Колесо

       За стеной Мария было как никогда спокойно.       Над Броценной, небольшой деревушкой, находящейся на севере в двухстах километрах от Утопии, разливался апельсиновый закат. Солнце билось в пыльные окна брошенных около месяца назад домов, искрилось в быстрых ручейках и отливало красным на черепичных крышах. Пар от фарфорового чайника в цветочек тонкой струйкой растворялся в воздухе, оставляя после себя едва ощутимый терпкий аромат чайных листьев и земляники. Дикие ягоды в деревянной плошке знаменовали начало настоящего лета в северных краях.       На свежевыкрашенной низкой лавочке сидела, сгорбившись, костлявая девочка, направившая свой взгляд вдаль, на стену. Холодные руки с белыми костяшками, сложенные на коленях, наконец отогрелись. Тугой пучок русых волос, собранный на затылке, все же растрепался, и тонкие пряди, путаясь с алой лентой, следовали каждому дуновению ветра.       Послышался тихий, тяжелый шаг пожилой женщины. Та несла в руках тарелку с кусочком сливочного масла в одной руке и свежеиспеченный хлеб в другой. Миссис Аллен, завидев внучку, не смогла сдержать улыбки.       Никто в деревне так и не смог узнать, по какой причине девочка была оставлена на попечение бабушки, однако каждый, включая и саму Ирен, догадывался, что виной произошедшему стал род деятельности её отца и матери. Карл Аллен, занимавшийся разработками для войск обороны, и Алиса Аллен, управляющая центральным лазаретом в северном округе между стенами Мария и Роза, в одну из холодных апрельских ночей отправились на специальное задание, после чего ни один из жителей района близ Утопии не видел их.       Вероятно, бабушка Ирен была предупреждена о подобном исходе. День за днем работа, приносившая в дом большие деньги, становилась все напряженнее. И Карл, и Алиса, должно быть, открыли то, что так усердно скрывало правительство в попытках избежать бунта голодающего народа. За месяц до того, как родители Ирен навсегда покинули дом, матери Аллена было дано, наверное, самое важное задание в жизни: спасти их дочь и одну единственную книгу в затрепанном кожаном переплете.       Клара, оставшаяся лишь с девятилетней девочкой и дневником, в ту ночь безмолвно роняла горькие слезы, рассматривая схематичные чертежи разработок её сына, прерывающиеся короткими записями Алисы о наиболее эффективных методах лечения травм внутренних органов и переломов. Сдержав свое обещание, бабушка, ранним утром собрав вещи, вместе с внучкой навсегда покинула дом за стенами Утопии. С тех пор Ирен не видела зеленых льняных занавесок, массивного дубового стола и уютной гостиной, увешанной пейзажами и натюрмортами.       После сытой и счастливой жизни, наполненной заботой матери и отца, Ирен никак не могла привыкнуть к бабушке с жесткими устоями и холодным, рациональным отношением к жизни. Воспитанная в лишениях девочка быстро привыкла к тяжелому труду, голоду во время зимы и бесконечным ссорам с Кларой. Бабушка и внучка, потерявшие двоих любимых людей, понимали, что больше никогда в жизни не увидят родные лица и уютный дом, не соберутся семьей за одним столом и не почувствуют трепетные прикосновения тех двоих, что связывали их между собой.       Ирен могла сколь угодно убеждать себя в том, что на деле бабушка лишь несла за нее ответственность и при том совершенно не любила, вот только сама осознавала, насколько тяжело пришлось единственному человеку, который остался рядом с ней. Бесконечные пререкания шли вразрез с тем, как миссис Аллен заливалась слезами и мелко дрожала по ночам, выпрашивая прощения не то у самой Ирен, не то у её родителей, покинувших мир живых. Девочке оставалось лишь корить себя за очередную грубость и обещать самой себе забыть все обиды и, наконец, зажить мирно.       Пять лет, скрашенные бесконечными хлопотами в дикой местности и огорченные обрывками воспоминаний из прошлой жизни, пролетели незаметно. Ирен, не обладавшая никакими талантами, все же набралась смелости и силы за работой по хозяйству под руководством бабушки. Благодаря их совместным усилиям все четыре зимы, проведенные за стеной, удалось перенести без тягот.       Лето, подкравшееся столь незаметно, ознаменовало начало заслуженного отдыха после семи месяцев холодов. Ирен, будучи слабым ребенком с самого раннего детства, наконец не страдала от нехватки солнца и витаминов. Слово «гипотония» девочка запомнила еще с самых ранних лет, впервые услышав его в разговоре между матерью и отцом: она всегда тяжело переносила любые погодные изменения, редко проводила время со сверстниками за догонялками или прятками, а иногда и вовсе с трудом стояла на ногах. Недостаток питания печально сказывался на её состоянии, особенно зимой, когда приходилось ограничивать себя в мясе или крупах. От не очень полного ребенка осталось лишь костлявое, слабое тело, неспособное перенести и малейшее похолодание.       Миссис Аллен, понимая бедственное положение своей внучки, жертвовала всем, что у нее было, и лишь ради того, чтобы сохранить единственному родному человеку жизнь. Даже в самые тяжелые времена Ирен не была лишена еды или одежды, всегда оставалась под вниманием бабушки и очень редко скучала. Девочке, быть может, и не достались острый ум отца и аккуратность и педантичность матери, однако под чутким наблюдением бабушки она все же сумела освоить основы врачевания и, на удивление, охоты. Слабая и немного трусливая Ирен быстро поладила с луком и стрелами и тесаком. В конечном счете охота полностью легла на внучку.       Зима и весна 844 года оказались особенно холодными. По неведомой причине дикие олени, кабаны и перелетные птицы исчезли еще в сентябре и так и не появились вплоть до мая. Голод, наступивший в то время, убил больше четверти семей, живущих в Броценне, и лишь запасливые сельчане, готовые к любым изменениям в климате, смогли протянуть до начала лета. Семейству Алленов пришлось проще всего: Клара прекрасно знала, как стоит действовать при первых подозрениях на неурожай или резком похолодании.       Ужасы прошлого года и начала нового, наконец, остались позади. Бабушка и внучка наконец смогли зажить дружно, позабыв все обиды и ссоры, во время которых было сказано много лишнего. Вопрос о переезде в Подземный город был отложен до конца осени, и Ирен понимала, почему Клара до последнего оттягивала принятие этого нелегкого решения: с одной стороны, жизнь вдали от солнца, вековых деревьев и гор-исполинов обошлась бы им куда дешевле, с другой же — обрекла бы девочку на усугубление проблем со здоровьем. Бабушка, пускай уже была немолода, работала ради внучки из последних сил: она не могла позволить себе вновь обречь ту на жизнь под землей, которая стараниями родителей всё же осталась позади.       Клара помнила каждый день, каждую минуту, проведенную без солнца и лазурного неба над головой. Она помнила и каждую слезинку Ирен, помнила, как её сын и мать её внучки печально оглядывали мрачный, покосившийся от времени дом, наспех сколоченный из рассохшейся древесины. Карл и Алиса так и не объяснили, по какой причине опрометью собрали вещи и отправились подальше от Утопии, спокойного и уютного города, в сторону столицы. О домах, выстроенных по всем законам симметрии, маленьких лавочках, набитых самым лучшим товаром, какой только можно было найти в пределах трех стен, и парках, усаженных вишней, можно было забыть.       Клара помнила тот страшный день, когда по своей невнимательности чуть было не лишилась внучки и своей жизни. Заплутавшие в темном квартале, они столкнулись лицом к лицу с криминалами, держащими под контролем весь город. Тогда они спаслись лишь волей судьбы. Двое быстрых, словно молния в ночи, парней и рыжеволосая девчонка, подобная громовой вспышке, привлеки внимание неповоротливой троицы и тем самым отвели нападавших подальше от женщины и девочки.       Клара была готова поклясться, что никогда в жизни не испытывала такого страха, первобытного, животного страха. Она, наверное, действительно была готова голыми руками бороться за две жизни, согласиться на ответное насилие и даже пойти на убийство. То утро она запомнила на всю жизнь.       И всё же этот спокойный вечер отбросил обеих далеко от страха и гнетущих мыслей, злобными червями разгрызавших их сознание и выворачивавших все наизнанку. Лучистое солнце окрасилось кроваво-красным, готовясь уступить место густым, прохладным сумеркам. Казалось, в ту минуту на душе у каждого должен был воцариться долгожданный покой.       А Ирен все никак не могла укрыться от странного чувства тревоги, возникшего вместе со свинцовыми облаками, тянущимися с запада.       — Ирен, хлебушек допекла, кушай. Масло только принесла от Блайзов, первые сливки за год сбили! И не до такого голод доведет.       Девочка обернулась на голос бабушки, и та вгляделась в лицо внучки. Тёмно-карие глаза, отдающие угольно-черным, с синими кругами под нижними веками были обрамлены редкими, светлыми ресницами, потерявшими свою густоту из-за нехватки витаминов. Тяжелый, обремененный взгляд Ирен был привычен Кларе. Гораздо больше она переживала о впалых щеках и бледных, иссохших губах внучки — следах прошедшей зимы, пагубно повлиявшей на слабое здоровье.       — Спасибо, бабуль. Я уж и забыла, какое масло на вкус, — с усмешкой ответила Ирен, улыбаясь, кажется, одними глазами.       — Кушай, кушай. Тебе полезно будет, видишь, как исхудала за зиму, совсем пропадешь скоро.       Ирен закатила глаза и цокнула языком, приготовившись выслушивать очередную речь бабушки о том, что ей стоило бы больше заботиться о своем здоровье.       — Ну чё началось-то, ба? Говорили же об этом кучу раз.       — Где ты таких слов понабралась? Они тебя совершенно не красят, милая, — язвительно ответила женщина, вскинув пушистые седые брови.       — Ну и что мне теперь, на дочурку Блайзов равняться? — раздраженно продолжала Ирен, отвечая бабушке тем же тоном.       — Ты про Лилу? Дура дурой, каких свет не видывал. Младшенький их и то посообразительней будет. Ешь давай.       Ирен победно улыбнулась. Она с удивлением и некоторой гордостью часто обнаруживала, что характером напоминает свою бабушку: такая же бойкая, прямолинейная, иногда чересчур язвительная, при том неизменно ответственная и трудолюбивая. Пожалуй, она хотела бы быть похожа на Клару: в глазах Ирен её бабушка была самым сильным человеком.       — Никак не уймутся. Пропали на несколько месяцев, а теперь перебрались к нам и разорались.       Ирен, оторвав от буханки хлеба большой ломоть, вскинула голову и посмотрела ввысь. Под тяжелыми облаками кружили дикие утки и селезни, изумрудные грудки которых отливали в свете закатного солнца. Всполошившись, те кричали что есть мочи, иногда жалобно крякая. Клара насторожилась.       Неприятное, щемящее чувство в груди не покидало женщину с самого утра, и Ирен сразу заметила это. Морщинка меж бровей, залегшая на живом, обычно веселом лице, говорила громче любых её попыток отвлечься в словах о том, что девочке пора заканчивать отлынивать от работы и заняться делом. Ирен, как и её бабушка, не находила себе места, однако до последнего пыталась заверить себя в том, что ей в очередной раз удалось надумать себе наступающую беду, вот только чутье, доставшееся ей от Клары, ни разу её не подводило.       С каждой минутой на душе становилось всё паршивей и паршивей. Девочка, пытаясь отвлечься от гнетущей мысли, налила себе кипящий чай, сдобрила кусок хлеба щедрым слоем масла и принялась ужинать.       От её цепкого взора не могли укрыться испуганные глаза бабушки. Та, стараясь не подавать вида, всё отводила глаза, переводя взгляд с черепичной крыши на быстрый ручей, бьющий в стороне холмов. Ни вкусная еда, ни обжигающе горячий чай не были способны хоть на минуту прогнать нарастающую тревогу.       — Сегодня ляжем спать пораньше, день завтра тяжелый.       Ирен вскинула брови и несколько надменно взглянула на бабушку, выказав свой протест.       — Ну ты ложись, — хмыкнула девочка, — а я посижу ещё. Может и до холмов схожу.       — Никуда не ходи.       Во взгляде Ирен появилось неприкрытое раздражение. Опека бабушки и её опасения были обоснованы, однако зачастую девочке казалось, что забота Клары переходила допустимые границы. Она действительно могла быть очень назойливой и слишком боязливой, но в пылком разуме Ирен никак не укладывалось, по какой причине она должна была всегда быть настороже.       — Что, опять твое предчувствие? Мне уже порядком надоело, что ты мне вечно все запрещаешь! Я хоть когда-нибудь смогу сама принимать решения?!       — Глупая девчонка, когда ты уже поймешь?! Здесь далеко не так безопасно, как ты думаешь, когда до тебя дойдет, а?!       — И ты такая из-за того, что произошло с дедом? От того, что я выйду за пределы деревни со мной ничего не стрясется! Почему ты такая упрямая? Что с тобой не так?!       Слова порой ножом режут по сердцу, пуская по крови страшный яд, отравляющий все человеческое нутро. Сердцу Клары же, окаменевшему целиком, не был страшен и тесак.       — Иди отсюда на все четыре стороны. Делай, как знаешь.       Клара тяжело встала из-за стола. Ноги стали держать её еще меньше, а голова вмиг налилась чугуном. Страшные мысли, норовившие влезть в разум, пустили корни, отныне занимая собой все. Предчувствие никогда не обманывало её.       Ирен так и осталась сидеть, доедая ломоть хлеба. С их последней ссоры прошло немало времени, и девочка все никак не понимала, почему позволила себе сказать лишнее. Она никак не хотела связать внезапно возникшую тревогу с тем, что стала нервной и раздражительной еще с утра.       Ирен не знала подробностей смерти дедушки, однако догадывалась, что он погиб не от болезни. На самом деле Клара видела смерть мужа.       Дедушка Ирен, Николас Аллен, служил в гарнизоне при Утопии. Поначалу тот был лишь обычным рядовым, хорошо проявлявшим себя на службе, однако стал быстро продвигаться по должности, со временем став капитаном отряда из двенадцати человек.       Его опасения о скором вторжении титанов на территорию за стеной Мария всегда поднимали на смех, однако всем его подчиненным и коллегам в один день стало ясно, что опасения Николаса не были беспочвенными. Апрельским утром тот не вернулся на пост после долгих выходных. Это и насторожило его боевых товарищей.       Перед домом Алленов, спрятавшемся за разросшейся вишней, начавшей цвести, на коленях стояла Клара, сотрясавшаяся от рыданий. Её звонкий, певучий голос совсем осел. Так подчиненные Николаса сразу поняли, что к чему.       Клара рассказала им, что её мужу нанесли ножевое ранение у нее на глазах. Если бы она не оказалась рядом вовремя, то нападавшие бы не скрылись, а зарезали Николаса, не оставив тому и шанса. Ранение оказалось смертельным: в то утро из дома Алленов вывезли труп.       Так Клара впервые осталась с маленьким ребенком на руках. Карл почти не помнил отца, и его мать старалась сделать все для того, чтобы тот смог прожить спокойную, счастливую жизнь, прежде всего предостерегая его от военной службы.       В 810 году вишня, пылающая розовыми лепестками, отцвела, так и не дав плодов. В следующий раз это же дерево покрылось красноватой шапкой лишь в 831 году, спустя полгода после рождения Ирен.       Солнце все никак не хотело уходить с небосвода, но в конце концов скрылось за тучами, растянувшимися по всей синеве. Вечер начал уступать место ночи.       — Гроза?       Где-то издали послышался грохот, скорее напоминающий шаги. Гомон птиц становился все громче, усиливаясь вместе с тряской. Ирен почувствовала неладное и понеслась в дом.       Внутри нарастала паника, мешающая здравомыслию и решительности. Ирен безуспешно пыталась отогнать от себя тяжелые мысли, наполняющие голову свинцом, вот только в тот же миг поняла, что ноги отказались слушаться её: она, теряя равновесие, хваталась за ограждение, пытаясь вернуть себе устойчивость.       — Ирен, что за чертовщина?! Что там такое?!       Ирен врезалась в Клару, стоящую в дверном проеме. Бабушка взглянула на внучку и увидела её глаза. Наполненные ужасом и непониманием карие глаза в свете свечи казались вовсе черными. Слезы, подкравшиеся незаметно, сверкали на веках и ресницах.       — Я… я не знаю… Там просто… просто грохочет всё, трясётся! Бабуль, не молчи! Скажи хоть что-нибудь! — перешла на крик Ирен.       Клара подняла свой опустошенный, обреченный взгляд на внучку. Цепочка умозаключений собиралась мгновенно, звено за звеном, не оставляя и крупицы надежды и сомнений в происходящем. Страх удавкой затянулся на горле, не позволяя вздохнуть. У Клары похолодели руки.       Как можно объяснить совершенно беззаботному ребенку, что его ждет смертельная опасность, которая в любой момент может закончиться летально для двух сотен человек, которых девочка знала больше четырех лет? Можно ли давать ей надежду на спасение, когда сами взрослые люди не в состоянии справиться с угрозой?       — Титаны все же достигли севера. Твой отец говорил, что однажды они заполонят все земли за стенами, а ему так и не поверили. Гляди, к чему это привело.       Ирен упала и скатилась по лестнице.       Она впервые в жизни поняла, что у нее трясутся руки. Ватные ноги не могли удержать её и не позволяли подняться. По позвоночнику словно пустили электрический ток: Ирен мелко трясло. Кровь, закипающая в венах и артериях, прилила к лицу. Глаза лихорадочно бегали из стороны в сторону, пока девочка с шумом глотала воздух.       Клара попыталась вернуть себе холодный разум и спокойствие, однако плохо с этим справилась. Единственное, что ей удалось унять — дрожь в голосе. Где-то в ушах стучала кровь, прилившая к голове. Сердце Клары норовило пробить ребра, разорвать плоть и выскочить.       — Ирен, возьми лошадь и скачи с стенам. Я не успею убежать.       Девочка никак не отреагировала на слова бабушки. Ирен была готова разрыдаться, залиться горькими слезами отчаяния и ужаса.       — Быстро поднялась, кому говорю! Я соберу все, что успею. Бегом! — чуть ли не проревела женщина, испугав и без того паникующую внучку. Та подскочила на ноги и, оглядываясь на бабушку, пошла к стойлу.       — Я…я не брошу тебя! Я не могу! — закричала Ирен, расплакавшись. — Что я буду без тебя делать?!       В горле той встал ком. У лба Ирен капельками собирался пот. Дорожки слез блестели на вспухшем носу и покрасневших щеках. Ирен дошла до ограды и, кажется, больше не могла пошевелиться.       — Бегом, Ирен! Мы погибнем здесь! Беги изо всех сил! — вновь прикрикнула бабушка, пытаясь заставить внучку вновь двинуться.       Девочка, испуганными глазами взглянув на Клару, попыталась встать тверже на ноги, а затем вдруг ринулась бежать, утирая непрошеные слезы.       Клара, по правде сказать, боялась еще больше внучки. Страх ножами засаживался в спину, дробил позвонки и проникал глубоко, распространяясь по всему телу с кровью. Все нутро, сжавшись от ужаса, приводило тело в оцепенение. Гудящая голова женщины вжалась в плечи, а испуганные мысли, мечущиеся в сознании, не давали конечностям пошевелиться. Клара дала себе пощечину.       Ирен бежала, наверное, как не бежала ни разу в своей жизни. Где-то в сознании она слышала родной голос, которому вторил её собственный.       «Если ты не превзойдешь врага по силе, то умрешь. Если ты будешь сильнее всех, то ни у одной живой души не возникнет вопрос: жить тебе или сгинуть».       Ирен ускорилась. Перепуганные глаза метались из стороны в сторону и чернели в свете уходящего солнца, а, быть может, в них вовсе плескалась кровь. Она неслась диким зверем, сметая на своем пути прилавки, корзины и бочки, людей, не разбирая среди них взрослых и детей. Ирен отчаянно бежала к своему спасению.       К стойлу уже стянулись те немногие люди, которые, отбросив панику, поняли, как стоит действовать. Один из коней, выведенных на тракт, протягивающийся через всю деревню к стене Мария, вдруг встал на дыбы: гул земли стал усиливаться.       Топот титанов, направлявшихся к поселению, по неведомой причине остановился. Ирен взяла себя в руки и вывела молодую лошадь из стойла. Та заржала, едва почувствовав, как её неуверенной хваткой потянула за поводья тонкая рука. Лошадь, казалось, была испугана еще больше девочки. На её бурой шерсти проступил пот, каплями поблескивающий в свете недавно зажженных фонарей. Гнедая раздувала ноздри и мотала головой, двигала ушами, будто пытаясь уловить хоть какой-то звук, свидетельствующий о надвигающейся опасности.       Внезапный грохот разрезал гул паникующей толпы. Размеренный топот одного титана вдруг превратился в бег сразу нескольких. Земля под ногами собравшихся у стойла сотрясалась так, что один из фонарей, подвешенных к черепичной крыше стойла, упал, перепугав и без того обеспокоенных лошадей. Яркая свеча погасла, в последний раз отсвечивая на мелких осколках стекла.       Лошади и кони так и норовили разорвать веревки, какими были привязаны, и вырваться наружу. Ирен безуспешно пыталась забраться на спину гнедой, однако та отчаянно сопротивлялась, а затем заржала, мотая головой из стороны в сторону и стуча копытами пыльному тракту. Девочка изо всех сил притянула поводья к себе, едва не взлетев в воздух. Бегающий взгляд её перепуганных карих глаз столкнулся с взором черных, жутких, в которых она увидела понятную ей эмоцию: лошади было еще страшнее, чем Ирен.       Надо сказать, что Ирен никогда не давалась верховая езда. Клара безуспешно пыталась разъяснить внучке, что бояться лошадей не стоит: она всегда утверждала, что при должном уходе возможно приласкать даже самого дикого зверя, не говоря уже о тех, которые были приручены в давние времена их предками. Ирен с раздражением выслушивала бесконечные уговоры бабушки и без рвения пыталась поладить с совсем молодой гнедой, названной Лисой.       Ирен также никак не могла оправдать решение бабушки купить на оставленные родителями деньги лошадь, а не корову или поросят. Те помогли бы прокормиться в холодные зимы, в отличие от скакунов, на которых было вовсе некуда передвигаться: всё, что могло бы понадобиться жителям Броценны, можно было найти в лавочках по правую и левую стороны от тракта.       Теперь Ирен понимала бабушку чуть больше.       В семье Алленов каждый был хорош в верховой езде, причем не только мужчины, служащие в войсках. Даже Клара, которая провела лишь несколько лет в деревне, будучи ребенком, никогда не боялась лошадей и вполне спокойно могла доехать от Утопии до близлежащих деревень в одиночку. Алиса Аллен, переехавшая из близлежащей к Утопии деревни, вовсе не представляла жизни без нескольких коней, которых держала её семья.       Впрочем, в ту минуту Ирен не видела никакого смысла и в самом быстром скакуне, и в навыках верховой езды. Грохочущий бег гигантского существа, еще не появившегося в поле зрения собравшихся у стойла, подсказывал каждому, что надежда на спасение угасала с каждой секундой.       Мышцы, утратив способность двигать тело Ирен, будто замерзли. Внутри нее же горели ужас и внезапный стыд.       — Лиса, будь на моем месте мама, мы бы точно выбрались отсюда, — послышался шепот. — А из-за меня… из-за меня мы все погибнем! Всё из-за меня!       Ее голос совсем погрубел, стал сиплым от плача. Ирен сгорала от стыда: чуть дальше по тракту её, должно быть, ждала бабушка, а она была не в силах даже заставить лошадь пойти с ней. Это оцепенение было невозможно преодолеть: даже голос, готовый просить помощи, вдруг перестал слушать хозяйку. До слуха Ирен донесся сдавленный плач, такой знакомый, будто бы всю свою сознательную жизнь она слышала лишь его.       Лишь через некоторое время Ирен поняла, что плакала она.       Лиса снова заржала, а затем вдруг уткнулась головой в плечо девочки. По спине Ирен будто пустили заряд тока. Оцепенение, в котором она пребывала уже по меньшей мере пять минут, начало отступать. Его место заняла отчаянная смелость, появившаяся внезапно и без всякой на то причины.       Надо сказать, что Ирен и сама не вполне осознавала, что двигало ей в тот судьбоносный момент. Адреналин, который пустился по ее сосудам, ускорил биение сердца, а вместе с тем усилил ловкость и концентрацию, которыми девочка никогда не отличалась. Она, будучи совсем небольшого роста и угловатого, нескладного телосложения, забралась на лошадь так, будто с самого детства проводила все свободное время за верховой ездой. Люди, перепуганные приближающимся титаном, ринулись в стороны, пропуская Лису и Ирен. Гнедая мигом прибавила скорость.       Ирен добралась до дома меньше, чем за две минуты. Гул и тряска, вызванные бегом титана, вдруг прекратились. Девочка спустилась с лошади, потянула ту во двор и завела к черному входу с другой стороны. Лошадь, повинуясь, осталась спокойно стоять, привязанная всего на один неаккуратный и не очень крепкий узел, лишь изредка мотая головой.       Ирен зашла в дом и застала бабушку, которая в панике суетливо собирала разные вещи, которые могли пригодиться в ближайшем городе за стенами. Клара сперва не заметила внучку, двигаясь от одного шкафа к другому и периодически сметая на скрипучий деревянный пол разные вещи, разложенные в строгом порядке ею же. Услышав шаги, та чуть не подскочила на месте с криком.       — Ты чего? Это я пришла. Я сумела пригнать Лису, заканчивай со сборами!       Только сейчас Ирен заметила, что глаза бабушки застилали непрошеные слезы. Такого девочка никак не ожидала увидеть. Бабушка — та женщина, которая сама никогда не давала себе слабину и упрекала Ирен за слезы, — была готова разреветься на месте.       — Ба… ты чего?..       Клара изо всех сил пыталась подавить свой плач, не дать себе проронить хотя бы слезинку, однако её усилия пошли крахом. Она что-то пропищала, словно агнец, которого готовились принести в жертву богиням стен, и залилась надрывным рыданием, таким, от которого сердце Ирен сжалось и пропустило несколько долгих, тяжелых ударов.       — Не плачь, я прошу тебя, бабуль, пожалуйста! Я не могу уйти отсюда без тебя! Мы обязательно выберемся, слышишь?!       Клара подняла красные, опухшие глаза на внучку и попыталась унять слезы, однако вместо того тяжелое рыдание лишь усилилось.       — Мы не спасемся! Это невозможно! — взвыла Клара, чуть ли не захлебываясь от соли. Мокрые дорожки слез пустились по щекам, а за ними капли, стекавшие на подбородок, срывались вниз, на синий отложной воротничок.       Взгляд Ирен на миг стал холодным, и Кларе показалось, что она чувствовала, как льдинки, летящие из глаз внучки, ударялись об её кожу и таяли. Она была готова поклясться, что видела их своими глазами, вот только в комнате не было никого и ничего, кроме нее самой и её внучки.       На кухне вдруг раздался громкий, глухой звук удара, а за ним последовал шум бьющегося стекла. Осколки падали на скрипучий деревянный пол, будто бы создавая едва уловимую мелодию. Где-то во дворе заржала Лиса, постукивая копытами. Клара и Ирен поднялись, чтобы осмотреть соседнюю комнату.       Ирен было странно слышать, как в ужасе завизжала её вечно спокойная бабушка. Посреди темной комнаты лежала человеческая голова. Окровавленная, с обрубком шеи и без уха, она выпучила на них свои блеклые глаза, будто ожидая последующей реакции наблюдающих. Откушенная голова уж больно походила на мистера Блайза, владельца маслобойни.       Ирен в молчании попыталась поднять на ноги бабушку, которая упала на колени, закрыв лицо руками и зарыдав еще больше прежнего. Клара не находила в себе сил встать на ноги. Тело, обмякшее в руках внучки, смиренно ожидало момента, когда его настигнет смерть.       — Живо поднимись!       Голос Ирен вдруг басом раздался по кухне. Клара, понемногу возвращая контроль над своими конечностями, отползла от головы. Мощным движением слабые руки Ирен подняли женщину, затем перехватив её под мышки и уводя в сторону выхода. Девочка действовала пугающе спокойно и рассудительно.       Именно тогда Клара поняла, что вырастила не капризного и упрямого ребенка, не способного постоять за себя, а настоящего воина: стойкого, с холодным разумом и горящим сердцем.       Под усиливающийся топот и крики людей Ирен и Клара покинули дом, ставший их пристанищем на долгие четыре года. Лиса, как ни странно, ждала их, продолжая смотреть из стороны в сторону своими испуганными угольно-черными глазами.       Из сбруи у лошади были лишь узда и поводья: все остальное Ирен оставила у стойла. Клара так и не взяла с собой вещи, которые так суетливо собирала. Во внутреннем кармане её плаща оказались только книга, оставленная Карлом, и несколько монет, которых бы едва хватило на день.       В тот момент в голове у обеих было лишь одно: спастись во что бы то ни стало. До ближайшего города за стенами было около семидесяти километров. Это расстояние они могли бы преодолеть в лучшем случае за пять часов без учета возможного нападения титанов по пути. Где-то неподалеку был слышен стук копыт, рыдания мужчин и женщин, отчаянные визги детей, топот титанов и звуки треска стен деревянных домов, но Ирен и Клара не оборачивались.       Им оставалось лишь двигаться вперед. Лошадь не приходилось гнать: испуганная, она, все же дождавшись хозяев, выполняла свое предназначение, спасая и себя, и своих наездников.       «А всё же странная лошадь», — подумала Ирен.