Искры в золе

«После последнего развлечения Грома, словно собаку, посадили на цепь в пустой комнате, затянув на горле широкий ошейник» — Гаснущий свет

Ошейник был на нём и сейчас: кожаная полуудавка. Сергей любил подцепить пальцами тонкую, но прочную цепочку, потянуть, глядя Игорю прямо в глаза. И с улыбкой наблюдать, как Игорь хрипит, отчаянно пытаясь глотнуть воздуха. Как, стоит отпустить, тяжело и жадно дышит, прижимая руку к груди, пальцами другой судорожно расправляя ошейник. Но снимать эту игрушку нельзя, и Гром давно это выучил. Как и множество других «нельзя». Понадобилось время, чтобы усвоено было всё, но выбора у него не было. В полиции он больше не работал, на этом они настояли. Трудился охранником в магазине, деньги приносил домой. По большому счёту, они были ему не нужны: Игоря полностью одевали и содержали хозяева. Хозяева... да, всё-таки слово максимально правильное. Никто из них не использовал его в быту, причём без договорённости: просто безмолвное соглашение. Но фактически человек без документов, чьей жизнью и чьим телом распоряжаются другие — собственность, ведь так? Сейчас, если бы кто-то посторонний увидел Игоря со стороны, он бы не усомнился в этом. Если на работе Гром ещё выглядел обычным человеком, пусть и вынужденно выбирая из одежды что-то с высокой неплотной горловиной и длинными рукавами, чтобы скрыть все следы, то возвращаясь в Башню, он лишался и этого. Вход в пентхаус для Грома отдельный, без лишних свидетелей. Переступив порог, он привычно встречается взглядом с первой камерой. Их даже не пытались маскировать. Пленник всегда на виду, всегда под контролем. После того случая — особенно. Вздрогнув, как от удара, Игорь опускает голову и раздевается. С этим тянуть нельзя — но он всегда тянет. Будто это что-то изменит. Одежду — долой. Чёрные брюки с красивой боковой строчкой под ремень, дорогие и на вид, и по ценнику остроносые туфли из натуральной кожи, чёрная плотная майка, чёрная же водолазка с щегольским переливом, будто оперение ворона. Будто моделью работает, а не охранником. Но это правило. На Игоря должны смотреть. Обращать внимание. А он после смен приходить выжатым насухо. Потому что все моральные силы ушли на поддержание маски. Никто не должен заметить, как ему плохо под этими взглядами. Как хочется не равнодушно патрулировать маленький торговый зал или сидеть на посту, недобрым взглядом с порога намекая потенциальным грабителям, что лучше честно раскошелиться или уматывать, а убраться поглубже в подсобку и там заживо содрать с себя кожу. Последними Игорь почему-то всегда снимает носки. Несколько раз даже оставлял, пока не понял, как глупо и беспомощно это выглядит. Не скрывают они ничего, эти несчастные клочки ткани на теле, не защищают его никак. Даже тепла не дарят и не позволяют отвлечься, когда берут в оборот. Но Игорь всё равно их снимает последними. Сидя на полу медленно скатывает резинку с лодыжки, потихоньку стаскивает плотным валиком свернувшуюся ткань с пальцев. Затем почти любовно расправляет оба носка и складывает вместе на полочку рядом с прочими тряпками. Иногда даже украдкой гладит их пальцами перед тем, как закрыть створки. От резкого ощущения, молнией прошившего вдоль позвоночника, Игорь мгновенно выгибается всем телом и, жалобно вскрикнув, падает на четвереньки. Так и стоит, тяжело, со всхлипом дыша и рефлекторно пытаясь зажаться. Пробка, которую Гром носит в себе весь день и которую ему запрещено трогать, вновь посылает микроразряд, заставляя пригнуться к полу и сжаться. Больно, унизительно, и это бесполезно скрывать здесь, под камерами хозяина. Но так даже легче. Не прятать. Выплёскивать наружу. Не прикусывать изнутри щёку или царапать ногтями ладони, чтобы не завыть раненым зверем в людном месте. Здесь выть можно. Посторонние не услышат. Игорь ждёт ещё какое-то время. После медленно распрямляется, пошатываясь поднимается на ноги. Идёт в душевую. Можно помыться. И даже вытащить пробку. Но тратить много времени на это тоже нельзя. Иначе выволокут за отросшие волосы и хорошо, если не пнут тяжёлым ботинком куда придётся. Давно уже не пинали, но повторять не хочется, и, в отличие от многого, есть все шансы этого избежать. Вода не отмывает, но зато немного Игоря успокаивает. Из душа он выходит уже не таким измочаленным и замученным. Пробка в руках. Сам он всё равно нормально её на место не вернёт. Ошейник намок, но Гром его тщательно вытер, а там быстро на теле подсохнет. Перед дверью в другую комнату Игорь всё-таки замирает. Это сложно. До сих пор. Как будто каждый раз он впервые сдаётся неизбежному. Дверь — на самом деле и не дверь даже. Это низкий лаз, через который пробраться можно только на четвереньках. А по ту сторону — клетка. Собаке — собачье место. Слова хозяина, раз и навсегда определившие жизнь в этом доме. За нарушение — чья-то смерть. И собственная боль Грома меркнет на фоне этой угрозы. Игорь садится на колени, откладывает пробку в сторону. Руки заводит за спину и опускает взгляд. Сколько ему так сидеть — неизвестно. Предсказать это нельзя. Как-то раз Гром даже на свою беду задремал. В тот вечер сорвал голос от криков и единственный раз обмочился от боли. Кажется, именно после того раза Игорь решился. И тоже — единственный раз. И тоже горько потом пожалел. Шрамы на запястьях будто бы зачесались, заставляя Игоря опустить голову ещё ниже, практически сгорбиться. Слабость. На которую у него тоже права нет. Сегодня, видимо, у хозяина не хватает терпения. В комнате с клеткой раздаются чёткие шаги. Игорь с трудом, но подавляет слабую дрожь. Дверца с еле слышным визгом сдвигается в сторону. — Подай. На пол перед Игорем падает поводок. Без резких движений Гром поднимает его, пристёгивает к кольцу на ошейнике, петлю сжимает зубами. И, наконец, поднимает глаза. Сергей возвышается над ним, всё же роста он немалого, хоть и ниже Игоря почти на голову. Но лишь потому, что сам Игорь длинный, как жердь. И точно это не имеет значения, когда он сидит на коленях у чужих ног, обнажённый и беспомощный перед чужой одержимостью. Рыжий смотрит сверху вниз подчёркнуто равнодушно. Он вообще, оказывается, скуп на эмоции. Это ведь не драка, не погоня с огнемётами, когда в Разумовского будто бес вселился, заставляя кривляться и хохотать. Здесь и сейчас он властвует. И больше всего напоминает статую божества. Лишь в его глазах вспыхивает что-то дикое, когда Игорь не может сдержаться. Сергей забирает у Игоря поводок, выходит из клетки, уверенными движениями вытаскивает пленника наружу. — Повернись. Игорь подчиняется. Его уже немного колотит. Он знает, что будет дальше. Он ненавидит это больше всего. Рывком за волосы рыжий заставляет его встать с четверенек, выпрямить спину, завести за спину руки. Крепкая верёвка стягивает вместе запястья, петли обжигают тонкую кожу. Когда-то в прошлой жизни Игорь, даже используя наручники при задержаниях и допросах на грани с запрещёнными методами, оказывается, плохо себе представлял, насколько это угнетает, каким неловким и слабым делает. Пока на себе не попробуешь... Связав Игорю руки, Сергей больше не церемонится. Садится на старый серый диван, рвёт на себя поводок. Игорь, задыхаясь и едва не падая, подползает к нему на коленях. Пол в комнате покрыт чем-то вроде ковролина, но коленям всё равно достаётся. Игорь беззвучно плачет, когда потом промывает и смазывает лечебной мазью. На лице Сергея по-прежнему безупречная маска спокойствия. Он расстёгивает брюки и, небрежным жестом спустив бельё, подтаскивает Грома ещё ближе. Тут команды не требуется: всё и так однозначно. Игорь обхватывает губами крупную головку, почти сразу принимает чуть глубже. Прикасается языком. Это легче, чем ожидание. Можно не думать, провалиться в себя, позволить телу действовать на инстинктах. Оно уже само знает, как правильно действовать. Но рыжему скучно, и, когда член от нехитрой ласки наливается, он заставляет Игоря взять глубже, одновременно стягивая ошейник. Паника бьёт в берег сознания штормовой волной, рокочущей, ворочающей даже крупные камни и сметающей все песочные стены отрешённости без следа. Игорь бьётся всем телом, как попавшая в сети рыба, и только немыслимым чудом не кусает мучителя. Умом он понимает, что его не убьют, даже таким извращённым способом. Но разве объяснишь это попавшему в ловушку телу? Сергей отпускает его, пытливо разглядывает. По лицу Грома текут слёзы, с губ срываются тягучие капли слюны. Рыжий брезгливо кривит губы, достаёт из кармана платок. Небрежно наведя порядок хватает за волосы и снова насаживает. В этот раз лучше: Игорь хотя бы готов. Даже почти не давится, старательно вдыхая и выдыхая через нос. Если бы всё ограничилось грубым, но банальным минетом, Игорь был бы, наверное, счастлив. Но такого не было ещё ни разу. Это так, для разминки. Что будет дальше — зависит лишь от того, насколько Разумовскому сегодня скучно. Не успевает Игорь отдышаться, как лицо обжигает болью. Это даже сложно назвать пощёчиной — полноценная оплеуха, от которой его разворачивает в сторону всем телом. Руки по-прежнему крепко связаны за спиной, и Гром падает набок, хватая ртом воздух. Почти тут же хрипит. — Встать, — Разумовский рывком натягивает поводок. Слегка отпускает. Но лишь затем, чтобы Игорь мог сделать вдох. И выполнить приказ хозяина. Игорь неуклюже возится на полу, загребая ногами и выгибаясь всем телом. На языке ещё горчит чужое семя, плечи ноют, на шее уже наверняка свежие следы от натяжения полуудавки. И это они только начали. Наконец удаётся прислониться плечом к дивану и выпрямиться. Гром расставляет колени, чуть приседает, чтобы вновь не упасть. И поднимает голову, глядя, впрочем, на босые ноги Сергея. Ступни у рыжего красивые: крупные, но изящные, словно высеченные из благородного камня умелым скульптором. Хлоп! Новая пощёчина не такая мощная, но всё же хлёсткая и обидная, заставляет Игоря мотнуть головой. Он даже не поднимает взгляд, лишь чуть отворачивается, чтобы удар пришёлся на щёку, а не на губы и нос. Хлоп! В этот раз пощёчин немного. Но и этого хватает, чтобы у Грома загорелось лицо. Заметив краем глаза новое движение, Игорь дёргается. Но Сергей всего лишь хватает его за подбородок. Пристально смотрит в глаза. Взгляд Игоря ничего не выражает. Он просто разглядывает своего мучителя. В который раз отмечает прямые брови, хищный, почти крючковатый нос, крупные мягкие губы, острые скулы. Глаза рыжий всегда слегка подкрашивает, отчего его взгляд становится более хищным. Жёлтых линз сегодня нет, но и естественный цвет его глаз напоминает Грому не о небе в погожий солнечный день, а скорее две льдинки. Невольно вспоминается миф о том, что у рыжих, мол, нет души. Есть, конечно же, есть. Вопрос в том, какого цвета то пламя. Сергей давит большим пальцем на губы, проникает в рот, водит подушечкой по языку. Игорь заставляет себя не сопротивляться, расслабляет челюсти и глотку, сдерживает позывы. Странно, наверное, но на минет тело реагирует спокойнее, чем на такое вторжение. Особенно неприятно, когда Разумовский проводит пальцами по зубам, словно проверяет, все ли на месте. Был момент, когда Игорь всерьёз опасался, что его продадут. Сломают, обколют чем-нибудь — и продадут, как вещь. Но это прошло. Гром лучше узнал хозяина и понял: не продаст. Не отдаст. Слишком жадный. И к тому же клеймил ножом в первый же день. Конечно, метку можно и срезать, но это уже брак. В прошлой жизни Игорь раскрыл одно такое гнездо, попутно узнав такие подробности, какие не хотел бы знать никто. Тогда ему досталось от тех ублюдков, но даже потом, когда подвал и грязный мешок преследовали Грома во сне, даже в тех кошмарах не было того, что есть теперь наяву. Тонкой улыбкой Разумовского можно резать стекло. Убрав пальцы, он наклоняется к Игорю и медленно, с явным наслаждением проводит языком по горящей от ударов щеке. Игорь резко и шумно вздыхает. Это больно. Но от этой боли по спине пробегают мурашки, тянет в паху, внизу живота разгорается непрошеный жар. Так плохо, что хорошо? Игорь не хочет об этом думать. В такие моменты он не хочет думать вообще. Он сошёл с ума, и дальше ему не нужно. Сергей тем временем ласкает языком шею, губами касается кадыка, проводит носом по подбородку и целует клеймо: шрамы от ножа, из которых сложились буквы у Игоря на плече. Игорь всхлипывает и еле слышно стонет. Он ведь знает, что это не ласка, что это лишь часть игры, где удовольствие получит только один. Почему же ему так хочется ощутить это снова и снова? Словно прочитав его мысли, Сергей резко стягивает ошейник, перекрывает пленнику кислород, и стон переходит в отчаянный хрип. Вот только вместо испуга Игорь дёргается всем телом, и бьёт бёдрами. Он опускает голову, жадно и часто дышит, судорожно сжимая и разжимая кулаки. Разумовский тихо смеётся, смотрит на Игоря с умилением, обводит языком губы. И застёгивает на основании члена кольцо. Игорь крупно дёргается и снова беспомощно всхлипывает. Если бы в этой игре рыжего интересовали мольбы, он бы уже взмолился. Но сейчас молчит и тяжело дышит, неловко сгорбившись у ног хозяина. «Я же в твоей власти, — прошептал Игорь однажды. — Я в твоей власти, мне плохо, я буквально у твоих ног. Почему?..» Сергей тогда фыркнул и откинулся на спинку дивана: «Ох, Игорь, ты слишком много думаешь. Ищешь какую-то логику... брось. Знаешь ведь Крылова? — тут он наклонился и заглянул в глаза. — "Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать". И если я не утолю этот голод тобой, Чумной Доктор вернётся на улицы. Всё просто». Впрочем, позже, заперев клетку, он добавил: «Но не считай это единственной правдой. Быть может, я это сказал, чтобы ты почувствовал себя героем, который страдает за остальных. За кого-то легче страдать, а?» Больше Игорь не спрашивал. В конце концов, рыжий прав: ему, по факту, это лишь дарит иллюзии, а монстру — ещё одну пытку в его арсенал. Как будто их итак мало. — Смотри. Игорь смотрит. Не может отвести взгляд от тонкого острого лезвия. Сергей бестрепетно проводит им по предплечью. Откладывает в сторону скальпель и крепко хватает Игоря за волосы. Гром дёргается, впервые с начала вечера пытается увернуться. Но Разумовский сильнее, чем кажется. И он прижимает кровоточащий порез к его губам. — Брезгуешь? Этот короткий вопрос отрезвляет. Так же равнодушно хозяин может полоснуть кого-то ещё. Кого-то, кто в той жизни был Игорю дорог. Гром медленно выдыхает через нос и размыкает губы. Кровь солëная, будто бы чуть сладкая, размазывается по подбородку, становится липкой. Возможно, его бы стошнило, но какие-то чудом уцелевшие предохранители отключают Грома, не дают в полной мере прочувствовать. Сергей ослабляет хватку, перебирает волосы мягко и ласково, пока Игорь работает языком. Ранка небольшая, но кровит всё же сильно. Разумовскому будто бы всё равно. Он нетерпеливо покусывает губы, жадно смотрит на свою вещь, заложника его тёмных страстей. Затем резко отнимает руку — и целует в губы, придерживая за шею. Голодно, жадно, сползая с дивана на ковролин и сдавливая в объятиях. Когда нетерпеливо разрезанные путы спадают с запястий, Игорь тихо скулит. Всё тело покрылось испариной, чувствительное и напряжённое, как оголённый нерв. Поэтому он даже рад, когда, повинуясь чужим рукам, приходится лечь животом на диван и вцепиться раскинутыми руками в подлокотники, упираясь лбом в низкую спинку. Если рыжий добрался до основного блюда, то скоро финал. Скоро отпустят... хоть ненадолго. Сергей обманчиво-ласково гладит Грома вдоль позвоночника, что-то негромко мурлыкает. Игорь никогда не вслушивается, ему, как правило, не до того. Он облизывает и кусает губы, вздрагивая от привкуса чужой крови, сдерживает себя, чтобы не начать бездумно тереться о жёсткую обивку. Нельзя, накажут. Да и толку? Кольцо так не снять, а с ним не кончить. Игорь болезненно мычит и поджимается, когда рыжий проводит пальцами по напряжённому влажному члену. Вскрикивает: Сергей слегка сжимает мошонку, лениво перекатывает, чуть оттягивает. Отпускает — но тут же ногтями другой руки впивается в бок и от души рвёт, оставляя алые полосы. Тихий вздох облегчения срывается на визг. Гром крепко впивается пальцами в обивку. Разумовский за его спиной отчётливо фыркает. Игорь поворачивает голову, смотрит на него через плечо. Да, возможно, его сейчас грубо ткнут мордой в диван и снова сделают больно, чтобы не вертелся. Но так хоть чуть-чуть спокойнее. Рыжий тем временем поднимается на ноги. Быстро расстёгивает рубашку, небрежно отбрасывает её в сторону, берётся за брюки. Покачивая бёдрами, идёт к шкафу. Игорь невольно сглатывает: в том шкафу такой арсенал, что не снилось ни одному инквизитору. Если бы он ещё тогда увидел его содержимое прежде тайника Чумного, он бы и на километр больше не приблизился к проклятой Башне. Гром передёргивает плечами и опускает взгляд. В голове уже явно мутится. Поздно, давно уже поздно думать об этом. Исправить нельзя ничего. Это кляп. Это всего лишь кляп в форме длинной косточки. Игорь без понуканий открывает рот и сам впивается зубами до хруста. Кляп распинает губы, слюна капает на серую обивку, но в целом становится легче. Сергей гладит его по затылку, снова перебирает тёмные волосы, невесомо целует в шею. И, наконец, входит, заставив Грома содрогнуться всем телом. Запах масла кажется Игорю резким и острым, он до треска сжимает в пальцах обивку дивана и стонет-мычит в кляп, выгибаясь всем телом навстречу мучителю. Он уже всё, он уже и не он вовсе. Утонул, потерялся, остатки мыслей тараном вышиб инстинкт, заставляющий извиваться и скулить в чужой крепкой хватке. Рыжий трахает его резко, чётко, размашисто, одной рукой прижимая к себе, а пальцами другой грубо впиваясь в бедро, каждым движением разбивает вдребезги, с хрустом топчет осколки. Будто там ещё есть что разбить... Игорь даже не понимает, когда Разумовский снимает кольцо, когда подхватывает под колено и крепче прижимает к себе. Он только сжимается всем телом и воет сквозь кляп на одной ноте, бьётся в оргазме, словно в агонии, удерживаемый только чужими руками. Замирает — и медленно стекает с дивана на пол, машинально сжимаясь в позу зародыша и тяжело дыша. Сергей валяется рядом на спине, слепо пялится в потолок, раскинув руки, как крылья. Состояние покоя длится недолго. Сергей сыто потягивается. Поднимается с пола, потягивается ещё раз. Игорь не шевелится, только краем глаза наблюдает за ним. Первым делом рыжий снимает с него кляп. Затем отстёгивает от ошейника поводок, не отказав себе в удовольствии огладить пальцами шею. Заодно щупает пульс, довольно хмыкает. Игорь тихо вздыхает. Он и сам не знал, что так вынослив. Кто-то другой уже бы издох. Наверное. Кажется, даже дохли. Может, конечно, Сергей осознанно их добивал. Трупы были, это он знает точно. Как именно они умерли, уточнять не хотелось. Может, узнает однажды. Только рассказать никому не сможет. Деловитая возня продолжается. Сергей куда-то уходит, возвращается с бутылкой воды и полотенцем. Игорь к его возвращению уже сидит. Обняв колени и машинально потирая запястья. Разумовский какое-то время смотрит на него. Затем подносит к губам бутылку. Игорь послушно делает пару глотков, кашляет, вытирает рот. Медленно переворачивается, встаёт на четвереньки перед тем, как подняться. — Замри. Короткий приказ застигает врасплох. Гром замирает, смотрит на хозяина с опаской. Когда Сергей молча начинает обтирать его полотенцем, смачивая ткань из бутылки, внутри всё леденеет. Что? Зачем? Неужели не всё? Сергей в ответ улыбается. Тонко, сладко, ядовито. Наверное, так мог бы улыбаться змей. Игорь отводит взгляд. В соседней коморке Гром и вовсе был бы рад ослепнуть. Там. Были. Зеркала. По всем стенам и даже на потолке. Куда ни глянь — всюду как на ладони ты сам. То, во что в чужих руках превратился. Ещё в начале Игорь провёл здесь ночь в цепях. Стоял, болезненно сгорбившись, прикованный к полу, в луче яркого белого света. Зеркала он теперь ненавидел. А зеркальную коморку в особенности. Здесь Игорь оставался наедине со своим ядом, который медленно его разъедал. И спрятаться от себя было негде. Сергей вновь выглядит равнодушным. Он ставит Грома на четвереньки, ставит рядом медицинский саквояж, вжикает молнией. Игорь еле заметно дрожит и во все глаза смотрит, как Сергей надевает латексные перчатки и смачивает антисептиком салфетку. Будет больно. И от этого не сбежать. — Не дёргайся, — холодно приказывает рыжий. Садится рядом и протирает участок кожи над лопаткой. С треском разрывает упаковку с иглой. Берёт жутковатого вида щипцы, сжимает кожу, и... ничего. Игорь прекрасно слышит, как игла вспарывает его кожу, но не чувствует почти ничего. Медленно выдыхает. Чтобы вновь замереть. Вытащив из прокола иглу, Разумовский вскрывает другой пакетик и достаёт... крюк. — Не дёргайся, я сказал! — рычит рыжий, и рывком ошейника приводит Игоря в чувство. — Умереть не надейся, остальное переживёшь! Ну?! Гром сильнее прижимается к полу, затравленным зверем смотрит на хозяина и железку в его руках. Медленно отворачивается и прячет лицо в ладонях. Прячется от себя. — То-то. На этот раз Игорь всё чувствует: как металл проникает под кожу, как движется там, как выныривает концом наружу. А Сергей уже дезинфицирует вторую лопатку. Гром с опаской сквозь пальцы смотрит в зеркало. Крюков много — штук десять. Игорь медленно поднимает голову и смотрит, заставляет себя смотреть через зеркало, как Сергей вводит второй крюк. Это не так страшно, как в кино — «Восставшем из ада» или «Сверхъестественном». Никаких потоков крови, рваного мяса и прочего. Скорее как жуткий пирсинг. Но всё же Грому не хочется думать, зачем в его теле столько крюков. Едва ли «для красоты». Разумовский снова что-то тихонько мурлыкает, легонько прокручивает крюки, пальцами растирает и разминает кожу вокруг проколов. Игорь, не шевелясь, сидит на коленях. В спине у него шесть крюков — он видит их в зеркало, воспринимает как-то уже отстранённо. Он словно в трансе. В руках и ногах по четыре. Их ставить было больнее, но в этой жизни бывало гораздо, гораздо хуже. С потолка комнаты свисают толстые цепи. Игорь уже всё это видел. Однажды Сергей без затей подвесил его тут за руки и отхлестал плёткой, после чего оставил висеть едва ли не до утра. Но сейчас явно будет иначе. Совсем иначе. На цепях крестовина, с неё свисают верёвки, напоминая о куклах-марионетках. Игорь послушно раскидывает руки в стороны и как зачарованный смотрит на себя в зеркало. Резко выдыхает и прикусывает губу. Кожа натягивается, когда Разумовский поднимает конструкцию. Но выдерживает. Игорь, раскинув руки, висит над полом как та самая марионетка на ниточках. Только живая. Сергей закрепляет цепи и без спешки обходит по кругу, разглядывая со всех сторон. Гладит по щеке — и только теперь Игорь осознаёт, что плачет. Тихо, незаметно по его лицу катятся слёзы. Здесь, в своём личном аду, он стал очень ранимым. Будто рыжий вскрыл в его душе старый гнойник, и вся боль, что Игорь копил с самого детства, сочится наружу, стоит только чуть тронуть. Гром чуть поворачивает голову, смотрит мимо хозяина в ближайшее зеркало. Прерывисто, тихо вздыхает. — Больно? — вкрадчиво спрашивает Сергей. — Жжётся, — помолчав, так же тихо отвечает Игорь. — М-хм, ну, это ничего, — Сергей подходит ближе, наклоняет голову так, что волна отросших рыжих волос свешивается на одно плечо, шепчет, почти касаясь губами уха. — Это скоро утихнет. Расслабься, дыши медленно... — Если тебе не нравится, как я дышу, ты знаешь, что делать, — голос Игоря даже не дрогнул. Но мучитель только тихо смеётся: — И мы оба знаем, что этому не бывать. Гром прикрывает глаза, дёргается: его тело легонько покачивается на крюках. Он прислушивается к себе. Ощущает, как под кожей движется металл. Чувствует натяжение. — Да, ты прав, — шепчет он. Шептать необязательно, но почему-то не хочется повышать голос. Сергей гладит его по голове и мягко, невесомо целует в лоб. — Между прочим, у тебя превосходная кожа. — Наверное... Грому не хочется разговаривать. Его тело напоминает ему, как он устал. Долгий рабочий день, унижение, секс... сейчас, в относительном покое его клонит в сон. Эмоции схлынули, выключились, хочется лишь покоя. Сергей гладит его по лицу: — Спать нельзя. Но ты можешь расслабиться. Дыши... Игорь дышит. Медленно, размеренно, из-под век наблюдая за рыжим. Тот, снова что-то мурлыкая, переключает освещение. Теперь это не сноп света, это красноватая подсветка откуда-то снизу, тусклая и мягкая. Включает музыку... и уходит, наконец-то оставив Игоря одного. Музыка тихая, тягучая, завораживающая. Измученное сознание плывёт, следует за мелодией, и Гром даже не сопротивляется. Гром не знает, сколько времени прошло. Одно из двух: либо пара минут, либо целая вечность. Но цепи вздрагивают, и он, покачиваясь, плавно опускается на пол. Повернув голову, Игорь шумно вздыхает, возится и закрывает глаза,… но почти тут же получает ощутимый щелчок по носу. То есть его буквально щёлкают пальцами по лицу. — Нельзя. Ты же знаешь. Нельзя сейчас спать. Игорь разочарованно стонет. Ему очень хочется. Но в самом деле нельзя. Хуже будет. Гром с усилием трётся лицом о ковролин и встряхивает головой. Смотрит вбок — и с трудом, но всё же фокусируется на человеке, который сидит совсем рядом. — Олег, — Игорь слабо улыбается. — Привет, — кивает Олег. Сейчас он совсем не напоминает того холёного, но несомненно опасного зверя, что неизменной тенью маячит за плечом Разумовского. Мягкие шоколадного цвета штаны, бледно-розовая футболка с каким-то маленьким принтом, подозрительно напоминающим единорога. Он и сам выглядит мягким, домашним. Из образа выбиваются только латексные перчатки. Впрочем, тоже розовые. Очень осторожно он тянет из-под кожи на руке крюк. Гром шипит и впивается пальцами в ковролин. Олег вздыхает: — Терпи. Расслабься, сейчас всё вытащу. Вот, вот так. Молодец. Крови немного. Олег деловито складывает крюки в медицинский контейнер, обрабатывает проколы чем-то пекучим, с усилием разминает пальцами оттянутую кожу. Словно бы виновато поясняет: — Воздух попал под кожу. Сейчас выдавлю — легче будет. Игорь только кивает. Жмурится, облизывает губы: — Я вообще не знал, что так... что такое можно... — У, — Волк ухмыляется, накладывая пропитанные чем-то компрессы и плотно закрепляя их широкими пластырями. — Можно и круче, если шкура крепкая. Ну да не будем об этом. Уверен, тебе впечатлений хватило. Встать можешь? Давай, не спеши. Можешь на меня опереться. Перебираются они недалеко: всего лишь в соседнюю комнату. Игорь сидит на полу возле своей клетки, прислонившись плечом к дивану. Волков сидит рядом и внимательно следит за двумя вещами одновременно: чтобы Гром не выронил миску с супом-пюре и чтобы сам не грохнулся. Горячий мясной суп с цветной капустой кажется Игорю пищей богов. Дрожащими руками он подносит миску к губам, осторожно дует и маленькими глотками пьёт, чувствуя, как потихоньку отпускает озноб, как по телу растекается уютное тепло. Порция не очень большая, но Игорь знает, что она правильная. Больше — и его бы вывернуло, меньше — и полночи в полусне мерещилась бы добавка. Впрочем, сегодня супа меньше обычного. Зато Игорь получает десерт — кусочек истекающей мёдом пахлавы и чашку травяного чая. Покончив с поздним ужином, Гром совсем соловеет. Сил хватает лишь на то, чтобы позволить Олегу смазать следы на шее и уползти в клетку. Устроившись там на матрасике и завернувшись в старое стёганое одеяло, он тихо просит: — Побудь со мной, пожалуйста. Пока не засну. Олег отлучается только чтобы помыть руки. В клетке двум взрослым мужчинам тесновато, но Волк удивительно ловко ввинчивается в свободное пространство, вытягивается во весь рост и заключает Грома в объятия. Лишь тогда Игорь расслабляется окончательно и позволяет себе провалиться в сон.