Красные плавки для быка

Американец выделялся среди толпы, состоящей из невысоких смуглокожих местных, да и приезжие на его фоне блекли, как легкий автомат на фоне гранатомета. Во-первых, блондин, во-вторых, на добрых полфута выше среднего. В-третьих… если существовал эталон мужика, то этот экземпляр хомо сапиенс соответствовал ему процентов на сто-сто двадцать. Брок глотнул ледяного пива и позволил солнечным очкам соскользнуть на кончик носа. День выдался жарким. Океан слепил сочной синью, песок уже раскалился ровно настолько, чтобы ходить по нему стало невозможно, а под навесом из пальмовых листьев, окружающим пляжный бар, было просто офигенно. Особенно с видом, который открывался Броку. Огромный американец бросил на стойку смятую купюру, одним махом осушил запотевший пинтовый бокал мохито и расслабленно откинулся на стойку, повернувшись спиной к явно заинтересованному бармену. Брок мог побиться об заклад, что он оказался тут недавно и скорее всего случайно. На это указывало абсолютно все: туго обтянувшие идеальную задницу (и не только ее) плавки ярко-красного цвета, полное отсутствие загара, новая, без единой царапины доска для серфинга и то, как равнодушно он смотрел поверх голов редких в это жаркое время дня отдыхающих. Все указывало на то, что он выбрал пляж случайно, купившись на описания широкой береговой линии и не по сезону отличных волн. Обычно местной публике на волны было плевать, и искала она тут совсем иных удовольствий. Американец тем временем чуть удивленно взглянул на целующуюся парочку из постоянных (Брок узнал и Роберто, и его смазливого спутника), осушил второй стакан мохито, в этот раз более вдумчиво, а потом подхватил свою доску и неспеша направился к воде. — Дохлый номер, — на местном наречии сообщил Броку Теодоро. — Непрошибаемый. — Залетный? Теодоро красноречиво пожал плечами и принялся натирать и без того чистый стакан. Американец тем временем довольно уверенно поймал волну и заскользил по ней, будто только этим всю жизнь и занимался. У Брока в рту скопилась слюна. Прикрыв глаза, он вспомнил, как перекатывались мышцы под гладкой белой кожей, как под тесными плавками, не оставляющими простора для воображения, обрисовывался член, и справедливо решил, что владельцу этого великолепия не обязательно знать о привычке Брока анализировать. — Отличные волны сегодня, — заметил он, стоило американцу снова вернуться в тень бара. — Давно серфишь? — Недели две, — откликнулся тот. — А ты? — Я больше созерцатель. Брок, — ответил он и протянул руку. — Стив. — Мохито? Я угощаю. Американец — Стив — взглянул поверх очков, хмыкнул. — У меня стойкое ощущение, что все на этом пляже знают то, чего не знаю я, — после паузы ответил он, от мохито не отказался, но заплатить предпочел сам: открыл ключом, болтающимся на запястье, арендованный сейф и, достав из портмоне двадцатку, кинул ее на стойку. — Не просветишь? Брок. От того, как Стив произнес его имя, у Брока яйца поджались в предвкушении. Чутье подсказывало, что если не спешить и не давить, отпуск из офигенного может стать охуитительским. — Охотно, — Брок снова отхлебнул пива и закинул в рот горсть местных соленых орешков. — Как только пойму, о чем ты. — На пляже почти нет женщин, — подумав, начал Стив. — Я бы решил, что серфинг не для дамочек, если бы неделю назад одна из них не научила меня сносно держаться на доске. Под смех своих многочисленных подружек. — Это она посоветовала тебе приехать сюда? — с усмешкой предположил Брок. — Угадал. Сказала что с моими способностям нужно попробовать более… крутые волны. Среди таких же, как я. — Каких — таких? — ситуация была бы забавной, если бы Стив сумел оценить намек "дамочки", видимо, добившейся от него не больше, чем бармен Теодоро. — Я так и не понял, — чуть нахмурился Стив. — Тут почти никто не катается, дно не идеальное, волны немного выше, но не критично. Так в чем загвоздка, а, Брок? Чем этот пляж лучше… для таких, как я? — Равнодушных к женским прелестям? Стив на мгновение замер, осознавая. Брок почти почувствовал, как в чужой голове быстро собирается пазл и все наконец становится на свои места. А потом Стив снял очки, бросил их на стойку и весело, чуть смущенно рассмеялся. — Наконец-то я понял, кем меня назвали и куда послали, — отсмеявшись, заметил он. — А ты, — Стив помолчал, подбирая слова, — тут по зову души… или тоже случайно? — Зовом души я бы это не назвал, но да, отпуск именно здесь — вещь запланированная. И планировал я его с полным знанием… рельефа местности. Стив дернул бровью, совсем иначе, будто прицениваясь, окинул Брока взглядом и ухмыльнулся совершенно по-блядски, половиной рта. — Так ты… любишь только созерцать? У Брока внутри что-то сначала сжалось, как при падении с высоты, а потом разжалось, отдаваясь во всем теле жаркой пульсацией. Стив оказался именно из той породы засранцев, по которой Брок сходил с ума, благо, встречались они редко и зачастую предпочитали обходить Брока по широкой дуге. — С тобой я бы попрактиковал, — понизив голос, ответил Брок. — Так в чем дело? — Стив бросил солнечные очки в сейф и подхватил доску. — Или "говорите и вы"? Хмыкнув, Брок осознал, что его незатейливо взяли на "слабо". — Тео, не завалялась ли у тебя доска? — обратился он к бармену, с усмешкой за ними наблюдавшему. — Найдем, — пообещал тот и нырнул под стойку. Через минуту Брок уже шел к линии прибоя, дальновидно пропустив Стива вперед, чтобы полюбоваться тем, как его жопа играет, туго обтянутая красным бифлексом. Броку даже интересно стало, как мужик, якобы случайно попавший на самый известный гей-пляж на Гавайях, мог выбрать такие плавки. Те намекали на все на свете и даже на обычном пляже смотрелись бы многообещающе. Этакой красной тряпкой для всех окрестных быков. На доске Стив держался великолепно. Брок даже заподозрил, что с доской у Стива как с плавками: все не так однозначно, ведь за две недели научиться так хорошо чувствовать волну практически невозможно. Если ты, конечно, не сын какого-нибудь гавайского божества. Но для этого Стив был слишком белокожим. На мысли о том, насколько белее Стив в пока еще не изученных стратегических местах, скрытых клочком чертового бифлекса, Брок думать бросил вообще. Он любил “большую воду” вообще и серфинг в частности именно за это ощущение первобытной свободы, открытости всем ветрам, мнимой беззащитности перед стихией. Что там, Брок просто любил хоть раз в году побыть тем, кем бывал все реже: выросшим на берегу дикарем, который зачем-то эволюционировал во вполне современного человека с работой, пробками по дороге на нее, съемным жильем и массой других проблем. Но сейчас он был свободен почти как в детстве, когда сбегал на пляж еще затемно, пока мать не пришла будить. Иногда — на рынок идти, а иногда, когда и сентябрь, и октябрь выдавались теплыми — то и в школу. И никакие замки на дверях и окнах, никакие наказания не помогали — большая вода манила Брока, и этот зов было не заглушить ничем. А потом он вырос, поглупел и потерял ту связь, которая у него была когда-то с большим миром вокруг. Но иногда мир и Брок снова входили в резонанс, вот как сейчас, когда под ногами даже не доска, а щепка, и он, Брок, — мелкая рыбешка на груди океана, на мгновение оседлавшая его огромную мощь. Брок не знал, о чем думает Стив в момент, когда волна вздымает его, упруго катится, обдает брызгами. Но вдруг, уже на противотоке, выбравшись на доску грудью и раздумывая, не выпить ли пивка перед тем, как снова испытать этот кайф, он вдруг увидел, как Стив несется на следующей волне так, будто гравитация вообще не для него — легко скользит, раскинув руки и прикрыв глаза. И вдруг понял. Стив такой же чокнутый, как он. Может, даже более чокнутый, потому что с азартом выскакивает на гребень снова и снова, пока не накроет волной как следует, не завертит так, что не знаешь, где верх, а где низ. И ты живешь — именно здесь и сейчас. Глядя, как Стив выбирается на песок, отстегивает "поводок” доски, скачет на одной ноге, вытряхивая воду из ушей, Брок разом осознал, что зря потратил четыре дня и так короткого отпуска — в мире были дела поинтереснее, чем сидеть в тени с Теодоро и наблюдать за скучной тусовкой. Он и доску-то не взял в руки ни разу, даром что приехал на один из лучших в это время года курортов. Из тех, что с волнами. Впрочем, у него оставалось еще пять дней (и шесть ночей!), чтобы все исправить. — По мохито? — спросил Стив, зачесав волосы назад. И, не дав Броку ответить, продолжил: — Хорошо ловишь волны, не ожидал. Ну да, если он сидит в баре и высматривает новые лица (и не только лица, чего уж), то он доску видел только мельком, да и то в кино. — Ты для двух недель тоже вполне ничего, — вернул подачу Брок. — Всему так быстро учишься? Стив уже открыл было рот, но потом уловил подтекст. И да, Брок действительно имел в виду то, что имел. — Если я не в курсе некоторых современных отсылок, — сказал он после некоторой паузы, — то это не значит, что мне нужно будет учиться. Заново. Оп-па, то есть… — Да, — Стив ухмыльнулся. — Меня послали верно. И хотя дошел не вполне осознанно, но я здесь, — он огляделся по сторонам, до чертиков напоминая колонизатора, окидывающего взглядом новую вотчину. — Что бы это ни значило. Брок решил поднапрячься, чтобы значило это ровно то, что ему нужно, а потому, демонстративно взглянув на часы, предложил: — Пообедаем? Тут недалеко есть отличный ресторан морепродуктов. И туда можно с доской и в плавках. — Это, конечно, аргумент. Стив посмотрел на него странно, так, как будто они уже оказались наедине с совершенно определенной целью. Не то чтобы Брок собирался скрывать свои намерения, но все-таки к такому откровенному оценивающему взгляду готов не был. Стив не производил впечатления бывалого, что ли, хотя при таких внешних данных к нему очередь должна была стоять. В нем чувствовался контраст, который разгонял Брока от нуля до сотни за какие-то секунды. Флер отъявленного засранца и сердцееда странно переплетался в Стиве с неискушенностью, почти застенчивостью. Хотя где время пожинания плодов сексуальной революции и свобод, граничащих с абсурдом, и где — неискушенность здоровенного красивого мужика, которому на вид никак не могло быть меньше двадцати восьми. — Условия, — Стив все-таки открыл ячейку пляжного сейфа и, вытащив оттуда небольшой рюкзак, натянул на себя тонкую рубашку гавайской расцветки и шорты, будто бывшие в прошлой жизни штанами карго. — Я не меняю коней на переправе, даже если они подумывают пасть под тяжестью взваленной на них ноши. Расшифрую, так как мы знакомы, — он бросил взгляд на часы, — немногим более часа. Обед — высота принятия решения. За кофе мы или решаем, к кому пойдем, или расстаемся на позитивной ноте и не мешаем друг другу… седлать другие волны. За стойкой едва слышно кхэкнул Теодоро, и Брок понял, что решил все прямо сейчас. Решил настолько однозначно, что готов пропустить обед с ужином вместе, только чтобы оказаться наконец той самой оседланной этим греческим богом волной. Давненько Брок не ощущал такого азарта и одновременно предвкушения исключительно приятностей: со Стивом отчего-то не возникало ни малейшей неловкости. Даже чуйка, не раз и не два уверенно предрекавшая неприятности в виде душевного раздрая или проблем другого рода, в этот раз многозначительно молчала. И это было еще более странно, чем все их со Стивом полуторачасовое знакомство, мгновенно настроившее Брока на странный, если не сказать лирический, лад. Чего с ним не случалось лет эдак с двадцати. Ну, может, двадцати двух — к слову о душевном раздрае. С тех пор Брок зарекся, и вот уже хороших полтора десятка лет держался. Навалилось будто все и сразу: одуряющая жара, отливающий серебром океан, бриз, мгновенно высушивающий губы, не дарящий прохладу, крики птиц в низком кустарнике, шорох жестких пальмовых листьев на ветру… Брок каждый день приходил на этот пляж, но ничего этого будто не замечал. Не видел. — Идет, — ответил он Стиву и, сунув покрытые песком ноги в шлепки, расплатился с Теодоро за аренду доски и пиво. — Нам сюда. Стив пошел за ним, прихватив доску — видимо, не собирался возвращаться на пляж. Был так уверен, что из ресторана они пойдут сразу к кому-то из них? Морепродукты на гриле и в кляре, всякие там осьминоги, кальмары и креветки, еще сегодня рассекавшие толщу океана, удавались местному шефу — невысокому, дочерна загорелому островитянину — как ничто и никому. Ни в одном из ресторанов, в которых Броку довелось побывать, казалось, не ел он ничего вкуснее, хотя ни особых соусов, ни шеф-подачи, ни каких других извращений тут и в помине не знали. Только свежесть, фрукты, холодное белое вино и приятная компания. — Расскажи о себе, — предложил Брок. Ему действительно было интересно. Стив настолько выбивался из общего ряда, даже как-то из мира выпадал, диссонировал, что хотелось узнать его ближе. Пока — хотя бы на словах. — Художник, — пожал плечами Стив. — Вернее, хотел быть только художником, но не вышло. — Откуда? — Нью-Йорк. У Брока сердце сделало несколько очень сильных ударов, как в детстве, когда чего-то внезапно испугаешься. Ну, или как сейчас — не можешь сразу поверить во что-то очень хорошее. Приятный сюрприз, совпадение. — Земляк, — осторожно заметил Брок, и Стив чуть нахмурился, но потом будто отогнал неприятные мысли. — А ты? — Тоже бывший военный, морские котики. В отставке. Не спрашивай — не говори, вот это все. У Стива сделалось странное лицо. Будто он должен был понять, о чем говорит Брок, но все равно не понял. — А сейчас? — Сейчас я жду кофе, чтобы быть той самой лошадью, которую ты не станешь менять ближайшие пять дней и шесть ночей. — Четыре, — поправил его Стив. — Я улетаю в четверг. — Четыре, — не стал спорить Брок. — Тем более, если у нас на день меньше, чем я думал. — А ты думал? — глаза у Стива казались синими, как океан в той его части, которая глубокая-глубокая. С темными ущельями на дне. — Твои плавки не оставили мне ни единого шанса этого избежать. Официантка, совсем еще юная девочка, тем не менее явно успевшая оценить привлекательность Стива, принесла кофе, а к нему — орешки и хрустящие слайсы кокоса. — К тебе или ко мне? — напрямик спросил Брок, стоило им сделать по глотку. — Я мало сплю, — вместо ответа предупредил Стив. — Много ем и, как мне говорили, страшно зануден в быту. Так что… — Тогда ко мне, — решил Брок. — Будешь на свободном выгуле, — он усмехнулся, представив, как Стив просится уйти ночевать к себе. — С тебя твое охуенное присутствие — с меня все остальное. Стив снова чуть нахмурился. То ли сказанное ему не понравилось, то ли он не мог для себя мгновенно упростить охуенно сложные правила, по которым обычно контактировал с людьми, то ли не мог сразу решиться. — Говори, — понаблюдав за его мучениями, предложил Брок. — Разберемся. — Нет, — Стив снова нахмурился, но потом все, даже поза, в которой он сидел, неуловимо изменились, и он снова превратился в серфера-сердцееда. Тот, другой Стив, сомневающийся и взвешивающий все на свете, исчез. Что ж, на отдыхе рациональный подход к жизни зачастую эту самую жизнь очень усложнял. — Мое бунгало называется “манго”, — подавив желание сразу затащить добычу к себе, чтобы не передумала, сказал Стиву Брок. — Первая линия, на ограде слева и справа от входа голубые горшки с какой-то травой. Не промахнешься. Кивнув, Стив молча кинул на стол купюру, забрал доску и ушел. А Брок еще несколько минут смотрел на пенное облако у подножья рифа и думал о том, не продолбал ли он все на свете прямо сейчас, дав Стиву уйти. Но на каком-то совсем ином уровне человека, полжизни прожившего у Большой Воды, охотившегося на ящериц, рыб и больших черепах, Брок ощущал, что надо дать Стиву личное пространство. В нем чувствовалось что-то такое, та самая двойственность, несоответствие внешней картинки тому, что внутри. С военным Брок поступил бы иначе: схватил бы за жопу и на циновки своей кондиционированной хижины уже упал бы, зажав трофейную красную тряпку в зубах. Но с художником, наверное, нужно было иначе, и Брок это чувствовал. Хотя, казалось бы, какая разница, на четыре дня хватит и просто дурного напора, мощи либидо, тепла солнца и свежести океана. Им не жить вместе, не притираться, не строить общее будущее. Можно не бояться все испортить, просто получить удовольствие с красивым мужиком, хапнуть сколько получится и вернуться в привычную рутину отдохнувшим и удовлетворенным. Но Брок рискнул и надеялся не прогадать. О том, почему все-таки важно поймать этого мотылька, не повредив крылья, он старался не думать. *** В дверь постучали через полчаса. Брок уже успел принять душ, сменить белье на постели (руки подрагивали от нетерпения) и нарезать фрукты, оставшиеся от завтрака. Стив, гладко выбритый, одетый в простую белую футболку и короткие шорты, держал в руках запотевшую бутылку белого вина и коробку с чем-то еще. Брок впервые за много лет почувствовал, что это — свидание. Не просто страстный, но быстрый, будто небрежный трах с понравившимся мальчиком, а встреча с человеком, с которым можно поговорить о чем-то за бокалом вина в перерывах между. — Входи, — пригласил Брок, стараясь не трепать пальцами волосы, не тереть лицо. Он немного нервничал, и это было удивительно, после стольких лет довольно свободного образа жизни и десятков приятных, но случайных партнеров на одну-две ночи. Прежде, чем поцеловать, Стив внимательно посмотрел Броку в глаза. Это ощущалось как последняя проверка, сложный, далеко не формальный экзамен по одному Стиву ведомым критериям. И когда их губы все-таки соприкоснулись, Брока затопило одновременно и облегчением, что он выдержал, и возбуждением такой силы, что все его тело мгновенно наполнилось жаром, стало тяжелым, как напитанная водой морская губка. — Вино, — в губы Броку сказал Стив. — После? — полувопросительно ответил Брок и, отобрав бутылку, сунул ее в ведерко со льдом. К не такому утонченному, но холодному пиву. Хмыкнув, Стив провел прохладной ладонью от шеи Брока до поясницы и, едва заметно поколебавшись, схватил, наконец, ниже. Господи, давно Брока так не хватали: осторожно только в первую секунду, будто в последний раз спрашивая разрешения, а потом — до боли прижимая к чужому стояку. И давно Брока так не вело: обычно это он и лапал, и вжимал. Мужики, способные так с ним обращаться, случались в жизни нечасто. Застонав, Брок прикусил Стиву губу и скользнул ладонями под футболку. Стив оказался горячим именно до той невообразимой степени, как надеялся Брок: на самом верхнем пределе, за которым уже всякие несовместимые со здоровой психикой девиации. Господи, этот парень будто был создан специально для Брока: ни единой шероховатости, напрягающих привычек, ни одной фальшивой ноты. Бунгало было небольшим, а потому в два шага они оказались в спальне, и Брок, не в силах оторваться от Стива, опустился на колени. Плавки Брока не обманули: там, в ставших тесными шортах, его ждал самый потрясающий член. Он, казалось, был идеален, как и весь остальной Стив — процентов на сто-сто двадцать. А еще белокожий от природы Стив совершенно потрясающе краснел: от скул и до самых сосков, идеально симметричными горячими пятнами, как краснеют только рыжие и блондины. И Брок слизывал этот жар с его щек и груди, с розовых сосков, с твердого живота, и Стив, запрокинув голову, низко стонал. Если бы Брок мог, он бы поставил эти звуки на повтор — на фоне глухо шуршащих волн возбужденные стоны были музыкой прямиком из рая. Задница у Стива оказалась еще белее, чем он сам, хотя, по факту, белее некуда. Стоило стянуть белье под задницу, заставив и так крепко стоящие, твердые полушария приподняться, как эта разница стала очевидной. И тут застонал уже Брок. Смуглый от природы, он в самых откровенных фантазиях не мог себе представить ничего даже отдаленно похожего на эту девственную белизну. Господи, спасибо тебе за то, что надоумил приехать именно сюда именно сейчас. За то, что дал родиться мужиком, любящим других мужиков, и Стиву оказаться этой же породы. За то, что чудеса все-таки случаются. Как же Стив стонал — глухо, страстно, будто пытаясь безуспешно сдержаться. Стонал, когда Брок, окончательно стянув с него шорты вместе с бельем, уткнулся лицом в эти полушария, мял и целовал их и, вообще ничего уже не соображая, даже куснул, тут же зализав красный след. Пожалуй, еще ни разу у Брока не было так — без спешки, потому что завтра вставать в несусветную рань; без желания сразу перейти к главному, без левых мыслей, жужжащих на периферии. Он был здесь, сейчас, и его это полностью устраивало. Стив будто прислушивался к себе, прикрыв глаза, и излом его бровей становился с каждым прикосновением все мучительнее. Будто он долго чего-то не позволял себе и вдруг рискнул, не зная, пожалеет или нет. И пока до конца все же не решил, стоило ли оно того. Брок наизнанку готов был вывернуться для него. До конца отпуска еще три дня и — господи Иисусе — четыре ночи. Можно взять серф с парусом и поплыть к островам. Можно рассекать темную воду, держа курс на огромную луну. Можно выкрутить кондиционер на максимум, опустить бледно-голубые жалюзи и отдавать друг другу всю ту сумасшедшую энергию, полученную от солнца, а ее-то в Броке за неделю скопилось — хватит на много часов непрерывной жаркой ебли на белых, как пена у дальнего рифа, простынях. Господи, Стив был идеальным. Не то чтобы та минималистичная красная тряпка, в которой он красовался на пляже, оставляла большой простор воображению, но все же, все же Стив был будто ожившей статуей Нептуна с пьяцца де Навона — идеальное золотое сечение. И задница у него была идеальной: крепкой, круглой. Она ложилась в ладони приятной тяжестью, и стоило Стиву перевернуться на живот, прогнувшись в пояснице и пряча в подушке пылающее лицо, как Брок, разломив эти спелые дольки неведомого экзотического (и явно запретного) плода, определил, что сердцевина его — нежная и розовая, цветом в точности повторяющая губы. Брок провел языком между ними, а потом прижался губами. Стив дернулся, а потом еще больше прогнулся в пояснице, разводя ноги, приподнимая задницу. И Брока окончательно смыло волной возбуждения. Потом он помнил, как трахал Стива то языком, то пальцами, как тот, будто бредя, просил не двигаться и сам насаживался сначала на пальцы — короткими ритмичными движениями, жадно сжимая в себе, а потом и на член — нетерпеливо, требовательно, горячо. И как стонал, замерев, крепко зажмурившись, будто от боли, но Брок по жаркой пульсации там, внутри, точно знал, что Стиву хорошо — с перебором, остро, нестерпимо хорошо с ним. Стив будто был рожден для этого — раз за разом жадно брать свое, то удовольствие, которое мог дать ему случайный выносливый любовник. И они оба разбивались о него, как волны о риф, пенились в оргазме, и оно, это удовольствие, оседало на коже прохладной моросью. Чтобы уже через минуту опять накатить девятым валом, наскочить на риф, безнадежно погибая на нем, отступая, чтобы попытаться снова. Когда Стив, растрепанный, абсолютно голый, горячий, несмотря на то, что кондиционер пахал вовсю, навалился сверху, требуя перемены ролей, пытливо глядя на Брока (будто Брок мог хоть в чем-то ему сейчас отказать), мир словно начал новый отсчет. У Брока давно не было так — чтобы отдаваться, глядя в глаза. Без желания что-либо изменить, поправить, отказаться, отмазаться. Словно он всю жизнь хотел вот так — до хрипа, до легкой боли и самого первого неудобства, быстро перетекающего в чистый кайф, но все те несколько раз, что он позволял кому-то драть себя, он неверно выбирал. Все, от человека до места. — Господи, — одними губами произнес Стив, глядя на Брока. — Это… — Ты можешь звать меня Брок. Стив дернул уголком припухших губ, поцеловал так больно, так сладко, одновременно творя что-то невероятное с броковой задницей, что мир весь, какой был, такой огромный и разнообразный, вдруг сжался в точку, полыхнул невыносимо, ослепительно, выцвел до белизны. И там, в этой сжигающей тесноте сумасшедшего оргазма Брок кричал и кричал, извиваясь от невозможности приглушить эти ощущения, как-то спрятаться от них, снизить интенсивность, коснуться члена, прекратить пытку. И не мог. Не хотел, наверное, тоже, но вот в этой беспомощности перед чужой силой, в том числе и физической, был какой-то особый, очень извращенный кайф. И Стив дал ему это все: драйв, оголенные нервы, облитые кислотой наслаждения, когда не можешь вдохнуть и кричать тоже больше не можешь. И хочешь умереть в этот момент, но живешь и живешь. Собираешься заново раз за разом, как из золотой пыли, чтобы снова сгореть. — Без дозаправки я больше не могу, — хрипло заметил Брок, когда они лежали после черт его знает какого захода. Стив смотрел на него, перевернувшись на бок и подперев голову рукой, будто когда-то, в первую встречу, сложил о Броке единственно верное мнение и теперь оно не соответствовало действительности. — Не стану проверять, правда это или нет, — хмыкнул Стив. — Здесь же можно заказать еду? — Три часа ночи. Мне кажется, что уже нет. — Тогда… — Тогда я сейчас попытаюсь встать и сделаю нам сэндвичи. — Лежи, — фыркнул Стив, будто Брок не мог сделать ему более изысканного комплимента, чем расписаться в своей недееспособности. — Я сам. Брок все-таки выполз на кухню, и они целовались, мешая вино с чаем, бутерброды с пирожными и фруктами. — Пойдем купаться? — предложил вдруг Стив, накрутив на пальцы длинную челку Брока. После душа его волосы подсохли и, не забетонированные намертво, моментально скрутились в ненавистные кудряшки, как им и положено природой. — Мне нравится, — ухмыльнулся Стив. — Всегда завидовал кудрявым. — Терпеть их не могу. Благо сейчас есть куча средств, чтобы это исправить. — Люди всегда хотят не то, что у них уже есть. Смотрят в сторону, иногда вообще не понимая, как им повезло. — Я как раз очень хорошо понимаю, как мне повезло, — Брок усмехнулся и поцеловал его, меняя тему. — Что ты там про купаться говорил? — Во сколько тут рассветает? — Через час-полтора, думаю. — Как насчет завтрака на необитаемом острове? Судя по тому намеку, с которым одна из его бровей поползла вверх, Брок понял, что смазка и резинки в корзинке для пикника включены в меню. Кто он такой, чтобы отказывать кому-то настолько охуенному? Верно. А для того, чтобы отоспаться, у него будет вся оставшаяся жизнь. *** К исходу вторых суток, в течение которых они со Стивом не разлеплялись ни на минуту, оказываясь то в одном бунгало, то во втором, то на крошечном острове с единственной пальмой, тень от которой приходилось ловить, словно она была живая, то посреди широченной лунной дорожки на черной, как нефть, воде, то просто на песке совершенно пустого предрассветного пляжа… Так вот за эти двое суток Брок понял, что втрескался по уши в этого огромного художника, плававшего, как профессиональный пловец, водившего катер, лодку, серф, скейт — вообще все, что можно было придумать. Брок влюбился, хотя когда-то давно-давно, после одного очень болезненного расставания поклялся этого не делать. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Но Стив улыбался, откидывал назад выгоревшие добела волосы, и у Брока томительно сжималось что-то внутри. Он подумает об этом после. Когда вырвется из этого рая, больно расшибившись о серые камни привычной реальности. Так уже бывало (хотя кому он врет, так и не могло бы быть ни с кем, кроме Стива). Море, солнце, какая-то туземная, райская беззаботность, — все это словно соединяло несоединимое, заставляло звучать в унисон. Но стоило увидеть этого же человека в деловом костюме среди привычной осенней слякоти Нью-Йорка, как волшебство заканчивалось. Становилось скучно, отдых, вместе с тропическим безумием желания трахаться на любой поверхности, только бы дать выход блуждающей в крови лихорадке, разжигаемой солнцем, оседающей невесомой корочкой соли на загорелой коже, желанию дышать в унисон с огромным, диким миром вокруг, отдаваясь основным инстинктам, — отдых заканчивался. И — чаще к счастью — уносил это безумие с собой. Их со Стивом имена, на островах похожие на шум прибоя и свист ветра между скал, в цивилизации стали бы обычными именами, к которым прилагается фамилия, место работы, определенный круг общения, огромное количество условностей, положение, взгляды на жизнь. Но пока у них оставался еще день и следующая ночь. И пока резная тень от пальмы снова ложится на широкую спину Стива волшебным узором, и можно просто черпать счастье полными ладонями, жадно загребая его к себе, жить, жить, жить здесь и сейчас, дышать, смотреть, как на мелководье плещутся разноцветные рыбки, нырять голым со скалы туда, в прохладную глубину, чтобы, вновь ощутив под ногами твердую сушу, снова бездумно, легко соединиться с другим человеком в одно. Чувствуя его как себя. И эта близость, единственным благом цивилизации в которой была возможность использовать смазку вместо масла, — она ощущалась самой естественной вещью на свете. Как будто они, Стив и Брок, прежде никогда не встречавшиеся, когда-то уже жили под этими звездами, где их так же неумолимо тянуло друг к другу. Хотя встреться они в том, другом мире, заточенные в оковы одежды и приличий, они скорее всего просто прошли бы мимо, едва взглянув. — Я завтра улетаю, — вдруг сказал Стив. Они лежали прямо на досках веранды его бунгало — гамак не выдержал их брачных игрищ и приказал долго жить еще час назад. За спиной у Стива занимался ослепительный рассвет, его светлые волосы окрасились красным, и Брок запустил в них пальцы, просто чтобы убедиться, что он настоящий. — Да, — нехотя ответил Брок. — Я помню. Подвезу тебя… — Нет, — мягко ответил Стив, и Брок понял, что спорить с ним бесполезно. — Пусть сказка останется здесь, — добавил он, невольно вторя мыслям самого Брока. — Я хочу помнить все именно таким — не закончившимся. Брок мог бы попросить у него номер телефона, адрес, назначить встречу в каком-нибудь не слишком пафосном месте, но он тоже эгоистично не хотел ничего усложнять и портить — слишком прекрасной была реальность. И стоило запомнить ее такой. Она того стоила. Утром Брок ушел. Стив долго целовал его на прощание, и это все вместе — несколько бессонных ночей подряд, позднее утро, мысль, что они больше не увидятся — все это разом чуть не провалило миссию под кодовым названием “Гордый уход и цивилизованное расставание”. Несмотря на усталость, Брок не мог уснуть. Он ходил, курил, заставляя себя не смотреть на часы, но стоило закрыть глаза, видел яркое солнце, запутавшееся в волосах Стива, его тело, облитое лунным светом, песок, покрывающий идеальные ягодицы, и то, как он стонал на выдохе перед самым оргазмом — коротко, жадно, до боли сжимая в себе. Ничего. От любой лихорадки можно выздороветь. Нью-Йорк и работа лечат все. *** Яблоко встретило Брока дождем. Выйдя на пробирающий до костей ветер в ожидании такси, он вдруг ощутил неодолимое желание вернуться. Туда, на острова, и черт с ними, с деньгами, работой, цивилизацией, ночными клубами и дорогими тачками. К тридцати семи вдруг главным в жизни оказалось совершенно не это. Стоя тут, под стеклянным куполом у подъездной дорожки такси, Брок вдруг ощутил себя птенцом, выпавшим из гнезда в большой неприветливый мир, которому плевать на происходящую здесь и сейчас маленькую трагедию. Докурив, Брок встряхнулся, как промокший пес, и, стянув с себя королевскую накидку из тропических цветов, натянул на плечи старую-новую колючую реальность, сел в подъехавшее такси. Телефон вдруг тренькнул входящим, и сердце застучало как сумасшедшее, хотя Брок еще даже не посмотрел, что там. “Я знаю, что мы не обменивались контактами, но я попросил твой номер на баре, где ты заказывал напитки. Если хочешь, можем встретиться в субботу на ступеньках галереи Метрополитен. Скажем, в шесть. Если нет, просто не отвечай. Стив”. “В субботу в шесть”, — ответил Брок, с досадой отогнав мысли о том, чтобы потянуть время. Это был Стив. И со Стивом Брок был готов дать неприветливому миру цивилизации еще один шанс. До субботы оставалось еще шесть с половиной дней. *** “Я сейчас буду занят около часа”, — отстучал Брок очередное смс. Они со Стивом переписывались нон-стоп с тех самых пор, как самолет Брока приземлился. Сегодня была среда, работать не хотелось, но начальство вдруг объявило срочный сбор в малой аудитории, использовавшейся обычно для встреч с прессой и коротких втыков от руководства. Втыков вроде не предвиделось, значит, дольше, чем на час, затянуться не должно. “Я тоже буду занят”, — пришло от Стива, и Брок представил вдруг, как тот голым ваяет что-нибудь в большой студии на Манхэттене, как и положено художникам. — Внимание, — объявил Фьюри, ворвавшись в аудиторию. — Сегодня для всех нас великий день, дамы и господа. Позвольте вам представить… — он сделал театральную паузу, а Брок с открытым ртом смотрел вовсе не на него, а на человека за его спиной, читающего что-то на телефоне и едва заметно улыбающегося. — Подполковник Роджерс. Капитан Америка! Зал взорвался аплодисментами, а Брок, набрав на телефоне: “Тебе очень идет форма”, попытался выхуеть, включить голову и унять моментально возникшую эрекцию — туго облегающая темно-синяя форма шла Стиву Роджерсу ничуть не меньше, чем плавки из красного бифлекса. “Охуеть художества”, — было первой связной мыслью, после того, как Стив, быстро опустив глаза на экран телефона, обвел взглядом аудиторию и нашел Брока, как назло занявшего место в самом последнем ряду. “Тебе тоже”, — не глядя, отстучал Стив и убрал телефон в карман. Пришлось слушать Фьюри и подтянувшегося Коулсона. Но смотрел Брок только на Стива, теперь реально живую легенду, и думал о том, как мог так сильно вляпаться. Но впервые в жизни ему было все равно, что будет дальше. Его личный рай был прямо перед ним, и в этот раз Брок сделает все, чтобы остаться в нем как можно дольше. Лучше навсегда. *** — Когда ты собирался мне сказать? — Брок лениво курил, поглаживая Стива по животу. Никакой субботы они, конечно, ждать не стали и поехали к Броку прямо после “знакомства”. Глупо? Может, и да, но это было лучшим решением Брока за время работы на чертов ЩИТ. — Не собирался, — Стив отобрал у него сигарету и тоже затянулся. — Художник, значит? — У меня высшее художественное образование, между прочим. И я планирую выставку в декабре. Под псевдонимом, конечно. — Со мной тоже под псевдонимом? Стив раздавил окурок в пепельнице и повернулся к Броку. — Ну зачем же? Я чего-то не понял, или Америка по-прежнему свободная страна? — Свободная, — утешил его Брок. — И даже геев уже не травит, как еще лет двадцать назад. Но ты же этот, как его?.. — Национальный символ, — подсказал Стив и положил руку Броку на живот. В опасной близости от того места, о котором прилично воспитанный мальчик начала прошлого века не должен был даже думать. Особенно если оно, это место, принадлежало человеку одного с ним пола. — Я родился и вырос в Бруклине, Брок. И символ… ну какой уж есть. Фьюри с Коулсоном лизали мне… все места. Фигурально, конечно, выражаясь, — поспешил он добавить, с усмешкой глядя на Брока, — чтобы я согласился работать на ЩИТ. Думаю, моя ориентация теперь их проблемы, а не мои. Брок, кажется, действительно любил этого засранца. Даже без тени пальм на спине. А на выставку они, конечно пошли — в субботу. У Брока разболелась голова от однообразной мазни, в которой он ничерта не смыслил, но Стив пообещал ему компенсировать доставленные неудобства и, чуть приподняв футболку, позволил увидеть край красного бифлекса, едва заметно выступающего над ремнем неприлично низко сидящих джинсов. Ради такой компенсации Брок потерпит. И эту выставку, и персональную. Творческие люди — очень изобретательные. Во всем. Это ли не праздник, который теперь всегда с Броком? А что там Стив решит расписывать, фарфор или рожи врагов — по сути не стоящие внимания мелочи, верно?