Цвет твоего утра

      У них не было времени на разговоры: люби сейчас и получай от этого максимум, ибо новая лавина может поджидать тебя в самом неожиданном месте. Оставшиеся от той недели дни они провели, практически не вылезая из постели, что для обоих стало фатальной ошибкой, ведь теперь представить жизнь без ощущения друг друга в руках уже было просто невозможно.       Неопытность Жана играла им обоим на руку. Любое действие с его стороны сначала было скромным и неуверенным, что самым извращенным образом доставляло удивительное в своей необычности удовольствие. Леви сложно было удивить: он был намного старше и повидал на своем веку многое, хоть и не имел за плечами большого количества половых партнеров, но все же находиться во власти человека, боявшегося не то, что трогать, а лишний раз на него смотреть, было воистину потрясающе. А искренняя радость мальчишки от того, что настолько зрелый и суровый мужчина, расплывается от его ласк, только приправляла любую близость дополнительными эмоциями.       Все эти дни Аккерман совершенно не вспоминал о своих шрамах и увечьях. Он плавился в страсти, сыграть которую было бы не под силу даже самому опытному сердцееду, что уж говорить о юном все еще мальчишке. Леви не видел в его взгляде брезгливости, не чувствовал, что хоть какой-то кусочек его тела игнорируется партнером из-за нежелания трогать что-то противное, а то, как Жан смотрел на него, вообще не оставляло шансов на размышления о ерунде. Вот только осознание того, что этот взгляд родился вовсе не из-за допуска к телу, было по-настоящему болезненным. Ведь Кирштайн смотрел на него так все эти годы, и надо было быть полнейшим кретином, чтобы этого не заметить.       Полноценная близость была Аккерману все еще недоступна. Он никогда не обсуждал настолько интимные вещи с врачами, тем более не мог поделиться мыслями об этом с Еленой, но и без медиков понимал, что его организм к такой нагрузке еще не готов, к тому же ослабленный недавней простудой. Секс с живым человеком никогда не сравнится с развлечениями с небольшой игрушкой, особенно если этот человек примерно в два раза крупнее по всем параметрам, чем партнер. Желание сводило с ума, но здравый смысл все еще побеждал: если Леви сломается сейчас, то будущего у них может и не быть вовсе.       Идиотом он был еще и потому, что переживал из-за того, что Жан будет расстраиваться из-за этого. Пацан ни разу не сделал ничего, что действительно подвело бы их к грани, не перейти которую стало бы невозможно для обоих. Он был ласковым до слез, нежным, осторожным, очень внимательным и для любого своего движения спрашивал разрешения, хотя очевидно было, что оно не требуется. Он не удивлялся просьбам Аккермана, с интересом слушал указания и иногда очень мило смущался, но в процессе полностью иногда выключался из реальности и превращался в то, каким Леви в тайне себе его представлял, — ненасытное животное.       Опробованный в первую близость фроттаж стал неловким детским развлечением на фоне того, во что они окунулись дальше. Видеть в постели голого молодого парня, сложенного подобно греческому божеству, было сладко и невыносимо одновременно. Трогать его, нежить, не встречая препятствий, — невероятно приятно и возбуждающе. В утро их первого слияния Леви исполнилось тридцать восемь лет, вот только чувствовал он себя пубертатным подростком, готовым кончить только от того, как мальчишка закусывал губу и стонал от накрывающего его наслаждения.       Леви любил быть инициативным в постели, даже предпочитая более расслабленную позицию. Лежать и смотреть в потолок, окунаясь во власть над собой, было ему не по нраву, потому что ласка и внимание всегда должны быть обоюдными, а удовольствие — одинаковым. Ему хотелось делать для Жана все возможное, чтобы парень не чувствовал себя обделенным, что без непосредственного проникновения было совершенно возможно, но не так эффектно. Аккерман не стеснялся заигрывать с ним, подначивать и распалять, не боялся признаться, что что-то ему не нравилось, хотя по факту ему приятно было абсолютно все, ведь Кирштайн успел изучить его тело достаточно, чтобы знать обо всех слабых местах и избегать их излишнего напряжения.       Лежа Леви чувствовал себя увереннее, так что они лежали. Сидеть на мягком ему было удобнее, так что диван тоже был опробован на прочность. Выбрать удобное положение для того, чтобы доставить пацану удовольствие ртом, оказалось сложно, но Аккерман не мог больше терпеть: увидев идеальный член партнера, он на мгновение вообще забыл о всех других достоинствах Жана, и думать мог только о том, как вся эта красота окажется у него за щекой. А ответное желание мальчишки отблагодарить мужчину тем же способом и вовсе вывело опыт Леви на новый уровень: невинный Кирштайн сосал откровенно хреново, хоть и очень старательно, зато никто не делал это Аккерману, пока он на весу был прижат к стене, сидя на мощных плечах. Вот она — наглядная демонстрация преимущества малого роста и веса.       Игра с краской заменилась на игру с едой. Для сладких манипуляций Жан раздобыл несколько видов любимого Леви варенья, обязательно разноцветного, чтобы у подопечного было больше стимулов начать различать новые цвета. Лечение сексом, как ни странно, работало на ура, и уже к воскресенью Аккерману был доступен почти весь цветовой спектр. Огорчало его при этом только то, что цвет глаз мальчишки он все еще не идентифицировал. Дорвавшемуся до готового на все тела Кирштайну даже не пришлось объяснять, что засосы — это вульгарно и убого, потому что парень, хоть и был голоден до любовника, выедал его по кусочку очень трепетно и осторожно. На самого Леви почему-то эти правила не распространялись, и Жан щеголял голым по квартире, не упуская случая через зеркало рассмотреть цепь налившихся синячков над ягодицами. Красиво, что тут еще скажешь. Оттенки фиолетового и синего теперь стали доступны для Аккермана почти во всех вариациях.       А дальше их жизнь потекла в совершенно новом ритме, но почему-то это никого не удивило, кроме них самих. Габи саркастировала целыми днями, за что несколько раз огребла даже от спокойного Жана, но было очевидно, что девчонка новым раскладом была абсолютно довольна и, что самое смешное, не удивлена. Райнер ничего не сказал, увидев парочку «вместе», Энни необычно искренне порадовалась тому, что проблем теперь будет меньше, а Армин и вовсе явился в чайную с огромным тортом и верещал, как девчонка, почти час, так что прибывшим на этот праздник Конни и Норе пришлось затыкать его физически, засунув вилку с куском торта в рот. У Леви никогда не было такого правильного чувства в душе. Он смотрел на толпу молодежи, рассыпанную по залу чайной, и понимал, что вот именно сейчас все на своем месте. Он сам пригласил их отметить вместе Новый год. Сам приготовил для них чай. Сам вложил свою ладошку в теплую ладонь Жана под финальный отсчет. А на утро сам инициировал совместный поход на кладбище, чтобы попросить у покойного мужа прощения и побыть с ним недолго, окончательно отпуская все обиды, боль и недопонимания.       — Не думай, что я не любил тебя… — тихо прошептал он и смахнул единственную, но такую горькую слезу.       А после вновь оперся на подставленную руку и шагнул в новое будущее, сверкавшее для него всеми доступными цветами.

***

      Утро выдалось душным и влажным, но Леви игнорировал дискомфорт. Парижские улицы к этому часу уже наполнились пешеходами и транспортом, а гомон людских голосов и шуршание шин не раздражали, а задавали этому дню правильный тон. Мужчина шел вдоль оживленного проспекта, частично скрытый широкополой шляпой, и улыбался сам себе и поднимавшейся от асфальта испарине, держа путь в единственное место на этой планете на текущий момент, которое не хотел бы покидать никогда. Трость с красивым набалдашником из слоновой кости удобно лежала в ладони и стучала по тротуару, как острый каблучок. Люди учтиво обходили его, а он наслаждался тем, как ловко маневрирует в густой толпе, подобно юркой рыбке, несущейся вперед к своей цели через толщу океанской воды, населенной миллионами других тварей. Ажурная кованая дверь подъезда оказалась перед его взором слишком быстро, но прогулка на свежем воздухе может подождать до вечера: сейчас у мужчины были более важные и уже совершенно неотложные дела.       Дверь квартиры скрипнула несмазанными петлями, а затем гулко закрылась, что не могло остаться для второго обитателя жилища незамеченным. Жан выскочил в коридор с полотенцем в руках, вытирая только что вымытые после работы пальцы. Аккермана он застал в тот момент, когда мужчина вешал на антикварный крючок свою шляпу.       — Ты быстро, — пропел Кирштайн и выдвинулся навстречу любовнику, но был остановлен вытянутой вперед ладонью.       — Мне нужно в душ, на улице очень жарко…       — Меня это не смущает, — облизнулся Жан и сделал еще шаг вперед, но приподнятая бровь Леви все же окончательно его победила. — Ладно-ладно!       — Ты закончил работу?       — Угу.       — Тогда свари мне кофе, будь так любезен…       Кирштайн кивнул и скрылся из вида, а Леви поковылял в ванную комнату. Ему действительно необходим был душ.       Жан стоял у столешницы и смотрел в окно кухни, расположенное прямо над рабочей поверхностью. Парижское солнце мало чем отличалось от того, к которому он привык в родном городе, но все же грело как-то иначе. Именно здесь началась их с Леви по-настоящему семейная жизнь, полная любви и очарования друг другом, но все такая же непостоянная из-за все еще присутствовавших проблем и свинского характера подопечного, уже неспособного измениться. Они переехали сюда, чтобы Аккерман смог пройти более достойную реабилитацию и значительно улучшить качество жизни. Оставаться в мегаполисе мужчины не планировали, тем более, бросать на произвол судьбы любимую ими обоими чайную, хоть Габи и Фалько замечательно справлялись с обязанностями, а приглашенный для ведения административных вопросов Райнер и вовсе увлекся процессом так, что собирался остаться в деле и после возвращения Леви на свое законно место.       Молодая пара перебралась в квартиру над залом чайной, переделав кабинет в комнату отдыха. Свадьба Браун и Грайса планировалась будущей осенью, и к этому моменту Аккерман и Кирштайн уже должны были вернуться в город. О том, чтобы оказаться дома немного раньше из-за предстоящего торжества у Микасы, даже не шло речи, ведь господин больше никогда не допустит, чтобы его пацан нервничал. Обида на несносную девчонку клокотала в его груди даже сильнее, чем у самого Жана.       Парижские врачи сделали для Леви гораздо больше за эти семь месяцев, чем реабилитологи в родной клинике за несколько лет. Но дело было не в профессионализме, а желании самого Аккермана. Он ходил на занятия даже чаще, чем того требовала ситуация, и выкладывался на них по полной, чтобы как можно быстрее добиться максимально возможного для себя результата. В итоге он уже мог пользоваться ногой и ходил при помощи трости, а мышцы его спины стали крепкими настолько, что даже полностью здоровый Жан иногда любовнику завидовал.       Очнулся от размышлений парень тогда, когда ощутил между лопаток прижатый нос, а на бедрах — ласковые руки. Нерабочая рука Леви стала полностью рабочей, а пальцы слушались его практически бесперебойно, что не могло молодое тело не радовать. Кирштайн отодвинул бедра от столешницы и позволил ладошкам скользнуть за резинку спортивных брюк, а после издал звук, полюбившийся Аккерману больше всего.       — Сразу к делу?       — Заткнись…       — Сегодня ты грубый?       — Сегодня я твой.       — А вчера был чей-то? И кто же тобой владел, пока я искал для Мигеля ценности на блошином рынке, а, Леви?       — Ты не понял, пацан… Сегодня я твой… Если кто-то и должен мной владеть, то только ты…       Жан все еще не понял, но все же обернулся к партнеру и поймал его полный азарта взгляд, уже полностью пьяный от вожделения. На Леви был только халат из зеленого шелка, который мужчина даже не удосужился запахнуть. Возбуждение иглами прошлось по телу Кирштайна, заставив его вообще обо всем позабыть. Он двинулся вперед и подхватил любовника на руки, заставив обвить ногами талию, а потом без слов потащил его в спальню, где постель все еще хранила следы их жаркой утренней близости, отдаваясь во власть жадного поцелуя, которым Леви тут же его наградил. Прервалась голодная ласка только тогда, когда они оба оказались на прохладном шелке, среди десятка разноцветных декоративных подушечек.       — Чего ты хочешь? — хрипло спросил Жан, не сдерживая себя от вылизывания шеи и груди партнера.       — Тебя, — просто ответил Леви, зарываясь пальцами обеих рук в отросшие до неприличия карамельные пряди. — Трахни меня…       Кирштайн завис настолько, что неосознанно укусил покалеченную ключицу. Довольно ощутимо для Аккермана, если учесть, как он зашипел в ответ. Взгляды пересеклись, но в глазах Леви Жан не увидел сомнений или хотя бы намек на то, что озвученное стало какой-то нелепой шуткой. Мужчина смотрел на него открыто и томно, полный надежд и решимости, готовый ко всему и жаждущий реализации своей просьбы. Приказа, если учитывать тон, которым было это произнесено.       — Сейчас, пацан… Я хочу этого прямо сейчас…       — Но ты…       — Не девка на выданье и не хрустальная сосулька. В прикроватном столике резинки и смазка. Если ты сейчас же…       Жан не боялся, о, нет! За долгие месяцы изучения тела Аккермана он знал все о том, что нужно делать и как его подопечному нравится больше всего. Парень вообще считал, что секс с проникновениями им не нужен, ведь существовали десятки других способов доставить друг другу удовольствие. Леви нравились оральные ласки и даже простой римминг мог довести его до полноценного оргазма, учитывая общую чувствительность его тела. Жан умел работать пальцами по всем направлениям и сам неоднократно наслаждался подобными манипуляциями, ведь Аккерману необходимо было научить все еще зеленого мальчишку делать все правильно. Но ступор все равно заставил его откровенно разнервничаться.       — Ты уверен?       — Мне найти для этого кого-то другого?       Красный флаг промелькнул перед носом Кирштайна и мгновенно вывел его из себя. Леви был манипулятором и редкой сукой, если дело касалось ревности. Поняв, что огненный Жан ревнует его без повода буквально к любому фонарному столбу, мужчина научился мастерски пользоваться этим, чтобы добиваться желаемого. Он был возрастным калекой с уродливым шрамом на лице и мутным глазом, кому он нахер такой сдался, но эти аргументы на взбешенного парнишку не действовали никогда. Он считал, что его Леви нужен всем, а делиться по-настоящему своим Кирштайн совершенно ни с кем не собирался.       Потому он навалился на Аккермана сильнее, вдавливая его в матрац. Потому зарычал ему в лицо и оскалился, как увидевший добычу медведь. Потому засунул ему язык в рот и практически полностью перекрыл доступ кислорода в легкие. Довольный стон Леви лишь сильнее разогнал кровь по венам.       Жан обсасывал любимое тело по всей площади, наслаждаясь густыми стонами Аккермана и тремором, долбившим его тело. Леви гладил ладонями плечи, шею, голову, ловил губами любой кусочек кожи, оказывавшийся в непосредственной к ним близости. Шептал непристойности, подначивал, выстанывал поощрения и комплименты. А после не выдержал и резко поменял их местами, оказавшись верхом на твердом прессе.       Тело мальчишки под губами было влажным от пота, соленым, но таким вкусным. Аккерман смаковал каждый дюйм, прикусывал налитые мышцы, широко лизал каждую их выпуклость. Он спустился вниз по бедрам и разбросал рельефные ноги в стороны, улегшись между ними, а потом без церемоний вобрал в себя член, заставив любовника мелко задрожать от удовольствия. Ощущение широкой и массивной ладони на макушке, ритмично опускавшей голову вниз, заставляло желать продолжения все сильнее.       Пацан перед ним был абсолютно уязвим и беспомощен. Возбужден до основания и открыт. Голоден до внимания и настолько прекрасен, что не оставил Леви совершенно никакого выбора. Животная страсть подождет до следующего раза: Жан успеет еще разодрать его на части и полностью присвоить себе, у них в запасе еще много времени. Теперь, когда чувства скрывать больше нет надобности, Аккерман планирует жить вечно, и сделает для продления своего века абсолютно все.       Потому мужчина сам потянулся к ящику стола. Потому сел на пятки и мучительно соблазнительно сорвал с презерватива упаковку зубами, приспуская все еще сидевший на плечах халат вниз по рукам. Поэтому с феноменальной легкостью раскатал защиту по крепкому члену любовника и вылил сверху приличную порцию смазки. И, глядя на расширившиеся от экстаза зрачки Жана, медленно стал опускаться на него, зажмурив от смеси боли и удовольствия глаза.       Кирштайну тоже было больно. Он не ожидал, что любимый мужчина окажется настолько узким, тесным и горячим внутри. Не был готов к тому, настолько жар бархатистой слизистой окажется приятным. И что первое округлое движение бедер сорвет ему крышу — не был готов тоже. Леви двигался медленно, плавно, царапая кожу Жана на животе ноготками и издавая такие звуки, от которых даже у импотента свернуло бы резьбу.       Кирштайн смотрел порно с мужиками, в этом он Аккерману тогда не солгал. Вот только у пассивных партнеров на экране он никогда не наблюдал того, что присутствовало у Леви во всей красе — напряженного и текущего смазкой члена. Даже дискомфорт от проникновения настолько внушительного естества не уменьшил желания мужчины, что было удивительно и очень лестно. Размер члена Кирштайна не сравним был с игрушкой, которую они не забыли взять с собой и регулярно использовали по назначению, и должен был причинять партнеру боль, вот только удовольствие Аккерману было не скрыть — он смотрелся практически невменяемым, а на слова не реагировал вовсе.       Жан сел и усадил любовника глубже. Вынудил его остановиться и замереть, посмотреть в глаза напротив более осознанно и трезво. И охнуть от неожиданности.       Сердцебиение Леви было однозначно смертельным. Два удивительной красоты глаза смотрели на него с надеждой и глубиной, которую было ничем не измерить. Коричнево-золотая радужка, бликовавшая розовыми всполохами от попадавшего на нее солнца, искрилась тем, что Аккерман боялся признавать в себе и отказывался видеть в Жане. Тем, что должно было стать озвучено именно в этот момент. Поэтому он обнял парня за шею и уткнулся лбом в его лоб. Потому он прикрыл на секунду глаза, а после открыл их снова, чтобы убедиться, что золотисто-розовое сияние глаз никуда не исчезло. Потому вновь приподнял бедра и опустил их — медленно, тягуче, сладко — и прошептал прямо в приоткрытый от удовольствия рот:       — Я люблю тебя…       И утонул окончательно, когда бедра любовника двинулись ему навстречу, а его пальцы сомкнулись вокруг члена. Умер, когда им удалось синхронизироваться в движениях, а его внутренностям получить нужный сигнал. И воскрес вновь, когда услышал прерывистое, но до безобразия серьезное:       — А я люблю тебя… И буду любить вечно, мой господин…       Леви проснулся через несколько часов с болью в пояснице, но фантастической радостью в сердце. Он боялся открыть глаза и понять, что мальчишки рядом с ним нет, или что он снова стал абсолютно серым, как это было когда-то давно. В окно все еще попадал солнечный свет, а дыхание на плече было настолько теплым и родным, что встретить новые краски этого дня перестало быть страшным.       Мужчина открыл глаза и выдохнул, поняв, в какой оттенок теперь будет окрашено каждое его утро.