Был ли ты маяком или штормом

— Давай я напою, — предложил Марат, от нетерпения перекатываясь с пятки на носок и обратно. — Вдруг тебе так легче будет. — Не будет, — хмуро возразил Андрей, задумчиво и даже как-то напряженно провел пальцами по клавишам. Марат вздохнул, постаравшись не показывать охватившее его волнение, — понял, что все его старания оказались напрасными, когда Андрей напрягся еще сильнее. А ведь он согласился сыграть на пианино, поддался на уговоры — кто вообще мог отказать Марату? — а теперь застыл подобно статуе и о чем-то напряженно размышлял. Марат догадывался, о чем. Сколько Андрей не играл на пианино? Два года? За это время многое можно было забыть, но не все же! Марат был уверен, что главное Андрей помнил, а остальное можно наверстать. И пришел он со своей старой нотной тетрадью, а, значит, и дома все повторял. Пока Марат думал, как лучше поддержать, Андрей начал играть — неуверенно, не переставая при этом хмуриться, пальцами он коснулся клавиш. Марат боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть робкую попытку, прислушивался к мелодии — благодаря своей игре на гитаре в чем-то да разбирался. Музыка выходила нестройной и нескладной — Андрей время от времени нажимал не на те клавиши — чувствовалась, как прокисшее молоко. У Марата во рту осела необъяснимая горечь. Андрей оторвал руки от пианино, точно обжегшись раскаленными клавишами, и невидящим взглядом уставился на свои пальцы. — Почему играть перестал? — спросил Марат, сделав вид, что и правда не понял, почему. — Хорошо звучало. — Ужасно, — не повелся на его лесть Андрей, повторил еще раз, будто бы для себя. — Ужасно звучало. Марат мысленно не согласился. Конечно, это был не предел мечтаний и не лучшая в мире музыка, которую слышали его уши, но не так плохо и тем более не «ужасно». Что Андрей ожидал сыграть спустя два года перерыва? Он хотел с первой попытки идеально повторить музыкальное произведение? Или это в Андрее говорил педантичный, примерный пионер, который все хотел делать безупречно? Но Марат прекрасно его понимал — к любимому делу хотелось возвращаться, как к старому другу, а не так… Будто открыть банку сгущенки и найти там плесень. Ужасное чувство. Андрей поднялся с банкетки и подошел к Марату. Выглядел он виноватым — согласился на уговоры друга и так быстро пошел на попятную. Марат, чтобы его отвлечь, поискал глазами, за что можно было зацепиться и начать разговаривать. Посмотрел на книжный шкаф, который стоял позади него, со стеклянными дверцами, через которые были видны корешки книг — Андрей проследил его взгляд. Марату захотелось заскрипеть зубами. Это с банкетки не было видно, а убрать постыдное напоминание Марат забыл — его фотографию в светлой рамке, с линейки первого класса. Там Марат позировал с улыбкой на лице, счастливый, без переднего зуба, с букетом тюльпанов и, самое главное, — буйными темно-русыми кудрями. У Марата всегда были сложные отношения с его волосами. Одно время он свои кудри страшно не любил и, несмотря на просьбы мамы, коротко стригся, подражая пацанам с улицы, а в другое, наоборот, ободренный комплиментами Розочки, их отращивал. А потом сравнивал себя то с Коневичем, то с Турбо и Кащеем, опять стригся. И так по кругу. Сейчас у него наступила стадия принятия — или Марат очень на это надеялся. — Ты такой, — попытался подобрать нужное слово Андрей, внимательно рассматривая фотографию, — кудрявый. Розочка, когда впервые увидела его отросшие до состояния, как на фото, кудри, все повторяла, какой он милый, прелестный и сладкий. Марат после этих слов лично остриг свои кудри в ванной. Мама, всплеснув руками от открывшегося ей зрелища, долго исправляла его чудо-стрижку. — Ага, как баран. Вова однажды сравнил его с ягненком. Ужас какой! Марата до сих пор от такого сравнения передергивало. — Да нет, не похож, — не согласился Андрей, продолжая рассматривать фотографию. Что он там разглядывал? Неужели так удивился? Ну, были у Марата буйные кудри, чуть светлее, чем сейчас, но что в этом такого особенного? — Почему теперь так не ходишь? — Уже есть один кудрявый комсомолец, — намекнул на Коневича Марат. — Достаточно, тебе не кажется? Андрей наконец оторвал взгляд от фотографии и посмотрел на него. Он перестал хмуриться и, несмотря на не самую лучшую тему разговора, Марат был рад, что Андрей отвлекся. — Это Коневич, как ты сказал, на барана похож, а ты… — Дай угадаю, на кого я похож, — фыркнул Марат, прервав словоизлияния Андрея, — на ягненка, щеночка или морскую свинку? С кем его только не сравнивали. Тетка, приезжая к ним в гости, вообще ляпнула, что он похож на одуванчик. — На котенка, — ответил Андрей. — Сам ты котенок, — чуть не обиделся Марат, потому что, ну, серьезно, какой из него котенок? — Я? — Ты, — Марат даже положил руки на бедра, чтобы лучше продемонстрировать свое возмущение. — Видел я твою фотку до пришивания, вылитый котенок. Милый и безобидный на первый вид, но способный поцарапать до крови. Андрей озадаченно на него посмотрел, глаза шире раскрыл — удивился. В нем таком, с бритой головой и вечными шрамами — даже сейчас бровь была рассечена, и Марат не хотел знать (ладно, хотел) где это Андрей успел отхватить — было что-то такое… милое, прелестное и сладкое. — Где видел? — В музыкалке, на стенде сохранилась, я просто подошел посмотреть и случайно увидел, — объяснил Марат, припомнив эту самую фотографию. — Ты там за пианино сидел. Андрей опять нахмурился, руки на груди сложил. — Я очень надеюсь, что ты уговаривал меня сыграть на пианино не потому что хочешь, чтобы я стал прежним. Марат посчитал, что это успех — теперь Андрей обсуждал свои подозрения с ним, а не надумывал в голове, раздувая до немыслимых масштабов. Он наконец делился с Маратом тем, что лежало у него на душе, и это был огромный прорыв в их отношениях по сравнению с самым началом, когда Андрей считал, что Марат хотел дружить с ним из-за корыстных побуждений. Честно говоря, Марат не планировал возвращать мальчика с фотографии. Он прекрасно понимал, что примерного пионера с упрямым и одновременно наивным взглядом на мир больше не было, и это понимание не было синонимом слова «плохо». Андрей, вкусивший жестокость уличной жизни, не мог стать прежним, вернуться к началу, но он мог измениться по своему желанию, найти баланс внутри себя, осознать, черт возьми, что он был достоин большего, чем членство в Универсаме и вечные драки. — Нет, — честно ответил Марат и неловко почесал затылок, потому что объяснить Андрею все равно что-то надо было. — Мне просто хотелось послушать, как ты играешь. И было бы здорово вместе сыграть когда-нибудь. Мама, когда только узнала, как серьезно Марат взялся за игру на гитаре, подбадривала его планами о музыкальной группе. Марат не сказал: «Представляешь, как Розочка бы удивилась», потому что у Андрея каждый раз при упоминании ее имени становилось сложное лицо — что-то между злостью и смирением, — которое Марат никак не мог разгадать. И сейчас в глазах Андрея быстро мелькнуло чувство, которое Марат не успел прочитать. — Ладно, пойду еще раз сыграю, — решил он. — Я могу помочь, — не скрыл охватившей его радости Марат. — Сыграю собачий вальс, настрою тебя на нужный лад. — Ты только пианино расстроишь, — фыркнул Андрей, окончательно растеряв всю хмурость и напряженность. Марат с ним даже из вредности спорить не стал. Зато стал слушать. Следующий пункт плана, который Марат, честно говоря, составлял на ходу, а не тщательно продумывал, как стоило бы, заключался в том, чтобы вместе сходить на концерт, точнее, на конкурс, куда в добровольно-принудительном порядке пригласили всех комсомольцев, дабы набрать людей в зал. Марат такие мероприятия не очень любил, но это было связано с музыкой, а значит, стоило сходить. Сначала он думал отвести Андрея в кино, Коневич как раз неожиданно обзавелся видиком. — Кто так расщедрился? — спросил Марат. Надо же, Денис смог заполучить разом комнату, видик и даже деда, который всем этим будет заниматься и деньги им отстегивать. — Дом быт щедро поделился долей, — ответил довольный Коневич. Разве что руки не потирал и сыто облизывался — выгоду он всегда хорошо чувствовал. — Дом быт? — недоверчиво переспросил Марат. — Зачем им это делать? — Скажем так, это была компенсация за нападение на тебя, — объяснил Коневич. — Я напомнил им о возможных негативных последствиях поступка его группировщика. Марат его слова даже комментировать не стал. Разве недостаточно было Денису производства джинсов? — Лучше один не ходи некоторое время, — привычно доброжелательным тоном посоветовал на прощание Коневич. — Я слышал, что Вадим Желтухин принял решение отшить печально известного нам Колика. Марат покачал головой и молча ушел. В Казани ходить по улице было опасно и при дневном свете — вот какой у них город — но он всегда любил риск. Марат понимал, что для осознания всей неправильности пацанской жизни у Андрея должен быть кто-то, кроме него, способный подтвердить ужас и неоправданную жестокость улицы и ее законов. Розочка из-за взаимной неприязни с Андреем не подходила, но вот Айгуль, которая как раз выступала на музыкальном конкурсе… Она была музыкантшей, упрямой, немного похожей из-за этого на Андрея, да и между ними уже была связь, полнившаяся горячей благодарности за помощь с Коликом. Айгуль могла подружиться с Андреем и быть рядом, если вдруг Марат не сможет. «Может, они влюбятся друг в друга, — раздался в голове ехидный голос Розочки, — любовь, в отличие от дружбы, поможет Андрею значительно быстрее все осознать». Марат нахмурился от таких мыслей. С одной стороны, идея была хорошей, но с другой… Во-первых, Айгуль и так от этих группировщиков настрадалась, зачем ей еще один, даже такой, как Андрей? Во-вторых, любовь может и не помочь. И вообще, Андрею как будто друзей не хватит для того, чтобы все осознать! Вот отошьется и пусть тогда в кого хочет влюбляется, Марат препятствовать не будет, а сейчас не надо! Ободренный своими мыслями, Марат предложил Андрею вместе сходить на конкурс, и тот, в отличие от прошлого раза с квартирником, согласился без уговоров. Вот что делала с людьми любовь к музыке! «Может, я буду приходить так на него смотреть», — позволил себе помечтать Марат, потому что Андрей продолжал играть на пианино у него дома, и с каждым разом у него выходило все лучше. Может, в будущем они действительно сыграют вместе. Марат помахал сидящей в противоположной стороне зала Розочке, но к ней подходить не стал. Он следил за происходящим на сцене, соприкасаясь локтями с Андреем. Немного скучал, но делал вид, что ему очень интересно — очень интересно Марату стало только, когда на сцену вышла Айгуль. Надо с ней поговорить, и Андрея получше познакомить. Может, и правда, из этого что-то получится — не любовь, конечно, зачем им любовь? — сообразительная Айгуль смогла бы найти слова там, где не мог Марат. На перерыве пошли покурить — точнее, Марат потащил за локоть несопротивляющегося Андрея. На улице было холодно, и они решили спрятаться в одном из пустых темных коридоров. Марат открыл окно и поежился, но упрямо не отошел, подставил грудь под морозный ветер, поджег сигарету и затянулся. — Замерзнешь же, — произнес Андрей, потянулся к окну, но Марат покачал головой. — Не закрывай, иначе тут все провоняет и спалят, что кто-то курил, — но от окна Марат отошел. — На, мои покури, хоть что-то нормальное попробуешь. Андрей закатил глаза, но сигарету взял. В полумраке он казался Марату иллюзорным, ненастоящим, но неизменно смазливым. «Красивым», — поправил мысленно себя Марат. Смазливость осталась при дневном свете, и здесь ей места не было. Казалось, что мир уменьшился, очертив невидимую линию и заключив их в круг. Даже шум с конкурса доносился так, будто бы их разделяли этажи. С Андреем было хорошо молчать — Марат подумал, что ему никогда раньше ни с кем не было хорошо молчать. Он ненавидел тишину, но не так. Не с ним. — Что смотришь? — спросил Андрей. Марат пожал плечами. Не знал, было ли видно в полумраке его жест, и, на всякий случай, сказал: — А что, нельзя? — и раз они оставили уютное молчание позади, спросил: — Как тебе все это? Его вопрос напоминал их разговор после квартирника, когда Марат спрашивал его то же самое, а Андрей, неся гитару на плече, ему отвечал. Тот поздний вечер — или уже почти ночь — остался в памяти Марата как что-то мягкое и иррационально светлое, несмотря на темное небо и россыпь звезд на нем. А последующая ночевка, всплывающая время от времени подобно приливу внезапным воспоминанием и вызывающая у него неконтролируемую, абсолютно идиотскую улыбку, ассоциировалась с мягким ворсом одеяла. Марат проснулся утром, но Андрея в кровати уже не было — оказалось, он вышел попить, и сердобольная мама решила накормить худенького бедного мальчика. Марат пытался сдержать смех, застав это забавное зрелище: Андрей мужественно съедал третий пирожок, чтобы угодить маме Марата. — Нормально, — пожал плечами Андрей, хотя Марат видел, как на некоторых выступлениях он морщился. Марат и сам слышал, когда кто-то фальшивил, но, конечно, не так чутко — все-таки он был любителем. — Айгуль хорошо сыграла. Это было правдой. Марат смотрел на нее, уверенную, сосредоточенную на своей игре, и счастливую, как бывают счастливы те, кто занимается любимым делом, — думал, что, может быть, в иной вселенной все сложилось бы по-другому. Может, он бы вступил не в комсомол, а пошел в музыкальную школу, встретил ее там, и его сердце предательски бы дрогнуло от ее улыбки. Но в этой вселенной ничего не дрожало — на Айгуль было приятно смотреть, как приятно слушать хорошую музыку. Марат на секунду отвернулся, желая что-то сказать Андрею — он уже не помнил, что — Андрей смотрел на него. Застигнутый врасплох, тот сразу отвернулся, и Марат сделал вид, что ничего такого не произошло, но внутри все предательски дрогнуло. Марат хотел сказать что-то вроде: «Да ты не смотрел на нее почти, не слушал», но не стал. Он почему-то смутился взгляда Андрея, и… Почему Андрей вообще на него смотрел? В Марате не было ничего такого интересного: среднестатистический ученик, свернувший на правильную дорожку. Может, это Андрея и интересовало — судьбоносный поворот на правильный путь. Марат прочистил горло, постаравшись избавиться от невесть откуда взявшейся нервозности, произнес спокойным — он понадеялся, что был спокойным — голосом: — Да, она хорошо играла, — потушил сигарету о подоконник. — Может, ты тоже однажды сыграешь, но не на скрипке, а на пианино. — И зачем мне это? — не понял Андрей, тоже сигарету потушил. — Как зачем? — деланно спокойным голосом продолжил говорить Марат, будто они рассуждали о совершенно обыденных вещах. Впрочем, так и было, но, когда дело касалось Андрея, все вещи переставали быть обыденными. — Ты на пианино начал играть, в музыкалку можешь вернуться. Андрей нахмурился, и Марат почувствовал, как пространство между ними накалилось. Резко, за секунду, словно на пол пролили бензин и кинули туда подожженную спичку. Не так — надо было говорить не так. Но Марат не знал, как говорить так, чтобы Андрей все понял — потому что этот твердолобый группировщик ничего не понимал. — Так вот, что ты хочешь, — безрадостно усмехнулся Андрей, и в его взгляде было столько горечи, что Марату на секунду даже захотелось отступить, — исправить меня. — Нет! — горячо возразил Марат, потому что желал он не этого, и как Андрей не понимал? — Я хочу, чтобы ты понял… — Что понял? — не стал его слушать Андрей. Он был нехарактерно для себя многословным, будто подхватил лихорадку. Слова Марата задели что-то внутри него. — Что, улица для меня плоха, да? Универсам меня губит? — губы Андрея изогнулись в кривоватой усмешке, будто он слышал эти слова сотни раз. — Ты для этого и Айгуль приплел. — Никого я не приплетал, — упрямо опроверг его слова Марат, который как раз это и сделал. — И вообще, может, Айгуль раскроет тебе глаза, раз я не могу! — Раскроет глаза? — процедил Андрей. Марата его оскорбленный вид страшно взбесил — гнев закипал внутри, и он чувствовал себя вулканом, дотронешься, и ярость вырвется обжигающей лавой, — Андрей опять что-то себе надумал. Казалось бы, они притерлись друг к другу, но стоило Марату задеть его уязвимое место, пройтись по краю, не осторожничая — и все, Андрей решал все за него, движимый одним известным ему принципам. — И как Айгуль мне глаза раскроет, по твоему мнению? Что ты там планировал, а? Может, что я влюблюсь в нее без памяти и из-за этого отошьюсь? Марату захотелось Андрея ударить, но он сдержался. Перед глазами все сверкало от злости. — Ты совсем дебил? Я… — А что, почему дебил? — как Андрей даже в такой ситуации выглядел спокойным? — Может, я ей настолько сильно понравлюсь? Или еще лучше: может, я уже сейчас ей нравлюсь? Марат не выдержал, толкнул его к стене, схватил за ворот рубашки, приблизился к лицу, привстав на носочки — от злости быстро колотилось сердце — выдавил, не думая: — Может, мне нравишься ты? Не сразу понял, что сказал. Осознал только, когда взгляд Андрея с чистого, незамутненного гнева сменился на искреннее удивление. И это осознание было подобно бомбе замедленного действия — потому что Марат только сейчас все понял сам. Он неловко отшатнулся от Андрея, прочистил горло, пытаясь придумать что-то, хотя бы самую жалкую в мире отговорку — Марат дрожал изнутри, внутренности ходили ходуном — пару раз моргнул, надеясь, что только что произнесенное окажется миражом или извращенным обманом сознания. Но нет — надежды оказались напрасны. Это было реально, как и ошалевший, полный непонятных эмоций взгляд Андрея. Так что Марат сбежал. Что еще ему оставалось?