В плену цветка

***

             Серебристая луна висела высоко в небе, рассеивая кромешный мрак перед глазами. Девушка ступила на черепицу, мягко, почти нежно, бесшумно. Пепельные одежды сливались с ночным мраком, кончики пальцев нервно подрагивали, так, будто она делала это впервые. Шаги замедлились, силуэт слился с тенью, она подобралась к самому краю крыши. Казалось, само дыхание замерло, утопая в оглушительной тишине ночи. Осмотрелась, запоминая каждую мелочь, подтянулась выше, усаживаясь, на конёк крыши. Выдохнула, глубоко, но всё так же тихо. Пальцы невольно коснулись маски скрывающей лицо. Восток ещё не скоро озарится первыми лучами восходящего солнца, а значит, у неё было время.       Пронзительный взгляд проследил за патрулём, ожидая пока они скроются за стенами тюрьмы. Наконец тень отделилась от крыши, ловко спускаясь вниз. Замерла, прислушиваясь к чужим шагам, а вместе с ними порыв ветра донёс с собою цветущий аромат весны. Ниндзя вновь осмотрелась, наконец, шагая в пустоту темницы. Двигалась неуловимо, подобно ёкаю, превращаясь в тень, минуя охрану и не интересующих её заключённых, пока не подобралась ближе, туда, где держали особо опасных, тех, кого ждала казнь.       Здесь пахло сыростью, страхом, это было место, где обрывалась надежда, место, где преступник каялся в своих грехах, но даже так это уже было не важно, их деяния слишком жестоки. Где-то в этом коридоре наверняка найдётся пустая камера и для неё, а пока она была здесь, чтобы совершить новое преступление, освободить грешника, который стал таковым по её вине.       Он сидел на циновке, тяжело привалившись спиной на каменную стену. Всё такой же непоколебимый, но лишь внешне идеальный. В глупом камисимо падший самурай в парадных одеждах. Отчего-то она едва слышно усмехнулась.       Золотистые очи распахнулись, сурово врезаясь в плохоразличимый женский силуэт. Тело невольно задрожало, пальцы потянулись к одежде, в поисках отмычки. Руки мелко тряслись, пока она непозволительно громко ковыряла замок, ровно до тех пока он не щёлкнул. — На выход, — сказала девушка, отворив дверь тюрьмы. Ронин сидел в той же позиции, не желая выходить и продолжал молча смотреть на неё, — После осуждения язык потерял? Раньше ты был сговорчивее. — Мой сюзерен чуть не погиб от твоих рук — ведьма. Я дал тебе возможность подобраться к цели вашего клана и тысячу раз пожалел о том, что не сдал тебя. Меня осудили справедливо, поэтому, я останусь здесь, не смотря на свою казнь на восходе солнца.       Неприятный холод прошиб тело, она закусила губу, благо под дзукином этого не было видно. Вся выдержка вдруг куда-то испарилась, разум застелила горячая пелена паники, но глаза, они все ещё были так же бесстрастны. — Смотрю ты всё также верен своим моральным устоям. Но я принесла с собой ещё кое-что, — девушка достала бутылёк с прозрачным содержимым из-под пояса, под незаинтересованный взгляд ронина, ниндзя открыла склянку, — В этом флаконе находится опасный вид ядов и, если ты не пойдёшь со мной, я выпью его. Желаешь пойти на казнь? Тогда я пойду с тобой. Ждать долго я не намерена.       Очевидно, он не верил ей. Ничто не выдавало в нём волнения, только бесконечное смирение со своей участью. Она предала его, и он знал об этом намерении, так почему же сейчас ей так горько видеть безразличие в бледных чертах родного лица? Больно рушить надежды собственными руками, почти так же, как смотреть в золото его серьёзных, потухших глаз. Потому что причиной всего этого стала она — злобный ёкай, рушащий чужие жизни.       Девушка сняла дзукин. Холод стеклянной склянки коснулся губ, она невольно прикрыла глаза, как будто не хотела видеть его реакции, не хотела знать, что ему на самом деле уже всё равно. По щеке скатились одна единственная слеза, на языке расцвёл горький привкус саке. Пускай это был не яд, а лишь очередная уловка… Флакон выпал из рук, разбиваясь оглушительно громко, наверняка привлекая к ним лишнее внимание.       Изумрудные очи распахнулись, встречаясь с его острым, почти грозным взглядом. Мужская ладонь сжала её холодные пальцы, слегка дёргая на себя. — Идём.       Он остановился всего на секунду, провёл рукой по её второй ладони, что всё ещё сжимала дзукин, забрал, почти нежно, небрежно повязал на девичье лицо и потянул за собой в темноту. Так будто из них двоих, грязным грешником, застрявшим в этих застарелых стенах, была она. И ведь на самом деле, за душой девушка таила гораздо больше тьмы, которая уже давным-давно проросла глубоко в сердце. Из них двоих роль осуждённого всегда предназначалась ей.       Тревис — так его звали, был совсем другим. Самурай — непоколебимый воин света, сжимающий в руках острую катану. Они всегда стояли на страже между густой, почти непробиваемой тенью полной ёкаев и своим господином. Благородные, неприкосновенные герои, до первой незначительной, но вместе с тем непростительной ошибки. Тогда все заслуги превращались в прах, а самурай падал так низко, что ему воспрещалось существовать дальше, но всегда имелись исключения, такие же наглые и лживые, зовущиеся ронинами — войнами, что не побоялись извечного позора и жизни смешанной с несмываемой грязью.       Ниндзя не знала никого, кто был бы похож на него. В этом мужчине так некстати сочеталось слишком много положительных качеств. Сначала это веселило её, интриговало, она ждала его провала, но не заметила, как привязалась, а позже, в обыденной погоне за собственной безопасностью, сбросила в бездну.       Тревис двигался неосторожно, громко, опасно, шёл слишком решительно, для того, кто не знал расположения охраны. Девушка прислушалась, сердце в груди сжалось, она торопливо юркнула за угол, припечатывая ронина к стене собственным телом. Дыхание выровнялось, притихло, голова прижалась к чужой груди, шаги неумолимо приближались, она сжала его руки, прищурилась, вглядываясь в знакомую темноту коридора. Шум прекратился, кто-то остановился, она чувствовала взгляд чужих глаз, видела очертания силуэта в блёклом отблеске лунных лучей, ждала, готовая в любой момент напасть.       Мужчина постоял ещё немного, глубоко выдохнул и наконец побрёл дальше по коридору. Девушка осторожно выглянула и на этот раз пошла впереди, мягко минуя потерявшую бдительность охрану.       Они шли мучительно долго. Короткое путешествие показалось целой вечностью. Относительное спокойствие настигло их лишь там, где витал свежий аромат весны, он был едва уловим, но так невыносимо сладок.       Сакура широко раскинула тяжёлые ветви, усыпанные розовыми лепестками, в это время она цвела особенно сильно, а от того почти сказочно прекрасно. Они медленно прошли под дерево, останавливаясь у самой кроны. Ниндзя развернулась к ронину, скидывая дзукин с лица.       Сейчас, под серебристым светом луны и звёзд, она могла рассмотреть его получше. Камисимо грязно серого цвета смотрелось на нём особенно глупо, почти унизительно лишённое гербовых рисунков даймё, показательная честь для преступника.       Темные волосы растрепались, рассыпаясь по плечам и спине. Ему не позволили оставить традиционную прическу. Демонстрируя, что теперь, даже будучи осуждённым на казнь, статус самурая ему больше не принадлежит.       Тревис подошёл ближе, без слов сжал девичьи плечи, резко вдавливая девушку в шершавую крону дерева. Слабый порыв ночного ветра подхватил нежно-розовые лепестки, кружа их в неторопливом танце.       Зелёные глаза неотрывно следили за ним, изучая хищно, почти с вызовом, в глубине души прекрасно понимая, что игры кончились в тот момент, когда она подняла вакидзаси против его господина.       Чаша весов накренилась критически неравноценно, в этом доме она запустила тупиковую реакцию, поставив на кон себя напротив самурая. Для ниндзя выбор был очевиден — они не страдали привязанностями — но в этот раз она проиграла, заимела слабость, и, в конечном итоге, как всегда, выбрала себя. Но так ли это на самом деле? Полезла бы тогда в тюрьму, в перспективе зная развилки каждого из возможных исходов и почти во всех, она шла на эшафот.       Они оба заигрались, пока в конце этой увлекательной игры проигрыш не сломил каждого по отдельности.       Ронин тяжело дышал, девушка знала, что он зол, возможно, даже ненавидит её, но успех погрузил в какую-то глубокую эйфорию, похожую на наркотическое опьянение. Она наклонилась ближе, желая сыграть вновь, но на этот раз ставкой были их чувства. — Зачем ты вернулась, ведьма? — он отпустил плечо девушки, резко хватая рукоять вакидзаси за её спиной, — Мало того, что уже сделала со мной? Вернулась ради насмешек? Вы — ниндзя — после выполнения своей миссии никогда не возвращаетесь, и ладно бы это, но из-за тебя я почти потерял важного для меня человека, — Тревис приставил лезвие к тонкой шее, невольно вдавливая в кожу с каждым словом, рвущимся из груди, словно он исповедовался ей, — Ты грешна даже больше чем я. Если бы тебя поймали… — лезвие впилось в кожу. Зеленоглазая вздрогнула, от внезапной боли, нанесенной им. У них обоих есть раны на сердце, но её рана глубже. Тревис и вправду не такой как они — Лин-Лин убеждалась в этом с каждой их встречей. Даже будучи совсем недавно, по самурайским меркам, вышедшим на службу, он не дал себе опуститься в грязь, в коей его сослуживцы оказались и топили себя всё больше и больше с каждым годом. Единственной грязью, испортившей его чистую душу, была она. Девушка отчётливо понимала это, — Я не мог и не могу допустить этого…       Мужчина не мог даже представить, что будет защищать какую-то ниндзя. То чему его учили: «Ниндзя изворотливы, скрытны и обманчивы, им нельзя доверять, только плата вела их к цели, и они шли по головам ради её достижения», но он доверился, открыл душу, в тот момент прекрасно осознавая, что падает, но она зачем-то вернулась… Её реальные мотивы никогда не были ему известны.       Девушка коснулась холодной стали собственного оружия, улыбнулась, не смотря на смятение захватившее душу. По шее потекла горячая струйка крови, она отчетливо видела промелькнувший страх в глубине золота чужих глаз. Неприятная резь заставила поморщиться, но она продолжала язвить, доводя его. — И всё-таки самурай из тебя всегда был никудышный, — произнесла девушка, — Ты с самого начала знал о том кто я на самом деле. По вашим правилам: ты должен был сдать меня своему даймё, и тогда твои дружки вдоволь бы повеселились. Но ты предпочёл забрать всю добычу себе, а не делить её. Я же знала на что иду, почему не сдал? Или тебе нравилось то, насколько я сладка, поэтому приходил ко мне? — девушка коснулась пальцем напряженного плеча, ощущая, как острие отдаляется от плоти, — Я и сейчас такая же, — она остановилась на ключице, мягко двинулась к затылку, чуть ближе придвигая его лицо, так чтобы шепот достиг самого уха, — Только одно твоё слово и я вся твоя… Как в те ночи…       Он гулко выдохнул, вдавливая её в крону, так, что она почувствовала каждую прожилку шершавой коры сакуры. — С чего вдруг осмелела? — вторая рука крепче сжала плечо, — Я чувствую, как ты дрожишь, мой Жасмин, — это заставило её задрожать в тысячу раз сильнее. Во время их прошлых встреч, падший самурай всегда называл ниндзя так, — Даже сейчас — ты дрожишь, не потому что тебе холодно или ты боишься меня. Яд в том флаконе, наверняка лишь уловка? Но твои глаза, ты плакала? Отличная игра, я почти поверил. И то, как ты закрыла их, не могла смотреть на меня? А слова о том, что пойдёшь со мной на казнь, пустой звук? — сказал он стальным, как лезвие, прижатое к её горлу, голосом, пока вторая рука скользнула под ворот кимоно, в совершенно бесстыдных движениях девушка старалась не подавать вида, изо всех сил скрывая позор его влияния на её тело, — Но тем не менее, бросив меня, девушка из клана ниндзя вернулась, почему? В чём же сейчас твоя мотивация? Задание выполнено. Могла идти со спокойной душой. Но на твоей совести был я, не так ли? — Решила вернуть должок. Ведь ты помог мне сохранить жизнь ценой своей собственной, — сказала она, дыша ему в шею, — Раз знал правду, почему пошел со мной, Тревис? Почему не остался? У тебя же тоже была причина.       Лин-Лин тяжело выдохнула, резко наклоняя его лицо еще ближе, касаясь напряженных мужских губ своими. Ощущая, как его ладонь под кимоно сминает обнаженную кожу, в этой почти безумной ласке, а лезвие вакидзаси у горла, слегка трепещет, мягко царапая кожу и размазывая кровь. Боль смешалась со сладким возбуждением и неповторимым привкусом его уст. Как будто сейчас всё снова было по старому, они никогда не расставались, и черта предательства перестала разделять их тела и души. Не было ненависти, лжи, а привязанность не пряталась глубоко внутри, не была опасностью и позором. Желание не каралось эшафотом и не терзало глупое, но такое живое сердце.       Пальцы запутались в длинном шелке мужских волос, девушка перестала бояться, что у него хватит сил убить её. Она могла ему позволить всё что угодно, зная, что теперь, его голова не покатится по деревянному помосту, в конце концов, они оба всё ещё были зависимы.       Лин-Лин чувствовала, как он колеблется, берёт от этих прикосновений всё, так словно не сумеет продолжить, струсит, но разве можно бороться с искушением? Она бы не смогла — просто не хотела. Тревис был ядом — смертельным, лишившись дозы, она лишалась спасения. Он кипятком растекался по венам, и именно в эти моменты она чувствовала себя особенно живой.       Девушка прикусила нижнюю губу ронина, приоткрыла глаза и потянула на себя, срывая с его уст болезненный выдох. Отстранилась, прижимаясь к стволу дерева, тяжело дыша. Вакидзаси рухнул к ногам, отражая их силуэты.       Золотистая радужка почти скрылась в тёмном омуте зрачков, ветер подхватил распущенные пряди, вплетая в них редкие лепестки сакуры. Горячая ладонь застыла на груди ниндзя, он чувствовал колотящееся сердце девушки под своими пальцами, чувствовал её желание, читал в каждом вдохе, раскрасневшейся коже и хищном, мерцающем взгляде.       Он долго смотрел на неё, вкушал образ, такой прекрасно растерянный, самый любимый из тех, что она примеряла, самый искренний из тех, что он знал.       В зелени знакомых глаз застыла мольба. Они были нужны друг другу: сегодня и всегда. Но, в их случае, даже эта ночь была роскошью. Отвоеванная у обстоятельств, грязная и порочная, прежде доступная лишь в фантазиях.       Пальцы двинулись выше, обвели острые ключицы, поднялись к шее, обводя сухожилия у яремной впадины, размазывая засыхающую, а от того вязкую кровь по шее и собственным рукам, второй зарылся в идеальную прическу, рассыпая длинные пряди по плечам, наконец высвобождая неповторимый аромат жасмина, который источало её тело. Сладкий, дурманящий, почти так же сильно как она сама.       Большим пальцем прочертил линию челюсти, приподнимая лицо, коснулся носом шеи и вдохнул, глубоко, желая отравиться её запахом. Прикусил челюсть, а после мазнул языком, спускаясь ниже, к металлическому аромату, алых пятен, которыми наследил. Он желал наказать её, за то, что посмела явиться, вновь ставя на кон себя, за то, что напомнила ему о слабостях, за то, что позволила ранить.       Зубы прихватили рану, редкие капли крови, опали на ворот пепельного кимоно, коснулись его языка. Она задрожала в горячих мужских объятиях, сжала волосы, второй рукой забираясь под камисимо, туда, где на изнаночной стороне была вышита белоснежная хризантема. Обвела вышивку, напоминая себе о том, кто он и с какой вершины позволил себе упасть, дабы сохранить никчемную её.       Он целовал девушку с особым исступлением, на грани болезненного наслаждения, вкушал плоды своих ошибок, страхов, сходил с ума от диссонанса смешанных ароматов её тела и металла крови. Сладость кожи опьяняла, возбуждала так, как никогда прежде. Он потерялся в этих ощущениях. Ронин отстранился, ногой отодвигая вакидзаси.       Катагину упало с плеч, прямо к её ногам. Жалкий кусок материи едва годился, чтобы спасти их от холода и грязи. Но этой ночью подобные мелочи были так неважны. Бледные пальцы запутались в завязках её штанов, стягивая слои одежды один за другим, пока в лунном свете она не предстала перед ним совершенно нагой.       Руки коснулись обнаженной кожи, у самого пупка, заставляя ниндзя вздрогнуть, задрожать. Ронин криво ухмыльнулся, вставая перед ней на колени. Губы мягко коснулись колена, медленно подбираясь выше, кривой дорожкой из влажных поцелуев. Большой палец обвёл влажный клитор, от чего у неё едва не подкосились ноги. Золотистые очи неотрывно следили за её.       Тревис надавил, целуя всё выше, пока дыхание не замерло у самой промежности. — Помнится, ты говорила, что всё так же сладка? — Хрипло молвил он.       Язык сменил пальцы, обвел клитор, прошелся по складкам, срывая с искусанных губ глухой стон. Тонкие, дрожащие пальцы запутались в его длинных волосах, она надавила, почти неосознанно, растворилась в этих чувствах, бесстыдных, грешных и только с ним — таких правильных.       Девушка не врала, он пробовал её как в первый раз, и этот вкус был сладок так же как нигори, опьяняя сильнее саке. Он хотел бы испить её до дна, пока не останется ни капли. Он терялся в её вкусе, задыхался без этих глухих, издевательских стонов, не мог существовать без жестких прикосновений, путающихся в его волосах.       Девушка прижалась ближе, нетерпеливо заёрзав, вскрикнула, слишком громко, протяжно, а после упала на расстеленное камисимо, пока он растягивал остатки её удовольствия, упивался ею до самого края.       Навис над тяжело дышащей ведьмой, похожей на лисицу кицунэ в своем очаровании. — С того момента, как ты рассказала мне о своих намерениях, я всегда сравниваю тебя с кицунэ — такая же красивая, пришла карать меня за мою светлую душу, при этом увлекая за собой на темную сторону. Теперь я там с тобой, окончательно. Скажи, для этого сейчас вернулась?       Она ухмыльнулась, хитро издевательски, рукой надавливая на центр его груди, опрокидывая его на спину. Иссиня-черное полотно волос рассыпалось по обе стороны от девичьего лица, тяжелыми волнами опадая на мужское тело.       Пальцы левой руки пробежались по скуле, носу и челюсти, пока вторая освобождала тело от верхнего одеяния. Прохладные пальцы впились в обнаженную плоть, мягко проходясь по ребрам. — Верить или нет, решай сам. Признайся, мечтал согрешить со мной снова? — девушка оцарапала его плечи, выгнулась, глухо простонав, от того, насколько возбуждающе было его тело и этот жесткий взгляд.       Лин-Лин не ждала ответа, он не нужен. Она прижалась к его губам, мягко, почти робко, слишком обманчиво. Мужские руки прошлись по линии позвоночника, ощущая каждую костяшку, он прижался ближе, целуя ту с особой страстью, так чтобы врезалось в память и никогда не стёрлось из разума, так как раньше не решался.       Прежде их союз числился в категории невозможных. Самурай и ниндзя — две извечно враждующие стороны. Но теперь он стал падшим самураем — ронином, чем-то сродни ужасу. Теперь они идеально подходили друг другу, две низшие ипостаси греха.

Твари хуже ёкаев — идеальные партнёры.

      Девушка отстранилась, выпрямилась, села, игриво виляя бедрами, прекрасно чувствуя его возбуждение пульсирующей кожей. Тревис простонал, резко притягивая её к себе за новым поцелуем, жестким, почти гневным, но всё еще до безумия необходимым.       Он желал её так, как желать невозможно, до головокружения, почти смертельно.       Пухлые губы, соскользнули ниже, кончик языка прошёлся по пульсирующей вене, ощущая каждое биение его сердца. Быстрое, почти безумное в своём глубоком трансе бесконечного желания. Лин-Лин провела ниже, зацепилась зубами за выпирающие косточки ключиц, царапая их нежно, невесомо. Ногти как будто не специально царапнули затвердевший от холода сосок, наклонилась ближе, прижимаясь к горячей коже своей собственной. С губ упал едва слышный стон, теряясь в неровной дорожке поцелуев, оставленных на его коже.       Дыхание превратилось в бесконечную, раскалённую пустыню, ей было мало, невыносимо. Рука спустилась ниже, коснулась жёстких волос у кромки штанов, бедра сдвинулись ниже, срывая с его губ звук, красивый, желанный. Он значил слишком много, стал сигналом к действию. Он хотел её почти, так же как и она. Этой ночью ниндзя не могла отказать себе в удовольствии. Тонкая грань дозволенного рассыпалась, она полностью отдалась во власть порока и ей это нравилось.       Прикусила кожу у самых штанов, дрожащими пальцами путаясь в завязках, едва стянула до колен, резко, нетерпеливо. Глаза остановились на его возбуждении, очертили паутину, толстых, набухших вен, от чего-то почти безумно желая прикоснуться. Зеленые глаза поднялись выше, всматриваясь в черты мужского лица. Он едва держался, чтобы не взять её самому, не верил, но ждал.       Рука непроизвольно сжала твёрдый член, замечая как ронину сводит челюсть от удовольствия, но не удовлетворения.       Ниндзя наклоняется ближе, издевается, щекоча головку сбитым дыханием, выжидает, кажется слишком долго, прежде чем несмело коснуться кончиком языка, скользя от головки до основания, вырывая полноценный стон из крепкой груди падшего самурая.       Мужские пальцы погрузились в волосы, поглаживая кожу головы в одобрительном жесте. Она сама начала эту игру и теперь уйти просто не позволит гордость. Девушка вновь скользит вверх, горячо обводя реки выпуклых вен, кружит по головке, не забывая изредка заглядывать в туманное золото глаз. Хватка на загривке сильнее, всё это отзывается ноющей пульсацией внизу живота и липкой влагой между ног, так, что можно обезуметь.       Губы обжигают, когда обхватывают налитую кровью головку. Тревис неосознанно толкается вперёд, то ли помогая ей, то ли не имея воли терпеть эти медленные, издевательские прикосновения. Его член упирается ей в щеку, пока она давится, почти задыхается, но берёт всё глубже, выдирает из груди грубые вздохи, а по щекам стекают слёзы.       Руки дрожат, касаясь у самого основания, водят вверх-вниз, подстраиваясь под желанный им темп. Тревис едва сдерживается, тянет за волосы, изредка толкаясь, не выдерживает, резким движением отстраняя тяжело дышащую ниндзя. Сжимает челюсть едва ли не до хруста и целует, горячо, безумно. Лаская нёбо и язык, прикусывая девичьи губы.       Отстранился, рывком меняя положение. Поднялся, избавляясь от одежды, кожа покрылась мурашками от контраста температур. Привлек девушку к себе, пару раз мазнув хаотичными прикосновениями по телу, обвёл ореолы сосков, прикусил, срывая желанный стон. Пальцами спустился к бедрам, провёл по взмокшим складкам, снова и снова, почти игриво, заставляя её нервно ерзать, ластится ближе, касаться его тела, причинять боль, граничащую с удовольствием.       Золотистые очи застыли напротив туманной зелени её очей, она перестала различать реальность и порок, в котором они тонули, вновь желала ясно и горячо, так что он никогда не смог бы ей отказать.       Обнаженная спина впечаталась в кору сакуры, заставив ту уронить розоватый лепесток. Мужские руки нежно сжали ягодицы, устраивая ниндзя на своих бедрах. Он вошел в неё, глубоко, до самого края, вырывая из груди судорожный выдох. Голова закружилась от того, насколько она была идеальна для него.       Тревис прижался носом к её, слегка огладив кончик, мазнул уголок губ в невесомом поцелуе, прежде чем взять её полностью и под тусклым светом луны, этой ночью, наконец, провозгласить своей.       Девушка прикрыла глаза, погружаясь в пудровую темноту. Сливаясь с неожиданно приятной болью, от шершавой коры, царапающей спину и нарастающего с каждым движением удовольствием.       Собственный голос потерялся в оглушительной тишине ночи, ветер острым холодом ласкал тело, на контрасте с обжигающими прикосновениями её мужчины. Она любила его, в чем не сможет признаться вслух. Только не ему, только не сегодня. Пальцы ослабели, выпуская темные пряди, дыхание сбилось, она прижалась ближе, прикусывая мочку его уха.       Движения сбились, ускорились, Лин-Лин выгнулась, приоткрывая свои пронзительные глаза, вскрикнула, едва цепляясь за его плечи, Тревис вздрогнул вместе с ней, запечатляя усталый поцелуй где-то в пределах сладких уст своей личной предательницы.       Девушка уложила голову в изгиб его плеча, вдыхая приятный аромат чужого тела. Мужские пальцы мягко огладили обнажённую ногу, оставил поцелуй на костяшках позвоночника у шеи. — Прости, что ранил, — тихо произнёс он, —  Гнев затмил мой разум.       Лин-Лин едва слышно усмехнулась, он снова был собой: тем же милым самураем, с которым они познакомились так давно, что кажется, это было в другой жизни. — Ты ни капли не изменился, — пальцы вцепились в плечо ронина, — Я бы на твоём месте тоже не поверила, мы в расчёте.       Впереди ещё была долгая ночь, и она ему обязательно признается, что теперь их дороги сольются в одну, а она исключительная предательница, что покинула клан, ради собственных иллюзий.       Они ещё не раз растворятся в своём собственном таинстве, оставив этот секрет серебристой луне, звёздам и цветущему дереву сакуры.