Колесо

      Около девяти часов вечера солнце в последний раз показало свои алые лучи и скрылось за горизонтом. Ирен, дежурившая на кухне, за беготней с тарелками, мытьем посуды и уборкой столов не заметила, как пролетело несколько часов дежурства. Присев у окна, она протерла вспотевший от душного воздуха лоб и закрутила ослабившийся пучок. Ей нужно было дождаться Коула для того, чтобы отчитаться по назначенным ей дежурствам. Тот, судя по всему, и не думал торопиться.       Не выдержав от нетерпения и волнения, Ирен, закрыв все окна на кухне и напоследок окинув её взглядом, отправилась в свою комнату. Честное слово, она была уверена, что будет не прочь хорошенько пройтись кулаками по его физиономии. Радостное воодушевление сменилось безмерным гневом.       Клара всегда говорила, что в Ирен было что-то «от беса», и, пожалуй, была права. Не было в девочке ни сдержанности матери, ни спокойствия флегматичного отца. Клара знала, на кого на самом деле походила внучка. Был бы Николас жив, он, узнав о таком непреклонном и буйном характере Ирен, непременно бы сказал, что девочка пошла в свою бабушку. Клара, надо сказать, видела во внучке, которая стала её точной копией, холодный взгляд мужа. Женщина всегда смотрела на жизнь с удивлением и интересом. Ирен же будто бы с самого рождения обрела страшный недуг — равнодушие к миру.       Клара и представить не могла, с какой силой день за днем в сердце внучки разгорался пожар ненависти к сущему, и какими холодными останутся эти глаза, как угольки потухшего костра.       Ирен шла, грохоча сапогами, уставшая, совсем выбившаяся из сил и злая. Она хотела было хлопнуть дверью, но быстро остановила себя: она не хотела бы разбудить соседок, особенно Аглаю или Лиззи. Те бы рассыпались в благодарностях, отвлекая её от важных мыслей. Ей решительно хотелось остаться в одиночестве.       По правде сказать, она и сама не могла понять, почему вдруг так взбеленилась из-за того, что Коул не явился в положенное время. Он, впервые за долгое время увидев Ханну, должно быть, отправился к ней стремглав, как только та освободилась.       Ни разу в жизни Ирен не видела такой красивой девушки. В ней все искрилось каким-то неземным светом: белая кожа, белесые волосы, вьющиеся у висков и ниспадающие на лоб. Девочка все никак не могла выкинуть из головы её тонкие пальцы, сжимающие сигарету, кисти, покрытые сеткой зеленоватых вен.       А эти глаза!       Апатия и усталость, погребенные где-то в глубине этих изумрудных омутов, все пробивались наружу, и Ирен всем нутром чувствовала это. Именно печаль и тоска Ханны были тем самым изъяном, который так очаровывал людей. Ирен буквально видела физическое проявление той силы, с которой Ханна притягивала к себе и завораживала, не оставляя ни единому человеку пути для отступления.       Должно быть, в неё было невозможно не влюбиться. Ирен было достаточно двух минут для того, чтобы остаться восхищенной ею навсегда. Вопрос о том, почему Коул вдруг стал так радостен с её приездом, отпал, едва она увидела Ханну. Теперь-то Ирен понимала, почему Коул ещё днем сказал эту, казалось бы, громкую фразу: «я готов положить к её ногам весь мир».       На душе стало спокойнее. Ирен больше не хотелось выплеснуть свой гнев, свою усталость на человека, который, на самом деле, просто уделил все свободное время той, кого любил больше всего на свете.       Вот то самое, за что Ирен так полюбила одиночество. Сна не было ни в одном глазу, но дурные, черные мысли не норовили влезть в её голову, заставляя сердце биться чаще. В её сознании царили лишь кромешная тьма и звенящая пустота. Там не было места ни чувствам, ни страхам, ни чему либо ещё. Ей не оставалось ничего, кроме как смотреть в потолок и гадать, куда все же пропал Коул, который несколько раз за вечер мелькал у неё перед глазами.       Вопреки ожиданиям Ирен, Ленц стоял у кабинета Ларсена и дожидался самого инструктора. Около получаса назад Бьерн увидел Коула и попросил зайти к нему, чтобы обсудить какие-то вопросы, и уточнил, что они касаются Аллен. Ленц не на шутку напрягся, однако выбора не было: с Ларсеном стоило говорить начистоту и без утайки чего-либо.       Рыжеволосый, несмотря на предположения Коула, был в достаточно хорошем настроении, и шел размеренно, непринужденно и достаточно легко: ни грохота сапог, ни раздраженных тяжелых вздохов не раздалось по темному коридору.       Ленц стоял у дубовой двери и все выжидал, пока инструктор подойдет к кабинету, но был настолько увлечен своими мыслями, что заметил Ларсена перед собой лишь тогда, когда перед его глазами мелькнули огненные кудри. Коул молниеносно вытянулся, словно тетива, и отдал честь, приложив кулак к сердцу. То, как показалось Ленцу, уже убежало куда-то в пятки и билось с неистовой силой.       — Инструктор Ларсен!       — Вольно, Коул. Начал тут, — вздохнул Бьерн, тряхнув головой. — Пошли.       Коул, претворив за собой дверь, прошел в кабинет, где Ларсен только-только зажег керосиновую лампу. Тусклый свет озарил полки, забитые порядком запылившимися книгами — было бы у инструктора время на такие развлечения! — и причудливыми склянками, кресло, обитое красным бархатом, и выцветший ковер.       — Трясешься как осиновый лист, Коул. Позорище!       — Виноват, инструктор, — замялся было Ленц, но после посмотрел в глаза Ларсену. Тот, казалось, был вовсе отвлечен от присутствия коменданта, позабыв о том, что сам же его и позвал.       — Без предисловий и прочей болтовни. Коул, мы не помогаем новобранцам с делами, с которыми они должны справляться сами, и особенно, если это дисциплинарное наказание. Сам-то ты как думаешь, она вынесла для себя хоть какой-то урок?       Коул вновь потупил взгляд. Почему-то именно сейчас, когда Ларсен не кричал, не выдвигал претензии и не отчитывал его, Ленцу становилось особенно стыдно. Черт дернул же!       — Я нарушил дисциплину тем, что отобрал у Аллен возможность сделать все самой.       — Именно. Пока она сама не поймет, каковы бывают последствия её слов, она не научится дисциплине. Учитывая её способности, она должна знать, к чему приводит нарушение внутреннего строя в войсках.       Коул поднял васильковые глаза, потемневшие от тусклого света, на Бьерна. Взгляд, скрывавший недоумение, был понятен инструктору: не каждый день начальник вызывал подчиненного, чтобы начать разговор о каких-то вещах, понятных ему одному. Да, Коул действительно был в замешательстве. Ларсен, судя по всему, знал об Ирен что-то, чего не успел узнать Ленц.       — И пока я не погрузился в эту тему с головой, я должен добавить, что твои взаимоотношения с Ханной также не должны влиять на дисциплину в строю. Надеюсь, что это ты тоже понимаешь.       Ленца аж пробило в пот, едва тот услышал, как Ларсен заговорил об отношениях, которые он и Ханна так упорно скрывали.       — Не строй такое лицо, это и дураку будет понятно.       — Я не должен был делать всего этого, поэтому я готов принять любое наказание! Я признаю свою вину, — ответил Коул, нервно сглотнув. И без того сложные отношения с этой девушкой грозились вот-вот обрушиться. Тем не менее, Ленц не смог угадать, о чем на самом деле хотел попросить его Ларсен.       По правде говоря, Бьерн, который занимал пост инструктора кадетского корпуса далеко не первый год, успел насмотреться на самых разных кадетов, и смирных, и особо буйных. Разумеется, среди его подчиненных часто завязывались самые разные отношения, и поначалу Ларсен пытался предупреждать подобные случаи, однако очень быстро понял, что это было совершенно бесполезно. Расселение юношей и девушек по разным корпусам здания позволяло избегать вопиющих нарушений дисциплины, и этого было вполне достаточно для того, чтобы поступившие не переходили границы допустимого. Так или иначе, проконтролировать каждого не представлялось возможным, особенно в то время, когда набор в кадеты в среднем составлял около пятисот человек.       — Отставить, Ленц. Я тебе о совершенно другом говорю. Честно, мне плевать, что между тобой и Ханной, хоть сейчас идите и делайте детей. Но Коул, ты не должен был вовлекать в свои отношения малолетнюю. В чем была проблема передать подарок самостоятельно?       Ленц был готов провалиться сквозь землю от стыда. В ту секунду ему подумалось, что уж лучше бы он отсидел несколько суток в карцере, а не слушал эту довольно дружелюбную и открытую речь от человека, который был его непосредственным начальником. Черт, перед ним действительно был сам Бьерн Ларсен, гроза западного подразделения, который не уступал по навыкам даже Клоду Дювалье? Рыжая кудрявая макушка, маячащая перед глазами Ленца, доказывала тому, что все услышанное им не было сном. Коул покраснел так, что его щеки отдавали пунцовым.       — Право, мне стыдно за этот проступок. Была личная причина, по которой я не отдал подарок прямо в руки Ханны лично. Хоть Ирен и предложила помощь взамен на то, что я упрощу её дежурство, мне не стоило вестись на это. Я зря впутал её.       Ларсен усмехнулся и откинулся на спинку красного кресла, немного прикрыв глаза. Тот был совершенно спокоен и по-прежнему оставался в хорошем расположении духа.       Коул не мог найти себе места, однако и остаться без ответов на возникшие вопросы не мог в равной степени. Так или иначе, Ларсен всегда хорошо относился к нему, а потому Ленц осмелился расспросить инструктора. История с Ирен принимала какой-то странный оборот.       — Инструктор, я могу задать вам несколько вопросов на этот счет?       — Ну, спрашивай, — ответил тот, открыв глаза и небрежно махнув рукой.       — Как Вам вообще удалось это выяснить? Неужто Ирен сама пожаловалась и сдала себя с поличным?       Ларсен встал из-за стола, нащупал в кармане рыжей куртки пачку сигарет, привезенных с территории за стеной Мария, и двинулся к окну, намереваясь закурить. Видно, в кадетском корпусе многие не обходились без табака.       — Будешь сигарету?       — Спасибо, инструктор, я не курю.       — Как знаешь.       Ларсен распахнул окно. В кабинете запахло травой и влагой. В ясном небе виднелись сотни сияющих синим звезд, а среди них затесался серп растущей луны. Было как-то удивительно спокойно и тихо, особенно после насыщенного дня, полного встреч, гомона подопечных и знакомых и дел по всему корпусу. Ночь принесла с собой облегчение после знойного дня, изморившего всех до единого.       — Удивительно, что при курящей девушке ты не куришь сам. За это могу только похвалить.       — Так Вы и об этом всё знаете? — поразился Коул, в недоумении склонив голову набок. Ларсен сразу же хрипло засмеялся в ответ.       — Вы не умеете скрываться, никто из вас. Мне всегда сходу становится понятно, кто что-то скрывает, кто и где провинился и кто нагло лжет. Уж поверь, жизненного опыта мне будет достаточно, — ответил Ларсен и затянулся, — Так в чем же заключается та личная причина, по которой девчонка относила подарок вместо тебя?       Васильковые глаза Коула в тот же миг наполнились печалью и какой-то безысходностью. Их последнюю встречу вспоминать никак не хотелось.       Примерно четыре месяца назад Ханну прислали с письмом к Ларсену от инструктора Дювалье. Последний дал согласие на её временную работу в западном подразделении: трое из двенадцати комендантов остались травмированы в ходе обучения, ещё двое отправились на службу в гарнизон при Тросте. Так Уайт и её напарница оказались в Хлорбе, где и служил Ленц.       Конечно, Коул был несомненно рад такой удаче: ему нечасто удавалось увидеться с Ханной и провести достаточное количество времени вместе. Ханна, казалось, засияла изнутри, едва увидела Ленца, однако не бросилась тому в объятия: перед ними был сам Бьерн Ларсен, бывший капитан отряда разведкорпуса и нынешний глава западного подразделения кадетского училища.       Обоих с ног до головы загрузили работой, и за неделю им так и не удалось провести и минуты наедине друг с другом. Ханне это было, несомненно, обидно: она и так кое-как уцепила возможность пересечься с возлюбленным, а тот как будто вовсе не хотел её видеть. Разумеется, это было не так. В тот момент Коул уже продумывал план, который позволил бы обоим хоть на день отвлечься от своих обязанностей. Вот только сама Ханна уже не хотела его видеть, и при каждой встрече одним лишь взглядом ясно давала понять, что не намерена сказать ему и слова. Коул так и оставался в замешательстве и искренне не понимал, чем он провинился перед девушкой, хотя и осознавал, что обстоятельства не играли им на руку.       В последний день пребывания Ханны в Хлорбе Ленц все же успел вывести ту на разговор, вот только она оставалась непреклонна: Уайт была готова разругаться с Коулом в пух и прах.       Собственно говоря, так и вышло. Ленц, обиженный её молчанием и недовольством, в порыве гнева раздраженно бросил ей всего несколько слов, которые ранили Ханну до глубины души. Она наконец-то наградила его парой нелестных фраз, высказав все то, что думала о нём. На том они разошлись, так и не поговорив о самом важном.       Спустя четыре месяца судьба вновь столкнула их лбами, и Коул, узнав о предстоящем событии раньше, чем Ханна, серьезно подготовился: сперва отыскал нужные слова, способные дать ему второй шанс, а затем собрал короб, набитый доверху мармеладом, лимонной настойкой, пачками сигарет и еще небольшой шкатулкой, в которой был самый главный его подарок.       И вот, сегодня, в самый ответственный день для Коула, он вновь был завален работой, и как бы он не пытался проделать все наилучшим образом, ему все же пришлось прибегнуть к молчанию и передать подарок с Ирен, что и привело его сюда, в кабинет Ларсена.       — Последний раз, когда мы виделись, мы разругались, как кошка с собакой, — понуро отозвался Ленц.       — Вот оно что.       В кабинете стоял стойкий запах смолы и горького дыма. Так или иначе, а земли между Розой и Марией считались лучшим поставщиком табака, и Ларсен нередко закуривал так, что за пару часов заканчивал около десятка сигарет, сидя за бумажной работой.       — Я уже говорил, что ты можешь побежать к ней хоть сейчас, но все же попрошу тебя послушать мои рассуждения и немного помочь мне.       — Как прикажете, инструктор!       Ларсен уже успел выкурить сигарету и тут же потянулся за второй. Карие глаза время от времени вспыхивали дерзким, каким-то бесноватым огоньком, когда на лицо мужчины падал тусклый свет настольной лампы. Тот был полностью погружен в свои мысли и выглядел даже умиротворенно. Хотя было ли это возможно для человека, который в прошлом своими руками рубил шеи титанов так, что головы тех отлетали на десяток метров?       Он был поистине великолепным воином. Мастер пространственного маневрирования, умелый владелец клинков, он не оставлял титанам и шанса, едва появлялся на поле боя. За четырнадцать лет службы в разведке он успел стать капитаном нескольких отрядов, однако так и не решился взять на себя ответственность и стать командующим корпуса. Кит Шадис, его боевой товарищ, подошел на эту роль куда лучше, однако даже его навыков не хватало для того, чтобы воодушевлять своих подчиненных и приносить государству победы над их злейшим врагом. Ларсен знал, что пост командующего должен был занимать совершенно другой человек: самому Бьерну не хватило бы ни смелости, ни ума, ни красноречия.       Эта мысль вновь пришла в его голову, когда он увидел в наборе, вверенном ему, нескольких кадетов, которые были уникальны не только в своей физической силе и ловкости, но и в том, с каким рвением и трепетом они хранили свою мечту об избавлении мира от титанов и завершении этой войны. Первым таким был юноша по имени Эрвин Смит. Надо сказать, он обладал каким-то таинственным, неподвластным человеческому разуму величием, и лишь тот, кто видел перед собой людей в их самом разном состоянии, мог с точностью выделить его среди остальных. С самой первой встречи с ним Ларсен пророчил, что тот легко добьется желаемого и придет к своей цели, чего бы она ему не стоила.       Бьерн быстро увидел в Смите не только блестящего бойца, но и умелого командира. Его ожидания оправдались сполна: теперь тот был известен среди всех военных сил за стенами как гений тактики ведения боя. Каждому было ясно, что Эрвин был готов сменить Шадиса на посту командующего разведкой. По правде говоря, Ларсен даже немного завидовал ему.       За всю свою жизнь он так и не набрался смелости для того, чтобы добиться высшего звания и доказать всей армии, что он был действительно достоин звания главы разведкорпуса. Тем не менее, эта ситуация открыла ему глаза на то, какими разными бывают людьми: среди них были избранные, те, кто имел право решать судьбы своих подчиненных. Это-то он и углядел в Ирен.       — Скажи мне, Коул, что по-твоему отличает хорошего командира от плохого?       Ленц в который раз за непродолжительную беседу замешкался.       — Если быть честным, то я никогда не задумывался об этом. Я никогда не подходил на эту роль.       — Вот как. Почему ты так считаешь?       — За хорошим командиром пойдут куда угодно. Со мной такого бы никогда не было.       Ларсен все курил и курил, казалось, что даже сигарету из зубов выпускать не хотел. Его горящие глаза остановились на лице Коула: тот, видно, немного расслабился, однако по-прежнему не понимал, к чему клонит инструктор.       — Есть такие люди, которым от рождения дан дар убеждения. Такие пробиваются из любой помойной ямы к самому верху, их ничто не останавливает. Кроме того, они успевают прихватить с собой товарищей и неплохо справляются с тем, чтобы организовать их. Они даже не прилагают к этому усилий. Для них это всё равно, что ходить или орудовать мечами для нас с тобой. Эта сила и есть их главное оружие.       — Я встречал не очень много таких людей, но это чистая правда. Не услышать их и не внять им может разве что глухой.       — Именно. А самое главное, что они находятся прямо сейчас рядом с нами, буквально этажом выше. Точнее, как минимум одна.       Коул, дернув бровью, все же никак не поменял свое выражение лица с недоумевающего. Весь разговор с Ларсеном звучал как-то абстрактно, так, будто бы они говорили вовсе не о живых людях. Бьерну вообще не было свойственно задумываться об эфемерных вещах, как и Коулу: оба были солдатами, чья жизнь зависела от воли случая, ну или, как они любили говорить, от желания госпожи Удачи. Она, как известно, была непредсказуема, одновременно мила и жестока, а самое главное — непостижима. Потому и задумываться о превратностях судьбы не приходилось никаким бывалым солдатам.       — Если Вы про Ирен, то…       — Да, именно про неё, — сделал паузу Ларсен, затянувшись, и продолжил, — Я не раз за нашу беседу скажу, что ты недостаточно опытен для некоторых вещей, однако здесь что-то углядеть сможет лишь тот, кто не первый год растит из детей солдат. Я-то сразу заметил, что она отличается от других из набора, ещё до того, как прочел письмо из Митры, где Смит рассказал, по какой причине она приехала в срочном порядке.       — Жалко её, конечно, но она и не выглядит, как особо несчастная.       — Не выглядит, потому что не дает себе спуску, или уже привыкла к тому, что произошло с ней. Она что-нибудь рассказывала о своих родителях или о бабушке?       — Нет, инструктор. Она только сказала, что родителей уже нет в живых, но не упоминала, почему так вышло. Вы что-то знаете, как я понимаю?       — Более того, я хорошо знаю, из-за кого они погибли, и не единожды их видел. Ее родители стали жертвами своих взглядов на мир. Они были убеждены, что за пределами стен существуют не только титаны, то и люди, а это могло спровоцировать волнения. По крайней мере, так считали власти.       — И что стало с ними?..       Ларсен, докурив вторую сигарету, потушил ту и притворил окно.       — Их забрали в неизвестном направлении, когда Ирен было девять лет. Возможно пытали перед тем, как они погибли, этого я с точностью не скажу. Я знаю только то, что они похоронены близ Каранеса, где-то в братской могиле. Они такие не единственные. Их едва ли возможно было опознать среди остальных. Столичная полиция уродует не только тех, кто служит у них, разлагает духовно, но и тех, кто попадается им под руку, тут уже телесно.       Ленц молчал. Едва ли он мог подобрать какие-то слова, которые могли бы описать его смятение и это гнетущее чувство в груди, сжимающее сердце в ужасе и омерзении.       — А самое главное то, что Ирен это прекрасно понимает, а потому и рвется к своей цели. Видишь, не боится бросить бабушку, уехать за пару сотен километров от неё и даже стать жертвой этих жестких тренировок. Здесь нередки и несчастные случаи. Все те, кто идет сюда неосознанно, в какой-то момент сталкиваются с тем, что были не готовы к таким рискам. А эта мама на рожон лезет. Видишь, даже подставилась, когда её однокурсница мило болтала в строю.       — По правде говоря, я тоже удивился. Она, конечно, отчаянная, я сам сегодня в этом убедился. Она была очень расстроена тем, что не попадает на учения, потому сделала все возможное, чтобы успеть с дежурствами.       — Ты не заметил самого главного, Коул. Ты знал её не больше месяца, а лично общался не больше пятнадцати минут, когда согласился на её авантюру. За пятнадцать минут она решила проблему на почти целые сутки, и ты и не подумал отказаться. Это и есть дар убеждения.       Ленц нахмурился и всерьез задумался. Нет, одного такого случая было недостаточно для того, чтобы судить об Ирен как о человеке, способном влиять на волю людей. По его мнению, Ларсен сильно ошибся, однако Коул и не предполагал, что окажется совершенно неправ.       Ленц вышел из кабинета инструктора около половины второго ночи. Небо минута за минутой становилось все чернее и чернее: будто полог, усыпанный бриллиантами звезд, оно укрывало домишки, густые хвойные леса полноводные реки в тени. Одна лишь луна, бледная, полупрозрачная, отбрасывала тусклое сияние, едва ли способное осветить все то, что разлеглось под ней. Тихая, спокойная и темная ночь оставляла на душе лишь пустоту. Быть может, это и нужно было Коулу после тяжелого разговора?       «Ленц, я знаю, что ты прекрасный боец, и твой опыт отличается от опыта остальных из 79 набора. Вас учили лучшие из лучших, и даже тому, кто сталкивался с титанами лицом к лицу, не превзойти их. Ты сможешь дать ей то, чего не смогу дать я.»       То ли с его плеч свалилась гора, то ли на него вновь возложили целую гряду. Мир готовился разорваться на части на его глазах, разверзнуться прямо под его ногами. Ради Сины, почему это пришлось именно на его недолгий и на и без того тяжелый век?!       Титаны, окружающие стены с севера на юг, с запада на восток, сумасшедший король и его кровожадные, алчные приближенные, людские нравы: все, казалось, по указке госпожи Удачи шло против Ленца. День ото дня ему все больше и больше хотелось спрятаться от всего мира, самостоятельно заколотить гвозди в свой гроб, уютный домик, как ему казалось, залечь под землей и остаться среди червей и корней тернового куста, такого громадного и колючего, чтобы ни одна живая душа его не потревожила.       «Аллен может спасти стольких людей одним своим присутствием в разведке, что нам и вообразить будет сложно. У нее все от ног до головы другое. В её жизни даже смыслы другие.»       Да какие к чертям смыслы?! Смысл всего существования человечества был непостижим, так к чему вообще задаваться этим вопросом, если ясного ответа не было вовсе? На деле цель каждого человека — умереть попозже, подольше побыть с близкими и оставить побольше детей. Разве нет?       Вернее, Ленц знал, в чем смысл его жизни: достичь тех мечтаний, которые когда-то залегли в его голове, или хотя бы попытаться сделать это. Идеал на то и был идеалом, что являлся недостижимым. Ни одному человеку не было подвластно исполнить свою волю на земле от и до, как бы он ни старался и за что бы ни бился. Смерть, которая караулила каждое живое существо на каждом его шагу, являлась тем самым мерилом ценности короткого века человека.       «Я уверен в том, что вы сработаетесь. Я не хочу, чтобы она занималась тайком в свободное время, пусть у неё будут фиксированные тренировки. Ты, разумеется, будешь освобожден от большинства своих обязанностей. В качестве поощрения тебя отселят в отдельную комнату. И да, все время вне тренировок и кое-какой бумажной работы ты можешь проводить так, как тебе вздумается. Думаю, что Уайт не будет против такого.»       С чего Ларсен вообще решил, что Ирен — избранная? Она была такой же, как и все её ровесники, даже слабее, и инструктор предоставил ей такую возможность лишь за то, что её чуть было не съел титан пару месяцев назад! Почему Аллен вообще так повезло? Ей помогали с уборкой комнат, объясняли многое на тренировках и даже делили с ней дежурство, назначенное одной лишь ей! Как она умудрялась…       Ленц сам остановил свои рассуждения.       Всё же Ларсен был прав. Было в ней что-то от святых и от бесов: видно, из-за первых её любили и прощали ей все, а из-за последних её слушали с таким рвением и доверием, что в конечном счете соглашались со всем. Ей хватило одного месяца, чтобы обрести то, чего не могли найти в течение всей жизни.       Ленц хотел было пойти в свою комнату и наконец уснуть после тяжелого дня, вот только чувствовал, что учащенное сердцебиение и рой мыслей не дали бы ему это сделать. Хоть на улице и была ночь, духота, оставшаяся после ослепительно солнечного дня, так и не прошла. Дышать становилось невыносимо.       Хотя, по правде говоря, Коул вовсе не смог вздохнуть, когда увидел в нескольких метрах беловолосую макушку. Не было сомнений: Уайт, замученная бессонницей, вышла покурить, чтобы успокоиться.       Сколько минут он провел, едва дыша? Минуту? Быть может, три? Как вообще не задохнулся, когда увидел два зеленых изумруда, сверкающих в свете больной луны?       Ханна была по-прежнему бледна, печальна и чертовски красива. Ни лицо, ни ее тонкие, почти прозрачные пальцы, ни едва уловимый запах сигарет, скрываемый за запахом хвои и костра: ничто в ней не менялось, казалось, все те годы, что они были знакомы. Распущенные волосы, неаккуратно завившиеся после пучка, заметно отросли за те четыре месяца, прошедшие с момента их последней встречи.       Между ключиц, на которых проступали зеленоватые вены, сверкал самый настоящий изумруд, ограненный столичным мастером и усаженный в витки золота. Великолепное кольцо смотрелось несколько нелепо на грубоватом кожаном шнуре, однако драгоценные камни всего мира, самые густые леса и самая свежая трава меркли перед цветом глаз той, ради кого Ленц был готов даже без раздумий убить.       Она выглядела измученной и совершенно разбитой, и Коул был готов рвать на себе волосы за то, что допустил это. Однако она улыбалась так, как не улыбалась никогда. Уголки тонких губ, белых, как снег, едва приподнялись, но её глаза сияли таким неистовым светом, что казалось, будто бы в ту минуту она была самым счастливым человеком во всем мире.       Она была готова простить ему все то, что было сказано им по его несдержанности, забыть те споры и ссоры, которые возникали нередко, и, по правде говоря, была готова оставить все то, на что положила свою жизнь, лишь бы остаться рядом с ним. Для неё не оказалось ничего ценнее этого бесконечно преданного и влюбленного взгляда васильковых глаз. Для него не оказалось ничего ценнее ее лица, столь спокойного и умиротворенного, что, казалось, от одного взора на него можно было забыть обо всем.       Они заговорили не сразу: обоим было недостаточно времени, чтобы наглядеться друг на друга. Сигарета в её руке все тлела и тлела, а Ханна так и не сделала ни одной затяжки. Пепел, вспыхивающий красным огоньком, летел на дорожку, выложенную камнем, обращаясь в белые хлопья.       — Ирен передала тебе подарок?       — Передала. Я не знаю, что говорить. Коул, я…       Ленц не выдержал и подошел ближе к Ханне. Та, бросив сигарету, затушила её подошвой сапога, а затем потянула руки к Коулу. Тот, подхватив её, стиснул её грудную клетку так, что позвоночник девушки хрустнул где-то в районе шеи. Она, сцепив ладони в замок, уткнулась носом в его плечо. Коул же одними губами дотронулся до её макушки, почувствовав запах мяты и хвои.       Быть может, смысл его жизни был прямо сейчас в его руках? Почему всего один человек на свете обладал над ним такой властью, пресечь которую могла разве что смерть одного из них?…       Черт возьми, да имело ли это вообще какое-то значение, если впервые за такой долгий срок он чувствовал себя абсолютно счастливым?       Ленц и Уайт смогли отпустить руки друг друга лишь тогда, когда Коул довел до комнаты уже засыпающую девушку. Напоследок оставив едва уловимый поцелуй на её лбу, он проронил одну из немногих фраз, которые они сказали друг другу за весь вечер.       — Я не оставлю тебя. Я готов пойти за тобой куда угодно, чего бы мне то ни стоило.       И Ханна впервые в жизни была готова поклясться, что ответив тем же самым на слова Коула, она бы не солгала. Её сердце, разум, покой и чувства — все принадлежало ему без остатка. Не было ничего на свете, что могло бы заменить ей тепло его ладоней и пронзительный взгляд самых любимых глаз. Ханна наконец смогла уснуть, не забив голову черными, гнетущими мыслями, от которых потом бы просыпалась в холодном поту по три или четыре раза за ночь.       В нескольких комнатах от места, где расположилась Ханна, уже спала каким-то нервным и неспокойным сном Ирен, ворочаясь в постели и что-то бормоча себе под нос. Бессонница, едва уступив покою и телу, которое так отчаянно требовало восполнения сил, готовилась в любой момент взять власть в свои руки.       Ирен видела бабушку. Та о чем-то говорила с внучкой, но девочка едва ли могла уловить мысль и сидела, потупив взгляд в дубовый стол. В голове царила пустота: никаких воспоминаний, никаких желаний, ни чего-либо другого, что могло бы сделать Ирен человеком из плоти и крови.       За её спиной показалась пара. Ирен не видела их лиц, но была готова поклясться, что их глаза были ей знакомы. Где же она могла их видеть?       Клара продолжала говорить, но до сих пор все сливалось в протяжный гул, как вдруг слух девочки обострился до такого, что она могла слышать даже скрип ставней на окнах.       — Я знаю, что ты не подведешь нас, Ирен. Ты будешь биться до последнего, я же права?       Мужчина и женщина, стоящие позади, улыбнулись. Светло-серые и карие глаза, такие, что скорее были черными, прожигали дыру в затылке Ирен. Ни двинуться, ни сказать что-то та попросту не могла. Всеобъемлющий голос Клары пробирался в каждый уголок сердца Ирен, в каждый закоулок её разума, и противиться ему было невозможно. По правде говоря, Ирен и не хотела этого.       — И твое сердце будет гореть от тяжести грехов, совершенных тобой. Тебе придется умереть в страшных муках, но ты готова на это. Госпожа Удача дала тебе не один дар, и ты вот-вот увидишь это.       Клара подошла к окнам и одернула зеленые занавески. Догадка вспышкой озарила сознание Ирен, и та нашла в себе силы вскочить со стула, развернуться и посмотреть на стоящих позади. Перед ней лишь два белых пятна. С чего она вообще решила, что знала цвет их глаз?       — Мам, пап, вы пришли? Что случилось? Почему?       Паника, накрывшая Ирен с головой, не давала связывать слова в фразы. Руки, сжатые в кулаки, тряслись, и девочка все никак не могла унять дрожь во всем теле.       — Мы уже давно мертвы, Ирен. Помни, зачем ты появилась на свет. Ты ведь больше всего на свете любишь свободу и хочешь сделать всё, чтобы обрести её?       По правде говоря, Ирен хотелось разрыдаться на месте от страха и непонимания. Люди, которые предстали перед ней, казались самыми настоящими до тех пор, пока она своими глазами не узрела пустоту. Вмиг мир сна, наполненный звуками, запахами, осязаемыми предметами стал враждебным и пустым. Душу рвало на части только оттого, что она минуту за минутой оставалась там, позволяя своим бесам вылезти наружу и съесть её саму, обглодав все косточки до последней.       — И умрешь в муках, Ирен, — раздался голос Клары, вдруг ставший таким ужасающим, что девочка завопила. Сил терпеть происходящее не осталось.       Ирен вскочила с кровати. Лоб покрылся липким, холодным потом. Футболка, в которой она спала, или, по крайней мере, пыталась, пристала к взмокшей от страха спине. Голова раскалывалась от мигрени: она едва ли смола открыть глаза, пульсирующие от боли и уставшие. Дрожь в руках не унималась.       — И что это было? Скажи мне, ба, ты ли мне это говорила? Ты бы вообще сказала мне такое? — послышался сдавленный шепот.       Клара, разумеется, не имела к происходящему никакого отношения. Той ночью ей тоже не спалось: она всё думала, как её внучка, находящаяся в паре сотен километров от неё, справлялась со всем в одиночку.       Ирен же, тяжело вздохнув, протерла влажный лоб и уткнулась взглядом в потолок. Тело больше не пробивало в пот, а руки прекратили трястись, и лишь головная боль напоминала о том жутком сне, который девочка впоследствии очень быстро забыла.       За окном занимался пылающий рассвет. Начавшись с едва уловимых солнечных лучей, он пролил свет на мир в стенах и за их пределами. Птицы, начавшие свою песню, пока ещё не такую веселую, как днем, уже порхали перед окнами, усаживались на крышу корпуса и скрывались в кронах деревьев. В ту минуту Ирен была счастлива этой привычной картине, пускай и такой простой, но лишенной той гнетущей пустоты, совершенно противоположной небытию, кроющемуся во снах.       Первый дар, полученный Ирен по воле судьбы, не спас её от тяжести, залегшей на душе. По правде говоря, он ничем ей не мог помочь вот уже тринадцать лет.