Если бы снег был белым

Как ни спешили путники покинуть Балифор, на сборы ушло еще несколько недель: нужно было выбрать удобный фургон, купить лошадей, обзавестись множеством мелочей, полезных в дороге. Хотя Уильям и другие бывшие моряки охотно помогали им советами и рекомендациями, управиться быстрее не удавалось. К тому же ни Тика, ни Даламар никогда прежде не ездили верхом. Впрочем, девушка довольно быстро приспособилась к плавному троту маленькой спокойной палфри, а темный и вовсе в первый же день решительно отказался от шпор и узды, и долго стоял рядом со своей гнедой, что-то тихонько напевая и перебирая пальцами ее гриву. К изумлению остальных, лошадь после этого слушалась его беспрекословно. — А почему ты седло со стременами оставил? — с недоумением спросил Карамон, у которого подобная манера езды не вязалась со всем, что он видел прежде: бывали умельцы, особенно выходцы из равнинных племен, которые ездили вообще без упряжи, все остальные использовали полную сбрую. Так странно, как Даламар, не поступал никто. — Эльфийские способности помогут мне управлять лошадью, не используя варварские приспособления, калечащие ей бока и рот, но от того, что я эльф, спина кобылы удобнее и мягче не станет, — фыркнул Даламар. — Да и в случае стычки лучше, если руки у меня останутся свободными, а у ног будет удобный упор. Воин, подумав, кивнул. Рейстлин так никогда не делал, но он и сражался обычно в пешем строю, да и сейчас ехать верхом не планировал, вместо этого старательно обустраиваясь внутри фургона. Стоило привыкнуть, что у магов все не так, как у нормальных людей, и перестать уже удивляться. Пожав плечами, Карамон поспешил вниз, в общий зал, унося в руках целую охапку резной посуды: перед отъездом он раздаривал желающим все, что успел сделать за время пребывания в Балифоре. Повинуясь неясному порыву, Рейстлин попросил у брата оставить одну работу ему: тот самый поднос с гадюкой, который прежде привлек внимание Даламара. Карамон исполнил это желание с огромной радостью: Рейстлин обычно ничего у него не просил, и возможность хоть как-то угодить близнецу была для него праздником. И одновременно на сердце затаилась тревога. Рейст прежде не выказывал симпатии к змеям, наверняка у него была та же самая ассоциация, что и у близнеца: в шипящем сильванестийском акценте, в плавной текучести жестов, в холодном блеске глаз, — во всем облике Даламара постоянно проскальзывало нечто змеиное. Но ведь было и что-то совсем иное, и характер темного в восприятии Карамона дробился на множество осколков, так что воин не мог понять, как же к Даламару относиться, и можно ли ему доверять хоть немного. А выводы стоило бы сделать поскорее. С помощью Уильяма им удалось раздобыть потрепанную карту, над которой и склонилась сейчас вся компания. Бывалый моряк подсказал, что стоит направиться в Устричный, портовый город на берегу Кровавого Моря. В отличие от Балифорской бухты, тамошние прибрежные воды повелителей интересовали мало, а печально знаменитый водоворот, погубивший немало кораблей, делал Кровавое Море мало привлекательным для военного флота. Зато его давным-давно облюбовали флибустьеры, которые часто скрывались в узких бухточках, избегая излишнего любопытства портовых чиновников. Была надежда, что сейчас, когда морская охота по причине неблагоприятного сезона и рыскающих повсюду драконидов, чревата была скорее убытками, чем прибылью, удастся уговорить кого-то из капитанов взять на борт пассажиров. Уильям даже назвал пару имен и велел передать, что они по его рекомендации. До Устричного планировали добраться недели за две-три. Даже по зиме, когда неловкие колеса фургончика то и дело будут то скользить, то застревать, назначенного срока вполне хватит. Но что делать дальше? — Береговая служба Палантаса задает слишком много неудобных вопросов, — сказал им Уильям. — Капитаны в Устричном — бравые ребята, и все-таки в столичный порт соваться вряд ли захотят. — До Санкриста мы в лучшем случае будем плыть месяца три, — хмуро пробасил Карамон, обводя мозолистым пальцем контуры Ансалона. — Уильям советует Каламан, а там и до Палантаса рукой подать. Полуэльф устало вздохнул. Рейстлин и Даламар уже не раз говорили, что в любом случае направятся в Палантас. Карамон, а значит и Тика, пойдут за Рейстлином, если он будет настаивать на Санкристе, останется один. Да и зачем ему туда? Пусть он обещал доставить на остров око, если найдет его. Но око не у него, а Даламар однозначно высказался о том, что думает о его планах и о его обещаниях. Насмешливое «удобно быть благородным за чужой счет» до сих пор жгло в подреберье обидой. Он не был ни правителем, ни полководцем, так не слишком ли самонадеянно было бы думать, что его вмешательство способно как-то повлиять на итоги войны? В глубине души Танис не верил, что око дракона способно хоть чем-то им помочь. Он видел своими глазами кошмар, слышал Рейстлина и Даламара, но пока артефакт казался ему скорее злой и своенравной безделушкой. Да и сможет ли управляться с ним кто-то, кроме магов, которым он в любом случае не слишком-то доверял? Пусть маги не служат Такхизис, значит ли это, что они на одной стороне? Танис верил Стурму, соламнийские рыцари внушали ему уважение, а об их отвращении ко всему, связанному с волшебством, было известно каждому. Темный был тысячу раз прав, говоря, что среди светлых нет единства. Мир пестрый, как лоскутное одеяло, сладострастно раздирали на куски драконьи повелители, а все остальные могли лишь стоять в стороне, в ужасе взирая на то, как рушится их привычная жизнь. Пока он придавался раздумьям, Рейстлин переглянулся с Даламаром и, дождавшись его кивка, медленно проговорил: — В этот раз решать придется вам самим. Мы с Даламаром отправляемся в Палантас. Видя, что Танис и Карамон оба вознамерились его перебить, алый предупреждающе поднял руку. Когда эти двое перестали ерзать и вновь приготовились слушать, он добавил: — Не морем. И коротко поморщился, пережидая воцарившийся гвалт. — Мы проводим вас до Устричного, но дальше отправимся вдвоем. Путями магии. — Но Рейст… Как же так? — на несчастного, растерянного Карамона было больно смотреть. Танис перевел взгляд на Даламара и яростно выдохнул лишь одно слово: — Почему? — Время, Танис. Второе око в Палантасе. И оно в опасности. Мы не можем ждать. — Что за опасность, и откуда ты знаешь о ней? — Я не знаю деталей. А то, что знаю, тебе сообщать не считаю нужным. Мы уходим, Танис. Это не обсуждается. Вы же… Вы можете отправляться на Санкрист. Или, — тут Даламар развернулся к Карамону. — Можете доплыть до Каламана, и затем уже двинуться в Палантас и разыскать нас там. К этому моменту у нас будет два ока и хотя бы минимальный опыт обращения с ними. Карамон вздохнул. Ему не нравился этот план — как вообще любой план, предполагавший их с Рейстлином разлуку, пусть даже и временную. Однако обещание скорой встречи слегка подсластило пилюлю. — Рейст, ты действительно считаешь это хорошей идеей? Это не слишком опасно? — Братец, опасным может оказаться все, что угодно. Даже на простой прогулке тебе на голову может сосулька упасть. Корабль может попасть в шторм. На суше нас могут атаковать дракониды. Безопасности не существует, вбей уже это себе в голову! — Рейстлин возмущенно покачал головой. — Во все времена сильные маги перемещались подобным образом. — Сильные маги? — тут же зацепился за эти слова Танис. — Даламар еще даже испытание не проходил! — Танис, ну конечно ты-то знаток, лучше всех понимающий, как определять возможности чародея. Испытание же в разы важнее, чем способность подчинить око. Под его гневным взглядом Танис несколько стушевался, однако видно было: никто не смирился с их планом. Маги вновь переглянулись, угрюмо улыбнувшись друг другу. И было что-то такое в этих улыбках, что лучше любых слов показало остальным: отговорить от этой затеи Рейстлина с Даламаром им не удастся. Сборы продолжались, но хмурые помрачневшие лица отлично давали понять, что от спокойной уютной атмосферы праздничных дней не осталось и следа. Застать Рейстлина одного оказалось сложно. Карамон вздохнул про себя. Он даже заметить не успел, как сильно все изменилось. И это, пожалуй, тревожило сильнее всего: уж слишком быстро. — Рейст, ты уверен? — тихо спросил он, садясь рядом с братом и разворачиваясь так, чтобы видеть его лицо. — Карамон, ты помнишь, чтобы я хоть раз сомневался в принятом решении? — со змеиным присвистом проговорил в ответ маг. — Нет, Рейст. Но… Ты отправляешься куда-то с черным магом, и даже сам ваш переход — огромный риск. Зачем, почему? Мы ведь знакомы всего ничего, как ты можешь ему доверять? Рейстлин раздраженно вздохнул. Вопросы Карамона были вполне разумны. И абсолютно бессмысленны. Потому что ответ на них не значил ровным счетом ничего. — Это из-за клятвы, да? В ней было что-то особенное? Рейстлин поднялся и, повернувшись, некоторое время смотрел, как обращается в гниль и прах спинка кровати и меховые шкуры на ней. «Ты не поймешь. Я и сам не понимаю. И знал бы ты, брат, в какое бешенство это меня приводит. Впервые я не могу понять, действительно ли мое решение продиктовано разумом или вмешались чувства». — Карамон, не делай трагедию из разлуки в пару месяцев. Когда я учился, мы расставались и на более долгий срок. Поверь, от одного разумного и уравновешенного темного эльфа проблем намного меньше, чем от стайки мальчишек, которые постоянно ищут, на ком бы выместить скуку и злость. Уж как-нибудь справлюсь. Карамон снова вздохнул: — Конечно, справишься, Рейст. И все-таки разделяться — нехорошо. Мы ведь не знаем, что будет через эти несколько месяцев. — Мы не знаем, что будет завтра, Карамон. Нет смысла терять время. Мне нужно в Палантас, и чем раньше, тем лучше. «И почему эти двое так хотят отделиться от нас?» — со смятенным недоумением гадал Карамон. Нет, ему не нравился Даламар, но раз он так важен для Рейста, воин готов был смириться с присутствием темного, лишь бы брат оставался рядом. Ему бы радоваться, что близнец больше не одинок. Но… Карамон не доверял магам, и прекрасно помнил, чем обернулся визит в Вайрет. Если бы… Если б Рейст подружился с кем-то надежным… Да и можно ли было назвать эти странные отношения — дружбой? Карамон не мог понять, кем были эти двое друг для друга, и спросить не решился бы никогда. Но все странное он не любил, и потому лишь угрюмо хмурился. «И никогда не встретятся в этой жизни», — упорно вспоминалось ему. Карамон не представлял, как он будет жить, если Рейст погибнет. Как жить, зная, что отпустил, не спас, не уберег? Даже на то жуткое испытание ему позволено было пойти вместе с братом… Есть ли смысл говорить с Даламаром? Карамон несколько раз порывался это сделать, но не находил слов. Он прекрасно понимал, что навязать решение Рейстлину Даламар не смог бы никогда. Рейст… уж если что решал, то только сам, ни с кем не считаясь. Значит, Рейст и правда хочет отправиться в Палантас без близнеца. Они ведь годами были неразлучны. А теперь… Даже их маленький ритуал с чаем потерял силу, Рейстлин чаще всего заваривал травы сам. Остальные воспринимали это как должное, и только Карамон понимал, что за этим стояло: Рейст все больше отдалялся от него. «Я просто люблю тебя. И волнуюсь за тебя», — думал он. Внутри расцветала обида: почему, как случилось, что тот, кто и пары месяцев не пробыл рядом с ними, оказался близнецу ближе, чем он, чем они все? — Я не понимаю, Рейст. И мне тревожно. Но я доверяю твоему решению, — с горечью проговорил он, поднимаясь и заключая брата в объятия. К его изумлению, Рейстлин, хоть и не ответил, но и выворачиваться не стал. Карамон в какой-то момент сам опустил руки и вернулся на свою лавку, и дальше они просто оставались в тишине, думая каждый о своем. Прощание вышло скомканным. Уильям крепко обнял воинов и Тику, главная повариха сунула девушке покрытую льняным полотенцем корзинку: «На дорожку», толпившийся вокруг люд галдел, свистел и зазывал: «Приезжайте еще». Рейстлин ловил себя на мысли, что ему отчасти жаль покидать Балифор. Однако увидев, как Даламар кого-то выискивает взглядом в толпе, нахмурился и решил, что рад уже уехать из этого жалкого городишки. — Так хочется послать последнее «прости»? — фыркнул он. — С Марикой хотел попрощаться, — игнорируя подколку, ответил темный. — Правда, на представлениях наших она не бывала, так что вряд ли ассоциирует заезжих артистов и артефактора, что делал ларь ее брату. Он радовался отъезду и знал, что скучать не будет, но в сердце чувствовал приязнь к первому из человеческих поселений, где не был совсем уж чужаком. Странно было понимать, что и темному эльфу найдется место в этом пестром мире — если хорошенько поискать. Карамон тронул вожжи, и фургончик покатил к воротам, верховые двигались следом, с трудом сдерживая застоявшихся лошадей. Люди махали руками и улюлюкали им вслед, и голоса, кричавшие добрые пожелания, далеко разносились в свежести морозного утра. Дорога оказалась небогата событиями. Путники неспешно перемещались от поселения к поселению, где старались найти ночлег: для палаточных ночевок погода была слишком уж холодной. Все чаще мело, дороги то развозило, то заносило, но упорный фургончик, запряженный парой крепких низкорослых лошадок, неуклонно полз в сторону Устричного. Толстощекие йомены с хитрыми масляными глазками мало походили на жертв войны. Они ухмылялись в бороды, но больше помалкивали, кося взглядом на магов. Впрочем, Рейстлин с Даламаром быстро приметили, что в их отсутствие у местных языки развязываются намного быстрее, поэтому под любым предлогом старались забиться в дальний угол да читать свою книгу. Разговор тут же оживал, и добродушные в сущности крестьяне охотно делились сведениями, какое сельцо побогаче, где сожгли всю округу, а где и вовсе место гиблое нынче. В Карамоне с Тикой видели своих, одобрительно покряхтывали на ладную пару. Тем более богатырь походил больше на фермера, чем на бойца, и никогда не отказывался помочь, да и Тика легко находила ключ к сердцу любой хозяйки, тут же пускаясь в обмен рецептами и мелкими женскими хитростями. Таниса же воспринимали именно как воина и вожака, его уважали, и сведениями охотнее всего делились именно с ним. Медлительность его воспринималась как основательность, крепкая фигура и таинственно мерцавший старинный меч внушали почтение. И это немудрящее признание находило искренний отклик в сердце полуэльфа, помогая вернуть пошатнувшуюся в очередной раз веру в себя. Он снова чувствовал себя на своем месте, старательно отметая мысль о том, не развеется ли это чувство прахом, как только они доберутся до Устричного. В представлениях, которые они продолжали давать на каждой стоянке, Даламар больше не участвовал, но, глядя на утомленного и будто выцветшего эльфа, никто этому не удивлялся. Темный учился управляться с оком, и, как бы не старался быть аккуратнее, каждое обращение к артефакту истощало его. «Змееныш», как ласково называл его дух Гадюки, должен был еще несколько раз перелинять, прежде чем сможет использовать око в полную силу, — что бы ни значили эти слова духа, к предупреждению артефакта эльф относился очень и очень серьезно. Око выпивало его силы, это было очевидно всем, однако один лишь Рейстлин по-настоящему понимал, насколько темный измучен. И только он знал, что еженощно эльфа терзают кошмары. Но как заговорить об этом? Рейстлин хотел расспросить, как Даламар подчинил око, что преследует его в видениях, чем это грозит им обоим, — но не мог понять, как подступиться и опасался, что в ответ темный лишь сильнее замкнется в себе. Даламар начал разговор сам, и совсем не с того, чего ожидал Рейстлин. — Я бы с радостью похоронил эту историю в прошлом, но опасаюсь, что она непосредственно касается нашего с тобой будущего… Помнишь, я упоминал о том, что процедура суда в Сильванести задействует магию эльфийских провидцев? Я говорил тогда только об одной ветке будущего, о гибели мира от рук Такхизис. Но видения включали несколько различных дорог, и все они сходились лишь в одном: я видел фигуру в мантии с глубоко опущенным капюшоном, слышал насмешливое «ученик» и приглашение войти. Я поднимался по черной винтовой лестнице без перил в какой-то башне, и вряд ли это мог быть Вайрет. Воспоминания смутные, точно сон, но ощущение силы, огромной, немыслимой, пригибающей к земле, до сих пор со мной. Я не видел черт лица, но голос и это ощущение силы… Я боюсь, что это был Фистандантилус в твоем теле. Фургончик то и дело потряхивало на ухабах, и Даламар, сидевший на медвежьей шкуре, опираясь спиной на рейстлинову кровать, невольно ерзал и недовольно передергивался, когда затылок в очередной раз мягко ударялся о покрывало. — Почему ты решил мне рассказать? — Рейстлин, хмуря седые брови, вглядывался в едва различимое в полумраке запрокинутое лицо, с трудом удерживаясь от того, чтобы запустить руку в разметавшиеся по покрывалу черные пряди. Оглушающая новизна ощущений слегка поистерлась, и он сумел вернуть самоконтроль, но тем больше был соблазн… Как некогда в детстве тянулись руки то и дело потрогать шатающийся молочный зуб, сейчас невозможно было не разглядывать каждый зарождающийся в душе порыв, каждое переживание. Все это было так ново, так непривычно: сладкое тянущее чувство, желание смотреть, прикасаться, ощущать рядом живое тепло. Рейстлин с любопытством ловил отголоски смутных своих переживаний, и с недоумением понимал, что они волнуют его гораздо больше, чем мрачные пророчества, судя по всему, не дававшие спать Даламару. — Не хочу, чтобы это будущее стало правдой. В кошмарах меня преследует видение: ты пытаешься подчинить око, но после — я смотрю в твои глаза, и вижу, что это уже не ты. Не могу отделаться от мысли, что это не просто сны. Как ты говорил? «Наиболее вероятное развитие событий»? Видимо, око и правда опасно для духа, и он собирает силы для решающего удара, — тихо говорил темный, то и дело кидая на Рейстлина короткие взгляды из-под ресниц. Золотые глаза смотрели в ответ устало и раздраженно. Припомнились разговоры в Кериносте, и подозрения тех дней вновь подняли голову. Да, Даламар выглядел встревоженным и пытался предупредить, но где гарантия, что это не игра, и что в решающий момент он, оказавшись рядом, не переметнется к тому, о чьем могуществе только что говорил, затаив дыхание. — Ты не раз говорил, что допустить возрождения Фистандантилуса нельзя, но в пророчестве видел себя его учеником. Почему же ты пошел учиться к тому, кого, по твоим словам, ненавидишь? — Кто знает. Быть может, потому что никак иначе не мог отомстить или остановить. Быть может, потому что меня к нему подослали, и мне нечего было терять. Я не хочу узнать ответ, Рейстлин! — А вот мне бы очень хотелось. Можно бы в данном случае подумать о другом заинтересованном лице, меня, знаешь ли, это тоже касается! — алый усмехнулся. Лицо Даламара было исполнено горечи, похоже, эти видения и в самом деле были для него мучительны. Рейстлина мало волновали смутные предчувствия, посылаемые неизвестно кем. А вот то, что Даламар искренне предпочитал его общество возможности учиться у величайшего из великих, значило очень много. — О других вообще никто не думает. Все заняты исключительно собой. Альтруисты — те, у кого нет ни себя, ни своей жизни, вот они и пытаются насытить хоть чем-то воющую внутри бездну. Те, кто думают о других, бегут от пустоты внутри себя, — скривился Даламар, поняв, что Рейстлин его не слышит. — Или правят миром, — принял смену темы разговора алый. Даламар слегка нахмурился, взглядом показывая, что ожидает пояснений. — Для того, кто думает о других и понимает их скрытые мотивы, не нужна ментальная магия, чтобы заставить людей делать то, что он хочет. Всего-то нужно надавить на нужную точку. Что ж, может, это и так. В конце концов, сам алый был лучшим примером сказанному. Однако темного сейчас волновало другое: все чаще Рейстлин намеренно пытался его задеть, то ли проверяя границы терпения, то ли намеренно провоцируя, словно доискиваясь до тех сторон его характера, которые пока не успели проявиться. А может, просто все они были на взводе в эти дни: чем дальше путники уходили от Балифора, тем более явным становился наметившийся разлад. Компания распалась. Карамон часто уходил за хворостом вместе с Тикой, Танис бродил с ними или в одиночестве, Рейстлин и Даламар были предоставлены сами себе. Внутренне они уже разошлись разными путями, и поддерживать видимость единства становилось все сложнее. Когда Даламар достаточно оправился, чтобы вновь ехать верхом, Танис завел привычку торчать рядом, то и дело засыпая эльфа вопросами. Что-то глодало его изнутри, эльфийская составляющая баламутила душу, и он упорно возвращался к разговору на корабле и словам Даламара о темных магах. — Тьма и зло не синонимы, Танис. Тьма и свет — объективно сущие силы, которые лежат в основе энергетической динамики мира. А добро и зло существуют только в твоей голове. Благо для тебя отнюдь не то же самое, что для драконида или минотавра. Все народы идут своим путем и объявить злом тех, кто тебе не нравится, проще всего. Однако это не имеет отношения к сущности света и тьмы. — Да, но разве не зло те, кто начинает войну? А начали ее темные расы — с подачи Такхизис, — с уверенностью ответил полуэльф, и Даламару всерьез стало любопытно: неужели Танис надеется переубедить его? — Войны идут не между добром и злом, и даже не между светом и тьмой. Войны идут между теми, кто хочет забрать власть, и теми, кто не хочет ее отдавать. Все остальное — только слова, — постарался он как можно более кратко пояснить свою позицию. — Власть над выжженной землей? — на щеках полуэльфа заходили желваки, он прекрасно помнил Утеху, Тарсис. Он хотел в этот же ряд записать и Сильванести, но споткнулся на мысли, что тут уж темные были причиной, но виновником был Лорак. — Кому стало лучше в Утехе или Тарсисе от «смены власти»? Или в тех селениях, что разорили драконьи армии и куда нам столь настойчиво не советовали идти. Но чьи это армии? В честь кого они сражаются? Нет, Даламар, если дело и во власти, как ты говоришь, способ ее достижения разнится, и темные не считаются с потерями. — Драконидам и гоблинам стало. Людям и эльфам — нет, но почему, собственно, они — раса, более достойная места под солнцем? Для гоблинов и драконидов мы — враги, которые готовы без раздумий уничтожить их всех до единого, с чего бы им нас щадить? Так скажи мне, Танис, кто же — зло: дракониды, которые делают то, что, не противоречит их убеждениям, или эльфы, для которых на словах жизнь священна, но которые при этом убивали и друг друга, и союзников — людей? Такхизис, никогда не скрывавшая, чего именно добивается, или же Эли, который обещал помощь и защиту своим детям и бросил народы Кринна на произвол судьбы? Чем светлые, провозгласившие во времена Истара целью уничтожение темных рас и загнавшие их в резервации, где невозможно жить и развиваться, отличаются от темных, которые жаждут уничтожить наших сородичей? Тем, что дракониды и гоблины тебе не нравятся? В этом я готов тебя поддержать, мне они тоже не симпатичны. Но с какой стати ты объявляешь нечто добром или злом, опираясь на личные пристрастия? — в глазах Даламара вновь плясало жестокое ледяное веселье, как тогда, на подходе к Кериносту. — Ты ведь не серьезно? — с раздражением спросил Танис. У него в голове не укладывалось, что можно было так поставить вопрос. «Люди и эльфы могли совершать ошибки, даже преступления, но ведь их моральные ориентиры, их идеалы — были благом! А какие идеалы у драконидов? Уничтожение целых поселений, сдавшихся, покорных, безоружных — как может Даламр ставить подобное рядом с войнами, которые некогда вел их народ?» Но поневоле закрадывались сомнения. Если люди разные, почему не могли быть непохожими и дракониды? А минотавры? Да, темная раса, но уважаемая и никогда не считавшаяся злом. Да и что все-таки такое — зло? «Почему все вокруг ведут себя так, будто точно знают ответы, и только он, Танис, бесконечно ищет и сомневается?» — думал полуэльф, чувствуя, что смятение в душе лишь растет. Плохая это была идея. Прежде он часто говорил с Рейстлином, и злые язвительные слова собеседника почему-то раз за разом помогали определиться и найти опору под ногами. Даламар был гораздо более вежлив, никогда не сбивался на сарказм, а легкий налет иронии в его словах так легко было не заметить… И тем не менее после бесед с ним Танис каждый раз чувствовал лишь, что запутался окончательно. И все равно возвращался, сам не понимая себя, в разговорах этих ища ответов совсем не на те вопросы, которые задавал. Да и говорил на самом деле вовсе не с Даламаром, хоть и понимал, что воображаемая его собеседница вообще не стала бы отвечать, только подняла бы его на смех. Даламар ничего не ответил. Он думал, что, глядя на Таниса, понимает, почему с таким облегчением и радостью светлые восприняли находку дисков Мишакаль. Не потому, что они и вправду собирались жить по ним сами. Они получили правила, по которым удобно было судить других. Ненавидеть всегда проще, чем понять. И это он пытался донести до Таниса, предсказуемо, не услышавшего. А ведь и в нем тьма была, тщательно подавляемая и от того голодная и алчная. Ждала своего часа, затаившись, словно хищник. Зря, очень зря полуэльф прятался от самого себя. Трудно было сказать, зачем он позволял втягивать себя в бессмысленные споры. Возможно, дело было в том, что Даламару нужно было сформулировать итоги раздумий — прежде всего для себя самого, а по натуре он был ориентирован на диалог: мысль его обретала отточенность и точность лишь в момент полемики. А кроме как с Танисом, вести дискуссии ему было не с кем: Рейстлин не чуждался философских вопросов вроде природы иллюзий, пространства и времени, однако дискуссии на этические темы вызывали у него лишь насмешку. Насколько Даламар успел понять, в случае с Рейстлином это могло означать две совершенно противоположные вещи: либо полнейшее равнодушие к моральным нормам как таковым, либо же, напротив, болезненное к ним внимание — при нежелании позволить это внимание заметить. И Даламар склонялся ко второму варианту, потому что, замечая, как тихо ступают рядом их с полуэльфом кони, Рейстлин всегда раздражался и хмурился, а если ему случалось застать их беседу, непременно отпускал парочку язвительных реплик, в которых доставалось обоим спорящим. Даламар однажды не выдержал и спросил, чем так неприятны Рейстлину эти дискуссии. — Ты зря тратишь время и силы. То, что ты пытаешься ему объяснить, Танису только помешает. И та легенда в Сильванести. Зачем? — Не знал, что ты слышал нас. Мне захотелось. Рейстлин лишь кинул требовательный взгляд, понуждая продолжать. — У всех свои развлечения. Кто-то танцует, поет, режет по дереву, — Даламар припомнил растерянный взгляд полуэльфа и хищно улыбнулся. — Мне нравится сталкивать других с тем, что не вмещается в их картину мира. Танис гораздо больше эльф, чем готов признать. Для него нет равновесия, только свет или тьма. Его душа рвется надвое, и не важно, что он выберет, пока выбирает, он будет гореть, выжигая себя изнутри. Есть особенная прелесть в том, чтобы подбросить пару поленьев в этот костер. Рейстлин невольно помрачнел. Страсть играть с чужим сознанием: ну да, чего еще он ждал от темного менталиста? Но как убедить себя, что кошка никогда не увлечется мышью, либо съест, либо оставит, наигравшись. Любое внимание эльфа, которое доставалось не ему, вызывало глухую ярость. Присвоить Даламара постепенно становилось столь же важно, как заполучить око и избавиться от духа Фистандантилуса, как бы ни старался Рейстлин думать, что он выше подобных желаний. — Вспомни Балифор. Это ровно тот же вид удовольствия. Тебе нравилось, что эти люди смотрят тебе в рот, они радовались, смеялись — но что ощущал при этом ты? Тебе ведь их радость безразлична. Власть — вот то, что дарило наслаждение. То же упоение власти над чужими душами ощущаю и я, когда ставлю вопросы, загоняю в логические тупики, словно запускаю мышку в лабиринт и смотрю, как она бежит, — Даламар коротко рассмеялся. — Мы оба с тобой — кукловоды, просто ты предпочитаешь видеть в чужих глазах восторг, а я — испуг. По легенде, там, где стоял Фистандантилус, желтела трава и покрывались изморозью камни. Досужие вымыслы, конечно, но отнюдь не на пустом месте они рождались. Если маг сознания не в состоянии удержать баланс, он очень быстро теряет связь с реальностью и утрачивает способность чувствовать. Когда эмоции умирают и остается лишь их отражение, маг незаметно для себя превращается либо в безумца, одержимого силой, либо в маньяка, которому только чужие страдания способны подарить хотя бы бледный отсвет чувств. Все истории темных менталистов, о которых знал Даламар, кончались безумием. Но значило ли это, что иного пути нет? Риск был огромен, но темный знал, что не откажется от своего дара, и с наслаждением пробовал силы и искал, где — грань. Даламар затих, глубоко погрузившись в раздумья. А перед мысленным взором Рейстлина вдруг возникла закутанная в черное фигура, и в первый момент все внутри сковало ледяным холодом: показалось, что перед ним Фистандантилус. Но словно во сне, в том кошмаре из Кериноста, капюшон упал, и он с изумлением увидел Даламара. Но не такого, каким знал его сейчас, того, кем он может стать однажды: мощь и холод. Словно зимняя ночь в горах: звезды и головокружение у края пропасти. По позвоночнику прокатилась дрожь, и черная злая страсть захлестнула его, точно волна. Видение подсовывало ключ, и золотые глаза торжествующие блеснули: «Тебя влечет сила. Что ж… Значит, я смогу дать тебе то, чего ты хочешь… Фистандантилус. Ты не раз повторял, что его нужно уничтожить, но сохранить его мощь и знания. Я найду способ. И когда они статут моими, тогда... Тогда моим станешь и ты. Сам придешь ко мне, потому что только я смогу показать тебе, как получить ту власть, которой ты так жаждешь. Власть над душами». Пусть оба они — кукловоды и одновременно марионетки друг у друга в руках, на подобный расклад Рейстлин был согласен. Никогда прежде он не чувствовал подобного вдохновения и азарта. Никогда еще не ощущал себя настолько живым. Пока маги жили предчувствиями и предвкушениями, остальные настолько погрязли в тревогах и сомнениях, что были бы рады стычке, нападению, любому происшествию, которое положило бы конец однообразному безделью и отвлекло от мрачных раздумий. Но дорога до самого конца оставалась на удивление однообразной и мирной. Наконец от встречных путников они услышали, что до Устричного не более двух дней пути. Пора было решать, как повести себя в городе. Фургон и лошадей удачно пристроили на ферме в предместье Устричного, где давали последнее представление. Там же решено было бросить и лишний скарб. Рейстлин кинул исполненный горечи взгляд на ставшую уже привычной обстановку, осторожно коснулся пальцами ворота сшитого Тикой костюма и, решительно развернувшись, вышел. Даламар шагнул следом, про себя не переставая изумляться стремительности перемен. Очередной период их жизни подходил к концу, и, хоть они в подробностях обсудили ближайшие планы, темный не мог избавиться от иррациональной тревоги. Зеркало, отданное Рейстлину Даламаром, показало им, что в Устричный соваться большой компанией слишком опасно. Грязный сумрачный городишко битком был набит гоблинами, драконидами и людьми из армии темных повелителей. По улицам сновали патрули, хватавшие любого, кто казался им подозрительным. Переглянувшись, маги отказались соваться туда наотрез: оба они были слишком приметны. Было решено, что на разведку отправятся Танис и Карамон. Через два дня они вернулись переодетыми в доспех темных воинов и поведали о своих приключениях, и о том, что договорились с капитаном и сняли комнату в таверне. Однако отплытие откладывалось на неопределенный срок: Устричный накрыла буря, подобных которой, по словам капитана Маквесты, и старожилы не могли припомнить. Спешить было некуда, поэтому Карамон настаивал, что они останутся до тех пор, пока маги не перенесутся в Палантас. Он про себя не верил, что можно просто исчезнуть в одном месте и появиться в другом, и очень беспокоился, что из-за самоуверенности Даламара маги так и застрянут в Устричном, а его не будет рядом, чтобы помочь брату. Однако Рейстлин с Даламаром отказались наотрез. Для совместного переноса на подобное расстояние темному необходимо было полное сосредоточение, и он опасался, что остальные будут отвлекать и раздражать своим желанием околачиваться поблизости. Рейстлин его поддержал, и, нехотя, остальные принялись собираться. Еще раз было обговорено, что Рейстлин и Даламар будут ожидать остальных в Палантасе, что будут время от времени проверять при помощи ока или зеркала, не прибыли ли они, и что по истечении месяца каждый полдень Светлого Глаза кто-то из магов будет их искать возле входа в библиотеку Астинуса. Наконец, воины и Тика двинулись в сторону Устричного. Они медленно брели по дороге сквозь сероватый мокрый снег, крупными хлопьями валивший с неба. Карамон поминутно оглядывался, и видно было, с какой неохотой он делает каждый шаг. Наконец, уходящие скрылись за поворотом. Сойдя с тропы, маги шагнули вглубь леса. Под ногами влажно чавкал снег, и Даламар со странной кривоватой улыбкой вслушивался в этот звук. Сердце гулко тревожно билось, душу переполняло предвкушение. Сладость неизведанного затопила тело томящим нетерпением, в обращенном на Рейстлина взгляде плясали искры. Оба молчали. Даламар достал око, и маги завороженно следили, как оно увеличивается в размерах и как разгорается в глубине бледное зеленоватое свечение. Шагнув ближе, Даламар свободной рукой приобнял Рейстлина за плечи, и на несколько мгновений замер, собираясь с силами и пытаясь унять отчаянно частившее сердце. Короткая фраза на языке аркана, яркая вспышка, глухой хлопок — и лишь чуть колышутся ветви рябины там, где только что стояли двое магов, да тихие хлопья, кружа, заметают их следы.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ