Never Forget, Never Forgive

Пролог

Се Лянь был полон сожалений. Он всегда считал себя человеком, готовым принять заслуженное наказание и столкнуться с последствиями собственных действий. Но провести вечность в гробу – такое принять было нелегко. Нужно отдать должное, ему потребовалось несколько лет и бесчисленное количество “смертей”, прежде чем он осознал всю тяжесть происходящего. Больше всего Се Лянь сожалел о том, что вообще согласился стать королевским советником. Вероятно, во всех тех ужасах, что последовали после, виноват был именно он. Так происходило всегда, стоило ему слишком надолго задержаться в одном месте. Стоило только расслабиться, и беды всегда настигали его. Это и значило быть богом неудачи. Хотя Се Лянь и не мог сказать, что сожалеет об убийстве короля Юнъани, однако он сожалел, что его поймали. Он сожалел, что позволил Лан Цяньцю совершить несправедливую месть. Он сожалел, что притворился мертвым. Он не знал, что у него не получится сбежать. Сквозь кромешную тьму Се Лянь протянул руку и прижал ладонь к деревянной крышке гроба, проверяя, поддается ли она вообще. Крышка оказалась весьма твердой. “По крайней мере, мой гроб сделан из крепкой древесины высокого качества”, – подумал он с сожалением. Се Лянь постучал несколько раз. Крышка показалась ему достаточно тонкой, чтобы суметь пробить ее насквозь. Даже сейчас он все еще мог видеть гримасу предательства на лице короля Юнъани – тот же самый взгляд был и у принца Аньлэ. Они оба думали, что Се Лянь был их союзником, прямо перед тем, как он убил их. Се Лянь знал, что заслужил боль. С каждым ударом сердца кошмарное, раздирающее плоть страдание от деревянного кола, пригвоздившего его к земле, становилось всё сильнее. Голод пожирал его заживо буквально. На протяжении некоторого времени Се Лянь хотел быть наказанным, и он получил свое наказание, но теперь с него хватит. Даже если воспоминание о заплаканном лице того милого мальчика вечность преследовало бы его, подобное заточение не сможет ничего исправить. Он не знал, что именно пытался доказать, вступив в должность королевского советника, но что сделано, то сделано. Он сможет найти другой способ искупить свою вину. Сил у Се Ляня почти не осталось, однако крышку гроба должно было легко сломать. Он опустил руку, вдохнул и ударил со всей силы. От удара крышка раскололась сверху донизу и на него посыпались сотни мелких щепок. Все еще темно. Кромешно темно. Сбитый с толку, он снова потянулся вверх. Что-то темное и твердое нависало над ним – жесткое и холодное. Похожее на камень. Нет, в отличии от камня этот материал был идеально гладким. Мрамор. Гробов было несколько. О нет. Он толкнул крышку. Тяжёлая. Он поднял обе руки, надавил изо всех сил, и от подобной нагрузки его сердце, пронзенное деревянным колом, брызнуло кровью. Ни малейшего движения, ни на сантиметр. Нет нет нет нет нет. Паника начала одолевать его, и он стал задыхаться в темноте. Се Лянь повторил свои прежние действия: сосредоточил силу в кулаке и направил ее в крышку гроба. Он услышал тошнотворный треск, но его источником был не мрамор. Боль разлилась по его руке. Он не знал, был ли он всего-навсего слаб от голода, или это слой мрамора был настолько толстым. Неужели он ждал слишком долго? Наказывая себя, он фактически обрек себя на гибель? Он знал, что совершил ошибки в жизни, но даже он не заслуживал быть похороненным заживо навечно! Внезапно он рассмеялся. Громкость звука покоробила его, однако он смеялся до тех пор, пока горькие слезы не полились из глаз. Конечно. Чего еще он мог ожидать в этот момент? Если бы он знал, что должно произойти это, он бы исчез в закате задолго до того, как наследный принц мог даже начать надеяться догнать его. Это было началом настоящего наказания. Еще долгое время он не переставал пробовать пробить слой мрамора. Он пытался снова и снова. Пытался, пока большая часть костей в его руке не была сломана. Жое тоже пыталась, но шелковая лента была предназначена для того, чтобы рассекать, но не рубить. После того, как его кости срослись в третий раз, он не смог бы ударить достаточно сильно, чтобы сломать вообще что-либо, даже собственные кости. Время тянулось мучительно медленно, не то чтобы он имел возможность его измерить. Он лежал здесь, забытый всеми. У него не осталось ничего, кроме времени для размышлений о том, что он мог бы сделать иначе. Время, чтобы оплакивать выбранные им решения. Он не может увидеть ничего вокруг себя, но память всегда в состоянии представить перед ним четкие образы прошлого. Се Лянь вынужден признать происходящее: он не сможет выбраться отсюда самостоятельно и его тело никогда не прекратит свое существование. Его предательское сердце, несмотря на то, что оно было приколочено к земле, никогда не перестанет биться. С каждым ударом – эта глубокая, тупая боль. Снова и снова. Он не знал, почему его тело упорно продолжало производить все больше крови. Гроб довольно быстро пропитался ею, но к счастью, по всей видимости, она все же нашла путь наружу. Но даже так, он все еще лежал в луже свернувшейся, остывшей крови глубиной в несколько сантиметров. Однако он полагал, что это могло быть хуже. У него были весьма отвратительные кошмары, где он тонул в крови. Температура вокруг и так была низкой, но из-за того, что пространство было влажным, ему было еще холоднее. Все было бы намного проще, если бы его сердце просто замерло. Это не впервые, когда Се Лянь желал этого, но в конце концов он все же жаждал умереть. Чтобы закончить все это. Что было действительно ужасно в том, чтобы быть похороненным заживо – хуже, чем боль в его сердце, смрад и грязь, кромешная темнота, разъедающие плоть голод и жажда – по-настоящему ужасно было то, что в таких условиях почти не оставалось места для надежды. Осознание, что из подобной ситуации не было выхода, порождало тоску. Никто на свете не знал ничего о нем самом или его прошлом, и никто не стал бы его искать. Просто еще одно сожаление. Изолируя себя, он лишился всех, кто мог бы спасти его. В какой-то момент он отчаялся так сильно, что начал молиться. Цзюнь У… это Сяньлэ. Не знаю, слышите ли вы меня… Здесь нет алтаря, чтобы помолиться. У меня нет палочек с благовониями для подношения. Простите меня. Я просто… помогите меня. Пожалуйста, услышьте меня. Пожалуйста, помогите. Он плакал в пустоту, звук его надломившегося голоса раздавался эхом вокруг. Я понимаю, что был жалким богом. Я понимаю, что не заслуживаю вашего внимания… или вашего времени. Но клянусь, если вы придете сюда, чтобы найти меня и помочь выбраться, я сделаю что угодно – все, что вы попросите. Абсолютно что угодно! Он даже не знал, доходят ли до небес его молитвы. Даже если доходят, среди всех богов Цзюнь У получал наибольшее количество молитв – существовала ли хотя бы небольшая вероятность, что его голос сможет пробиться сквозь миллионы других? Особенно, когда он не имел ничего в качестве подношения? Фэн Синь? Ты слышишь меня? Или, нет, генерал Наньян? Я… я бы не обратился к тебе, если бы у меня были другие варианты, но… ты мне нужен. Мне нужна чья-нибудь помощь… если бы ты только… отправил кого-нибудь мне на помощь. Му Цин…? Нет. Он просто не может. Он знает, что у Му Цина нет никаких причин прийти ему на помощь. На протяжении бесчисленных часов он рыдал и умолял каждого бога, чье имя он когда-либо мог слышать. Он не знал точно, были ли его молитвы не услышаны или всем на небе было просто плевать на него. Так или иначе, он не был бы удивлен. Пока он молил об освобождении, Жое украдкой выскользнула из его рукава и принялась вытирать слезы, стараясь успокоить его и приласкать. По крайней мере он не был совершенно одинок. Ему бы хотелось, чтобы шелковая лента могла бы поговорить с ним. Ему бы хотелось, чтобы он мог послать ее за помощью. Цзюнь У, это снова Сяньлэ. Если я так сильно разозлил вас, отказавшись от вознесения, пожалуйста, просто… просто скажите, как я могу загладить свою вину. Просто дайте мне шанс! Мне жаль! Просто- просто вытащите меня из этого гроба, и я… я… Что угодно, я клянусь! Фэн Синь, прости меня, я никогда больше ни о чем не попрошу, я клянусь! Просто в память о старых временах! Если хоть где-то в глубине души тебе все еще не наплевать… просто дай знать, что ты слышишь меня! Му Цин… может, ты хотя бы придешь посмотреть, во что я вляпался на этот раз? Не хочешь прийти поиздеваться? Но он не придет. Конечно же нет. Се Лянь сжег мост между ними до основания. Так много сожженных мостов, ведущих к небесам. Цзюнь У? Наньян…? Кто-нибудь? Неужели я правда этого заслуживаю?! Се Лянь надеялся, что, быть может, Фэн Синь или Цзюнь У все же сжалятся над его никчемной душой. Дни тянулись, но в ответ он не получил ничего, даже сновидения. Даже отказа. Даже “ты сам в это вляпался”. Никто с небес не пришел спасти его, и таким образом та малая надежда, что оставалась, тихо умерла. Минуты, дни, часы и годы проходили мимо него, и он стал пребывать в сознании все меньшие отрезки времени; были всего лишь краткие моменты, когда он не спал и не лежал без сознания от голода или кровопотери. Промежутки бодрствования были достаточно долгими, чтобы он мог почувствовать на своем теле каждый болезненно воспаленный очаг, соприкасающийся с деревянным дном гроба. Они были достаточно долгими, чтобы он мог кричать и метаться, просто ради того, чтобы услышать и почувствовать хоть что-то реальное, нечто иное, прежде чем его снова утащит в пучину. Се Лянь чувствовал, как в такие моменты Жое пыталась успокоить его, но это было все, на что была способна шелковая лента. На протяжении многих лет он разговаривал с Жое только для того, чтобы не забыть, как это делать, но спустя некоторое время он перестал пытаться. Чем больше времени он проводил в темноте, тем сложнее становилось отличать сны от яви. В итоге, кошмарный гроб стал его единственной связью с реальностью. В его мире лишь боль была чем-то настоящим. Время не имело значения. Его больше не существовало. В один миг он снова становился босым и беззаботным ребенком, резвящимся во дворце. Затем он начал выступать на улице перед аплодирующей толпой – бессмертный собиратель мусора. Далее он оказался принцем и богом посреди войны, криков, воплей и звона мечей. Перед ним непобедимый враг, от которого сама судьба даровала ему свою защиту. Но в конце концов, как и всегда, он вновь оказывался во тьме. В его снах присутствовали свет, и цвета, и звуки, и отличные от боли чувства. Это было чем-то вроде свободы. Но вместе с тем сны были жестоки – они даровали лишь временное освобождение. Часто они служили напоминанием о лучших временах, и из-за этого очередное пробуждение причиняло лишь горе. Худшими были сны, где он наконец-то был вызволен из гроба. Обычно, кто-то с небес приходил, чтобы вытащить Се Ляня на свет, или какой-нибудь прохожий, услышавший его рыдания, решал разобраться, в чем дело. Конечно, дело было не в самом сне – дело было в отчаянии, что охватывало его после пробуждения. Осознание, что ничего подобного на самом деле не происходило и его страданиям не будет конца, было худшей пыткой. Он предпочитал кошмары про войну, или чуму, или случай в Храме, про смерть родителей или смерть последнего из его последователей – то были обыденные для него мучения, с которыми он уже умел справляться. Сны о спасении лишь подрывали его надежду вновь и вновь, и даже так он не мог усвоить этот урок. В этих снах он всегда полностью верил, что наконец был спасен. Осознание того, что это не так, впоследствии всегда полностью разрушало его. В его снах он никогда не спасался самостоятельно. С течением времени сны о спасении, к счастью, стали более редкими. Большинство его снов было воспоминаниями о временах, когда он был королевским советником, наблюдающим за взрослением Лан Цяньцю. Мягко поправляющим его стойку с мечом в руке. Подсказывающим, когда нужно выдохнуть. Ругающим его и заставляющим переписывать вдвое больше текста, когда он засыпал на занятии. Наверное, за всю свою жизнь Се Лянь никогда не был настолько близок к тому, чтобы почувствовать себя родителем. Потому он и прилагал усилия, чтобы сохранять дистанцию между ними. Он все еще гордился тем, каким человеком стал Лан Цяньцю, гордился, что помог ему достичь этого. Столь любящий и верный сын – так бесчеловечно потерять родителей было бы несправедливо по отношению к нему. Се Лянь знал, что он должен взвалить вину на себя, причинить боль Лан Цяньцю и принять его ненависть на себя. Поэтому он хотел дать мальчику хотя бы удовлетворение от мести за убийство его семьи. Лан Цяньцю смог бы найти успокоение и продолжить идти дальше, а народ Се Ляня остался бы в безопасности, благодаря заботе их бывшего правителя. Тогда это казалось малой платой. Теперь он сожалеет о собственной доброте. У него было слишком много времени, чтобы все обдумать и начать беспокоиться в первую очередь о себе. Это потребовало невероятного количества времени, и, в конце концов, Се Лянь перестал думать о чем-либо вообще. Даже сны перестали посещать его. Это принесло облегчение. Существовало лишь ничто – даже боли почти не было, хотя боль никогда полностью и не проходила. Он научился игнорировать ее достаточно, чтобы она просто маячила на заднем фоне до тех пор, пока он не решит сосредоточиться на ней. Его тело вообще перестало просить еду. Живой или мертвый, бодрствующий или спящий, теперь его окружали лишь темнота, тишина и покой. Единственное, что существовало – это неумолимый стук сердца, отбивающего минуты вечности, проведенной в этом месте. Падший бог стал подобен спящему духу на склоне холма. Спустя невообразимое количество времени Се Лянь был внезапно вырван из долгой спячки. Раздался звук, который не был его сердцебиением.

__________________________

Хуа Чэн был полон сожалений. Сожаления всегда присутствовали в его жизни, но не одно из них не ранило столь остро. Он проигнорировал важную зацепку, появившуюся десятилетия назад – подсказку, брошенную ради более многообещающего слуха. В тем времена зацепка даже не была о Его высочестве. На самом деле он не подозревал, что это было зацепкой в принципе. Это была информация о вмешательстве Ци Жуна в политические дела Юнъаня. С давних времен Хуа Чэн был враждебно настроен к этой твари, и он использовал любую возможность, чтобы наказать Ци Жуна, когда бы ни натыкался его. Эта вражда была навсегда в его сердце. Он никогда не забывал и никогда не прощал, это было частью его естества. На самом деле он посещал Юнъань ненадолго в поисках Ци Жуна на пепелище Золотого банкета. Он был прямо там. Как и следовало ожидать, трус, что организовал целую резню, покинул сцену, потому и Хуа Чэн ушел без промедления, не потрудившись изучить изнанку настоящей истории. Он знал, что некоторые детали были упущены, но он и представить не мог, что это могло быть связано с наследным принцем Сяньлэ. Колоссальная ошибка, величайшее из его сожалений. Если бы он как следует изучил ситуацию, то, возможно, пришел бы к выводу, что королевский наставник Фан Синь, козел отпущения в этой резне, и был тем богом, которого он искал все это время. Причиной, благодаря которой Хуа Чэн все же узнал об истинной личности Фан Синя, был его знакомый демон, Хэ Сюань. Возможно, всему поспособствовала его невероятная удача, когда Хэ Сюань вскользь упомянул один определенный меч, которым владел недавно вознесшийся бог Тай Хуа. Хуа Чэн постоянно интересовался легендарными мечами, так как всегда надеялся расширить свою огромную коллекцию. Но стоило Хэ Сюаню описать меч из черного нефрита, когда-то принадлежавший печально известному государственному наставнику Фан Синю, мир под ногами Хуа Чэна покачнулся. О, он знал этот меч. Он даже не стал ничего отвечать. Его будто молнией пронзило. Затем его охватил ужас, волна тошноты прокатилась по телу. Что, если он все еще прибит к гробу? Что, если все прошедшие семьдесят лет поисков… Впервые с тех пор, как Хуа Чэн стал непревзойденным, он почувствовал настоящий страх. Если Его высочество все еще находился в гробу, это означало, что из-за собственной ошибки он переживал невообразимые страдания. Конечно, он должен был выбраться оттуда в какой-то момент, верно? Хуа Чэн должен выяснить точно. Перерыв вместе с Инь Юем всю библиотеку, ему удалось найти единственную подсказку о местонахождении могилы. Ничего особо конкретного, но с этого можно было начать: “без отличительных знаков, в диких полях к северу от Юнъаня, известное только принцу и его любимому слуге местоположение”. Хуа Чэн ругался, проносясь по этим проклятым пустошам. Был поздний вечер, холодно и пасмурно, надвигался дождь. Мысли носились по замкнутому кругу. В тот раз он мог бы найти его, он был так близко. Если бы он только был более внимателен. Если бы, если бы. Сейчас не было никакого значения. Тогда он упустил ситуацию из виду. Последний гвоздь уже был забит в крышку гроба, к слову. Множество раз он слышал этот рассказ: гнусный королевский советник, мстительный наследный принц, трехслойный гроб и кол из персикового дерева. В конце концов, эта история была известной. Как бы ему ни хотелось наконец-то найти его, мысль о том, что он все это время был похоронен заживо, была невыносимой. Он не позволял себе слишком сильно задумываться о том, каково было Его высочеству находиться в подобном заточении, будучи бессмертным. Он надеялся найти уже давно опустевший гроб, однако не мог избавиться от леденящего сердце предчувствия. Его высочество часто называли богом неудачи. Хотя Хуа Чэн и ненавидел прозвище, все же он не мог игнорировать многочисленные байки, которые слышал за годы поисков. Многие упоминали скверную неудачу бывшего наследного принца Сяньлэ. В Хуа Чэне всегда сидело беспокойство, что причиной всего произошедшего стал именно он. Будучи спасенным, он, рожденный под Звездой одиночества, каким-то образом проклял собственного бога. Он думал, что лишь ужасная неудача могла мешать им воссоединиться в течение всех этих лет. Не на такое воссоединение он надеялся. Огромные поля были заброшены, они даже для выращивания еды не годились. Волна тревожности захлестывала его, стоило только подумать, как много времени могло еще потребоваться, чтобы найти необозначенную могилу. Прямо сейчас Хуа Чэн мог проходить над ним, даже ничего не подозревая. Он должен узнать сейчас, а не недели спустя. Страх разрывал его на кусочки. Возможно, ему придется обманом или пытками выведать расположения могилы у генерала Тай Хуа или выследить слугу, что помог ему тогда, если он, конечно, жив спустя столько лет. Если бы только у было какое-то заклинание, чтобы обнаружить наличие живой души – это могло бы существенно помочь, но подобное также потребовало бы времени и исследований. И снова, он даже не был уверен, что Его высочество все еще находится в могиле. Вполне возможно, что он паникует понапрасну. Но все же, а если он там? Семьдесят лет темноты, голода и полного одиночества. Сумеет ли он сохранить рассудок? Сможет ли Хуа Чэн когда-нибудь загладить вину перед ним? Подобное невозможно будет исправить, невозможно будет искупить, никогда. Вина станет раной, которая будет с ним, пока его прах не будет развеян. Пожалуйста, пусть там будет пусто. Что-то вдалеке привлекло его взгляд. На склоне холма стояло невзрачное персиковое дерево. Он почувствовал в нем что-то необычное, легкое свечение на фоне хмурого неба. Подойдя ближе, он увидел, что ствол рос изнутри крупного пня, оставшегося после смерти другого дерева. Хотя персиковое дерево казалось обычным, в нем присутствовала энергия – очень слабая божественная искра, она влекла Хуа Чэна словно мотылька на пламя. Он знал, будь то намеренно или нет, но это могильный памятник. Он обошел вокруг и увидел низкий вход в земляную пещеру, стены которой наполовину состояли из корней мертвого дерева. Он вошел внутрь и выпустил несколько призрачных бабочек из наручей, чтобы они осветили путь. Всего через несколько шагов в нос ударил запах. Кровь, и ее было много. Мертвое сердце колотилось в груди, и он выпустил еще несколько бабочек, направляя их выше и дальше. В глубине пещеры они осветили прочный, высеченный из камня невзрачный гроб. После того, как Хуа Чэн приблизился, ему стало ясно, что здешняя грязь была скользкой не только из-за дождя. Земля вокруг гроба была пропитана кровью — вероятно, кровью, которая питала молодое персиковое дерево. Корни спускались вниз по задней стене пещеры, они тянулись к еще большему количеству крови. Внешний гроб был защищен выцветшими талисманами, которые теперь уже не функционировали. Однако крышка не была сдвинута или повреждена. Его высочеству не удалось спастись самому. Может, еще есть шанс, что Фан Синь окажется кем-то другим, подумал он отчаянно. Может, печально известный королевский наставник украл меч у Его высочества? Обычный смертный труп не смог бы так долго истекать кровью. Прежде чем он успел подумать о том, что найдет внутри, он откинул тяжелую каменную крышку, открыв взгляду более изящный мраморный гроб внутри. Зловоние от крови усилилось, к нему добавился смрад чего-то, похожего на разложение. Руки короля призраков теперь действительно дрожали. Он мог видеть, как кровь Его высочества струится между двумя гробами, просачивается через декоративные отверстия в мраморе и сквозь грубые каменные швы. Все это исходило от его бога. Краткой вспышкой мелькнули воспоминания того окровавленного алтаря. Он откинул вторую крышку. Внутри показалась отнюдь не крышка третьего гроба, как ожидалось. Последний гроб был деревянным и едва ли не раздробленным в пыль, вероятно, из-за неудачных попыток его бога выбраться. Запах стоял неописуемый. Хуа Чэн не мог сдержать отчаянный вскрик, он схватился за край каменного гроба, чтобы его ноги не подкосились окончательно. Даже за серебряной маской он мог узнать эти черты. Сколько раз он вырезал в камне эти губы, этот подбородок? Даже в таком загубленном состоянии, он узнает своего бога где угодно. Ранее он почему-то не позволял себе представить подобное, но, возможно, ему следовало бы это сделать. Он должен был подготовить себя к подобному. “Мне жаль, Ваше высочество, мне очень, очень жаль!” — прохрипел он. Он сомневался, что его бог мог услышать его сейчас. Взгляд скользнул по измождённому черепу, где некогда было лицо его давно потерянного возлюбленного, и, к его удивлению, он увидел, как глаза за маской медленно открылись, моргая в свете бабочек.

__________________________

Скрежет камня о камень – казалось, мир вокруг завибрировал. Се Лянь почувствовал, как на него мягко упала то ли пыль, то ли грязь. Происходили новые вещи. Это были новые ощущения. Разум бога вылез из спячки. Мысли были заторможены и формировались лишь частично. Он смог определить, что монотонное однообразие его существования было кем-то нарушено. Прохладный, свежий воздух внезапно окутал его, вызывая мурашки на коже и дрожь вдоль позвоночника. А потом свет опустился на его веки. У Се Ляня заняло некоторое время, чтобы отреагировать – будто все его чувства работали с задержкой. Также потребовались усилия, чтобы он смог раскрыть спекшиеся глаза и быстро проморгаться, навстречу свету. Это было ужасно неприятно, и он отпрянул. У него не было повода открывать глаза на протяжении уже очень долгого времени. Темнота его гроба была абсолютна. Даже когда его глаза были плотно закрыты, свет все еще причинял ему боль. Он слышал звуки сверху. Они были приятны для его ушей. Потребовалось немного сконцентрироваться, прежде чем до него дошло, что это был чужой голос. Несмотря на то, что подсознательно он смог почувствовать страдание в этом голосе, его звучание все еще было прекрасно. Кроме того, звук был пугающе громким после столь долгой тишины. Человек разговаривал с ним. Он вдруг вспомнил, что он был человеком, а не только болезненным стуком сердца во тьме. Это чувство было ему знакомо. Это случалось и раньше – точнее, много раз. Гроб открывается, голоса и свет, свобода. Но это никогда не было по-настоящему. Он всегда просыпался внутри гроба. Прошло много времени с тех пор, как ему снились подобные сны. Однако этот отличался от тех, к которым привык Се Лянь. Обычно он мог сразу понять речь своего спасителя. В конце концов, он мог открыть глаза и увидеть лицо перед собой. К тому же, обычно у него хватало сил, чтобы приподняться и протянуть руку человеку, что пришел ему на помощь. И он мог уйти прочь от могилы на своих ногах. Следуя привычному сценарию из старых снов, Се Лянь сделал крошечную, довольно печальную попытку, чтобы сесть самостоятельно. Но этого не произошло. Его мышцы достигли точки абсолютнейшей бесполезности. Почему-то чудесного выздоровления не произошло, и все, что ему удалось, это лишь слегка растянуть мышцы корпуса. Усилие заставило его хилое сердце биться быстрее. Этот стук стук стук впервые за долгое время заставил боль от деревянного кола вновь выйти на первый план. Боль все еще тупая, но тем не менее. Из его горла донесся стон. Присутствовала ли обычно боль в его снах? Все это было неправильным. Голос сверху не прекращал давить на его уши. Он хотел что-нибудь ответить, но был ошеломлен светом и звуками. Се Лянь не понимал, почему он не может пошевелиться, не может поприветствовать этого человека. Что, если его просто оставят здесь? Он почувствовал легкое давление на грудь – рукой, подумал он. Чувство прикосновения воспламенило его нервную систему, и он сильно взрогнул. Обнаружив себя, Жое выскользнула наружу, намереваясь защитить Се Ляня, однако он не почувствовал ее атаки. Наступила кратковременная пауза, а затем рука вновь с силой надавила на его грудину, словно пытаясь удержать на месте. В мгновение ока старый деревянный кол был выдернут. Белая, горячая, насыщенная боль – совершенно непохожая на тупую боль, что стала для него столь же обыденной, как дыхание. Он услышал тихий вскрик, вырвавшийся из его уже пересохшего горла. Теплая кровь хлынула с обеих сторон сквозной раны, сливаясь с густыми кровяными ошметками, в которых он лежал. Се Лянь был уверен, что кровь шла теперь и из его горла. Его легкие горели в напряжении от внезапных и глубоких вздохов. Затем белая и горячая боль стала прохладной. Ему с трудом удавалось выносить ощущение воздуха, напрямую давящего на его вскрытое сердце. Все происходящее было невероятно мучительно. Он ожидал, что потеряет сознание за секунды – но потом появилось что-то, что не было болью. Поток энергии, исходящий от руки, был направлен в его тело. Он яростно дрожал, ошеломленный всем происходящим, но затем он узнал эту энергию и начал расслабляться. Сама по себе рука была холодной, но энергия была очень теплой – вероятно, это самое теплое чувство, которое он мог бы вспомнить. Его разум немного обострился в промежутках между странно знакомым чувством и ощущением от крови, которая теперь приливала к его мозгу. Он осознал, что то была духовная энергия – он не чувствовал ее с тех пор, как перестал быть богом. Он вспомнил, что когда-то был богом. Фигура над ним теперь говорила тихим, успокаивающим голосом. Его заторможенный мозг смог установить небольшую связь. Небесный чиновник? Имело смысл. В его снах обычно кто-то из них спасал его. Он размышлял, кто же это был на этот раз. В этой кошмарной версии сна Се Лянь заставил себя открыть глаза и посмотреть на своего спасителя. Было больно, однако он вынуждал себя не закрывать глаза, пока не поймет, кто находится перед ним. Источник света был необычным, он исходил от нескольких парящих белых... существ. Фигура над ним обрела форму, но она была слишком размытой, чтобы рассмотреть как следует. Прошло слишком много времени с тех пор, как он использовал зрение, и теперь у него не получалось сфокусировать взгляд. Он мог различить нечеткие очертания человека, одетого в алый красный. Тон его кожи был подобен фарфору, также он мог различить длинные темные волосы на более темном фоне захоронения. Ему показалось, что он его не знает – он определенно не узнавал голос, который становился все тревожнее каждый раз, когда он пытался взглянуть на него. Се Лянь вновь закрыл глаза. Света было слишком много, и его глаза сильно слезились даже сейчас, хоть и были закрыты. Он не ожидал, что все еще умеет плакать, но все же почувствовал, как слезы потекли вниз по вискам. Тяжелая серебряная маска была убрана с его лица. Может это всего лишь его воображение, но ему показалось, что этот человек смахнул несколько его слезинок. Мужчина в красном продолжал говорить с ним, но разум Се Ляня слишком долго не функционировал, и у него не получалось осознать смысла сказанных слов. Боль в его груди начала проходить, и впервые за столь долгие времена он почувствовал себя полностью в тепле. Он вздохнул с безмерным облегчением. Хотя он по-настоящему ненавидел пробуждаться от подобных снов, этот был в некоторой степени очень приятным. По крайней мере, в этот раз он пребывал в сознании, так что пробуждение не должно быть слишком обидным. Он чувствовал, как сон начал отступать. Это было похоже, будто до этого он провалился в сон, который теперь возвращает его обратно в реальность. Он надеялся, что сможет снова впасть в подобие спячки, в которой находился какие-то мгновения назад. Думать было слишком. Чувствовать было слишком. Видеть сны тоже, если честно, было слишком. Он больше не хотел быть потревоженным. Последним, что Се Лянь почувствовал, были руки, мягко проникающие под его лопатками и коленями. Его подняли из зловонной лужи, в которой он когда-то мечтал утонуть. Руки этого человека были гибкими, но сильными, и они держали его, как будто он ничего не весил. Он был в безопасности, словно мальчик, которого убаюкивают успокаивающие руки родителя. Может быть, этим человеком была Смерть. Может быть, ему наконец-то позволили умереть. Се Лянь не стал сопротивляться и погрузился обратно в одинокую тьму, из которой он ненадолго восстал.