Одна нераскрытая душа

      Ледяные капли дождя омывают моё продрогшее тело, но я и не думаю о том, чтобы сорваться с места и побежать домой, будучи скованным диким страхом слечь с простудой от таких безответственных махинаций. Я поднимаю свою онемевшую руку, чтобы дотронуться до водяных капель, так быстро стремящихся покинуть моё столь безэмоциональное лицо в данный момент. Я хочу ощутить на их месте слёзы — мои жалкие жгучие слёзы с приторным солёным привкусом, не сходящим с кончика языка даже по проишествии долгих часов. Возможно, я плачу сейчас. Точно сказать не могу, поскольку моя грудь не ощущает совершенно ничего, кроме сильно режущих плоть верёвок, крепкие узлы которых я не в силах ослабить. И я всё ждал, ждал столько отчаянных лет, проведённых в мольбах в пустой комнате, что хоть кто-то осмелится открыть дверь, сжимая в руках рукоятку ножа, которым можно облегчить мои мучения. Я всё ждал и продолжал вырисовывать на своём лице идиотскую улыбку, так что меня не переставали спрашивать, а не болен ли я. Разве это можно назвать болезнью? То, что я не могу увидеть даже физически… Оказалось, что моих научных расследований недостаточно, чтобы приблизиться к разгадке и месту, где я смогу найти своё лекарство. В первое время ходил по врачам, каждый раз столь тщательно прислушиваясь к каждому оброненному слову, может, от меня что-то скрывают? Судя по виноватым выражениям на лицах докторов, их едва ли заметным качаниям голов, со мной явно было что-то не так. И я хватался за их паршивые кристально-белые больничные халаты со всей силой, устремив на них взор горящих отчаянием глаз, пока мои зубы столь сильно впивались в губу, так что я уже ощущал, как алая жидкость стекает по моему трясущемуся подбородку. «Ну же! Вы что-то узнали?» — мой голос срывался на крик, и ногти впивались в чужую кожу ещё глубже. Я жаждал ответа, я смертельно устал от всех своих бессмысленных попыток разгадать хаос, поселившийся у меня внутри. Меня вышвыривали прочь, плюнув напоследок, что мне не помешало бы попить таблеток. Хорошая медицина, однако. И я ведь действительно пробовал. Эти грёбанные антидепрессанты, они же так называются? Глотал целыми горстями, хоть и понимал, что это не самый разумный поступок, но, вероятно, тогда я считал, что даже если свалюсь замертво прямо посреди своего замызганного гаража, так будет гораздо лучше. Гораздо лучше, чем продолжать питать пустые надежды, уставившись мутным взором в стену в кромешной тьме. Никто не вернётся за тем, чтобы включить свет. Родители давно съехали, предоставив мне все удобства, уходя, как бы в шутку, посоветовав мне бывать и в других частях дома, кроме гаража. И тогда мне хотелось зарыдать. «Мама! Папа! Пожалуйста, не оставляйте меня совсем одного в очередной раз! Вы же знаете, что я этого не вынесу, я вас умоляю…» …пожалуйста? Если бы я позволим этим словам родиться, то мне пришлось бы выдернуть свой язык с корнем, чтобы не разговаривать больше никогда в жизни. Я лишь одобряюще кивнул, отправляя их в добрый путь, ведь так будет лучше. Пусть не для меня, но всё же. И в самом деле, не могу же я вечно продолжать вести себя, как маленький недееспособный ребёнок? Не такой жизни я от себя ожидал. Ведь я великий гений, которого так не хватало этому миру! Гений, который перевернёт науку с ног на головы, плюнет на все застоявшиеся устои, всё для того, чтобы помочь человечеству выбраться из этого кошмара, который они натворили своими собственными руками, кинув равнодушное «завтра», наблюдая за тем, как маленький огонёк от небрежно брошенной на землю сигареты разрастается, охватывая всю планету целиком, намереваясь сжечь её дотла. Руи Камиширо, ну неужели ты посмел забыть о всех своих детских мечтаниях? Сделать этот мир лучше, протянув руку утопающему, озарив его одной лишь своей улыбкой… И к чему ты в итоге пришёл? Я видел, ох, я успел повидать так много вещей. Хороших, плохих, бессчётное количество. Моим единственным решением было — сбежать. Развернуться прочь, трусливо поджав под себя хвост, как заяц, и понестись, куда глаза глядят, лишь бы не слышать в спину злобные выкрики о том, как меня ненавидят. Я ПРАВДА ПЫТАЮСЬ Помню, как мама пела мне в детстве те дурацкие колыбельные своим совершенно не звонким голосом, но для меня столь очаровательным и приятным, что не было сил противостоять ему. Помню шершавые руки отца, нежно трепавшие меня по голове, когда я отличался хорошим поведением. Помню их скорбящие гримасы измученной радости, когда ни один из приглашённых мной ребят со двора не являлся на мой день рождения, хоть я так долго репетировал праздничную речь, выставляя напоказ проплешины между выпавшими зубами, которые я продолжал класть под подушку так долго, умоляя, чтобы чудо свершилось. Родители каждый раз приносили мне мой любимый шоколадный торт, украшенный десятками тусклых свечек, и я каждый раз задувал их с таким усилием, что мои щёки начинали предательски болеть. Мы вместе напевали ту английскую детскую песенку, которая должна была вызвать миллиарды радостных эмоций внутри моего хрупкого тела. Проходили годы, но история оставалась прежней. Под конец весёлого праздника я начинал громко реветь, зажимая собственные уши руками, чтобы не слышать этих истошных воплей, которые непонятным мне образом освобождались из моего широко раскрытого рта.       «Мама, ну почему?! Я ведь так хорошо себя вёл…» Я ложился спать вовремя, всегда убирал свои игрушки и съедал до конца всю невкусную кашу, только, чтобы мной не разочаровались. Я делал идиотские комплименты девочкам, дарил своих самодельных роботов мальчикам, каждый раз здоровался со старшими с нарочитой вежливостью, потому что так меня воспитали. Потому что мама не переставала говорить, что время придёт, а пока мне стоит лишь терпеливо ждать. И я ждал, что мне ещё оставалось? Когда моя подушка неделями не высыхала от пролитых глубокой ночью слёз, расположение остальных людей по отношению ко мне не менялось. Я стал всё меньше общаться с кем-либо, я стал осознавать, что единственным человеком, который не высмеивал мои идеи, был я сам. Конечно, я не забывал Нене и Мизуки. Но они не всегда были рядом, а мне всегда было мало. Хотелось ощущать присутствие живого существа рядом с собой постоянно. Хотелось обнимать кого-то с такой силой, что у того сжимались бы лёгкие, а он продолжал бы смотреть на меня с любовью, которая плескалась бы где-то в глубине бездонных глаз. Хотелось целовать чьё-то лицо, мягко проводя кончиками своих изящных пальцев по лохматой шевелюре другого. Хотелось бесстыдно краснеть, слыша какие-то лестные нежности, которые шептались бы мне прямо в ухо. Я был жадным, о да, я был просто до ужаса жадным, и от этого всё становилось только хуже. Ты странный. Увы, и я сам это знал. «Странный», «ненормальный», «поехавший» — вот они, прозвища, которые остались со мной и по сей день, словно клеймо, каждый раз напоминая мне о своей ничтожности. Я просыпался каждое утро и порой смотрел на себя в зеркало в ванной настолько долго, будто пытался убедить себя, что эти слова не были напечатаны прямо на моей кровоточащей коже. Намыливая своё лицо снова и снова, я выдавливал свои глазные яблоки, оставляя глубоки царапины на впалых щеках. «Странный, странный, странный.» Я разбивал стекло перед собой, смеясь над образовавшимися трещинами, а через пару дней вешал новое, чтобы родители, возвращаясь домой, пожелав навестить меня, не думали о чём-то неладном. Я обматывал свои руки бинтами, чтобы никто не видел порезов, решив, что я занимаюсь чем-то подобным. Мой пол был в осколках, которые ранили мои голые ступни, и всё же, более сильная боль была у меня именно внутри, разгораясь ужасным пожаром, берущим основание где-то в груди. Попросил Мизуки, чтобы они научили меня делать хотя бы простой макияж. Теперь перед школой я успевал замалевать чёрные круги под моими поблекшими глазами, Акияма даже купили мне небольшой набор косметики, в котором, по совместительству, ещё находилась небольшая расчёска. Когда я брал её в руки, то поражался количеству волос, остававшихся на ней, хотя я атаковал свою прекрасную причёску не так уж и часто. Видимо, она становилась таковой после долгих бессонных ночей, которые я проводил за своим неизменным столом, просунув руки сквозь фиолетовые пряди, явно намереваясь спутать образовавшиеся колтуны ещё больше. Я продолжал терять всякий счёт дням, мой календарь давным-давно уже закончился, а я так и не потрудился забежать в ближайший магазин, чтобы купить себе новый в качестве подарка на новый год. Я всё ещё подходил к нему каждый месяц, чтобы оторвать последующий бесполезный кусок бумаги, скомкать его несколько раз и швырнуть в вечно переполненную урну, но забывал, что все месяцы давно уже были выброшены прочь. Я спотыкался о какую-то оброненную деталь своего очередного, никому не нужного, робота, а потом сидел и долго смотрел на неё, пытаясь понять, зачем я вообще делаю что-либо. Я приползал на кухню, с какой-то надеждой открывая холодильник, и каждый раз в нём не было ничего, кроме засохшего куска хлеба где-то в самом углу. Я понимал, что это не дело. То, как я проживаю собственную жизнь, совершенно забыв о своих грандиозных планах. Я понимал это и заваливался на колени, в отчаянии прислоняясь головой к ящику, хватаясь за ручку, как за спасательный круг. Порой я кричал «Помогите!». Порой я вставал и продолжал доделывать свой незаконченный проект, зная, что даже если меня и услышат, то никому не будет никакого дела. Я злился и корил себя за то, во что превратил дом родителей. Теперь не только моя комната пребывала в ужасном состоянии, а и все остальные помещения. Решительно брал в руки швабру, уверив себя, что это действительно то, чем я желал заняться конкретно в тот момент, но через пару мгновений она уже выпадала из моих ослабших рук, и я возвращался на свое просиженное кресло. Тёплый чай с кислыми нотками лимона и недосмотренный фильм, которого не было сил даже включить. Как я докатился до такого? В какой момент всё стало настолько плохо? Но потом я узнал о шоу. О том, что могу сам ставить невероятные представления, которые понравятся не только мне одному. А потом я встретил его. Ох, Цукаса, эта пока что лишь восходящая в небе звезда. Как же сильно я его люблю. Люблю наблюдать за тем, как он эмоционально жестикулирует, направив на меня свой горящий взор, люблю его громкий смех и невероятную отдачу, новые идеи, которые не приходят в голову даже мне. Люблю просто любить его, даже если это обходится мне болью в груди, ведь я знаю, что эти чувства неуместны. Я даже не удивлён тому, что первым, в кого я посмел так отчаянно влюбиться, стал именно этот яркий парень. Скорее, я удивлён тому, что в принципе могу ощущать романтическую привязанность к кому-либо. Разве я не рассматривал данную тему столько раз? Внезапное ускоренное сердцебиение и краснеющие щёки — всё это ощущалось, словно нож в спину. Опять я жалуюсь, вы только посмотрите. Столько лет умолял о любви, а теперь ворочу нос, пытаясь это отрицать. Я улыбаюсь собственным мыслям, присаживаясь на мокрую лавочку, пока ливень становится ещё сильнее. Над моей головой гремит гром, а мимо проносятся испуганные люди, кто с зонтом, а кто прикрывается своей же одеждой. Немного разворачиваю голову в сторону, и мой взгляд утыкается прямо в какую-то безмерно счастливую парочку, которая, радостно смеясь, быстро бежит по самим лужам, совершенно не возражая промокнуть с ног до головы. Я тихо смеюсь, представляя на их месте себя с Цукасой. Какой бы ощущалась его маленькая рука в моей, и как бы он звонко хохотал мне прямо на ухо, а я бы даже не был против оглохнуть. Потом мы бы вернулись к нему домой, и, завернувшись в тёплый плед, заснули бы вместе в обнимку на каком-нибудь облезлом диване. Та вьюга, бушующая внутри меня, могла бы даже отступить на время. Если бы только его тёплое тело с такой заботой хотело согреть моё… Я мотаю головой из стороны в сторону, расстроившись этими мыслями. Ещё совсем недавно я дал сам себе слово, что не посмею поставить свои эгоистичные чувства поверх всего, что есть между нами сейчас, особенно после того моего ужасного срыва прямо у него на глазах…        «Мы объединились, чтобы работать вместе, Камиширо,— в очередной раз напоминаю я сам себе, со вздохом отрывая свои завистливые глаза от парочки и поднимаясь с места. — Ни больше, ни меньше. Понял?»       — Понял… — я хмурюсь сильнее, взмахивая рукой, чтобы внутренний голос оставил меня в покое. Обычно, особенно раньше, я был бы рад его присутствию, но сейчас он только мешал своими резкими словами. Серьёзно, раз это моё собственное сознание, почему я просто не могу договориться с ним по-хорошему? Но нет, обязательно нужно срываться и заглушать его крики, а иначе ничего не выйдет. Я не особо понимаю, что вообще делаю здесь в данный момент, но меня это не слишком волнует. Меня вообще перестало волновать очень многое в последнее время, кроме очередных выступлений и Цукасы Тенмы. Кстати, сегодня он не со мной, потому что отпросился на концерт своей сестры… Саки, вроде? Сказать по правде, я действительно горжусь этой молодой девушкой, которая к своему возрасту уже успела собрать свою группу и обрестись репутацией, хоть и не очень большой. Я бы такого точно не смог. Но, учитывая то, что её во всем поддерживали её дорогие друзья детства… Может, это и правда реально. Я смотрю немного вдаль, случайно зацепившись взглядом за чью-то фигуру, отдалённо так напоминавшую Цукасу. Точно, те же прекрасные персиковые волосы, запах которых всегда словно сводил меня с ума, даже если мне так редко предоставлялась возможность зарыться целиком в его шикарные локоны. Громкие крики, которые пока что неразличимы из-за расстояния, двухцветная рубашка, которая развевается на ветру, пока он так быстро бежит ко мне. Я раскрываю руки для объятий, потому что сейчас, по какой-то причине, я чувствую данный жест довольно-таки уместным — привычная дружеская встреча в привычной дружеской обстановке, хоть эти противные капли всё ещё мешают сосредоточиться. Я прикрываю глаза, предвкушая наслаждение, которое получу совсем скоро, и… Парень пролетает мимо меня. Я оборачиваюсь, чтобы с расширенными от внутренней обиды глазами уставиться на крепко обнимающуюся пару. Русая девушка прижимает к себе светловолосого парня, в котором я совершенно никого не узнаю. Он был похож на Цукасу лишь издалека. А я опять напридумывал себе романтическую сказку с хорошим концом.       — Какая-то проблема? — девушка презрительно смотрит на меня, ведь я мешаю их публичным выражениям любви, так что мне приходится натянуто улыбнуться, вежливо извиниться и пойти дальше, теперь даже не смотря вперёд, столь внимательно изучая подошву своих ботинок. Странный. Теперь я уже и в самом деле уверен в том, что бессовестно плачу в который уже раз за последние дни. Я понимаю это по тихим всхлипам, которые становятся всё громче с каждой секундой, хотя дождь всё ещё справляется со своей задачей перекрывать все окружающие меня звуки. Руки трясутся, и я хватаюсь за подол своей белой кофты с зелёными полосками, после чего натягиваю капюшон на голову, чтобы мир не смотрел на искривлённое лицо этого круглого неудачника хотя бы немного. Я начинаю тихо мычать себе под нос какую-то незамысловатую мелодию, чуть заметно качая головой в такт. Откуда я её знаю? Вроде она так похожа на ту старую колыбельную мамы, которую та сочинила сама. Мама… Я сжимаю руки в кулаки, моргая пару раз. Глупый жалкий ребёнок. Неужели тебе больше нечем заняться, кроме как продолжать сетовать на свою ужасную жизнь? Ведь у тебя есть всё, о чем бы ты только не попросил. Семья, хоть и которая оставила тебя совсем одного в таком большой доме. Твои маленькие роботы, хоть и которые в последнее время делаются с таким нежеланием. Твой новообретённый друг, хоть и который не разделяет твоих чувств… Блять. Мне ведь и правда никогда не будет достаточно. Думаю, даже если прямо сегодня Цукаса ворвётся в мой гараж с миллионами прекрасных роз, смущённо сунув их мне в лицо и прокричав, что любит меня больше своего желания стать звездой, я либо ему не поверю, либо найду какой-то изъян, за который смогу зацепиться, впоследствии накручивая себя мыслями о том, что всё это не по-настоящему. Или, ещё лучше, я скажу ему прямо в лицо, чтобы он убирался к чертям собачьим вместе со своими розами и признаниями, а сам упаду на свою любимую проплаканную подушку, чтобы рыдать с новой силой. Потому что я такой жадный.