Прислужник далёкой земли

      Шимун понял, что речь шла о событии, которое называлось «Битвой пяти коршунов». Лугали Фарнаха стремились всячески продемонстрировать процветание своей страны и бесстрашие воинов, что играючи бросали вызов смерти. Для этого ещё во времена первой династии были организованы те самые состязания.       Лучшие мужи Фарнаха вне зависимости от происхождения, включая рабов, имели право участвовать в них. Они выходили на арену и сражались по двое друг против друга насмерть. Затем, когда из нескольких десятков выживших оставалось пять человек, каждому из них по очереди предстояло вступить в схватку со львом и победить его. Из оружия допускалось использование простого копья с медным наконечником или короткой сабли. Как правило, победитель оставался один, но изредка происходили случаи, когда сразу несколько воинов могло выжить в схватке со львами и убить их. Тогда им снова полагалось сражаться друг с другом до тех пор, пока не оставался один победитель. Его и называли «Первым коршуном Фарнаха» или «Самым сильным мужем страны»; ему обещали почёт и немалое вознаграждение, а также его имя высекалось на городской стеле, делая его бессмертным на века.       Мало кто знал, откуда произрастали корни этого обычая и кто был его основоположником. Насчёт этого существовало немало домыслов, многие из которых казались абсурдными. Больше столетия Фарнах являлся мёртвым царством, и слухи, связанные с ним, были весьма противоречивыми. Начиная с того, что абсолютно всех фарнахов считали служителями демонов, безжалостными убийцами, наивысшей радостью для которых был вид истерзанного трупа врага, принесённого в жертву богу карающего оружия, и заканчивая тем, что женщин в их племени не считали достойными даже собственных имён. Не сохранилось свидетельств о царицах Невии или о каких-либо выдающихся женщинах в истории этого государства. Возможно, таковые и существовали, но никто о них по сей день не слышал.       —​ И что сделал Маду во время поединка?       —​ Он принял в нём участие.       Шимун усмехнулся.       —​ Кто бы сомневался.       —​ Как ты догадываешься, он без труда преодолел все испытания, не используя божественные способности. Даже в человеческом обличии он был весьма силён, его умения не ограничивались лишь грубой мощью. Для того, чтобы считаться божеством карающего оружия, недостаточно быть свирепым варваром, крошащим вражеские черепа одной лишь дланью. Маду искусен в военной тактике и знает тысячи способов обратить силу противника против него самого. Его считают величайшим хитрецом среди детей Аму. Он никогда не бывал пойман на лжи, в отличие от хорошо известного тебе Йамму.       Шимун не переставал удивляться, слушая, с какой уверенностью жрец вещает об особенностях нрава богов, будто он сам он водил с ними знакомство. Теперь ему становилось понятно, почему Гурра, да и все остальные жители Ларша трепетали перед Ур-Надму, признавая за ними способность говорить с покровителями древних царств. Он не мог быть уверен, что это всё являлось не более чем игрой, призванной поразить воображение неискушённого. Он мало знал о жрецах и не представлял, насколько далеко заходят их магические возможности, если они, конечно, вообще обладали таковыми. Глядя на точёный профиль Энмелы, озарённый бликами пламени, он думал, что этот юноша знал куда больше многих просветлённых старцев, служивших в храмах Атры.       —​ Что случилось после того, как Маду победил всех противников?       —​ Когда всё закончилось, лугаль поднялся, чтобы воздать почести и наградить титулом «Первого коршуна», как это происходило в течение последнего столетия. Он раскрыл объятия для воина, поразившего его своей отвагой, но тот в ответ направил на него саблю.       Шимун не удержался от восторженного вздоха: ему как наяву представилась эта картина; безусловно, она вызывала немалое воодушевление.       —​ Маду заявил, что не достоин называться лучшим воином до тех пор, пока не одолеет самого Абазу. В представлении фарнахов только лугаль мог считаться «первым мужем», а победивший в состязании был лишь вторым, несмотря на дарованный ему титул. До этого мало кто задумывался о подобном положении вещей, и сказанное Маду изменило всё.       —​ Абазу принял вызов?       — Разумеется. Произошедшее считалось большим оскорблением, и по закону наглеца должны были казнить за дерзость. Абазу, будучи истинным фарнахом, не мог отказаться, хоть и осознавал, что рискует умереть. Покрыть себя позором и заработать репутацию труса было куда худшим исходом, нежели гибель на арене. Если бы лугаль не согласился — Маду посчитал бы его недостойным, в этом и заключался его план. Несмотря на возражения знати, Абазу сошёл на арену и вступил в бой с Маду.       — Он проиграл?       — Да, но обрёл сильнейшего покровителя для своего народа и увековечил своё имя в сердцах людей. История о сражении лугаля Абазу и Маду стала главным священным преданием фарнахов. Жаль, что в наши дни почти не осталось росписей на храмовых стенах и статуй, изображавших это славное событие. Для фарнахов оно имело огромное значение, по сути, именно с этого момента началась история сильнейшего царства долины под покровительством бога карающего оружия, чьи последователи носили одежды цвета тёмной синевы. Кстати, ты никогда не задавался вопросом, почему их облачение выглядело именно так?       — Хм, — Шимун был сбит с толку, но старался не подавать виду, — могу лишь предположить…       — Одежды самого Маду, — видя затруднение триерарха, жрец пришёл на подмогу, — именно так он выглядел в день состязаний. И привычка закрывать лицо тоже принадлежала ему; уже потом, в своих наставлениях, он предписал фарнахам следовать его примеру. На мой взгляд — весьма тщеславно и лишено смысла, — протянул он с таким видом, будто речь шла не о великом божестве, одно лишь имя которого вгоняло в дрожь, а о каком-то зарвавшемся ламанском чиновнике, заказавшем своё изваяние у царского скульптора. — Здесь же и кроется ответ на твой вопрос по поводу облачения жрецов Надму: мы следуем заветам своего божества, и то, как мы выглядим, служит напоминанием, в каком виде предстал Лунный бог перед народом Ларша. В отличие от Маду, момент его явления не был столь помпезным. Надму принял вид странствующего отшельника, мудреца, который испытал Самуима не мечом, а знаниями.       — Эта история очень интересна, я никогда не слышал её прежде. Тебе известно так много, хоть ты и молод, но столь разносторонне образован. — Шимун не удержался от похвалы.       Энмела смерил его проницательным взглядом, пресекая всяческое возражение со стороны собеседника.       — Я думаю, если речь зайдёт о Йамму, ты сможешь рассказать куда больше любого из жрецов.       — Ха-ха, — Шимун выдавил глупую улыбку, пытаясь скрыть нервозность, — ты, правда, всё обо мне знаешь, но не думай, что всё так уж серьёзно, как судачат сплетники; история эта не особо впечатляющая, ха-ха, я могу поведать тебе её, если захочешь. Да, я связан с ним, но…       — Буду рад услышать историю того, как ты получил своё прозвище, — сказал Энмела почти шёпотом, — демон кровавой воды, триерарх Хедо Шимун.       Шимун почувствовал, как заливается краской, благо в темноте храма это было незаметно, по крайней мере, он надеялся на это. Реакция эта показалась ему странной, он не мог понять причину своего смущения. Прежде он никогда не испытывал волнения, даже когда его оскорбляли последними словами или же, наоборот, превозносили, стремясь снискать его благосклонность.       Здесь же роль играла личность говорившего. Это был Энмела, с момента знакомства с которым триерарх чувствовал непрекращающуюся нервозность, но отнюдь не неприятную. Скорее, это напоминало смесь восторга и угрозы. Подобное он испытывал лишь во время шторма, находясь на волоске от гибели, преклоняясь перед сокрушительной мощью природы в её первозданном виде, на фоне которой его жалкое человеческое естество казалось лишь песчинкой, неспособной противостоять истинному могуществу.       От жреца не исходило опасности, и едва ли он мог смог бы тягаться с Шимуном на поле боя или в море. Энмела не выглядел изнеженным, но и на воина не походил. Хоть во время переговоров с наместником и было упомянуто, что тот сумеет защитить камень в случае необходимости, не предполагалось, что жрец обладает достаточными боевыми навыками по сравнению с морскими охотниками, которые каждый миг своей жизни рисковали отправиться в загробный мир.       Однако в нём чувствовалась сила, витавшая почти на осязаемом уровне, и Шимун мог ощущать её кожей. Он выглядел спокойным, и триерарх не мог представить, как гнев искажает его совершенные черты, ибо он не нуждался в оружии, чтобы утвердить своё превосходство.       Бросив мимолётный взгляд на белые кисти его рук, Шимун подумал, что навряд ли они привыкли держать рукоять клинка. Он мог с лёгкостью определить принадлежность человека к тому или иному сословию по одному лишь этому признаку, благо опыт у него в этом имелся немалый. Пальцы самого Шимуна были достаточно грубыми и шершавыми, так же, как у Симуга и Ортиса, и это при том, что им не приходилось трудиться наравне с рабами или простыми матросами.       Идеальная осанка Энмелы также свидетельствовала, что он не происходил из среды крестьян или ремесленников. Уверенная поступь и безупречные манеры говорили о его, возможно, благородном происхождении или же о том, что он рос среди господ и учёных мужей, проводя долгие часы за изучением древних клинописных текстов в прохладных стенах храмов и библиотек.       Шимун не имел представления, по какому принципу в Ларша люди становились жрецами: было ли это исключительно наследственной должностью или же талантливые юноши, происходившие из других сословий, могли заслужить право облачиться в серые плащи. Он слышал, Ур-Надму являются носителями крови черноголовых, что наталкивало на мысль о невозможности заслужить сан одними лишь талантами и искренней верой.       «Но это оправданно», — подумал он, признавая, что иначе и быть не могло. В противном случае Ларша давно бы лишилась истинных Ур-Надму, а на смену им пришли бы ламанские служители, не имевшие никакого отношения к Лунному божеству и не владевшие ныне мёртвым языком черноголовых. Случись такое, катастрофы было бы не избежать.       — Полагаю, нам не стоит дольше задерживаться, — голос Энмелы прервал поток его мыслей, — мне нужно вернуть таблички в хранилище, после чего мы можем отправиться на пристань.       Триерарх кивнул, провожая взглядом удаляющуюся фигуру жреца, который скрылся в соседнем помещении, где, вероятно, находилась библиотека. Хоть его и съедало любопытство, но он не высказал просьбы сопроводить его — даже такое качество, как наглость, должно было обладать мерой.       Коротая время в ожидании, он принялся рассматривать статую Надму. После рассказа Энмелы каменное изваяние уже не казалось ему таким отрешённым и холодным. Он мог представить почти наяву, как тот много столетий назад ступил на землю долины, чтобы испытать молодого лугаля Самуима. Лицо Надму было почти человеческим, если не считать наличия крыльев и божественного облачения, которые мешали отождествлять того с существом более высокого порядка. Теперь ему не терпелось узнать, как выглядел Маду, если, конечно, в землях Фарнаха ещё остались его изображения. Почему-то Шимун был уверен, что, в отличие от своего брата, чей облик излучал благородство и душевное спокойствие, лишённое всякой агрессии, Маду обладал более свирепой внешностью.       — Я закончил, — услышал он голос Энмелы у себя за спиной, — мы можем идти.       Обернувшись, Шимун увидел, что тот не взял с собой ничего, кроме небольшой наплечной сумки. Это показалось ему странным: тот же Гурра с его гвардейцем протащили на борт целую гору бесполезного барахла, которое, к большому облегчению триерарха, было успешно выгружено сразу же после того, как «Малкит» пришвартовалась подле моста.       В представлении Шимуна, хорошо знакомого с повадками господ и священнослужителей, приближённых к царям, жрец Надму не мог отправиться в путешествие без пары рабов, которые должны были нести «необходимое» имущество, показывавшее высокий статус вышеупомянутого лица.       Энмела не был простым храмовым служащим: звание второго Ур-Надму говорило о его весьма высоком положении, делавшим его равным пропавшему советнику Ни-Церпа, в то время как первый жрец обладал тем же правом голоса, что и старик Агга. Не будь Шимун морским охотником, ему следовало бы кланяться и называть Энмелу не иначе, как «господин», даже младший Гурра обращался к тому подобным образом. Шимун не ощущал отвращения при мысли, что, если бы жрец в действительности взял с собой много вещей, ему пришлось бы предложить свою помощь в качестве носильщика.        Напротив, предвидя подобное, он чувствовал нечто похожее на воодушевление. Он бы не отказался продемонстрировать свою физическую силу и не допустил бы, чтобы Энмела испытывал какие-либо неудобства, находясь подле триерарха. Он всё же решил удостовериться в правильности своих мыслей.       — Это всё, что ты возьмёшь в дорогу?       Энмела кивнул; Шимуну показалось, что его глаза хитро блеснули.       — Я привык путешествовать налегке. Не имею привязанности к нарядам и драгоценностям, хоть и способен оценить красоту лазурного топаза, огранённого искусными руками мастера. Но ни одно материальное сокровище не сравнится с сиянием звёзд небосвода.       — Не могу не согласиться.       Шимун всё больше и больше убеждался, что этот человек не был похож на жрецов, которых ему довелось встречать прежде. И он был отнюдь не против его компании, хоть несколько часов назад скажи ему кто-то подобное, он бы лишь рассмеялся в ответ.