Дрочка Шрёдингера

Быть так далеко от тебя, это как будто металлический прут вставили между рёбер       Арсений пялится на сообщение и чувствует, что этот же самый прут в его груди отчётливо вырисовывается. И спешно печатает, отшучиваясь:       

Представляешь, какой прут длинный, раз ты чувствуешь его в Испании, а я в Питере?

      Потом они, конечно, шутят про члены. Ну те самые: международного сообщения и не облагаемые налогом. И те самые, которые им скрестить не суждено из-за расстояния. А когда шутка сходит на нет, и их чат смолкает, Антон вдруг снова пишет: Я буду в Питере Хочешь встретиться?       Арсений читает сообщения и блокирует экран. Пальцы у него дрожат.       Это не просто их разгоны. Не просто забавный концепт будущего, в котором им вдруг посчастливилось встретиться. Это их общий мир, который разрывают войны, социальные неравенства и кринжовые тик-токи. И в этом мире Шаст р е а л ь н о хочет с ним встретиться.       От этого осознания прут внутри Арсения прокручивается на несколько сантиметров. Он коротко выдыхает и всё-таки снимает блокировку с экрана. Антон всё ещё онлайн, но ничего не печатает. Ждёт его ответа. И поэтому Арсений от кровоточащей раны только отмахивается и печатает.       

Конечно, я хочу встретиться!

      «… встретиться, чтобы оно стало настоящим», — про себя заканчивает. Но разве может оно стать более правдивым, чем оно есть?       Более правдивым, чем их полуночные разговоры о любимых кофейнях Питера, о грязных набережных и закрытых станциях метро.       Более правдивым, чем шастовы взъерошенные волосы по видеосвязи. Среди кудрявых прядей выделяется покрашенная в розовый. Антон показывал её Арсу во всех ракурсах, когда только пришёл из парикмахерской.       Более правдивым, чем переслушивания шастовых голосовых. Только чтобы услышать его голос и представить, что тот рядом. Я боялся, что ты скажешь нет       Арсению хочется коснуться шастовых прядок и отвести их за ухо. Проскользить ладонью по щеке и чмокнуть кончик носа. Но вместо этого он оглаживает корпус телефона, отвечая:       

Я так сильно обниму тебя, что ты попросишь тебя отпустить

Не попрошу :)       А потом Антон вдаётся в детали поездки. Главным образом в те детали, которые красочно рассказывают, как сильно у него затечёт шея от полёта в Питер. Арсений гуглит способы легче перенести перелёт и среди самых работающих вариантов предлагает Антону дрочку. Тот соглашается только с условием, что дрочить он будет на арсовы фотографии. Арсений тогда по-дурацки краснеет от подъёба, закидывая Шаста факами.       На следующий день Антон кидает билеты, и на тех дата — ровно через месяц. Арсений отмечает даты в календаре; и их общение течёт, как и прежде. На первый взгляд.       Потому что через несколько дней Антон вдруг замолкает прямо посреди своего рассказа о «ебучей жаре» и останавливает взгляд на Арсении. Тот уже давно пялится на Шаста не скрываясь, и от столкновения их взглядов только вскидывает брови.       — Ты чего?       — А тебе точно окей моя розовая прядка?       Арсений моргает часто-часто:       — Конечно, окей. Классная прядка.       — Ладно, — говорит Антон, покусывая губу.       — Ладно, — улыбается Арсений. — Так что там твоя жара?       И тогда Шаст, как ни в чём не бывало, продолжает жаловаться на неработающие фонтаны и необходимость жить под кондиционером.       Но после вопроса о прядке Арсений уже сам не может избавиться от мыслей о своих волосах. Антон спросил, потому что просто волнуется перед встречей? Или потому что намекает, что что-то не так с арсовыми волосами? А вдруг ему вообще нравятся только блондины? Или, что ещё более ужасно, блондинки?       Поэтому, промучившись несколько вечеров, он так у Антона и спрашивает. Прямо и без всяких увиливаний:       — Если выбирать между Эммой Уотсон и Скарлетт Йохансон, ты кого выберешь?       Антон замирает, покусывая губу. Пропускает волосы между пальцев и задумчиво тянет:       — Выбирать как соратника по выживанию на острове или как друга?       — Как партнёра, Шаст.       Антон тогда усмехается, а потом берёт в руки телефон. Его лицо качается из стороны в сторону, и Арсений понимает, что он что-то печатает.       — Ты что, гуглишь, как они выглядят?       — Да я вечно путаю, — отмахивается Антон.       — Путаешь кого?       — О, нашёл. Райана Рейнольдса.       До Арсения доходит мучительно медленно. Он смотрит в смешливые глаза Антона, но ответ там прочитать не может. При чём здесь какой-то чел, который, как Гослинг, но вроде не Гослинг?       — Как партнёра выбрал бы его, Арс, — довольно тянет Антон.       Наверное, у Арсения на лице такая смесь непонимания и шока, что Шаст тут же уточняет:       — Это же… окей?       Арсению хочется в экран заорать: «КАКОЙ ОКЕЙ? Я в тебя влюблён уже больше полугода. Это нихуя не окей, это охуеть-какое-окей».       Но вместо этого он спешно кивает, и цвет волос, с которых начался разговор, отходит куда-то на второй план.       — Конечно, это окей. В другом случае, я бы оскорбился, что твои слова про дрочку на мою фотку были шуткой.       — Придурок, — фыркает Антон и смеётся.       Арсению кажется, что кончики ушей у него краснеют. Но Арсению вообще много чего кажется через слабенькую камеру телефона. Ему хочется сразу же Шасту ответно признаться: «Я вообще-то тоже больше… по всяким Райанам».       Но признаётся он несколькими днями позже. Когда телефон лежит набоку на подушке, и он смотрит на шастову половину лица, а тот смотрит на его половину.       — Я представляю, что ты рядом.       Получается вроде не совсем о том, но Антон понимает и потирается щекой о подушку, а Арсению кажется — о его щёку.       — Надеюсь, ты не храпишь ночью.       — Могу научиться, если тебя это привлекает, — смеётся Арсений, кажется, первый раз открыто с Шастом флиртуя.       — И, пожалуйста, чтобы храп был художественный. Безо всяких подхрюкиваний.       — Не знал, что ты такой эстет, — прикрывает глаза Арсений.       — Это я от тебя заразился, — самодовольно тянет Антон.       — Ого, и каким путём? Это как-то связано с твоим ритуалом дрочки?       — Да не дрочил я на твои фотки! — фыркает Шаст в подушку. — У меня их нет даже.       — И как же ты тогда узнаешь меня при встрече?       Антон тогда улыбается, поднимая камеру над головой:       — Очень даже легко. Ты будешь вечно головой встряхивать и волосы поправлять. А ещё нос свой морщить, будто ты ёжик. И ходить будешь беспокойно из стороны в сторону.       У Арсения прут внутри прокручивается ещё раз, и ему кажется, на покрывале выступают капельки крови. Он, правда, так хорошо успел его узнать?       В ту ночь Арсений засыпает, убаюканный шастовым голосом. А на утро находит скрин экрана с подписью: «Я же говорю, как ёж морщишь нос». На фото время примерно через час от момента, как он заснул. Зачем бы Антону смотреть на него спящего? И, отметая какие-то дурацкие милые варианты, от которых сердце щемит, отвечает:       

А говорил, не дрочишь.

Дрочка Шрёдингера какая-то получается

      И получает в ответ десяток факов.       Следующие несколько недель их общение возвращается в привычный режим. Они перекидываются мемами, прогнозами погоды и новостями своих повседневно-текущих жизней. Пока за неделю до прилёта Антон вдруг не пишет: Я охуеть как переживаю       И Арсению не нужно уточнять, о чём именно, чтобы Шаста понять. Потому что его самого весь последний месяц потряхивает, стоит увидеть в ленте фотку самолёта, аэропорта или даже просто упоминание путешествий.       

Я тоже

Сожрал за месяц валерьянки больше, чем за всю жизнь

Ты теперь пахнешь, как блаженный кот))       

Или как умирающий сердечник.

Я щас сам чуть не умер, когда точку в конце увидел       

. . . . . .

Тогда не пробуй книги читать, инфаркт схватишь.

      Поддеть Антона легче простого. И вот он уже пускается в перечисление своих любимых книг и плавно переходит на фильмы. И Арсения это странным образом успокаивает. Ну, если даже из одной точки они вытягивают тему для разговора, что, они в реальности не придумают, о чём говорить?       Но в день встречи Арсению кажется — не придумают. Ещё ему вдруг кажется, что Антон вообще не приедет. Арсений едет в автобусе, вцепившись в поручень, и почти доказывает себе: Шаста-то никогда и не существовало. Переписывалась с ним нейросетка, в видео говорила нейросетка, и даже скрин его экрана сделала нейросетка. Ебучий искусственный интеллект, какого чёрта он лезет в жизнь Арсения, а не составляет планы по захвату мира?       Он приезжает в аэропорт за три часа до встречи. По привычке собирается написать Антону о том, какой он лох, но останавливается, перечитывая их последние сообщения.       

Ебучий аэропорт, я каждый раз там теряюсь

Я найду тебя по недовольному ворчанию, не переживай)       

Я не настолько громко ворчу!

Я чувствую тебя за три тысячи километров Уж с парой сотен метров справлюсь       И, пока Арсений слоняется по аэропорту, он не может прекратить эту фразу прокручивать. В ярком белом свете мельтешащие люди кажутся точками, — смазываются и растворяются. И в этом причудливом полотне Арсений читает повторяющейся строчкой: «Я тебя чувствую». Это почему-то бьёт намного сильнее, чем должно.       Они переписываются почти год. И за этот год научились друг с другом славливаться. Но это сообщение — будто физическое подтверждение того, что не только Арсений это чувствует. Подтверждение, что и Антону это важно.       Арсений покупает два стаканчика кофе — и выпивает оба. Покупает два круассана с ветчиной и сыром — и ни одного съесть не может. Поэтому запихивает их в рюкзак и смотрит на табло до тех пор, пока рейс Антона не меняет статус с «Ожидается» на «Прибыл». В этот момент Арсений себе констатирует: «Ну вот и всё». От пяток до кончиков пальцев его сковывает такой страх, что он пару минут даже всерьёз раздумывает сбежать.       Конечно, не насовсем. Конечно, чтобы просто отдышаться. Может, он даже напишет Антону: «прости, срочно захотелось покурить». А Антон тогда ему ответит: «долбоёб, ты же не куришь».       Но Арсений никуда не сбегает. На негнущихся ногах он идёт в зону прибытия, и, как назло, даже самую малость не теряется. Указатели ведут его ровно в том направлении, в котором нужно идти, чтобы встретиться с Антоном. И ровно в том направлении, в котором нужно идти, чтобы умереть от ужаса.       Наверное, тащится он всё-таки очень медленно. Потому что к моменту, когда он доходит, выдача багажа в самом разгаре. Из-за дверей выходят десятки людей с чемоданами, и Арсений скромно жмётся к колонне, чтобы никому не мешать. Но ему всё равно кажется, что мешает. Поэтому каждый раз, когда из-за дверей выходит новая группа людей, он в эту колонну вжимается так сильно, будто пытается с ней срастись.       Пока вдруг не замечает среди группы кудрявую голову. С розовой прядкой. Она такая ярко-розовая, что Арсений не может от неё взгляд отвести. И, даже когда Антон встаёт к нему вплотную, несколько секунд пялится на неё, как настоящий идиот.       — Привет, — говорит Шаст, но руку не протягивает.       — Я думал, я выше тебя, — невпопад отвечает Арсений, встречаясь с ним взглядом.       На фото и видео он никак не мог разглядеть цвет шастовых глаз, и теперь понимает почему. Они и коричневые, и зелёные, и серые одновременно. Если бывают глаза-хамелеоны, то это именно они.       — Да я просто на каблуках, — фыркает Антон. — В России же щас так принято ходить?       И от того, как он смешливо фыркает и улыбается уголками губ, металлический прут внутри Арсения дёргается, будто пытаясь вырваться. И по футболке разливается пятно крови, его согревая.       Но это совсем неважно.       Важно, что Шаст смотрит на него и улыбается. И важно, что можно прижаться к нему и почувствовать под своими пальцами его кожу.       Арсений подаётся ему навстречу. Скользит ладонями по лопаткам и прижимается. Шаст вокруг него тоже смыкает кольцо объятий, заключая в тёплый кокон. В этом коконе пропадает свет аэропорта, шум людей и вся дурацкая действительность. Арсений думает: «как всё-таки классно, что он выше».       — Ты правда пахнешь валерьянкой, — смеётся Антон ему на ухо, — и ещё кофе.       — Стремлюсь к балансу. Успокоился, возбудился.       — Не прямо же в аэропорту, — фыркает Антон. — Потерпи хотя бы до такси.       Когда они размыкают объятия, толпа вокруг редеет. У Арсения сердце колотится так, что перед глазами мурашки, и голова кружится. А ещё он так по-дурацки сентиментально думает, что Шаст именно такой, каким он его представлял.       В такси их коленки касаются друг друга. И ни Антон, ни Арсений это расстояние не увеличивают. Шаст рассматривает из окна город, вспоминая, каким тот был, когда он видел его последний раз. До всяких катаклизмов локального характера. До того момента, когда начало казаться, что жизнь по кусочкам крошится, и тебе остаётся либо тонуть в горе, либо самого себя за шиворот вытаскивать. Арсений не уверен, какую тактику избрал он. Он то набирает полный рот жижи, то вдруг выныривает и набирает полную грудь воздуха.       Выныривает, когда Шаст протягивает ему руку при выходе из машины, и Арс её принимает. И дышит полной грудью, когда Антон переступает порог его квартиры.       Квартиры, в которой Арсений столько дней закрывал глаза, представляя: «а что если бы». Это «если бы» приобретало формы самой разной невероятности, но одно в ней было неизменно: Шаст оказывался в его квартире, и Арсений заваривал ему чай. Тот, который неизменно пил за их вечерними посиделками.       И теперь, когда Антон сжимает в ладонях кружку с тем самым чаем, у него ком в горле. И на глазах слёзы. То ли потому, что его всё-таки продуло, то ли потому, что на четвёртом десятке он стал бесконечно сентиментальным.       Антон пересказывает ему свой полёт, рассказывает о соседе, который всё пытался его разговорить. Шаст фыркает, добавляя, что молчаливее человека, чем он, ещё поискать. Арсений решает не говорить Антону, что тот говорит без умолку уже около часа. Только греет в своих руках кружку и фыркает с шастовой истории.       Между ними питерский весенний вечер. Птиц уже не слышно, но городская жизнь за окном кипит. И в этом гомоне Антон затихает, Арсения рассматривая. Скользит по нему взглядом безо всякой опаски и стеснения, а потом вдруг открыто улыбается. Когда Арсений улыбается ему в ответ, на его щеках выступают ямочки.       Они ложатся спать в одной комнате, предварительно потратив час на то, чтобы решить, кто будет на матрасе, а кто на кровати. Но на стороне Антона самый сильный аргумент: он тут вообще-то гость, и его комфорт важнее. Поэтому, убедив Арсения, что он матрасы обожает, занимает его, оставляя Арсу кровать.       Когда свет гаснет, на Арсения из полумрака смотрят два блика хамелеоновых радужек.       — Арс? — вопрос между ними застывает облачком весеннего питерского воздуха. Арсению кажется, что облачко на его коже оседает конденсатом.       — Чего?       — Ты же не выгонишь меня в ночь? Даже если она белая и питерская.       И голос у Антона необычно серьёзный и тихий. Поэтому Арсений не шутит и только качает головой, повторяя голосом:       — Не выгоню, конечно.       — Тогда… можно взять тебя за руку? — выдыхает Антон.       Сердце у Арсения пропускает удар, но он не позволяет себе спасовать или медлить. Он подтягивается к краю кровати и свешивает руку, касаясь матраса. Антон переплетает их пальцы и откидывается на подушку.       — Ты прям такой, каким я тебя представлял, — подушечками пальцев Шаст оглаживает арсовы костяшки.       — Ты тоже, — выдыхает в ночь Арсений.       Когда Антон засыпает, его ладонь выскальзывает из арсовой. Арсений вздрагивает и сжимает пальцы, но те хватают лишь воздух. В горле поднимается паника, но он унимает её всего одним коротким взглядом, — шастовы кудри разбросаны по подушке, а грудь мерно вздымается.       Антон здесь. Пусть всего на неделю, но здесь.       Следующие несколько дней всё идёт на удивление хорошо. На удивление хорошо, кроме одного факта. Факта, который Арсения констатирует в себе совершенно случайно.       Они стоят на набережной, прижавшись к друг другу плечами. У Антона прядки развеваются на ветру, и от своей любимой, от розовой, Арсений не может отвести взгляда. И, когда Антон толкает его в плечо, показывая чайку, Арсений кивает и прячет улыбку в шарфе. От каждого шастового касания, даже через столько слоёв одежды, сердце делает такой кульбит, что о прут спотыкается.       Боль такая острая, что это почти приятно. Он понятия не имеет, как это объяснить с точки зрения логики. Но быть настолько сильно влюблённым ощущается так хорошо, что плохо.       — Ты бы хотел с таким видом жить?       — Хотел бы, — пожимает плечами Арсений. — С таким видом на воду, но чтобы ещё тепло.       И не успевает растереть замерзающие ладони в очередной раз, как Шаст перехватывает их и бережно прячет в свой карман куртки. А там переплетает их пальцы, как неизменно делает ночью. Арсению кажется, он больше не сможет без их переплетённых пальцев засыпать.       — Тогда тебе понравится в Испании.       Арсений не успевает решить, намёк это или простая констатация, но сердце уже делает ещё один предательский кульбит.       — А ты уже приглашаешь?       — Приглашаю, — говорит Антон и смотрит на воду. — Хоть в гости, хоть насовсем.       Это предложение Арсения почему-то совсем не пугает. И, смотря, как чайки пикируют к воде, он вдруг ловит себя на очевидном: «а должно пугать?».       В полотне их переписки терабайты эмоций и переживаний. О такой близости Арсений даже не думал, когда получил от Антона дурацко-смешливое: «Привет, ковбой, не хочешь посмотреть моих лошадок?» вместе с фотками реальных коней. А теперь они здесь: Антон приехал в Питер и предлагает ему «насовсем». И Арсений только склоняет голову набок и улыбается, а потом прижимается к нему плотнее.       Но осознание взаимности доходит до Арсения критически долго. Доходит только тогда, когда Антон, будучи вне дома, пишет ему: Я нашёл, где нам погулять после заката) И людей там примерно ноль       

Звучит как начало для тру крайма

Или как начало нашего классного первого свидания       Арсений таращится в телефон, застыв с откушенным сырком в одной руке.       

Свидания

Я НАСТОЛЬКО ТЕБЯ ШОКИРОВАЛ Что ты аж забыл поставить знак препинания       

Ладно, возможно, не НАСТОЛЬКО.

      Потому что хоть ему и требуется критически много времени этого осознать, Шаста ответно влечёт к нему так же сильно.       Арсений чувствует это в том, как много Антон пишет до их встречи. Чувствует в том, как тот взволнованно переминается с ноги на ногу, завидев Арса у входа в парк. И в том, как тот, довольный, вытаскивает букет из-за спины.       Арсений тогда проводит кончиками пальцев по лепесткам и пытается вспомнить: «он вообще говорил Шасту о том, что астры — его любимые цветы»? Но Антон уже цепляет его под локоть и ведёт вглубь парка. Арсений не останавливает его. Не одёргивает, привычным: «а что о нас подумают?». Только сжимает в руках букет и жмётся к его плечу.       Над ними сеткой между деревьев протягиваются фонарики. Арсений смотрит, как их свет играет на шастовых волосах, неизменно выделяя его любимую кудряшку. Смотрит, как в антоновых глазах свет вспыхивает всеми цветами радуги. И смотрит, как Шаст улыбается, ловя его взгляд.       На пути домой Шаст забирает у Арса букет, а его ладони засовывает себе в карман: «ты же специально так холодно одеваешься, чтобы греть руки у меня, да?». Арсений думает, что это примерно так же специально, как время, которое он ловит, глянув на часы: «2:22». И не решается выдохнуть желание в холодной ночной воздух, но мысленно загадывает: «Пусть навсегда».       Около подъездной двери они отогревают ключ в шастовых ладонях. Но тот отказывается срабатывать, оставаясь к их усилиям абсолютно холоден. Антон ключ больше не греет — только упорно держит у датчика, будто ждёт, что тот всё-таки сработает. Поворачивается к Арсению полубоком, его рассматривая. Под светом уличного фонаря Арсению взгляд кажется поплывшим, будто пьяным.       — Может, хватит уже ждать? — смущается Арсений, кивая на ключ.       Антон отнимает ключ от датчика и делает к нему шаг. Они стоят близко-близко, а между ними букет розовых астр.       — Ты мне ответь.       Арсений часто моргает. Свет отражается на шастовых скулах, в воздухе пахнет весной, и ему очень хочется Антона поцеловать.       — Хватит ждать, — кивает Арсений.       Когда Шаст целует его, сердце дрожит коротко и отчаянно. Дрожит через толщи рациональных доводов, через запёкшуюся вокруг прута кровь и вопреки обещанию самому себе «не падать так сильно и крепко». Арсений привстаёт на цыпочках, прижимаясь к шастовой груди. Антон своими губами аккуратно касается его, а ладонями оглаживает плечи. Отстраняясь, Шаст трётся своим носом об арсов и усмехается: «опять морщишь, я же говорю, ты ёжик».       Этой ночью Антон перебирается к нему на кровать. Прижимается к арсовой спине и обнимает крепко и тепло. Своими ступнями трётся об арсовы, а носом зарывается в волосы. Арсению рядом с Шастом хорошо и спокойно. Но тем больнее осознавать, как быстро это закончится.       Следующие дни они, не сговариваясь, проводят дома. Антон всё время его касается: губ, плеч, бёдер. То устраивает свою голову на арсовых коленях за просмотром фильма. То подкрадывается сзади, пока Арсений высматривает погоду за окном, и заключает в объятья.       Арсений даже шутит:       — Как ты в Испании свой тактильный голод утоляешь?       — Забыл, что ли? — фырчит Антон ему на ухо. — Я же дрочу на твои фотографии.       Арсений знает, что это шутка, но та больше не отзывается внутри весельем. Она падает на дно живота желанием, которое он не придумывает, как Антону выразить. А Шаст, хоть и любитель прямых разъяснительных разговоров, в этот раз ничего такого не затевает.       Вместо этого, Антон этой ночью ведёт губами по его шее, а потом подцепляет кожу зубами. Потом коротко проходится по коже языком, и этот намёк Арсений совершенно точно упускать не собирается. Он разворачивается в объятьях и скользит ладонью по шастовым бёдрам. И, поймав выдох Антона губами, сильнее жмётся к нему.       Между поцелуями Антон шутит про смазку в тумбочке, и, когда Арсений реально оттуда её достаёт, приходит в полный восторг. Желание сбивается в животе таким тугим комком, что Арсению, кажется, всего мало. Хочется больше касаний, хочется каждый сантиметр шастового тела узнать.       Но Шаст нежный и трепетный с ним, не даёт Арсению распалиться. Останавливается и зацеловывает его волосы. Ведёт ладонями по бёдрам, не давая Арсению толкаться навстречу. Говорит: «сумасшедший, ты завтра сидеть не сможешь», и его сбивчивые нежные шептания кроют Арсения сильнее, чем ощущение Шаста внутри себя.       После близости Шаст утягивает Арсения в длинный поцелуй. Скользит по его телу салфетками, пальцами соскальзывая на кожу. Арсению хочется, чтобы Антон так касался его всю жизнь, а не только этот последний вечер.       И вся нежность, проведённого вместе времени, больше не может закрыть кровоточащую рану в груди. Один вопрос хлещет больнее другого: «как долго я буду вспоминать этот вечер и тебя?», «что между нами будет дальше?» и ещё «ты так же сильно, как я.?» Но Арсений ничего этого не спрашивает. Только трётся носом о шастово плечо и переплетает пальцы рук, вдыхая его запах.       Последним утром ощущение конца накрывает с новой силой. Оно бьёт под дых, царапая там, где ещё недавно касались шастовы пальцы, и скулит в груди. Поцелуй перед выходом получается болезненным и долгим. Шаст зарывается в его волосы, прижимает к себе и никак не отпускает.       — Опоздаем, — шепчет Арсений в его губы.       — Плевать.       Тогда Арсений сам отодвигается, качая головой: «не плевать». Видеть печаль в шастовых глазах невыносимо. В его собственных наверняка такие океаны боли, про которые даже пошутить не получится. Он отводит глаза в сторону, чтобы Антон шутить даже не пытался.       — Я никуда не полечу, — качает головой Антон. — Я не смогу теперь… без тебя.       — Конечно, сможешь, — грустно улыбается Арсений. — У тебя же есть мои фотографии.       Антон тогда смеётся грустно и печально. Но разжимает объятия и берёт за ручку чемодан.       В аэропорту искусственный свет режет глаза. Они стоят перед контролем и даже в глаза друг другу не смотрят. Неделю назад Арсений не мог взгляда от Шаста и его розовой прядки оторвать, а теперь… так. Они понятия не имеют, когда увидятся снова и увидятся ли. И эта неразрешённость снова прорастает между ними тем самым металлическим прутом, который совсем скоро протянется от Питера до Барселоны.       Арсений гладит шастову ладонь. Касания аккуратные и осторожные. Он боится пообещать этими касаниями что-то, чего выполнить не сможет. Или что-то, к чему Антон ещё не готов.       Что если всё это просто наваждение? Что если стоит им снова оказаться в разных странах, произошедшее скатится с них, как капли скатываются с покатой крыши дома даже после самого сильно дождя? Что если к моменту, когда Арс доедет до дома, подаренные Шастом цветы уже завянут?       Когда объявляют посадку, они оба вздрагивают. И оба поднимают глаза друг на друга. Надо что-то сказать. Точно надо что-то сказать. Но вместо этого Арсения толкает в шастовы объятья. И тот сжимает его так же крепко, как в день приезда.       — Арс, — шепчет Антон над его ухом, — мне нахуй не нужен Райан Гослинг. Мне нужен ты.       Арсений смеётся в его шею, а на шастову ключицу скатывается слеза. Одна-единственная слезинка, больше Арсений себе не позволяет. Но когда они отстраняются, Антон и эту слезу замечает. Проводит по арсовой щеке ладонью, будто стирает, и делает шаг назад. Прижимает руку к груди и складывает сердечко из пальцев.       Арсений может только хлопать глазами, растерянно хватая ртом воздух. Он смотрит в спину удаляющемуся Шасту, пока двери контроля не захлопываются за ним. А потом достаёт телефон и набирает сообщение:       

Прямо сейчас начну собирать доки на визу

      Ответ приходит, когда Арсений уже трясётся в автобусе домой. Я уже загуглил, как сделать тебе приглашение       

Шаст

???       

Кажется, теперь я буду дрочить на твои фотки

И плакать?       

И плакать.

      Арсений шутит, когда пишет это сообщение. Но оно оказывается по-дурацки пророческим.       Есть дни, когда Арсений держится. Тогда они с Антоном созваниваются, он жалуется на дурацкие бумажки для визы, которые никак не получается собрать, а тот в ответ подбадривает его рассказом об их будущем совместном времяпрепровождении. Даже записывает ему кружочки из какого-то безлюдного и безумно красивого парка: «прямо как в Питере, правда же?».       Но есть и дни, когда Арсений тащит ноутбук в кровать и между рабочими созвонами обнимает шастову худи, давясь слезами. Интересно, если бы его коллеги знали, в каком состоянии он работает, посчитали бы его долбоёбом или восхитились его силой духа?       А ещё, наверное, Арсений трогается головой. Сначала он делает визу на месяц — подробно расписывает план путешествия, бронирует отели и прикрепляет чеки. А потом во время одного из видеозвонков вдруг цепляется за фон позади Антона: там на узкой улочке неспешно прогуливаются прохожие, а вокруг зелено. В Питере в это время уже слякотно и холодно, и Арсений вдруг ловит себя на мысли: «реально можно круглый год что ли в тепле жить?».       Этот довод — просто случайная мысль. Он в моменте от неё отмахивается. Так же, как однажды, рассматривая только что покрашенную Шастом в розовый прядку, отмахнулся от своей влюблённости. Он тогда решил — просто показалось.       Но так же, как влюблённость в Антона остаётся с ним, так же крепко внутри прорастает мысль о переезде. И даже подлый червячок «с чего ты взял, что у вас с Антоном получится в реальности, а не в интернете» эту мысль не перебивает. Во-первых, получится. Во-вторых, на месте разберётся. Ты забрал доки?? На сколько дали визу?       

На месяц

      Антон шлёт ему поздравительные стикеры, а Арсений не говорит ему, что начал учить испанский. Не говорит, что один рюкзак превратился в два чемодана. И не говорит, что уже нашёл арендаторов квартиры на «долгосрок».       Потому что какое бы «насовсем» Антон ни обещал ему, будучи в Питере, Арсений боится его обязывать. И, смотря на чемоданы в полупустой квартире, никак не может прекратить гадать: он ебанулся или всё-таки ещё не совсем?       В аэропорту его потряхивает на каждом этапе. Потряхивает, когда чемоданы шуршат колёсиками по полу аэропорта. Потряхивает, когда на контроле его спрашивают: «цель поездки?». Потряхивает, когда он покупает дорогой и невкусный кофе в зале ожидания.       Арсений представляет, что Антон сидел в этом же зале, улетая из Питера в один конец и беспокойно теребил в руках паспорт, и пишет:       

Я пиздец как волнуюсь

      Ему кажется, что Антон всё поймёт по двум чемоданам. Всё поймёт по его трясущимся рукам. Поймёт, как сильно он верит в них, но… не только в них. В первый раз в жизни он очень сильно верит в себя. В Питере мы могли только обняться, а тут я могу тебя зацеловать       Пишет Антон и отправляет кучу танцующих смайликов.       

Я пахну валерьянкой, если ты вдруг не помнишь

КАК 16:00 КАК РОМАШКОВЫЙ ЧАЙ И ПОКОЙ Куплю нам билеты на Монеточку Пойдёшь?       

Пойду.

Точка твоя ебучая (обожаю её) ((и тебя))       Арсений улыбается и блокирует телефон. Он следит за взлетающим за панорамными окнами самолётом, и внутри разливается тепло. Скоро он наконец-то вытащит из себя этот ебучий металлический прут.       В полётах и во время пересадок Арсений всё никак не может прекратить рассматривать людей. Он пытается конструировать их жизни, думает: «а они тоже однажды так брали и срывались почти в никуда? Или он один в своём сумасшествии?»       Но когда он выходит в аэропорту Барселоны, сталкивается взглядом с Шастом и констатирует: «точно не один».       Антон стискивает его объятиях, а Арсений вжимается носом в его шею. Та пахнет терпко и тепло. Он трётся о кожу носом, себя не сдерживая.       Этот город пока что ему чужой. И в этом чужом городе ему жизненно необходимо вжаться во что-то родное.       — Аж два чемодана, — смеётся ему в плечо Антон. — Ты все эти месяцы покупал одежду что ли?       — Скорее, раздавал, — признаётся Арсений, — одежду, книги, цветы.       Он больше не может это утаивать. И если Антону это признание не по нраву или не под силу, лучше узнать об этом сразу. Прямо сейчас. И не строить замков.       Антон от него отстраняется. Смотрит на него ошарашенно и моргает, а его розовая прядка колышется на ветру.       — Ты серьёзно?       — Я серьёзно, Шаст. Bienvenido a Barcelona! И ещё пара фраз, которые я успел выучить, хотя этого, конечно, недостаточно, чтобы остаться тут…       Арсений не договаривает. Смотрит в шастовы глаза — а те переливаются зелёным, коричневым и серым. Шаст наклоняется к его губам, и в те шёпотом арсово предложение заканчивает:       — Насовсем.       По венам у Арсения ток. И этот ток прут между ними взрывает на мелкие осколки. Раз и навсегда.