И шут бы с ним

- Ренегат знает. Миша буркнул это вполголоса, опасливо глядя на закрытую дверь гостиничного номера, будто бы помянутый Ренегат находился за ней, прильнув к замочной скважине. Андрей же его беспокойства явно не разделял. - Что он там знает, Миш? - Он не меня весь концерт пялился, ёмаё! Как приклеенный! Андрей махнул рукой. - Скажи что поновее. Когда ты на сцене, Миш, все же только на тебя и смотрят. По себе знаю, - он подмигнул, но Миша вдруг заерзал. - Ты знаешь, куда он пялился? Их взгляды встретились в одной точке - на Мишиных штанах, обтягивающих весьма заметную выпуклость. - И опять ничего нового. Ты же знаешь, Реник впечатлен твоим...масштабом личности! - Андрей хохотнул. Миша тем временем, кажется, отчаянно краснел. Во всяком случае, должен был, но румянцу трудно было пробиться сквозь слой сероватого грима, почему-то еще не снятого, и нисколько не размытого даже обильным концертным потом. - Дюш... - Мих, да успокойся ты, - Андрей поднялся с кресла и пересел на кровать ближе к Мише. - Всё в порядке. Ты на высоте, и всё это признают. Реник тоже. Расслабься. Андрей потерся лбом о Михино плечо, подался к самому уху и шепнул: - Давай, выпусти его на волю. Заскучал небось. - Андрюх! - то ли с восторгом, то ли с досадой выдохнул Миша, когда князевская ладонь бесцеремонно устроилась поверх той самой выпуклости, принимаясь медленно и нежно поглаживать. - Давай, Мишут, ну, - с каким-то детским восторгом прошептал Андрей. Миша засопел в ответ, зашарил по темной коже штанов. Стороннему взгляду могло показаться, что он оторвал от них кусок - по одеялу расстелилась длинная темная полоса. Вот только полоса эта не выглядела кожаной. Скорее, меховой. Черный мех, короткий, но серебристо поблескивающий, покрывал длинный гибкий хвост, венчая его кончик неким подобием пушистой кисточки. - Миша... - восторженно простонал Андрей. Едва-едва касаясь, нежным, дразнящим движением он скользнул кончиками пальцев от кончика хвоста к основанию. Миша застонал, прикусив губу, темные глаза осветились, будто в них заплясали зеленые болотные огоньки. Андрей, не прекращая поглаживать хвост, взглянул Мише в лицо. Словно спохватившись, на щеках поверх серости стал расползаться наконец-то смущенный румянец вместе с обычным цветом лица, проступавшим пятнами. Казалось, чья-то невидимая рука неловко смывала грим. - Оставь, - шепнул Андрей. - Оставь, Миш. Я таким тебя хочу видеть, настоящим, понимаешь? Губы Миши дрогнули в улыбке, обнажая чуть заострившиеся зубы. Даже привычная концертная прическа сейчас казалась не волосами, а то ли той же самой черной шерстью, покрывавшей хвост, то ли вовсе - тонкими ветками. - Шутик ты мой, - смешливо ласково произнес Андрей. Миша мгновенно надулся. - Я ж тебе сказал, шутиком был, еще когда мы с тобой не встретились! А сейчас... - Прости, - Андрей покаянно улыбнулся, чмокая преобразившегося Мишу в уголок губ. - Шут, конечно, шут, да еще какой! - То-то, - хмыкнул Миша. Хвост медленно, словно нехотя, вывернулся из-под ласкающей руки, обвился вокруг талии Андрея, притягивая ближе. - Ого! Да он и правда соскучился! И правда, кому ж понравится весь концерт в кармане! Слушай, Миш, я думаю, может, на следующем концерте не прятать его, а? На сцене света немного, никто ничего и не заметит. - С ума сошел? - А если и заметят - подумаешь, решат, что деталь такая. Для образа, Миш... Мммм... - Андрей не договорил, поскольку Миша прибег к единственно верному способу остановить полет князевской мысли - губами накрыл губы, скользя языком в порой болтливый, но такой сладкий рот. Довольно хмыкнул - Андрей задрожал, чувствуя, как снуёт длинный гибкий язык в его рту, лаская, дразнясь, впитывая малейшие оттенки тепла и вкуса. Язык самого Андрея прошелся по зубам, чувствуя их остроту. Кончик обвившего его хвоста шаловливо вырисовывал узоры где-то на пояснице. С каждой секундой в существе, целовавшем Андрея Князева, оставалось всё меньше человеческого - и Андрей откровенно наслаждался этим. Сойдя со сцены целовать создание, будто вышедшее из его собственных сказок... Нет, из других, еще более древних и, наверное, жутких, но чувствовать, целовать, впитывая всем телом простое и невероятное - Миша реален. Он есть. Он рядом. Он любит. - Ох, Миш... - длинно выдохнул Андрей, кажется, целую вечность спустя, обжигая дыханием влажные, припухшие, но все еще бледные, без кровинки губы. - Вспомнить бы мне, кто меня тем летом в деревне к шутам послал... - И что? - спросил Миша даже как-то ревниво. - Поблагодарил бы, - Андрей улыбнулся. - Если б не он - и тебя бы не встретил. Миша улыбнулся в ответ. В его снова загоревшихся болотными огнями глазах мелькнуло отражения забредшего в лес мальчишки. Румяный мальчишка, веселый, говорливый. В руках тетрадка. Блуждал по лесу, ни болотника, ни лешего не боясь. Да леший ведь и не каждому забредшему в лес покажется, а Мишка... Мишка вышел. Любопытно стало. Думал поиграть, позабавиться, превратиться в кого из деревенских, завести парня куда подальше - и исчезнуть, бродячим огоньком обернувшись. Вот смеху-то будет! Да и пора уже, взрослый шут, а людей до сих пор считай, и не пугал, отец и так ворчит уже. Но пока шел Мишка с Андреем через лес, прикинувшись мельком виденной деревенской девчонкой, так чуть не забыл, зачем идет. Андрей болтал без умолку, балагурил, сказки рассказывал, делая страшные глаза, нашептывал то о леснике каком-то, а то и о лешем. Сам Мишка не знал, гонял ли леший незадачливого парня, угодившего ногой в капкан, но заслушался и сам не заметил, как добрел до кривой ёлки, где и думал исчезнуть. Засмеялся, огоньком обернулся, полюбовался собственным отражением в ошарашенных синих глазах - и сам не понял, как очутился в горячих подрагивающих ладонях. - Я всё удивляюсь, как ты меня поймал-то тогда? - шепнул Миша, понимая, что Андрей поймет, о чём он спрашивает. - Ты что, серьезно? Я стихи пишу про нечисть, иду в лес за вдохновением, и тут передо мной ты! Настоящий, настоящий понимаешь? Не из сказки, а... - Андрей сгреб Мишу в объятия, шепнул куда-то в шею: - Да разве смог бы я тебя отпустить? - Кто еще кого не отпустит, - рыкнул Миша, туже обвивая хвост вокруг Андрея. - Я тебя в лесу поймал, ты моя добыча. И верно, добыча. Главная. Пусть и единственная. Ведь после того, что случилось у него с Андреем тем давним летом на лесной полянке - на какую же встречу, на пятую, кажется? - ему, шуту лесному, в родную чащу лучше носа не совать. Нельзя нечисти - с человеком. Завести в чащобу можно, утопить, сожрать даже, всё можно, а любить... Духом, самой сутью человеческой пропитаешься, свои узнавать перестанут. И батя, старый шут, и братец-болотник, и насмешницы-водяницы. Попадешься им теперь - несдобровать. Для них Мишка-шут теперь человеком стал. Может, это и правда, только для Андрея он по-прежнему...нет, не чудище - чудо. Лесное, сказочное. Любимое. И можно вместе с Андреем придумывать новые сказки, и петь их, на сцене становясь собой настоящим. Почти. Конечно, хвост не всегда удобно держать спрятанным, да и как спрятать такое богатство, но зато потом, после концерта... - Дюш... - застонал Миша запрокинув голову, - Дюш, нечестно! - Очень даже честно! - ухмыльнулся Андрей, поглаживая, щекоча, откровенно дразня нежную кожу у основания хвоста, заставляя хвост, да и всего Мишу, мелко задрожать от удовольствия. - Хвостик так долго скучал, надо же и ему повеселиться, да, Миш? Миша стонал, подставляя под новые поцелуй губы, шею, горло, всего себя, и чувствовал, как извивается хвост, переползая по-змеиному по телу Андрея, лаская в ответ и томясь от нетерпения, когда губы Андрея, сумасшедшие его поцелуи, пройдясь по всему телу, доберутся наконец и до самого нежного местечка, обожгут, приласкают, посылая волны удовольствия по всей длине до кончика... Как тогда, в лесу, когда расстонался Мишка-шут во весь голос, каждый листок слышал, как хорошо ему с Андреем. Так хорошо, что за это одно, за Андрея, и стоит в жизни держаться, а всё остальное - да ну его к шутам. К тем, лесным, каким сам Мишка был когда-то. А сейчас кто он - шут, человек? - Чудо ты моё! - простонал Андрей. Вот он, ответ, и другого не надо. Ничего больше не надо, думает Миша, разве что... Может, и правда на следующем концерте выпустить на свободу хвост? Пускай расправится. Если кто и увидит, тот же Реник, всё что угодно подумает, кроме правды. И уж точно - тут Мишка усмехнулся шкодливо - Реник ни на секунду не усомнится в масштабе личности великого и ужасного Горшка.