, —отвечает тем же самым Попов, идя за охранниками, которые покажут где его вещи и выход. Нельзя быть до конца в чём-то неуверенным. Во всём должно быть сомнение или скептицизм. Но сейчас, стоя на холодной улице, держа Поёбыша за руку и дожидаясь электрокар, Арсений абсолютно уверен в каждом своём действии и не думает ни о чём другом, кроме как об успехе, который так долго утекал меж его пальцев. И нет, он умеет читать, естественно пробежавшись глазами по договору, быстро взвесив все «за» и «против». Потому что дворовые игры с воображаемой войнушкой и драками не прошли даром. Он всегда хотел попробовать себя в роли боксёра, а то и бойца MMA. Потому что стоя за спиной человека, явно знающего толк в том, как устроен современный мир, Арсений понимает одно: знания никому не всрались, всё решается силой и тем, как круто прокачен твой персонаж.