Неизбежность нокаута

      «Крылья легенды хрупкие, словно весенний лёд, Слово недоброе — камень, песня, сбитая влёт. Я не пророк, не певец, я странник, идущий через века, Душу растерзанной сказки грею в слабых руках.» из песни Т. Гринхилл «Стражи последнего рубежа» Один. Вурдалак и графиня У замка в объятиях. Тайная страсть, Что сильнее рассудка. Их танец отныне Не для наблюдателей. Но чья верней власть — Ума иль желудка?       — Куда топаешь, красавец?       С…, сбил меня с мысли. Наверное, не стоило идти дворами, но что сейчас поправишь? Просто не обращать внимания и надеяться, что сам отвянет. Сколько уже раз такое бывало? Да и отмахаюсь я от одного, если он без заточки или кастета. Я же, типа, служитель ё....го порядка. Крутой коп. Собачья, блин, работа. Два. Призрак и дама Беспечно курсируют, Будто часы бесконечны. Жизни их драма Зловеще вальсирует. Миры их различны навечно.       — Оглох или и в уши тоже дол….ся?       Херово. Другой голос с другой стороны. Нужно прибавить шаг. На хрен отвалите уже. Иду себе и иду. Денег нет, сигарета одна, и та мятая. Только что не в трениках, так это, блин, подполковник дрючит за внешний вид. Будто его собственные сыновья — образцы стиля и изящества. Никаких коротких рукавов, на запястье могут быть только часы… Пох.. на правила, я серьгу снимаю только в отделении. После второго напоминания. Три. Призрак с девицей У склепа границы В пляске макабры завис. Крови б напиться, В себя возвратиться. Но есть один путь — и он вниз.       — По ходу он слишком гордая цыпочка.       — Сейчас и посмотрим, как этот петушара дерётся.       Да что, б…., за сдвиг у них сегодня? Сами озабоченные, а я виноват? Я нервно облизываю губы — и чувствую привкус помады. И наверняка тон на лице пятнами остался. П....ц. Чем я думал, когда собирался после нашего выхода? А было время раскинуть мозгами? Техничка из училища, где мы зал снимаем, вопила громче школьного звонка. Реквизит убери, гитары пересчитай, тетради… Хорошо, что я до среды отдал их Ромке. Четыре. Девушка с призраком, С правдою выдумка В вальсе кружат Безумном, как сон. Странные признаки — Смертная выкройка. И не удержать От ужаса стон.       — Не хочешь реснички подкрасить, чтобы умереть при полном параде?       Т… м…, их пять…семь… десять… Ещё сегодня днём я думал, что ничего позорнее формы рядового милиционера со мной не случалось. Но если бы у меня спросили теперь, то я бы предпочёл умереть в ней. Оказывается, шут из меня так себе. Пять. Призрак и девушка — Встреча с проклятием. Что же звало тебя, милая, в логово? Маслице с хлебушком? Шаг — и распятие. Жизнью за танец платить — это много ли?       — Язык проглотил или готовишься пищать? Здесь тебя никто не услышит.       Я знаю. Каким звериным чутьём иногда патрули доставали из кустов полумёртвых торчков, я так и не понял. Нельзя, чтобы обступили. Я резко отталкиваю ближайшего гопника и застываю под тусклым фонарём. Слишком далеко до парадной. Здесь никто сейчас не пойдёт. Только клёны, кусты и толпа отморозков. Шесть. Напрасно дыхание сдерживать бронхами — Эта прогулка — чёрта воронка. Очередной раз судьба вонзит шпоры, Но лишь ирония мне опорой.       — Ты чё, Штырь, не мог сопляка удержать?       — Да, он же…       — Уйди, б.., с глаз лучше.       Пока они переругиваются, я думаю, на что опереться. У меня есть шанс достойно перенести хоть несколько ударов, только если бьют спереди, как в боксе. Нет, я не буду представлять, во что я превращусь даже за три минуты. Стоит им ударить в пах, и я… Вот там обычно отливают самые нетерпеливые. Даже пятно уже выделяется от постоянного поддержания влажности. Это будет дополнительным стимулом упасть на землю как можно позже. А может всё-таки… Нет, бежать слишком поздно. К счастью, мои новые приятели теснят меня именно туда. Семь. Шаг по осколкам к краю обрыва. Сейчас бы хотя бы с травою слиться. Жертвой быть всегда некрасиво. Надеюсь, что всё это просто мне снится.       — Что ты там бормочешь? Молишься?       Наверное, стоило бы. Я специально надевал на работу старый бабушкин крестик, чтобы позлить своего начальника-атеиста, а сегодня, отыграв сценку, забыл его в нашем кабинете вместе с костюмами. Точно, я ещё не занёс на работу после стирки рубашку главной гордости моего начальника, Михаила Юрьевича. Вернее, я опять на прошлой неделе «пришёл на службу, как в огород». Восемь. Слёзы застыли в горле от страха. Я — проигравший в войне с лютой тьмой. Вот палачи, и вот моя плаха. И никого нет рядом со мной.       Дальше идти некуда. Последний рубеж. Здесь я срезал дорогу, когда убегал от военкомата. Ещё пару дворов напрямик — и остановка. Как я ненавижу себя, что вскочил в тот троллейбус. Каждый день мне приходится вспарываться в невыносимую рань и тянуться через весь город. А ведь у нас в отделении есть футбольная и волейбольная команды, но нет, блин. Стрельбище, беговой стадион, отработка блоков на ринге. Чем они мне помогут сейчас в уличной драке без правил? Стоять! У нас? У них. Я слиняю сразу после трёхлетнего контракта. Мои соперники просто цыкают, хрустят пальцами, плюются, будто утратили человеческий облик. Слиняю, да. Если доживу. Девять.       — Кто на стрёме будет стоять?       — Да не ссы, на фига нам пасти дорогу, эта скелетина долго не продержится.       — Я бы об него руки не марал.       — Так бей ногами.       Где-то неподалёку лает собака. Внутри рождается безумная надежда, что гопники свалят. Но звуки удаляются.       — Я местный.       — Хули ты врёшь? Здесь такие м...лы не живут.       — А я живу. Кликуха Князь, слышал про такого?       Я пытаюсь похлопыванием по ветровке обнаружить паспорт, но моё движение служит сигналом к началу бойни. Оставь меня в пыли промозглой ночи, Лохмотья до костей мне дождь промочит. Я буду ждать рассвета без желанья. Кто я теперь? Считай, одно названье. Кто я, ответь? От ран мутит в желудке. И странно, что в своём ещё рассудке. Мне не на что надеяться, увы. Не будет новой для меня главы. Что толку помнить их уродские приметы. Кто сможет их призвать потом к ответу? Да и зачем? Что мне их наказанье принесёт, Когда меня никто здесь не спасёт? Будь я вампиром, думал бы о зове. Внутри ещё осталось сколько крови, Пока не опустеют мои вены? Я слышу звук. И это звук… Сирены?       Шайка разбегается. Я всё ещё опираюсь на стену, но вроде голова ясная. Сейчас доберусь до своего… Из-за угла дома выходит мужик с ротвейлером. Собака начинает оглушительно лаять.       — Фу, Рекс! Эй, парень, ты что там творишь?       Я пытаюсь показать пустые руки или сделать шаг, но не могу отлепиться от стены. Какая-то невероятная слабость. Ротвейлер заходится в бешеной ярости.       — Фу, сидеть! Ты чего, ранен, что ли?       — Есть немного. Потрепали меня соседи слегка.       — Я тогда домой, вызову подмогу. Потерпишь ещё?       Я киваю. Хуже уже не будет. Мужик поворачивается ко мне снова.       — Ты извини, но я и в милицию позвоню. Всё-таки слишком подозрительная история.       — Ничего страшного. Я и сам в какой-то мере…       Я лезу в карман за удостоверением, но руки почти не слушаются. Оно выскальзывает на землю, я наклоняю голову, чтобы увидеть, куда оно упало, и ноги перестают меня держать. ----------------------------------- Один.       — Нет, аллергии на лекарства у него не было.       Я разлепляю глаза. От левой руки тянется какой-то провод. Капельница. Я не дома? Но вот же папа стоит. В белом халате и бахилах. Рядом с ним мама, врач и… Подполковник?       — Наркотики он принимал?       — Нет, Андрюша бы никогда…       — Надюш, это очень серьёзный вопрос. Да, принимал.       Мой начальник резко поворачивает голову в мою сторону, и я не успеваю притвориться спящим. Два.       — И опыт инъекций был?       — Нет, конечно. До такого не…       — Был.       Мама глядит на отца в полном шоке. Я не хотел её волновать и, честно говоря, без понятия, как узнал батя. Подполковник продолжает смотреть мне прямо в глаза, и мне хочется провалиться сквозь землю. Никогда я так сильно не чувствовал, что я идиот. Три.       — Когда он кололся последний раз и чем?       — Три месяца назад. Один раз. Скорее всего, героин. Но что-то курил не очень давно. Марихуану, наверное, что эти дети могли ещё раздобыть?       Я киваю. Папа не ошибся ни в чём. Вот кому надо было в сыске работать. Юрий Михайлович отворачивается от меня.       — Героин. Три с половиной месяца назад. Его ещё два дня рвало. А траву, судя по всему, достал кто-то из его группы на репетиции. Значит, позавчера.       Я считал, что подполковник даже не в курсе, что я играю на гитаре, как и один из его сыновей. Четыре.       Почему я не подумал, что операция мне ещё только предстоит. Всё ведь было хорошо. На сильном обезболе. А теперь уже не очень. Прямо совсем не очень. Совсем нехорошо.       — В вашем случае наркоз может не подействовать или подействовать не так. Подпишите согласие.       Медсестра протягивает мне ручку, я… Я не могу пошевелить правой рукой.       — Родителей догоняй, дура! У него там ничего живого не осталось.       Да ну? Я усилием воли напрягаю мышцы и действительно ни фига не чувствую. Пять. Герои страшных видений Моим питаются телом. Впервые сквозь морока тени До меня доходит, в чём дело... Теперь бы дурные поступки Хоть отчасти в планах оставить, Но рушится замок хрупкий — И ничего не исправить. Лилипуты снуют в обломках, Гномы бегут сквозь рвы. А голос в мозгу негромко Считает новые швы.       Я сквозь вату полусознания слышу голоса врачей.       — А может, пластику всё-таки? Правая рука, ведущая…       — Где ты у него столько кожи возьмёшь?       Мне мерещатся пластмассовые детали, из которых, как из детского конструктора, хирург пытается построить моё подобие. Но они упорно не желают скрепляться воедино. Шесть.       Обе руки проштопаны, загипсованы и замотаны, включая плечи. Из левой опять торчит капельница. Медсестра проверяет её исправность.       — Укол сделать? Не лезешь ещё на стену?       — Да нет, вроде терпимо.       — Тогда зайду через час. Если что, своих посетителей направишь ко мне, договорились?       — А можно лучше попить?       — Пока нет.       Зараза, как сушит горло. Кажется, я слышу, как трескаются мои губы. Семь.       Родители сидят рядом со мной.       — …здесь три недели, потом два месяца наблюдения в поликлинике, а потом уже на группу.       Папа внимательно слушает схему выздоровления, глядя на меня, и вдруг начинает ерошить мне волосы. Я отвожу голову. Он меня пытается отвлечь. Но зачем? Врач продолжает перечислять все повреждения конечностей. Отвратительное слово. Отдаёт мертвечиной. Нижние, верхние… А если человека перевернуть? Ушибы мягких тканей… разрыв мышцы… переломы… Чересчур много как-то, слишком. Особенно в правой верхней. Восемь.       — Андрюш, мы выйдем поговорить с Юрием Михайловичем?       — Ну да, завтра я ведь явно не приду на работу.       Я улыбаюсь. Мама целует меня в лоб. Её губы неприятно подрагивают. Папа опять гладит меня по голове.       — Не волнуйся, сынок. Выкарабкаемся. Всё будет нормально.       Да я и не переживаю. Хотя странно, почему батя не сказал «отлично» или «хорошо»? Родители уходят из палаты. Я озираюсь по сторонам. Справа лежит и молча смотрит в потолок парень чуть старше меня. Как он так согнул левую ногу? Девять.       Родители где-то застряли. В спине начинает покалывать, надо поменять положение. Я повора… Что за чёрт? Я не могу. Я будто связан. Я… Меня пугает этот парень. Где прячется его грёбаное колено? Куда оно могло деться? Оно же не испарилось. Он же не фокусник. С…! Как так вышло? У него же нет половины ноги! Б....! А у меня там под гипсом вообще что осталось? Группа — это совсем не про музыку? Руки ведь… без них не… Не писать, не играть, не рисовать, не обниматься. П....., я же и есть сам не смогу. И в сортир. Меня обжигает волной стыда. Я теперь поссать без помощи не способен. А следом перед глазами встаёт картина опухших от бухла попрошаек с пустыми рукавами. Поэтому родители так долго не идут. Пытаются смириться с тем фактом, что их единственный сын станет их вечной заботой. Обузой.       Я угадал. Папа и мама остались за дверью. В палату подполковник заходит в одиночку. Его послали, чтобы объяснить мне горькую правду. Мой начальник никогда не врёт и не выбирает выражений. Только зачем мне вообще такая жизнь? Лучше бы той спасительной сирены не было. ------------------------------ Один.       Мой бывший начальник. Мне ведь даже заявление на увольнение не придётся писать. Да, конечно, писать… Я же даже таблеток не смогу наглотаться. Хотя можно…       — Ты совсем, б…., рядовой, необучаемый?       Что он от меня хочет? Подполковник раздувает ноздри и разве что не закусывает изнутри щёки. А. Я ведь и, очнувшись, его не поприветствовал. Но я даже не… В общем только словами остаётся.       — Здрасьте, товарищ подполковник. А вы можете позвать медсестру? Извините, но я не могу выпрямить руку сейчас и, наверное, уже…       Подполковник не двигается с места. Только внимательно смотрит на меня. Ещё пристальнее, чем до операции.       — Князев, назови мне трёх наших режиссёров. Быстро.       — Ка… Каких ещё ре… режиссёров?       — Любых, б....! Можешь киношных и их фильмы, можешь театральных и их спектакли. Включи мозги, Князев, и соображай!       Я нервно сглатываю слюну. В голове пусто. Я совсем смутно понимаю даже, кто такой режиссёр. А когда я сам был на спектакле и не помню. В кукольном театре, наверное, в начальной школе.       — Князев, я жду. Не назовёшь, скажу, чтобы медсестра к тебе не заходила до завтра. Справляйся, как хочешь.       Я почти задыхаюсь от несправедливости. Здесь он точно командовать не должен. У меня…       — Я же... Я... Как вы не понимаете? Я сейчас… Я... Неполноценный, в общем.       — Ага, умственно. Так ни хера, Князев, и не поменялось. У тебя ведь башка светлая, а ты ей не по назначению как пользовался, так и пользуешься. Как на фигню, так фантазии хватает, а если действительно подумать, то слишком сложно. А слабо было поступить в институт, а не в клумбе от призыва прятаться?       — Я не хочу на художника. Не хотел. Это неважно уже.       — Князев, что я у тебя спрашивал?       Безногий парень ошарашенно наблюдает за нашим спором. Он сел и попытался отодвинуться, чтобы смотреть в окно. Рядом с койкой стоят костыли, которые я сразу не заметил. А что делать мне? Ногами руки не заменить.       — Да какая к чёрту разница? Причём тут режиссёры? У меня неизлечимая травма. Вы не понимаете?       — Серьёзно? Ну расскажи тогда какая?       — У меня в руке… Рука…       Б..... А я не запомнил. Юрий Михайлович кривится.       — Чтобы стать врачом, надо иметь память получше.       — Да я просто сейчас немного окрепну, чтобы встать, и выпрыгну из окна.       — Великолепный план, Князев! Здесь второй этаж. Будет ещё и спица в пятке. Ты в детстве мечтал стать железным дровосеком?       Парень-сосед тянется за своими костылями, встаёт с койки и выходит из палаты.       — Снимать фильмы.       В… м…. Юрий Михайлович же это и спросил. Откуда он узнал?       — Мечтать стать режиссёром — и ни х.. для этого не делать. Твой фирменный почерк. Метод Князева. Палец о палец не ударить. Может, за эти три свободные недели изучишь тему будущего образования путём чтения?       Свободные, как же. Я здесь буду…       — И как же я буду снимать без рук?       — А для этого, Князев, существует оператор. Ну? Я всё ещё жду режиссёров.       — Быков.       — Какой Быков?       — Ролан. Который «Чучело»...       — Это ты, Князев, чучело.       Юрий Михайлович вздыхает, кладёт справочник для абитуриентов на мою тумбочку и садится на стул рядом со мной.       — В помещениях для больных, Андрей, воинское приветствие не отдаётся.       Это он что, получается, прикололся надо мной? ------------------------ Два.       Папа сидит рядом и что-то объясняет. Я его почти не слышу. Пятьдесят две минуты — и можно позвать медсестру. Стрелка почти незаметно сдвигается вверх. Пятьдесят одна.       — Сынок, а давай, ты сейчас попробуешь?       Отец мне суёт кассетный плеер.       — А что там за музыка?       — Андрюш, ты меня не слушал?       Ещё одно крошечное перемещение. Пятьдесят. Целая вечность наедине с адом.       — Смотри, сынок.       Отец нажимает какую-то кнопку на корпусе и говорит.       — «Здесь лапы у елей дрожат на весу…».       Потом нажимает другую кнопку, кассета мотается назад. Третья кнопка. Искажённый отцовский баритон цитирует Владимира Семёновича.       — Какой у меня противный голос!       Я удивлённо смотрю на папу. Мы же так с магнитофоном тысячу раз баловались. Неужели он забыл?       — Нет, это просто надо привыкнуть, бать. Куда жать надо?       Я неловко отбираю у отца диктофон левой рукой, роняю его себе на колени, подхватываю заново и пытаюсь попасть по кнопке.       — Па, но мне будет неудобно записывать так истории про себя и других людей. Все будут слышать и… Ну…       — Так а ты, сынок, рассказывай не про настоящих людей.       — А про кого?       — Хоть про своих чертей.       — Но их же читает только мама.       — Ну и будет пока слушать.       — Я попробую, бать.       Сорок минут. Отец обнимает меня, стараясь касаться только спины. И всё равно немного задевает правое плечо. Я морщусь.       — А знаешь, Андрюш, кого я встретил?       Папа вчера опять пел с Михаилом Юрьевичем. Да, лучше иметь здорового сына, чем такого, как я. Тридцать девять.       — «Ложкой снег мешая, ночь идёт большая…»       Я уже не маленький, зачем мне эти колыбель… Я вдруг представляю сына подполковника потерянным среди снегов белым медвежонком. Беззубым медвежонком с гитарой наперевес.       — А можно ещё пять минут?       — Не больше десяти. Пора закрывать двери отделения.       — Спасибо большое.       Я, не отрываясь от отцовского плеча, скашиваю глаза на его часы. Уже минута просрочена. Я попробую, папа. ------------------------ Три.       — Князев, патроны не бесконечны, чтобы обстреливать ими окружающее пространство вместо мишени.       — У меня…       — Синяк на ноге, царапина на щеке — и вторая нерабочая группа. Так, младший сержант?       Я пытаюсь удержать пистолет ровно, но рука начинает дрожать.       — Или всё-таки даже третьей нет, Князев?       Да сколько можно уже?       — Так точно, товарищ полковник. У меня первая группа здоровья. Нет, б…., ни физических, ни психических повреждений.       — Оно и видно. Ещё раз услышу от тебя мат, остаёшься на дежурство.       Ага, когда меня допустят к полноценной работе. Я ставлю пистолет на предохранитель и впечатываю его в стол. Действие отдаётся болью в плече. Я перематываю эластичный бинт на уродливой правой руке заново.       — Какой, на хрен, смысл в этих тренировках, товарищ полковник, если я никогда не буду стрелять?       — Одно дежурство, младший сержант, ты уже заработал.       Сцепив зубы, сжимаю-разжимаю кулак, сгибаю-разгибаю локоть. Держится. Поднимаю пистолет снова. Вытягиваю правую руку и… Снова ставлю пистолет на предохранитель и практически роняю его на столешницу.       — Ладно, на выход, Князев. Рыдать от счастья будешь сегодня, глядя спектакль, в своё личное свободное время. ------------------------ Четыре.       Блин, жарища такая. Если б я не был в образе беспризорника, то напялил бы солнцезащитные очки.       — Я хотел снимать фильмы. А теперь я буду этот, как его? Ну, «Обыкновенное чудо»…       — Шварц?       — Да какой Шварц, Лёня? Ну зовут его…       — Евгений. Если Шварца. А так Марк Анатольевич.       — Б…., да вообще не в тему, что лезешь, мужик! Вот, вспомнил, Захаров. Лёня, ты чего застыл? Ой, Юрий Михайлович…       Я машинально поправляю пыльную вельветовую чёрную рубашку. И табличку «собираю на еду».       — Действительно, ой, Князев. Немедленно сел в служебную машину.       — Так я на задании, товарищ полковник.       — Тридцать минут треплешься со своим одногруппником.       Он со мной точно не учится, мы с ним играем в одной… Действительно.       — Двадцать.       — Тридцать минут и пять секунд. Захаров — плохой пример, кстати. Или наоборот хороший. Он и кинорежиссёр.       Полковник уставился на мою гитару. Она должна была стоять у него в кабинете, пока я не принесу нормальную песню. Курсантам, которые мне до этого подпевали, досталось проведение внепланового субботника.       — Я… Мне надо репетировать для учёбы.       — Ого, так бросать институт после поступления ты, Князев, уже не намерен?       Я собирался бросить работу. Но я вечерник.       — Решил сменить временную профессию на более творческую, младший сержант?       — Нет, б.....       — Плюс одно дежурство, Князев.       Полковник смотрит на меня с усталостью. Да как можно контролировать свою речь от отдельных выражений?       — Извините, товарищ полковник.       — Младший сержант, у тебя сорок пять секунд на сборы в отделение. Или я тебя туда этапирую в наручниках.       И за что интересно?       — Я на задании.       Лёня показывает мне знаками, что это не аргумент.       — Не вашем, конечно, товарищ полковник, но… Но вы не можете меня привлечь, как попрошайку.       — А как вора-взломщика, Князев?       Я сдёргиваю с себя гитару, отдаю полковнику, ищу глазами нашу патрульную машину и иду к ней. Пока мы едем в отделение, начальник включает кассету одной группы. Одной местной группы. Как же меня бесит этот Михаил Юрьевич! Вечно трётся у кабинета отца, подслушивает. Одновременно и бешеный, и затюканный. Ещё я, с…, должен слушать его песни. Его, б…., музыку вместо своей. Все грёбаные концерты отстоять, как штык. Да если мне что-нибудь из этого когда-нибудь понравится, можете меня… Я медленно выдыхаю. Можете меня уже. Я стараюсь сидеть спокойно, но мне почти физически больно. Закрываю глаза. Неважно. Я почти год не рисовал, и сейчас не буду. В смысле нормально не рисовал. Только портреты преступников. Надо бы возить с собой папин подарок. Хоть рассказать сюжет картинки словами. Просто текстом. Хотя здесь диктофон бы мне особо не помог. Полковник никогда такого не поймёт. Внезапно музыка стихает.       — Андрей, ты в порядке?       На меня с тревогой смотрит наш водитель.       — Товарищ полковник, может, остановимся? Князева, похоже, укачало.       — Едем, как ехали. Врубай магнитолу обратно. Пусть вестибулярку тренирует.       Я дёргаю головой. Кто бы сомневался? Музыка снова играет, я опять закрываю глаза, но чувствую касание пластика к руке. Начальник протягивает мне блокнот и ручку. Я, не задумываясь ни на секунду, жадно хватаю желанную бумагу и рисую всё, что взбредает в голову. Потом пишу пару строк на пробу, ещё пару… Прихожу в себя только возле самого отделения. Блин, я же совсем забыл…       — Спасибо, Юрий Михайлович.       Мой начальник не отвечает, забирает блокнот и ручку и выталкивает меня из машины, чтобы я не тормозил и дальше. На улице он выдирает использованные мной листы и отдаёт их мне. Я прячу их в карман драных джинсов.       — А ты неплохо рисуешь, Князев.       — Так я этим на жизнь зарабатываю, товарищ полковник.       И действительно, это ведь уже не острая необходимость. Два года вместо армии я оттарабанил. Я совершенно забыл, что хотел разорвать контракт. А ещё, что у своего начальника я ничего сейчас не просил. Но до травмы полковник раз пять выкидывал в окно или в урну похожий блокнот, когда я его не слушал. ----------------------------- Пять.       — Пап, а если они правы? Что я сейчас никто и останусь никем. Что надо уметь отрываться от быта, менять жизнь и бросать насиженные места.       — Андрюш, а ты сам хочешь этого?       — Остаться никем?       — Оторваться.       — Я не знаю, бать.       Я кручу в руках медиатор. Завтра улетает Максим. Он предлагал сделать мне справку, что мама — еврейка. А я должен написать, что начальство меня угнетает. И тогда мы где-нибудь за бугром будем опять тусоваться нашей компанией. Одёргиваю водолазку. Можно там сделать рукав, чтобы было не видно это тошнотворное зрелище на руках. Хотя бы на правой. У них, говорят, есть крутые мастера. Но, с…, фиговая перспектива — наехать на Юрия Михайловича, даже если это ему и не повредит, как заверяют ребята. А с другой стороны, что меня ждёт здесь? Театры загибаются, в магазинах всё грустно. Взгляд падает на часы. Я вскакиваю. Блин, полковник мне точно голову оторвёт. Третье опоздание за неделю. Я хлопаю отца по плечу.       — Пап, я побежал.       — Сынок!       — Бать, я опаздываю. Это не потерпит до вечера? А, чёрт, вечером проводы Макса... До завтра?       — Потерпит, Андрюш.       — Тогда пока!       Я открываю дверь, но слышу, как отец удивительно строго для него говорит мне в спину.       — Настоящий друг, Андрей, никогда не заставит тебя ни предавать других людей, ни стесняться себя самого. ---------------------------- Шесть.       Я поправляю свои бумаги и думаю, всё ли сказал своему временному сменщику. Вроде да, осталось только оставить ключ на вахте и…       — Стоять, Князев.       Блин, не успел. Так и знал, что вовремя я сегодня не уйду. Что Юрию Михайловичу ещё надо? Хоть бы это до ночи не затянулось, мы ещё в кино с Таей собирались.       — Ты сейчас садишься вон в том углу и ждёшь, пока я не вернусь с Михаилом. И завтра с утра явишься, как обычно. Можешь даже в этом рванье.       — Товарищ полковник! Я не буду сейчас переодеваться. И у меня завтра отпуск.       — Отпуск отменяется, сержант. У тебя срочное задание.       Я начинаю закипать.       — Но вы же мне обещали. И приказ был. Я подписывал.       — Тогда ознакомься и распишись заново.       Полковник суёт мне под нос приказ об отзыве из отпуска.       — Я могу отказаться.       — Не можешь, сержант. Это аварийная ситуация. Считай, что сейчас военное время.       В… м…, я когда-нибудь чокнусь с этой службой. Какой дебил придумал, что в театре тоже служат? Б.…, опять по ночам репетировать. Не сразу понимаю, что полковник не закончил свою речь.       — Князев, ау! Приходи в себя.       — Да, товарищ полковник. Я вас слышу.       — Пока Михаил не пришёл, придумай себе псевдоним.       — Какого плана он должен быть?       — Чтобы ты мог на него откликаться в течение выполнения всего задания.       Полковник уходит в направлении выхода. И что же мне интересно придётся делать под псевдонимом с участием его сына? Быть его телохранителем? Двойником? Б…., Михаил Юрьевич, почему от вас всегда одни проблемы? Пока любимое чадо не пришло, пойду хоть воды попью.              С…, припёрся уже. Куда этот грёбаный стакан деть? Подхожу к вазону и…       — …прямо с травкой и повязали их.       — Да ты чё? Не отмазал бы их Горшок, он принципиальный.       — В ж… идут все принципы, когда дело касается Мишеньки и Лёшеньки.       — У них по тестам всё чисто. А вас я сейчас на алкашку проверю. Кто принял, влетел на премию. Сдриснули отсюда.       Из толчка выходят несколько лейтенантов-новобранцев, а следом Дмитрий Иванович.       — Уши греешь, Князев? Забудь, что…       Я прикладываю палец к губам и шепчу.       — Я под прикрытием, товарищ полковник.       Полковник закатывает глаза.       — Юрка устал гонять свою особо одарённую мелочь по отдельности и решил её объединить.       Я сажусь в угол, где мне было приказано ждать, и в недоумении наблюдаю, как Дмитрий Иванович возится с ключами возле кабинета моего начальника. Что-то я ничего не понял.       — Моргунов, вы уже пришли? Заходите!       Я поднимаю голову, Юрий Михайлович приглашающим жестом зовёт меня в кабинет Дмитрия Ивановича. Придумать псевдоним, да, товарищ полковник? Я и с этим не смогу справиться по-вашему?       — Добрый вечер! Мы уже знакомы, а это лейтенант Михаил Юрьевич Горшенёв.       — Добрый вечер…       Я не могу упустить шанс потроллить своего начальника, даже если потом мне придётся худо. Поэтому делаю долгую паузу, прежде чем произнести до конца ожидаемую от меня реплику.       — … Дмитрий Иванович!       Я жму руку своему начальнику, а потом поворачиваюсь к его сыну и не могу удержаться.       — Работаете в папином отделении?       Михаил Юрьевич сразу сатанеет.       — Не ваше дело, Моргунов.       — Вы правы, не моё. Но отец-то в обиду не даст?       Я подмигиваю Горшенёву-младшему и прямо вижу, как его тянет набить мне морду. Юрий Михайлович решает вмешаться.       — Михаил будет вашим куратором в театре...       Теперь моя очередь удивляться. То есть вместо нахождения в театре в отпуске я буду ходить в него на работу, как на работу?       — ...чтобы вы там не наставили, чего не следует. Завтра приедете ознакомиться с техникой безопасности и можете больше не появляться до сентября. Мне будет докладывать Михаил Юрьевич.       Б.…! Б! Л! ..Ь! На четыре месяца! Охренеть! Это же сколько времени… у меня же… Я ведь тогда могу… Я так точно успею и не сдохну от аврального режима! Класс! Блин, никогда бы не подумал, что Юрий Михайлович меня поддержит. Стоп! Вольная? На треть года? Вот так без условий, без отчётности, прямо делай, что хочешь? Это уже конкретный залёт! Получается «ивановцы» не зря трепались. Попался Михаил Юрьевич на горяченьком. А нехилое такое использование служебного положения в личных целях! И меня решили подставить, товарищ полковник? А, гулять, так гулять! Я кидаю взгляд на рассерженного сыночка и говорю ему.       — Предупреждаю сразу. Завтра вечером у нас сабантуй. Так что послезавтра вы увидите меня с конкретного такого бодуна, Михаил Юрьевич. Ну, до встречи!       Я отступаю к двери боком, а потом, будто что-то забыв, поворачиваюсь к своему начальнику и говорю, глядя ему прямо в глаза.       — Забыл сказать, я предпочитаю, чтобы меня называли Меригуан. ----------------------------- Семь.       Я являюсь в отделение с опозданием на полчаса. Мне всё можно. Михаил Юрьевич уже сидит возле кабинета друга его отца.       — Вы опоздали, Моргунов!       Я выбираю самый дебильный из своих голосов.       — Я Меригуан. Доброе утро!       Он даже не думает со мной поздороваться. По х… ПО Х..!       Я захожу в кабинет.       — Здравствуйте, Дмитрий Иванович! Где мне черкануть? А то что-то я долго прокемарил, пора и явиться на работу.       — Здравствуйте, Меригуан. Прежде чем подписывать документ я бы всё-таки рекомендовал вам его прочитать. А то вдруг я у вас почку хочу забрать или это признание в массовом изнасиловании?       — Ну что вы, Дмитрий Иванович, я вам полностью доверяю.       Я готовлюсь поставить росчерк и в последний момент вспоминаю, что я сейчас Моргунов. Блин, ну, значит, Морг и завитушка.       Но глаза уже сами бегут по написанному.       «Сержант Князев!        Ты сам знаешь, что в квартале с твоим театром торгуют наркотиками. Так вот, сейчас наркопритон находится прямо на нижнем этаже вашего здания. Ваш главный режиссёр и наблюдатель из района, которые официально в запое, были одними из наркокурьеров. Сейчас они сотрудничают со следствием и поэтому под защитой. Но рисковать своей жизнью не хотят и участвовать в операции категорически отказались.       Рядом со зданием всегда будет дежурить ОМОН. Я дам тебе несколько раций, если что подавай любой сигнал тревоги. В отделении знают только проверенные люди. Ты не можешь ничего рассказать своим актёрам. Моему сыну тоже. Под подозрением все.       Но безопасность им обеспечат: они должны выходить после репетиций только толпой и идти прямо на остановку. Скажи, что в квартале орудует маньяк. На остановке их будет забирать служебный автобус местного завода с охраной в форме рабочих и развозить по домам. По утрам во всех дворах будут стоять наши сотрудники в штатском.       Тебя будет забирать наш водитель на своей личной машине и отвозить сначала сюда, а потом домой. Из дома тебя тоже будет забирать патруль и высаживать в просматриваемом дворе под наблюдением. Ты должен зарисовывать и описывать поведение и основные приметы всех людей, которые будут попадать в твоё поле зрения. К сожалению, и твоих ребят тоже. И поставить настоящий спектакль.       И личная просьба — не выпускай Михаила никуда одного. Он был в числе бывших постоянных покупателей в другом районе. Но по какой-то причине не воспользовался своей последней покупкой. Он потенциальный живец.       Операция рассчитана на полгода, планируется, что основной поток наркотиков будет к вашей премьере в октябре. Так что вы должны будете оказаться на сцене.       По нашим сведениям, основной товар — дезоморфин. Его нашли в вещах группы, вместе с которой вышла после концерта группа моего сына.       Ты можешь взять самоотвод прямо сейчас или в любой момент. Это смертельно опасное задание, о котором нельзя будет упоминать и после его окончания.       Запретить тебе пить я не могу, но постарайся знать меру.       Будь очень осторожен, Андрей! И хорошо подумай, прежде чем соглашаться. У меня есть, кем заменить тебя на сцене.       Юрий Михайлович.»       Я поднимаю глаза на полковника и нервно сглатываю. «Крокодил»? Это же наркотик самоубийц. Хуже хмурого. Его принимают самые нищие ребята, у которых не хватает денег на нормальные. Хотя это слово нельзя применять к наркотикам. Я пытаюсь опять изобразить свой развязный тон, но это даётся мне теперь нечеловеческими усилиями.       — Так и быть, повожу с экскурсией вашего куратора. Пусть напитается искусством.       Юрий Михайлович одними губами беззвучно повторяет фразу из письма.       — Будь очень осторожен, Андрей! ---------------------------- Восемь.       Его музыка — единственное, что меня ещё удерживает в здравом уме. Маленькая волшебная шкатулка с секретом. Коротенькая история, в которую можно спрятаться на несколько минут. А он сам будто борется с толпой демонов внутри себя. Сражается, но не замечает ни одного. И страстно желает узреть наконец хоть одного чёрта воочию. Не говорит об этом, как его брат, но хочет встретить. Зачем тебе это, Мих? Я вижу их всех. Скрытых и явных. Ничего в них интересного. У настоящего чёрного нет оттенков.       А для меня наш общий мир — это потайной уголок, где добро, как и везде, борется со злом. Но здесь у добра есть хоть мало-мальские шансы победить.              Я смотрю в блокнот на рассказ «Потомок звезды». «       — Брось его, Майк.       — Не могу, Кас. Он дышит. Раз ты его не убил одним внушением, значит, он не в твоей власти. Никому не удавалось ещё тебе противостоять.       — Давай я…       — Нет, поздно. Ты проиграл. Я присягнул сильнейшему. Всё давно идёт не так. Я не чувствую твой зов, как раньше.       — Майк…       — Ты помнишь моё условие? Я подчиняюсь только абсолюту. Я ухожу. С ним.       — Тогда я убью вас обоих.       — Не сможешь. Звезда всегда ведёт меня, и только она. Но ты больше не её избранный.       — Не Король?       — Да. Видишь? Моё предплечье теперь чисто.       — Для новой метки?       — Больше никаких меток. По доброй воле.       — Но это возможно только в одном месте в этой Вселенной.       — Угу. На Земле, Кас. Откуда родом он.       — Как простой смертный? Это смешно, Майк. Обычные люди не способны обмениваться мыслями, не могут отдавать свою энергию друг другу.       — Ошибаешься, Кас. Для этого у них есть язык, уши и сердце.       — Поэтому они молчат, не слышат и держат сердце каменным или страдают от его повреждений.       — Поэтому они могут чувствовать. Не ждать от вспышки до вспышки, а беспрерывно. У них есть сны.       — Бред несовершенного сознания. Они непозволительно уязвимы.       — Да, они хрупкие, Кас. Но это напротив признак совершенства. Сдвинув хоть один ничтожный элемент ты потеряешь баланс, потому так прекрасно ощутить его хоть раз, но в полной мере.       — Ты болен, Майк. Это пройдёт, обычная земная лихорадка. Ты слишком долго болтал со своей звездой. Тебе…       — Мне уже ничего не поможет, Кас. Потому что мне совсем не страшно. И одновременно жутко, что я ошибся. Но дороги назад больше нет.       — У тебя останется шрам.       — Да, Кас. И не один. Такова плата за настоящую жизнь.       — Майк…       — До свиданья, Кас! Я больше тебя не слышу. ---------------------------       — Майк, хватит играться в землянина, возвращайся! Это непозволительно: так разменивать свой дар на жалких людей.       — А хочешь я покажу тебе чудо, Кас?       — Очередной фокус? Я их насмотрелся от тебя за сотни веков…       — Вот, видишь?       — Ну и? Он и ты берёте по горе звуков и объединяете их в гору, которая выше простой суммы двух ваших гор. И что?       — Тебе мало? Смотри дальше.       — Эта гора становится образом, а потом он… Нет, это же невозможно!       — Ага! След! Прямо на сердце. Круто, да?       — Но ты ведь обычный, ничем не примечательный звёздный луч, который стал самостоятельным. А, я понимаю! След ведь стирается. Он не постоянный.       — Нет, Кас, не вечный.       — Тогда чем восхищаться?       — Когда ты поймёшь, Кас, то, возможно, окажешься среди нас.       — Ну уж нет, Майк. Ты уже не похож на свою звезду. Ты больше никогда не сможешь вернуться к ней.       — Не смогу.       — И звездой тебе не стать.       — Нет, Кас.       — И ты всё равно продолжишь страдать там?       — И радоваться.       — Чушь, игра слов. Ты принёс слишком большую жертву за мимолётную…       — Я получил намного больше, чем потерял. Прощай, Кас! Я больше не хочу сюда возвращаться. Мне не за чем.       — Стой, Майк, погоди одну секунду! Ты…       — Да, Кас?       — Ты же светишься! Но не снаружи, как прежде, а изнутри. Сам. Это и есть тайный дар звезды, чтобы ты не пропал среди людей? Нет? Или это и значит быть человеком по-настоящему?»       Сколько мы уже гоняемся за той наркоимперией? Основное дело от нас забрали. Как и пятую часть моих ребят. Вернее, ребятки остались, а ушли упыри, толкавшие смерть по ценам вплоть до натуры. Наш театр перевезли в пустующее здание в другом районе. Денег платить актёрам нет, все потихоньку разбредаются.       Юрий Михайлович повторяет мне задание уже третий раз. А я не могу сосредоточиться.       Полковник даёт мне понять, чтобы я занимался текучкой. Я в прострации выхожу из кабинета и натыкаюсь на его сына. Ну вот и конец сказки. Прощай, звёздный луч! ------------------------------ Девять.       Я подхожу к кабинету пока ещё полковника. Миха опять там. Пойду пока, попью воды. Но какая-то невидимая сила удерживает меня на месте и заставляет подглядывать за происходящим в узкую щель.       — Ты бы хотел, чтобы Князев был твоим сыном, да, папа? Спокойный, рассудительный, покорный… Всё, как тебе нравится. Хотя нет, когда не родной, так даже ещё лучше. Иначе ты бы не смог его дрессировать. Не по уставу. А сейчас можно сделать его идеальным солдатом. Таким, как ты сам. Андрей, когда трезвый, даже улыбается точно так же. Одними глазами.       В смысле, Мих, ты издеваешься, что ли? Отец ради тебя готов в лепёшку расшибиться, а ты считаешь, что тебя любят недостаточно? И к чему вообще речь зашла обо мне?       Юрий Михайлович берёт стакан, наливает туда воду из графина и протягивает её сыну. Я узнаю этот порыв коснуться плеча, оборванный на середине пути. И если бы не смысл и некоторая спутанность слов, то я бы очень удивился, что с таким многословием сам полковник отчитывает кого-то другого, а не меня.       — Вот, опять! Прямо одно выражение лица.       — Я поражён, Михаил. Раньше ты считал, что я никогда не улыбаюсь.       — И шутите вы одинаково.       Отец и сын молчат.       — Почему он ушёл? Его личные песни бы нам тоже подошли. Они, конечно, немного отличаются направлением, но это не так страшно, если учесть, что Андрей —обычный мент.       А сам Миха, когда не со своим отцом наедине, очень ласковый, совсем, как мой батя. И если ему что-то нравится, то это восторг до небес. Захвалит до мании величия. И может одним словом опустить ниже плинтуса. Строгость полковника более ровная, как спокойный ручей. А не как кардиограмма после внезапного спринта.       — А Андрею обязательно играть с твоими лейтенантами?       Чего, Мих? По-твоему, всей моей жизнью управляют другие люди?       — Спроси его сам, Михаил. Я не вмешиваюсь, как ты и просил.       Миха вылетает из кабинета и, столкнувшись со мной, корчит презрительную рожу. Ну и я не буду извиняться первым.       Юрий Михайлович невозмутимо смотрит на меня.       — Всё слышал, сержант?       — Да, товарищ полковник. Извините.       — Переживу, Князев. Переодевайся в форму.       — Так я уже.       — Сегодня праздник, Андрей.       — Б…., точно. Я сейчас.       Без пяти минут генерал опять вздыхает.       — И новое звание отметишь дежурством, Князев. Традиция у тебя прямо.       Я выхожу из кабинета и только в своей каморке до меня доходит, что так я праздную именно свои звания. ----------------------- Десять.       Мы приезжаем впритык к концерту. Дмитрий Иванович уже занял место поближе, но генерал не спешит к нему подходить.       — Старшина, ты до завтра свободен.       — Хорошо, Юрий Михайлович.       — Совсем свободен, Князев! Тебя никто не держит.       — Я понял, товарищ генерал.       — Андрей, ты можешь идти, куда хочешь.       Да на что, б…., он пытается мне намекнуть? Я уже даже покурить на бегу умудрился. Если только…       — Спасибо, Юрий Михайлович!       Я убегаю из зала, чтобы вбежать через другую сторону. Только надо заскочить, хлебнуть воды. Вслед я слышу крик Дмитрия Ивановича.       — Зажги сегодня, Князь!       Миха наступает мне на ногу и оборачивается. Пожалуй, обойдусь я и такими извинениями. Мне суждено было просто погибнуть. Там, у черты королевских владений. Я выжил, но к рабству мне не привыкнуть. Может быть, хватит с меня мучений? Снова под стражей томлюсь в темнице. Мучаюсь голодом, жаждой и скукой. Время идёт — но недвижны страницы В книге Судьбы, ставшей вечной мукой. Пьяный король бредёт к казематам. Ищет моих предсказаний, как блага. Мне же он видится просто солдатом, Поникшим под грузом тяжёлого стяга. Обычным юнцом, обручённым с Эвтерпой. Смертным, взошедшим к Олимпа вершине. Я так и пишу, бумага всё стерпит. Ведь только она мой голос отныне. Я просыпаюсь в богатой одежде, За круглым столом, кандалы мои сняты. Я вспомнил себя, я такой, как и прежде. И трезвый король вновь зовёт меня братом.       Спасибо на добром слове, генеральский сынок! Я забираю у Михи технику.       — Я хочу поблагодарить лично Михаила Юрьевича за его искромётное поздравление! К сожалению, мой друг, как вы могли заметить, слегка путает направления плашек на погонах, но это не так страшно, если учесть, что он обычный музыкант. А от себя отмечу, что я рад разделить свой личный праздник с каждым из вас. И дайте звук во второй микрофон, пожалуйста!