Щупальца лучшей жизни

У Брока никогда не было проблем с тем, чтобы найти девочку (хотя чаще все же мальчика) на ночь. Потому что годам к двадцати понял, что является, как говорили в этом мире, «недом». Некомплектным. Не созданным для того, чтобы быть в паре. И — барабанная дробь! — его это полностью устраивало. Вокруг него сотни мальчиков и девочек проливали тонны слез, если по каким-либо причинам к двадцати годам у них на теле не появлялась вожделенная (в случае Брока — злополучная) метка пары. Брок до тех же двадцати каждое утро с замиранием сердца осматривал себя в огромном зеркале, но сердце замирало у него совсем по другой причине — он не хотел быть парным. Одна-единственная мысль, что его намертво привяжет к кому-то левому, к тому, который, может, ему совсем и не понравится, к тому — о боже, — которого выбрал не он, а какой-то рок, слепой и беспощадный, наводила на него ужас. Он злился и, осмотрев себя в очередной раз, с облегчением выдыхал. На двадцатилетие, так ничего и не обнаружив, Брок напился на радостях, да так, что чуть не помер к чертовой матери от облегчения: никто не повиснет на нем многотонным ненужным грузом. Он свободен. Был, конечно, небольшой шанс на то, что человек, предназначенный ему, пока не родился, но и тогда у Брока было минимум лет восемнадцать на то, чтобы погулять как следует — трахать кого-либо, даже предназначенного тебе судьбой, до восемнадцати было запрещено. Никто, конечно, это правило особо не соблюдал: само появление метки уже как бы говорило: «Хэй, время пришло! Если тебе, например, шестнадцать, а твоей подружке — пятнадцать, то никто вас не осудит. Мамы, сами наверняка не тянувшие до свадьбы, лишь промокнут глаза платочками, умиляясь». Брок вырос в счастливой большой семье. Родители встретились юными и больше никогда не расставались. Вплоть до смерти отца. Брок не хотел думать о смерти. Не тогда, когда она, эта смерть, ходила рядом каждый день — работа такая, ничего не поделаешь. Порядок сам себя не наведет, боль сама себя не причинит. Тридцатилетие Брок отмечал на всю ширину своей итальянской души — с блэкджеком и шлюхами. Ребята из отряда, такие же как он «неды», уже выбрали себе компанию на вечер, девчонки щебетали, блестя глазами и волосами, сам Брок тоже положил взгляд на невысокого парня с призывно посверкивающей серьгой в ухе, и тут его левое предплечье обожгло: боль была такой интенсивности, будто кожу сняли живьем и щедро посыпали крупной серой солью. Сжав зубы, Брок стряхнул с колен удобно устроившегося мальчишку и рванул в сортир под двусмысленные шуточки ребят из отряда — у него не было желания огрызаться. Рука пылала огнем. Брок, уже опрокинувший в себя несколько шотов, не с первого раза, но врубил ледяную воду и, стянув пуловер, сунул предплечье под мощную струю. Кожа выглядела не лучше, чем ощущалась: покраснела от запястья до локтя, как от химического ожога, стала горячей, на ней появились выпуклости, постепенно, неспешно сформировавшие рисунок. Плечо и спину он не видел, но, судя по ощущениям, там тоже было не все ладно. У Брока похолодело внутри. Он тупо стоял и, почти не моргая, смотрел на то, как краснота, постепенно сменяясь чернотой, намертво привязывает его к кому-то. К какому-то левому мужику (или еще хуже — бабе). От бешенства перехватило горло. Брок закрыл кран и с остервенением растер свежую метку, зашипев сквозь зубы — болело зверски. — Че за фигня? Увлекшись собственными внезапно нарисовавшимися проблемами, Брок и не заметил, как подошел Джек. — А на что похоже?! — огрызнулся Брок, наблюдая за тем, как его предплечье оплетает чернильно-черное щупальце, будто осьминога, мерзко выставляя жадные присоски. — Это просто не может принадлежать бабе, — глубокомысленно заключил Джек, вторя мыслям самого Брока. — Если она не Хилл или не Романова, конечно, — подумав, добавил он. — Иди… к остальным, — сквозь зубы процедил Брок, которого не порадовала озвученная перспектива. Джек хлопнул его по плечу и вышел. Окончательно отбросив пуловер, Брок полюбовался чертовым щупальцем, тянущимся от запястья левой руки через предплечье на плечо, потом оттуда — через лопатки к правому плечу и там обрывающимся. Он дал себе ровно тридцать секунд на немое, отчаянное охуение, а потом оделся и вышел обратно к ребятам. Пусть неизвестный соул выкусит — жертвовать своей свободой Брок не собирался. Ни сейчас, ни потом, и лучше бы чертовому головоногому это сразу принять. Брок прожил свободным тридцать лет и ничего в этой жизни менять не собирался. *** Голова трещала нещадно — сказывались прицепившаяся вдруг бессонница, сутками чесавшаяся метка и накатывавшее будто из ниоткуда раздражение. В жизни Брока все разом пошло по тому месту, о котором не принято упоминать в приличном обществе, а потому когда к ним ворвался — другого слова и не подберешь — Сука Ситуэлл (именно так, с двух заглавных букв) и, тараща глаза, зашипел, что прямо сейчас, с нихрена будет смотр, причем (тут он многозначительно показал на потолок) на самом высшем уровне, Брок только скрипнул зубами. — Сам Господь Бог снизойдет полюбоваться нашими рожами, что ли? — проворчал он, неохотно поднимаясь и поправляя форму. Глаза Суки Ситуэлла почти сравнялись размером со стеклами его же очков. — Р-рамлоу! — попытался зарычать он. — Лучше бы это был Господь Бог, чем… — и он снова показал на потолок. Брок бы фыркнул, если голова раскалывалась бы хоть немного меньше. Сука был известен своей трусоватостью и привычкой трепетать перед любым прыщом на жопе родной Организации, а потому, сплюнув, Брок все-таки вышел на крытый полигон и гаркнул: — Пятиминутная готовность! Тащите сюда свои жопы, бойцы. Парни, до этого довольно лениво выполнявшие разминку, похватали сброшенные форменные куртки и ринулись к нему. — Чего? — ожидаемо нарушил субординацию Таузиг, в список сильных сторон которого входило ебанутое бесстрашие, но никак не способность быстро соображать и фильтровать сказанное. — Кто-то очень, очень высоколетающий, по мнению агента Ситуэлла, желает лицезреть лучшую ударно-штурмовую группу Организации. Так что… Стр-рой-ся! Парни мгновенно выровняли строй и вытянулись в струнку, а Брок, только-только успевший занять место командира, увидел, как открывается дверь. Вот так запросто, без фанфар, строя девственниц, устилающих его путь розовыми лепестками, на крытый полигон совершенно секретного крыла Организации, правящей половиной мира, вошел Капитан Гидра. Брок узнал его сразу, хотя ни разу в жизни до этого не видел. Живым. Ну, то есть вживую, но и живым тоже, ведь эта легенда с большой буквы «Л» легла в криостазис еще до появления Брока на свет. Злые языки поговаривали, что в идеальном организме одного из Основателей было что-то сильно неладно, и его отправили в сон до того момента, как придумают, как имеющийся баг исправить. И вот, похоже, этот день настал. За правым плечом Капитана Брок заметил Солдата (этого-то он видел, в том числе и в поле) и уже за их широкими спинами — прочую шушару. Пардон, элиту Организации. И хотя всем и каждому в этом зале было ясно, в чьих именно руках сосредоточена власть — вернее, была сосредоточена до пробуждения Капитана, — по спине Брока все равно пополз неприятный холодок. Солдат никогда не появлялся перед простыми смертными без веской причины. И это означало… Брок не успел навскидку оценить сорт и степень случившегося пиздеца, потому что Капитан, оказавшийся на полголовы выше и так высоченного Солдата, остановился прямо перед ним. — Старший лейтенант Рамлоу, сэр! — громко, как давно не делал, проорал Брок. Поговаривали, что Капитан был педантом, старомодным занудой, деспотом и родился еще в прошлом веке, в пору войн, разрозненности и экономической депрессии. Так что Брок справедливо решил, что приветствие по старинке будет к месту. И взял под козырек. Лицо Капитана было идеально: светлая кожа, голубые, будто изо льда выпиленные, глаза, крупные нос и рот. Природа словно пожалела на него красок, сделав почти монохромным, только темные брови и ресницы намекали, что Его Гидрейшество не изо льда. Хотя кто его, отмороженного, знает. Тридцать лет в крио, а? — Вольно, — негромко приказал Капитан, но Брока от его голоса перетряхнуло с ног до головы. Настолько властно это прозвучало — выполни или умри. Капитан скользнул по нему вроде безразличным взглядом, но самому Броку показалось, что его выпотрошили, прополоскали его кишки в ледяном тазу и снова кое-как затолкали внутрь, наспех скрепив брюхо металлическими скобами. Черный костюм-комбинезон расцвечивал только значок Гидры, кровавой каплей пылавший на левой стороне груди. Будь Брок чуть меньше занят состоянием своих промерзнувших насквозь внутренностей, он бы обязательно оценил и выпуклость этой самой груди, и узость талии в контрасте с выпуклой же жопой (в профиль та вообще была просто вызывающе рельефной), но Брок не мог. И головная боль, и злость на себя за странную реакцию, пусть и на самого Капитана, помешали ему оценить фактуру живой легенды. Капитан прошел вдоль строя, изредка останавливаясь напротив кого-нибудь из бойцов. Так же неспеша что-то сказал Солдату, обернулся у самых дверей и, еще раз взглянув на Брока, вышел. — Отбой, — выдохнул Брок секунд через тридцать после того, как дверь закрылась. — Охренеть, — высказал общую мысль Родригез. — Он как будто не настоящий. — Ты, бля, будто Солдата до этого не видел, — возразил Куаре и глубокомысленно повторил: — Бля. У Брока были смешанные чувства. Выдыхая, он поймал себя на том, что представлял Капитана совершенно другим. Современники описывали его так, будто он был каким-то инопланетянином, а не человеком из мяса и костей, хоть и усиленным сывороткой. Тот же Солдат, появлявшийся на людях чаще, чем раз в тридцать лет, производил впечатление скорее ожившей боевой машины, внушал крепко замешанное на опасениях, но все же уважение к его мощи. Капитан будто вымораживал на своем пути все живое. И Брок не был исключением. Когда первые впечатления улеглись, Брок поймал себя на том, что трет запястье — то, на котором из-под форменной куртки чуть выглядывало чертово щупальце. Это было странным — привычки на нервах тереть что-то или крутить в руках за Броком не водилось. Во всяком случае, до этого момента. Скинув куртку, Брок оглядел руку. Метка, будь она неладна, будто воспалилась, напоминая теперь свежую татуировку: чернильная чернота поверх припухшей покрасневшей кожи. Прикасаться к ней тоже было не особо приятно: кожа под меткой стала в несколько раз тоньше и чувствительнее. — Рамлоу! — Ситуэлл ворвался в каморку спустя мгновение после того, как Брок, морщась, натянул куртку на горевшие плечо и спину. — К Капитану, срочно. Этого только не хватало. Что этот отмороженный успел высмотреть за те полторы минуты, которые находился в одном с Броком помещении? — Давайте быстрее, — нервно поторопил Ситуэлл Брока, — Капитан не любит ждать. — То есть беспорядок в форме понравится ему больше? — ехидно спросил Брок, пристегивая шокеры к поясу и одергивая куртку. — Н-не думаю. Что ж, это было правдой. До «думать» Ситуэлл снисходил нечасто. Они шли и шли по коридорам такой запутанности и секретности, что Брок, при всей своей живучести, иногда крепко завязанной на умении ориентироваться и запоминать дорогу, вскоре понял, что внутренняя система наведения дала сбой. Сигнал GPS потерян, как говорится. — Здесь, — едва слышно выдохнул Ситуэлл и отступил на шаг от Брока так, будто тот был приговоренным к чему-то плохо совместимому с жизнью. «Дверь как дверь, — подумал Брок, храбрясь. — Ну, огнеупорная, наверное. И прямое попадание чего-нибудь противотанкового выдержит — как пить дать. Ну…» Додумать он не успел — монстродверь с гудением всосала в себя все многочисленные запоры и тихо, как-то даже зловеще приоткрылась. Броку на мгновение показалось, что Ситуэлл его перекрестит на прощание, но тот лишь почтительно-трусливо отступил на пару шагов. Брок, подавив желание еще раз одернуть форму, вошел внутрь. За дверью оказался огромный кабинет, находящийся, судя по всему, под землей — вместо окна, во всяком случае, на стене была голографическая панель, умело вравшая о хорошей погоде за пределами бункера Его Гидрейшества. — Агент Рамлоу по вашему… Капитан, стоявший у стола, едва заметно взмахнул рукой, останавливая Брока, и пришлось послушно заткнуться. — Раздевайтесь, — холодно приказал Капитан, и у Брока внутри снова все смерзлось в ледяной ком. Ему даже на неуловимо короткое мгновение показалось, что он ослышался. Захотелось не по уставу переспросить: «Чего, бля, делать?!» Но, судя по нетерпеливо поползшей вверх угольно-черной брови этого ледяного гада, Брок уловил, что нет. Он все верно понял и теряет время, испытывая и без того невеликое терпение Его Гадейшества. Брок молча расстегнул перевязь, снял ее вместе с шокерами и, почти не колеблясь, позволил им упасть на толстый ковер, заглушивший звук приземления. И расстегнул куртку. Мелькнула дурацкая мысль, что-то о прекрасной физической форме и о том, что типа не стыдно аж на высочайшем уровне раздеться. Вопрос зачем Брок отогнал мгновенно, не дав себе не то что ответить на него, а даже толком осознать. Куртка тоже упала справа от Брока. — Дальше, — приказал Капитан, и Брок красиво стянул и футболку. Взялся было за пряжку ремня, но тут Капитан одним плавным, почти незаметным движением оказался рядом и кончиками пальцев коснулся запястья Брока. Как раз там, где начиналось чертово щупальце. Брок ждал, что его обожжет холодом, как от соприкосновения с жидким азотом, но пальцы Капитана ощущались вдруг вполне по-человечески теплыми. Стоило им, этим длинным пальцам, обхватить запястье Брока, как метка будто завибрировала, перестала зудеть и налилась томной тягучей тяжестью, жаром, от которого хотелось выломиться в спине. «Погулял. Потрахался. Допрыгался», — на большее мыслительных процессов у Брока не хватило, потому что пальцы Капитана скользнули выше, проследили каждую голодно вывернутую присоску. Предплечье. Плечо. Лопатки. Ниже. Кажется, Брок разучился дышать, думать и стоять одновременно. Потому что все, на что он сейчас был способен — это пытаться не орать от каждого прикосновения. Капитан больше ничем не касался его, но от его пальцев по телу будто расходились огненные круги. Едва не ослепнув от интенсивности ощущений, Брок вдруг осознал, что возбужден до боли, так, как не был никогда до этого. До слепой немоты, до желания взорваться, как сверхновая. «Так не бывает. Этого просто не может быть». Брок не видел перед собой ничего, кроме кровавой капли значка на широченной груди, обтянутой темным сукном. Физически не мог поднять взгляд выше, на мраморно-белую шею и упрямый подбородок с едва заметной ямочкой. Казалось, опусти Капитан руку чуть ниже, к пояснице, и Брок выгнется, как шлюха у шеста, предлагая все сразу, навсегда и бесплатно человеку, которого видит второй раз в жизни. Имени которого не знает. С которым не сказал и двух слов, кроме тех, которые «по вашему приказанию». Капитан ничего не говорил. И дышал — размеренно, ровно, как механизм. И Брока будто холодной водой окатило, резко, в момент. Он поплыл, как подвыпившая отличница на выпускном. Стояк штаны рвет от одного чертового прикосновения этого живого истукана, а тому хоть бы… Пальцы сменила ладонь, и все мысли будто выдуло из головы горячим ветром. И он, этот ветер, пробрал до самого нутра, и не важно стало, насколько холоден мрамор статуи, застывшей рядом. Брок пылал, как в огне, впервые не понимая тех падких на красивое мальчиков и девочек, бесхозных «недов» из многочисленных клубов, все еще не нашедших того, с кем происходило — такое. Будто жизнь, всю ее яркость, вдруг выкрутили на максимум, накалили до предела и в этом жару, как в тигле, сплавили одного человека с другим. Момент, когда шеи коснулись губы, Брок ощутил всем существом. Будто через него пропустили разом огромное количество киловатт. И стало совершенно похрен все, кроме этих губ на шее: то, как все выглядит со стороны, что будет дальше и как вообще жить. Весь мир, еще час назад необъятный и важный, отодвинулся вдруг за границы небольшого круга, где был только Брок и тот, второй. Кто? Да какая, ко всем чертям, разница? Сейчас Брок не смог бы оторваться от этого второго, даже если бы ему сказали «отпусти или сдохнешь». Здесь и сейчас для Брока не было никакого «или». «Отпусти и сдохнешь» — вот как это ощущалось. Он не заметил, как они стекли вниз, как мир качнулся, заваливаясь вверх и вбок, оставляя только шелк ковра под лопатками, жесткость сукна и боль в сосках от прикосновения к нему, прохладу, охватившую бедра, горячие ладони на щиколотках освобожденных от ботинок ног, они же на бедрах. И как метка горела — больно, ярко, будто растекаясь по всему телу. И лицо. Того, второго. Его голубые, как небо, глаза. И красные губы. Их вкус и нежную изнанку рта. И то, каким горячим он был, тот, второй, вылепленный с Броком из одного куска сырой глины, из которой, как верила бабка Брока, когда-то создали всех людей. И Брок целовал его, того, второго, его горячие гладкие плечи, вел руками против роста коротких золотистых волосков на предплечьях, накрывал губами розовые соски и вел языком ниже. А потом они соединялись — беспорядочно, долго, много. И каждый раз Брок сгорал дотла и, отдышавшись, вспыхивал снова. В голове стоял горячий туман, и тело казалось продолжением того, другого, и метка, будто вплавленная в кожу, дергала за каждый нерв, заставляя снова и снова обхватывать ногами, выгибаться, как волна под лодкой, и, перекатившись, оказываться вдруг сверху, чувствуя, как жар поднимается снизу, от живота, и катится по телу, и удовольствие звенит, как натянутая струна, и обрывается мощным аккордом. Чтобы через минуту разгореться вновь. Голограмма, притворявшаяся окном, уже показывала глубокую ночь, когда Брок, глядя в потолок, смог поймать за хвост первую разборчивую мысль. Цензурными в голове оказались только предлоги, а потому Брок, решив, что терять ему особо нечего, перекатил голову по изрядно примятому шелку ковра и посмотрел… на человека, имени которого он по-прежнему не знал. Не называть же его Капитаном, в самом-то деле. Этот человек лежал, закинув одну руку за голову, и курил. — Вам пора, — даже не глядя в сторону Брока, произнес он. И Брок будто всем собой почувствовал то, что так и не было сказано: «Не болтай о произошедшем ради твоей же собственной безопасности». И еще что-то, не очень разборчивое, наверное, и сам этот не-вполне-человек не сформулировал до конца дальнейший список требований. Брок был из понятливых. Пока он одевался, ощущая расслабленную тяжесть во всем теле, Капитан поднялся — плавно, одними ногами, на глазах превращаясь в идеально отлаженный механизм. Когда он как был, голый, направился к столу, у Брока внутри все будто рухнуло в глубокую пропасть: через всю спину, оплетая ягодицы и правый бок, по Капитану тянулся огромный спрут. И стало ясно, чье жадное щупальце досталось Броку. Если сложить их с Капитаном лицом к лицу, будет выглядеть, будто чертово членистоногое скрутило их обоих. «Вот же…» — только и смог подумать Брок, и Капитан, будто услышав, поднял на него глаза, перестав перекладывать бумаги. Потом он вытащил что-то из верхнего ящика своего стола и пошел к Броку стелющимся шагом крупного хищника, привыкшего убивать. Брок не шелохнулся. Он и сам не был травоядным, к тому же если неведомая сила, складывающая где-то людей по парам, как носки после стирки, решила что вот это — идеально ему подходит, то кто Брок такой, чтобы спорить. Не после такого страстного завершения дня точно. — Пропуск, — приказал Капитан, будто был одет по-человечески. И Брок взял тонкий полупрозрачный пластик, почему-то стараясь не коснуться пальцев. Которые, если уж начистоту, где только ни побывали сегодня. При мысли о том, что именно Капитан вытворял этими пальцами, откуда-то снизу снова поднялась мучительно-горячая волна, и Брок порадовался своей природной смуглости — можно было надеяться, что он не покраснел. Надежды не оправдались, когда Капитан вдруг провел пальцами по губам Брока. Лицо его при этом не выражало ровным счетом ничего. Брок выдержал, хотя метка пылала бешено, и единственное, чего он сейчас по-настоящему хотел — выйти отсюда и там, на воле, подальше от этих ледяных глаз, все обдумать. — Я могу идти?— спросил Брок, отлично понимая, что нарывается. — Можете, — безэмоционально ответил Капитан и, чуть подумав, убрал руку. Козырнув, Брок по-уставному развернулся и вышел, в душе не понимая, как выберется из чертова лабиринта Минотавра. Впрочем, применять чутье разведчика ему не пришлось — стоило двери бункера с противным шипением закрыться за ним, как от стены отделился Зимний Солдат. Оглядев Брока с ног до головы, он дернул уголком рта, то ли пытаясь улыбнуться, то ли сдерживая оскал, и сделал знак следовать за ним. Что ж, глупо было надеяться, что его отпустят просто так. Задавать вопросы было бы странно, пытаться избежать чего-то не вполне пока понятного… Он достаточно повидал Зимнего Солдата в деле, чтобы не питать иллюзий по поводу того, что удастся скрыться от этой машины смерти, да еще и в незнакомых лабиринтах Гидры. Когда Зимний толкнул самую обычную человеческую дверь и галантно пропустил Брока вперед, оказалось, что они в медблоке. Тоже вполне человеческом. Никаких прозекторских столов и кресел с электродами из фильма о Франкенштейне. Когда из боковой двери появилась худая доктор восточной внешности без малейшего признака эмоций на лице и с осанкой королевы, Зимнего Солдата будто подменили: он заулыбался, движения его стали по-кошачьи небрежными, тягучими. Брок, пытаясь не подключить свое охуение к лицу, сделал вид, что его здесь нет, когда этот отмороженный, рвущий, если надо, врагов Организации голыми руками, промурлыкал: — Вы сегодня просто ослепительны, доктор Чо. Брок мысленно прикрыл глаза от такого старомодного подката, но только, конечно, мысленно. Охуевать вслух было опасно для жизни. А Брок очень хотел пожить еще, несмотря на то… ни на что несмотря, на самом-то деле. Доктор молча перевела взгляд темных, как подземелья родной Организации, глаз на Брока и просканировала его разом. — В смотровую, — только и скомандовала она. Не в лабораторию и ладно. Следующие сорок минут Брока крутили так и эдак, тыкали в самые неожиданные места какими-то щупами, сканировали и совали в какую-то то ли капсулу, то ли трубу, и там было очень шумно. Брок терпел. Хотя какой выбор у него был? С рождения каждый из них принадлежал Организации. Брок же теперь, судя по всему, принадлежал лично Капитану. — Мне нужен он сам, — наконец вспомнила, что она говорящая, доктор Чо. — Я попытаюсь, — отозвался Зимний, до этого ковырявшийся в своем телефоне, поднялся и, подмигнув невозмутимой докторше, нажал кнопку вызова. — Да. Нет. Окей. — И? — все-таки спросила эта Чо секунд через тридцать, в течение которых Зимний без улыбки разглядывал Брока. — Капитан прибудет через пять минут, — соблаговолил, наконец, ответить он. Чо, взглянув на часы, занялась своим оборудованием. Брок, как был голый, остался сидеть на низкой кушетке, облепленный всевозможными датчиками. Чертова метка то чесалась, то пылала, то жгла каленым железом, и он многое бы отдал сейчас за то, чтобы оказаться привязанным к кому угодно другому. Не жили красиво, нехрен, как говорится, начинать. Пять минут тянулись бесконечно, но наконец дверь распахнулась и на пороге появился Сам. Затянутый в черную форму, с ледяным взглядом и настолько официальный, что Брок впервые за все время осмотра почувствовал себя по-настоящему голым. В том самом, неуставном, смысле. Вскакивать и «прикладывать руку к пустой голове» показалось Броку глупостью, а потому он так и остался сидеть, облепленный проводами, как муха паутиной, из которой у нее чем дальше, тем меньше шансов выбраться. — У вас десять минут, — приказал Капитан, и Чо едва заметно поджала губы, сдерживая недовольство. — Раздевайтесь, — в свою очередь скомандовала она и в ответ на едва приподнятую бровь Капитана парировала: — Это мои десять минут, и я хочу получить толк от каждой из них. Капитан молча расстегнул магнитную застежку куртки, стянул тесный кевлар нижней кофты, и Брок всем телом, всем своим существом ощутил, что он, вот этот самый сверхчеловек — его отдельно живущая (по какой-то грубой ошибке природы) лучшая, самая важная часть. Приборы истошно заорали, но Брок будто не слышал этого: впился взглядом в лед чужих глаз и вцепился руками в край кушетки. Просто чтобы не содрать с Его Чертова Гидрейшества остальные тряпки — ей-богу, перед строгой докторшей вышло бы неудобно. Зимний что-то сказал, как показалось Броку — с насмешкой, но что именно и каков был ответ, если он был, Брок не уловил: кровь оглушительно шумела в ушах, и все силы уходили на то, чтобы не начать «складывать пазл» из себя, Капитана и их одного на двоих осьминога прямо здесь и сейчас. — …удивительно хорошо держится для человека, — наконец разобрал Брок, и Капитан дернул уголком рта. И стало вдруг ясно: это навсегда. Эта непонятная хрень между ними. Между Броком и человеком (или все же выведенным искусственно существом?), который, казалось, умеет сворачивать шеи одним взглядом. Никаких больше девочек и тем более мальчиков. Не потому, что Капитан совершенно точно не будет такого терпеть. У Брока тупо не встанет. Больше никогда. Ни на кого, кроме этого… существа. Горячая ладонь на загривке ощущалась, как прохладный бриз в жару. Метка пылала, будто ее только что выжгли железом, и Брок с облегчением уткнулся лбом в твердый живот подошедшего к нему Капитана. Брока просто размазало тонким слоем по мрамору его идеального тела, по этим плечам и прессу. Он сам будто стал вдруг меткой, темным узором, впаянным в кожу неведомой силой, цепляющим нервы, самую суть существа. Он не был отдельно. По сути, он никогда не должен был быть отдельно, как то щупальце, оплетшее его плечи. Оно просто сдохнет отсеченное от тела, верно? Монстр будет жить и семиногим. Прижжет рану каленым железом — и в путь. Болели суставы кистей рук, пальцы и запястья, предплечья просто окаменели, но Брок — все, что от него осталось — держался изо всех сил. За себя, за чертову кушетку, за остатки личности, тонущей в этом хаосе единения с чем-то гораздо более мощным, чем он сам. — …феномен. Попробуем… Голос был мужским, торопливо вкручивающимся в висок, и Брок попытался отстраниться, чтобы рассмотреть, кого еще там принесло, но не смог. — …держи, Бак, — а этот, низкий, напряженный, будто вибрировал внутри Брока потревоженной нижней струной бас-гитары. Хотелось дышать, жить, быть, слиться с этим кем-то, таким сильным и близким, проломить тонкую корку льда собственного упрямства между ними и рухнуть с головой в эту жаркую бездну. Но какая-то мысль, тихая, глупая, явно пустяковая, неважная, колотилась в висок изнутри, как муха в стекло, мешая слиться с тем, для кого Брок был создан. Для кого он просто был и точка. — …никогда такого… сыворотка… Голоса жужжали и жужжали, мысль стучала все тише, будто почти расшиблась о воображаемое стекло, и стало вдруг непонятно, для чего это все — боль в пальцах, окаменевшие плечи, если лоб так удобно прижат к кому-то облегчающе-прохладному, нужному. — …жит сердце! — Хорошо, — сказала бас-гитара где-то в груди у Брока, и стало вдруг тихо-тихо. И внутри, и снаружи. И Брок провалился в эту тишину, как в вату. И поплыл куда-то вверх и вбок, и только голова, как детский йо-йо на резинке, ухнула вниз и взлетела вверх, пока под щекой не оказалось что-то гладкое, почти горячее, что-то настолько прекрасное, что Брок, улыбкой прикоснувшись к этому чему-то, окончательно упал в облачную вату легкого, чудесного сна. *** Правому боку было тепло. Мир вокруг, теплый и яркий даже сквозь прикрытые веки, мирно покачивался в такт ударам сердца — тук, тук. Брок вздохнул счастливо, как в детстве, и хотел подмять получше подушку, чтобы провалиться обратно в золотистый приятный сон. Продлить это почти забытое ощущение того, что все будет ослепительно-хорошо, ведь впереди целая счастливая жизнь. Но подушка вдруг оказалась тверже, чем предположительно должна была, и Брок лениво приоткрыл один глаз. Сквозь темную экзотическую зелень пробивалась ослепительная синева. Слышался шорох прибоя, крики морских птиц. Жарко дышал большой мир вокруг, и Брок не мог вспомнить, как оказался в раю. Неужели умер и не заметил? Справа послышалось тихое фырканье, и Брок поднял голову, ставшую вдруг легкой-легкой. И буквально уперся взглядом в знакомое лицо. Совсем не то, которое ожидал. — Сюрприз, — улыбнулся Зимний и затянулся ароматным дымом тонкой сигареты, которую небрежно держал в металлических пальцах. Его вторая, живая, конечность нежно обнимала Брока за плечи. — Без паники, окей? Я не кусаюсь. Если, конечно… — угольно-черные, будто нарисованные брови с намеком поползли вверх, — сам не попросишь. «Нахуй», — вот что на это подумал Брок и попытался встать. — Эй, эй, полегче, да не качай ты так! Загасив сигарету, Зимний откровенно потешался, наблюдая за тем, как Брок пытается влезти из громадного, размером с двуспальную кровать, гамака. — Переговоры! — объявил Зимний, дернув почти выбравшегося Брока за щиколотку. — Мы все равно на острове, единственный джет в подземном ангаре, до большой земли двадцать пять морских миль вплавь. И я пошутил про укусы, эй, эй, боец! Брыкаться было глупо, он уже вляпался так, что даже не по яйца, а по грудь провалился непонятно во что. А потому, освободив-таки щиколотку, сел на край гамака и свесил ноги, доски большой деревянной веранды, на которой гамак, собственно, и был натянут, оказались приятно горячими, и это отчего-то способствовало обретению дзена. — Меня меньше колбасило, — сказал вдруг Зимний. — Но и Стив тогда был поменьше и послабее. Брок посмотрел на него, пытаясь понять, бредит он или это все происходит на самом деле. — Стив, — повторил за ним Брок. — Он не представился? — черные брови Зимнего полезли на лоб, собравшийся продольными складками, как у шарпея. — Что бы сказала мама Сара, если бы была жива! — воскликнул он, как араб на рынке, и ханжески возвел глаза к небу. — Как бы она тягала его за уши! Броку страстно захотелось одним махом проплыть эти двадцать пять морских миль. Или утонуть, пытаясь. Только бы не… — Не что? — невинно поинтересовался Зимний. — Я Джеймс Бьюккенен, для своих Баки, — решил вдруг представиться он и протянул лапищу. Брок нехотя ее пожал и тут же, конечно, оказался на Зимнем сверху. — На Баки, — снова поправил его тот, хотя Брок не произнес ни слова. Во всяком случае, вслух. — Ты со временем научишься думать тише, — обнадежил «Баки». — Стива я и то не всегда слышу. «Соул, — подумал Брок. — Его Долбаного Гидрейшества». — Стива, — подтвердил Зимний. То есть Баки. — Соображаешь, молодец. Брок затейливо мысленно выругался на итальянском, но Зимний, ухмыльнувшись, дал понять, что полиглот. И где его метка? Зимний посерьезнел. — На руке. Левой. Была, как ты понимаешь. Он сел, развернувшись спиной, и Брок разглядел самый кончик щупальца, запутавшийся в шрамах, окружавших металл плеча, как в водорослях. — Да, было, — ответил на незаданный вслух вопрос Зимний. — И в процессе, и еще долго после, пока Стив, уже будучи Капитаном, не нашел меня в криокапсуле на одной из дальних баз на Севере. От русской головы Гидры ничего не осталось. Ну, кроме меня. Хотя Стив бы сказал, что я «кто», а не «что», но по мне, это не стоящие внимания мелочи. Поколебавшись, Брок протянул руку и коснулся кончиками пальцев остатков метки. Зимний вздрогнул, будто не ожидал прикосновения, и взглянул на Брока поверх бронированного плеча. Ресницы у него оказались длинными-длинными, резко контрастирующими со светлыми, почти прозрачными глазами. Кто мог сделать оружие из такой красоты? Темная бровь поползла вверх, давая понять, что Брок опять думает вслух, но Зимний больше никак это не прокомментировал, снова закурив. — Голова этой хрени у Стива. Так что без него волшебства и падений в обморок не предвидится. Фыркнув, Брок убрал пальцы и, окончательно выбравшись из гамака, пошел к воде. Уплывать, как и топиться, он, пожалуй, передумал. *** Зимний оказался милейшим чуваком с неординарным чувством юмора, и если бы Брок не видел его в деле, то никогда не поверил бы, что тот способен оторвать кому-то голову. В самом что ни на есть прямом смысле слова. Когда, нанырявшись, Брок вернулся в бунгало, Зимний, насвистывая, жарил панкейки самых разных форм, ловко переворачивая их в воздухе. — Сделай фреш, Стив на подходе, будет минут через пятнадцать. И в духовку загляни, надо мясо соусом полить, думаю. Брок включился в работу, затолкав поглубже все мысли о встрече со «Стивом» и о том, как все будет теперь. После, так сказать, воссоединения всех щупалец. Кстати… — Да не предвидится больше никого, — хмыкнул Зимний, — все шесть хваталок, которые не на тебе и не на мне, остались на самом Стиве. Я пересчитывал, и не раз. Брок в красках представил себе эти «пересчитывания» и решил все-таки заняться фрешем, пока мысли окончательно не свернули не туда. — И не только языком, — прокомментировал Зимний. — Но мысль все равно интересная. И смелая. С учетом того, что еще два дня назад ты бледнел при одном взгляде на него. — Я не бледнел, — отозвался Брок. — О, все-таки говорящий, — рассмеялся Зимний. — А то уж я подумал, что ты, как Стив, и стонать мысленно будешь. Брок попытался вспомнить, слышал ли сам, как «Стив» стонет, и не смог, бросил это дело, заметив, что Зимний смотрит на него и вместе с тем — будто в него, в мысли, в воспоминания, и решил все же заняться готовкой. Хмыкнув, Зимний продолжил с панкейками, и как раз в тот момент, когда Брок, одетый только в короткие мокрые шорты, нагнулся, чтобы открыть духовку, за спиной что-то вспыхнуло, спину мгновенно обдало холодом, а потом все закончилось. Портал, разверзшийся куда-то в ледяной ад, закрылся, оставив на нагретых досках пола несколько горстей стремительно тающего снега и, собственно, Капитана. Вряд ли более теплого, чем лед, с которого он шагнул сюда, в тропики. — О, — Зимний тут же бросил свою сковородку и ринулся, похоже, греть этого мальчика Кая. — Даже с опережением графика. Брок просто стоял и смотрел, как Зимний отряхивает от снега своего соула, стягивает с него тяжелую куртку, подбитую мехом, разминает плечи, а Капитан смотрит на Брока своими замороженными глазами, будто не понимает, как тот тут оказался. Зимний говорил что-то за всех разом, а у Брока от взгляда этих ледяных глаз одновременно смерзались внутренности и распространялся по коже горячий, колкий жар от метки, будто ее срезали живьем, прижигая голое мясо углями из костра, на котором он безусловно будет гореть за свои мысли, которые эти двое, конечно, слышат. И пусть. Капитан поймал живую руку Зимнего, коротко поцеловал в ладонь, благодаря и одновременно прося остановить наведенную суету, и тот понял. Так же, впрочем, как Брок. И они, те двое, смотревшие на него, наверняка мысленно переговариваясь, поняли, что он понял. Как? Брок бы не сумел объяснить, даже если бы кому-то в голову пришло спросить у него, любовника главы Гидры, как он делает то, что делает. — У супруга, — вслух поправил его Капитан и, протянув руку, надавил на тонкий золотой ободок кольца, которое Брок отчего-то заметил только сейчас, чувствуя аккуратное прикосновение к нему теплых пальцев. Два кольца. У Капитана на безымянном пальце левой руки было их два — точно таких же тонких до незаметности ободка. Зимний, оттопырив палец, показал такое же, обхватившее броню его фаланги. Брок чувствовал себя так, будто с разбегу прыгнул в пропасть, не успев проверить, пристегнут ли страховочный трос. И вот оно, это самое первое мгновение невесомости, тянется и тянется, как в замедленной съемке, и мысли, значительно опережая его, проносятся в голове, как перед смертью — в основном, конечно, всякая ерунда. Все, кроме самого важного, вспоминается разом: что мать звала его малышом лет до восьми, чем страшно злила, и что теперь он многое бы отдал, чтобы она снова произнесла это прозвище, по-сицилийски мягко выговаривая гласные; что он провалялся в отключке собственную свадьбу и понятия не имеет, кто бросал букет, а кто — подвязку, какая глупость, по сути, конечно, этого ничего не было; что он теперь женат или замужем за человеком, имени которого не знает, не говоря уже обо всем остальном вроде милых привычек, значимых дат или списка возможных болезней. Хотя какие болезни у того, кто уже лет сто живее всех живых. И милые привычки наверняка туда же. — Аллергия на анчоусы, с которой и сыворотка не справилась, — ухмыльнулся Зимний. — Привычек много и не все они милые, например, он скряга и педант одновременно. — Бак, — низко, весомо обронил Капитан, и Зимний замолчал, продолжая смеяться одними глазами. — Я даже не помню, в чем клялся, — хрипло произнес Брок. — Клятвы — формальность. Ты не сможешь уйти, предать или жить после нас. Как и мы после тебя. То же касается горя, радости и прочих пустых обещаний, которые соулы все равно не могут нарушить. Ты — часть меня. И чем раньше… Зимний, видимо, более дипломатичный из них двоих, сжал Капитана поперек живота, не давая скатиться в ультиматум, но Брок и так все понял. Он больше не сам по себе. Восьмое щупальце. И чем быстрее до него это дойдет, тем лучше для него же. Капитан потянул его к себе. Несильно, едва касаясь, но Брок наконец почувствовал рывок того самого метафорического страховочного троса — резкий, неумолимый и спасающий жизнь. Не он шагнул в эту пропасть. Ну и пусть. Но он побарахтается, если уж его страхуют. Видит бог, он еще побарахтается. *** Глаза у Стива оказались голубыми, как небо, льдисто-прозрачными они были, скорее, у Баки. И стонали они все не только ментально, а вполне себе вслух, особенно когда Стив оказывался между Броком и Баки, ровно посередине, замерший, тяжело дышащий, со слипшимися от пота ресницами, низко стонущий на каждом таком выдохе, если Баки особенно удачно входил в него, одновременно толкая в Брока, и чертовы щупальца ползли и ползли по коже, тесно переплетая их между собой, перемешивая насмерть, так, что было уже непонятно, кто где. И кто чей. — Теперь у тебя больше, — фыркнул Баки, обводя щупальца, сложившиеся сердечком вокруг ягодиц Брока, — три. — Ты вчера все семь на себя оттащил, — лениво парировал Брок, перебирая мокрые волосы Стива. — Непонятно было, какого ты вообще цвета. Как гангста из Куинса. Баки хлопнул Брока по жопе. Металлической хваталкой, между прочим. Брок в долгу не остался и в ответ пнул его коленом в живот. Попытался. Потому что Стив подставил ладонь, и Баки показал Броку язык. — Сегодня возвращаемся, — вернул их обоих с небес на землю Стив. — И так две недели все на Ситуэлле, как бы чего не вышло. — Как выйдет, так и зайдет обратно, — отмахнулся Баки, но Брок всем обострившимся на партнеров чутьем понял: тот подобрался, как хищник перед броском. — Что с Деткой будем делать? — в который раз вернулся к неприятной для Брока теме он. — Представим? — Нет, — после долгой паузы решил Стив. — Мне на тебя покушений хватает. Переведем в особый отдел и… — Я вообще-то здесь, — напомнил Брок. — И перебирать бумажки в аналитическом… — Это не обсужд… — Брейк, — скомандовал Баки, понимая, что Стив и Брок снова заводятся. Брок, как немного пообтерся, растерял всю субординацию. Да и сложно ее соблюдать с теми, в кого то и дело суешь то язык, то пальцы, то член. — Детка понимает, что если его зацепит, то и нас через голову кувыркнет, Стив. Но мы не зайчика из аналитического притянули. Так зачем его рядить в шмотки, которые на нем по шву разойдутся? — Потому что я не могу так рисковать? Снова. — Снова, — без вопросительной интонации повторил за ним Баки, и Брок почувствовал за этим словом длинную болезненную историю. — Нужен компромисс. — Я — суперсолдат. Меня тоже делали не заговоры раскрывать, — явно сдерживаясь из последних сил, парировал Стив. — Я тоже хочу херачить щитом, а не в дипломатию играть. Но при одной мысли, что перестану контролировать систему и она начнет — меня… и тебя… Баки уже открыл рот, чтобы возразить, и тут до Брока с оглушающей четкостью дошло: или мы, или нас. Стоит свалить Капитана, и они все откажутся в застенках. В лучшем случае — подопытными. В худшем Брока, как слабое звено, посадят в одиночку, заботясь, чтобы не сдох ненароком, а Стива с Баки обнулят и заставят «херачить щитом», но только уже тех, кого прикажут. — Я согласен, — сказал вдруг Брок. Баки, смягчившись, потрепал его по волосам. — И к сожалению, и к счастью, в этом смысл всей свистопляски с метками, Детка. Ты принадлежишь себе ровно на треть. Не больше. Но и не меньше. Щупальце с жопы Брока поползло к колену, закинутому Стиву на живот, вернулось, так сказать, к первоисточнику (голова монстра никогда не покидала капитанскую спину) и двинулось к Баки. — Все-таки в обретении окончательной целостности есть свои минусы, — прокомментировал передислокацию конечности Баки. — Раньше оно не двигалось. Ты точно не имеешь к этому отношения? Лицо Стива приняло выражение плакатной невинности. Брок все никак не мог привыкнуть к тому, что живая легенда, которой его то ли пугали, то ли мотивировали всю жизнь, может вот так. Просто… дурачиться? Он еще помнил и их первую встречу, и, так сказать, первый раз. И это совсем, ну вот абсолютно не вязалось с тем, что происходило между ними эти две недели. Что он будет делать с этим со всем за пределами острова? За пределами спальни человека, владеющего половиной мира, и его любовника, с которым они всю жизнь вместе? Что, не будучи суперсолдатом, он может им дать, кроме беспокойства о новоявленной «Ахиллесовой пяте»? Баки вдруг поймал его за подбородок живой рукой, всмотрелся в глаза, провел по губам большим пальцем. — Многое, — ответил он. — Как и мы тебе. В истинной паре рано или поздно все уравновешивается. В тройке, хотя их исчезающе мало, тоже. Ты взрывной, темпераментный, горячий — нам со Стивом давно пора встряхнуться, хлебнуть, так сказать, хмеля новой крови, такой, знаешь, обезбашенности. — Говори за себя, — вставил Стив. — Мне твоей обезбашенности за глаза и за уши. Баки сделал лицо «ври да не завирайся» и потянулся поцеловать Брока. Темпераментность, значит. Ну окей. Ее, как и долбанутости, в Броке хватило бы на четверых. *** Родной полигон встретил его задорным матом Роллинза и порнографическими, то есть явно притворными, стонами Таузига. Брок зашел, поначалу никем не замеченный, и понял, что за две недели его отсутствия отряд сильно сдал в области дисциплины: пока Родригез пытался заломать Таузига в ринге, остальные, игнорируя окрики Роллинза, только делали вид, что разминаются, а на самом деле наслаждались представлением. — Я смотрю, вы без пиздюлей как без пряника, — негромко сказал Брок, и то ли умение замораживать голосом передавалось половым путем, то ли Таузиг стонал не так уж громко, но его услышали все до единого. Одновременно повернув головы, бойцы несколько мгновений смотрели на него, сначала будто не веря, а потом не зная, как реагировать. Роллинз очнулся первым. — Командир! — со смесью беспокойства и облегчения завопил он и кинулся к Броку, как к давно потерянной надежде на светлое будущее. Остальные, нарушая всю мыслимую и немыслимую субординацию, потянулись за ним, причитая, как египетские плакальщицы, и вскоре Брока хлопали по плечам и ощупывали, как вернувшегося из госпиталя после тяжелого ранения. Ну, или с того света. — Собирайте шмот, парни, — приказал Брок, когда первые восторги утихли. — У нас повышение. — При этих словах щупальце, до того мирно дремавшее, свернувшись в клубок между лопатками, вдруг ожило и выползло, обернувшись вокруг Броковой шеи. — Личная охрана Капитана. Если есть желающие отказаться — это ваш первый и последний шанс. «Очень личная охрана», — вот что читалось на каждом из десяти лиц, уставившихся на Брока, но отчего-то ни один из бойцов не отказался. — Нагрузка и зарплата выше раз в десять, — предупредил Брок, и щупальце, мазнув по щеке, покинуло наконец открытые части его тела, вернувшись под футболку. — Заметано, — ответил за всех Роллинз. — Ночные смены, надеюсь, оплачиваются отдельно. — Ночные смены, — с особой интонацией произнес Брок, — я беру на себя. Все заржали, как кони, и пошли паковать нехитрый скарб. Брок едва заметно выдохнул и впервые услышал отголоски чужих мыслей: Баки убеждал Стива, что занесение выговора в грудную клетку Ситуэлла — плохая идея. Брок был с ним в корне не согласен, но, по сути, это уже совсем другая история.