Вторжение.

      Находясь в помещении со стойкой администрации мотеля, Стэнли чувствовал себя, мягко говоря, неуютно, хотя поблизости, кроме него самого и Бекки (как гласит неаккуратная надпись на розовом бейдже), никого не было.       И не сказать, что кто-то вообще мог бы быть; Кенни и Крэйг остались в номере, а других постояльцев — заселяющихся или съезжающих — Стэн пока ни разу не видел. Но, само собой, это не означало, что тех совсем нет. Также что-то одновременно выдавало и их полное отсутствие, — мимолётно заглядывая в номера через толстые мутные стёкла, Стэн не замечал не то что людей, даже, возможно, их личных вещей.       И это было странно. Более чем.       Люди — собственники; людям жадничать — не привыкать стать.       Своё люди берегут, а чужое — отберут.              А после себя всегда оставляют следы: брошенные на чердаках картонные коробки с не такими уж и необходимыми вещами, затянувшиеся со временем и жгучей злобой уродливо-белёсые полосы, осколки грязных кружек, беспомощная, высохшая хтонь и жужжащий в черепной коробке рой.       от костей и вещей куда проще избавиться, чем от них — кислота не растворит.       Люди чаще всего пытаются обустроить любую обстановку под себя, потому что собственный комфорт, мнимое ощущение так называемого «дома» — куда приоритетнее всего остального.       Им важно разбрасывать повсюду собственные частички, чтобы оставаться где угодно и стать частью чего-то зараз.       однако при этом они во всяком случае останутся неполноценными и уязвимыми — почти карточными домиками.       Всё в номерах указывало на то, что те не были наполнены естественной жизнью, некоторой обжитостью, зато явно выглядели искусственными и брошенными. Причём не первый месяц. В них не соблюдался идеальный порядок, но и заядлого хаоса не наблюдалось; при этом что-то покрылось слоем пыли и верхние углы заросли паутиной.       За номерами никто без надобности не ухаживал, потому что постояльцы останавливались очень, очень редко — таков, к сожалению, итог.       Стэну всё равно. Хотя только мысль о пустых номерах заставила его хорошенько нервничать.       если пустые, то неспроста?       Он просто себя накручивает.       Стэнли бегло взглянул на Бекку за ресепшеном.       Как Марш понял, девушка тут подрабатывает. Это сугубо личное предположение, но оно «имеет место быть», пускай и останется невысказанным. Спрашивать в лоб и интересоваться чем-то у не знакомой ему девушки Стэну никак не хотелось; робость изнутри немного надкусывала, да и со стороны похоже на неуважение какое-то… Вероятно, ей, как и всем остальным, просто нужны деньги — не важно, лишние или про запас.       Бекки кажется его ровесницей (примерно восемнадцать-девятнадцать лет отроду) и отнюдь не созданной для работы в низкосортных мотелях.       может, она даже помладше будет. так или иначе — плевать.       Всё равно Стэн видит её в первый и последний раз в своей жизни. Больше они, скорее всего, не пересекутся.       Мир, конечно, жутко тесен, но не для них — таких встреч. Случайные люди всегда на один раз; на большее никогда и не сгодятся — попросту не подлежат «восстановлению».       Каждые минут двадцать некто настойчиво звонил по стационарному телефону и интересовался, как обстоят дела в мотеле, при этом Бекка, крайне раздражённая, старалась контролировать свой тон и проговаривать одну и ту же фразу — «Всё хорошо, мистер Томпсон, постояльцы довольны, жалоб нет», обходясь без колкостей. Только звонок завершался, она тут же чертыхалась под нос и не скупилась на всякие оскорбления.       Особенно в сторону многоуважаемого — и трижды посланного на хуй — начальства. Должно быть, мистер Томпсон тот ещё урод.       Марш проникся к ней глубочайшим пониманием и один раз одарил сочувствующим взглядом, что Бекка, естественно, не заметила.       В сфере обслуживания работать тяжело, и Стэн знал об этом, к сожалению, не понаслышке. Мало того, что нужно сохранять лицо, позволять ебанутым клиентам вытирать о себя ноги с их излюбленной присказкой «Клиент всегда прав» (Гарри Селфридж, будь ты проклят), так ещё начальники — та ещё дрянь.       Взять того же Баттерса Стотча. Одноклассниками всё-таки были и даже немного дружили в школе, а в итоге он, лицемерный ублюдок, каждый раз над Стэном насмехается и при этом не забывает строить из себя доброго начальника.       Да из него добрый начальник, как из Картмана балерина — чушь собачья!       Нерегулярные выплаты, наплевательское отношение к работникам и своим любимым клиентам, зато у Баттерса новомодная тачка и непонятные деловые разъезды по Соединённым Штатам круглый год.       Он конченый придурок.       Стэнли, если честно, всегда Баттерса недолюбливал; сначала Баттерс казался наивным чудаком, а потом и вовсе — невыносимым.       это, блять, потому, что он в какое-то время с эриком картманом спелся! точно, вот таким же мудилой теперь и стал.       В общем, подработки в этой сфере у Стэна ассоциируются с чем-то плохим и несправедливым.       И, по всей видимости, вскоре придётся искать новую. Не только Стэну, но и Кенни вдобавок; с Баттерсом никак не получается связаться и предупредить его, соответственно, тоже.       Отлично, один раз не протрёшь по велению его высочества полы — и всё, ты в чёрном списке.       Ещё и Кенни умудрился подставить, впутывая его в эту инопланетную муть. А Маккормик ведь относительно недавно делился со Стэном искренней радостью, что, наконец, более-менее стабильную подработку нашёл!.. Стэн, бывало, беззлобно посмеивался, когда Кеннет без умолку балаболил: «Такими темпами скоро миллиардером стану, вот увидишь!». Но у него так глаза блестели. Ярко.       говно.       Стэн недолго сердится, когда Баттерс не отвечает на его звонок (в очередной, сука, раз), а потом суёт телефон Кенни в карман штанов и скрещивает руки на груди. Он яростно пожёвывает губы, опуская взгляд на ноги, и подмечает кое-что.       была ли здесь эта трещина пару минут назад?       Она не крохотная, приметная тем, что единственная, и Марш уверен, что точно не замечал её ранее. Стэн всматривается в глубокую борозду на тёмном полу и отмечает её сходство со следом от удара ноги. Отчего-то Стэну моментально становится не по себе. Ну, не могла же она просто так появиться, так? Значит, кто-то эту трещину оставил и, если принимать во внимание то, что она бросилась в глаза только сейчас, в добавление к этому совсем недавно; кто-то очень злобный.       Стэнли, конечно, мог поинтересоваться у Бекки напрямую, чтобы удовлетворить своё любопытство, но решил лишний раз рот не открывать.       Всего лишь трещина — и Бог с ней.       лучше промолчать, чем сказать что-то лишние — высказанных слов не воротить.       Он по-прежнему не чувствовал себя хорошо.       Проблема крылась уж точно не в Бекке, пускай Стэну она с первого взгляда и показалась немного чудаковатой. Её чудаковатость, наоборот, некоторых слегка умиляла; Маккормик, например, отзывался о ней исключительно в положительном ключе.       Это неудивительно. Кажется, когда-то он встречался с похожей девушкой и был всецело доволен их отношениями. Маккормик радостно болтал о ней месяцами, а после — неожиданно замолк.       Стэн не уверен, помнит ли её имя.       А сейчас — Бекка (бейдж в помощь).       У неё белокурые волнистые волосы, что спадают немного ниже узких плеч, запоминающиеся, выразительные черты лица. У неё большие тёмно-карие глаза, подведённые кайалом, и короткий вздёрнутый носик, чуть пухлые губы, окрашенные в малиновый, родинка — да и в целом Бекка достаточно привлекательная особа. Миловидная и миниатюрная — для Стэна она выглядит обычно.       перестал бы, наконец, без толку убиваться по кайлу — возможно, и приглянулась бы.       В ней определённо что-то было.       Но Стэну — всё равно.              Они не вели светские беседы и внимания друг на друга не обращали. Иногда Стэн сталкивался взглядом с Беккой, но тут же, смущённый тем, будто его поймали с поличным за чем-то нехорошим, отворачивался и старался больше не доставлять девушке неудобств. Она ничего не говорила. Возможно, ей было просто плевать.       Оно и к лучшему. Чуть что — и Стэнли бы со стыда сгорел.       Причина того, что ему было дискомфортно, крылась скорее в ощущениях и чём-то далёком, но не забытом, что периодически напоминало о себе слишком навязчиво и нарастало в геометрической прогрессии где-то в душе, а не в атмосфере придорожной гостиницы. Само собой, отвратная атмосфера тоже влияла; однако вряд ли смогла бы когда-нибудь довести до такого критичного состояния, как это делала со Стэном некая итерация.       Итерация куда страшнее безвкусного интерьера, грязных штор и окон, потому что она, непредсказуемая, возникает всегда не вовремя.       Несмотря на то, что в помещении, в котором он провёл суммарно около трёх часов (так, по крайней мере, ощущалось), никогда никаких изменений не наблюдалось и каждая вещь покорно оставалась на своём месте, из раза в раз всё вокруг продолжало казаться незнакомым. Конечно, это можно было бы легко объяснить тем, что Стэн никогда не бывал здесь раньше, или его трудными взаимоотношениями с новыми обстановками в целом, к которым ему всегда приходилось привыкать из-за частых переездов, однако одного объяснения в скором времени стало недостаточно.       Примерно с тех самых пор, когда в грудной клетке материализовалась неумолимая тревога. Дело даже не в том, что она появилась — и совсем не важно, с причиной или без, — а в другом — она разрасталась сорняками и становилось всё хуже и хуже.       хуже и хуже…       Хотя, казалось, недавно что-то потихоньку стало налаживаться! Впрочем, Стэн смирился с этим очень давно; его белые полосы — почти ничтожные штрихи — куда короче чёрных.       За короткий промежуток времени на плечи Марша взвалилось слишком много всего, и Стэну казалось — вернее, он это знал, — что ещё немного — и он свихнётся.       с концами — на хер.       Он был не готов; он был не готов ко многому, что произошло в его жизни, и никогда бы не смог подготовиться к тому, что ещё должно было произойти.       Нельзя подготовиться к тому, что ты не знаешь, а жизнь — это чёртово колесо фортуны.       Никаких закономерностей. Никаких расчётов. Никаких оправданных надежд.       И его даже ничто и никто не спрашивает, готов ли он к чему-нибудь, а просто всё происходит — своим ходом, как Господь Бог велел или как предопределена судьба.       Какая-то безликая могучая сила определяет жизнь целиком, а его воля и выбор ничто не решают. Безусловно, в некоторых ситуациях Стэнли действительно ничего не мог сделать, но от этого лучше не становится.       мог и попытаться в конце концов.       Стэн не знает, нормально ли чувствовать бессилие и осознавать свою никчёмность в полной мере (если капельку подраматизировать), но это, чёрт побери, так гадко.       лучше ничего не чувствовать, чем это.       Он ни на что не влияет, ни на что не может повлиять; события происходят, когда должны происходить, и события происходят так, как должны происходить.       из этой обречённости не выбраться; любое действие или бездействие повлечёт за собой последствия.       несомненно.       Стэн, в общем-то, давно перестал чувствовать себя в безопасности, и на это найдётся целое скопище разного рода первопричин. Веских и тех, что другие люди никогда всерьёз не воспримут и не отнесутся с пониманием — увы, даже не попытаются, — зато странными обязательно сочтут и с отрадным удовольствием высмеют.       В очередной, блять, раз.       Вереница самого плохого затянется петлёй на шее — да потуже, — и лопнут кровеносные сосуды, окропляя молочно-белые косточки и въедаясь в них кислотой.       а от указательных пальцев на теле вздуются язвы, и язвы заговорят на человеческом языке о нечеловеческих вещах, мимикрируя под стать коллективному разуму.       …ха-ха-ха!       …нам…тебя…       …жаль?..       к коже — шов за швом, стяжка за стяжкой, стежок за стежком — пришьют иглами уродливые, обожжённые этикетки.       …не было…никогда…       Трещина становится шире.       Мир запрятал что-то за спиной и улыбнулся, обнажил клыки и протянул тебе руку. Вот она, прямо перед тобою, спеши её принять, пока он, благосклонный и справедливый, предлагает, пока он настроен! Если откажешься, имей в виду, не стерпит — затаит обиду на сотню лет вперёд и потом припомнит.       У него везде глаза и уши; ему не косно ни подсмотреть, ни подслушать, а после — записать в блокнот. О своих секретах не переживай и не бойся, скоро он тебя в них с головой окунёт; а ты, пожалуй, сможешь отыскать своё бездушное тело в сточных водах, если повезёт.       у липкого страха глаза велики, края острее и сердечный вой громче; у липкого страха удушливый запах, нестерпимая головная боль и мерзкая, подступающая тошнота.       Но раньше, — когда-то давно, ещё с густой ярко-зелёной травой, игриво щекочущей обнажённые щиколотки, и ласково греющим беззаботную макушку солнцем, на которое смотреть долго очень сильно хотелось (но ни в коем случае нельзя), — всё было по-другому.       Через тёмные линзы пластиковых солнцезащитных очков солнце всё равно оставалось на лазурных небесах, а глаза при этом ни секунды не жгло; время шло своим ходом, а его безвозвратная потеря не ощущалась так остро, как, например, ощущается ныне — острыми крохотными кристаллическими песчинками сквозь пальцы; разбитые и зудящие коленки болеть переставали сразу после того, как мама с заботой подует, а не ныли периодически, только стоит о них вспомнить.       проще, веселее, глупее.       Всё было не так серьёзно.       Сама серьёзность казалась такой ненужной и далёкой — слишком «взрослой» даже для взрослых. Она казалась недосягаемой и невозможной. Однако через взросление проходит и сталкивается с тем, к чему нужно относиться серьёзнее обычно-привычной наивности, каждый. И у каждого что-то изнашивается, трещит, ломается.       Это неизбежно.       но что делать со сломанными вещами, людьми и нами?       Раньше «жить эту жизнь» нравилось, люди нравились — нравилось всё вокруг.       Потому что мир, кажущийся открытым и дружелюбным, размером был всего с ладошку; до плохих вещей никогда не получалось дотянуться на носочках, а чтобы стать выше — приходилось кропотливо ждать.       Без всяких задних мыслей, подозрительности к окружающим и проблем; без знаний о тех вещах, о которых лучше никогда не знать, и, соответственно, их понимания.       Детские страхи были обоснованы, но и — глупы.       Из таких страхов имелось следующее: ненароком воткнуть зубцы вилки в розетку, заблудиться в тёмном и страшном лесу, угодить под сметающий всё на своём пути торнадо и вампиры.       Вампиров Стэнли больше не боится. Он уверен в том, что они попросту не существуют. А если… всё-таки существуют (мало ли, вдруг этим летом ему ещё придётся комнату с графом Дракулой делить), то не доберутся, потому что Стэн их ни при каких обстоятельствах в дом не пригласит и те, кровопийцы трёклятые, так и останутся стоять у порога.       Раньше от чего-то страшного можно было с лёгкостью утаиться под одеялом или в надёжных маминых объятиях, и весь страх тут же испарялся, но из этого сейчас — ничего нет.       Примерно в тот момент, когда от страха стало невозможно спрятаться хоть где-нибудь, безопасность для Стэна и стала чем-то относительным и шатким, на деле совсем не существующим и не сбыточным. Даже какой-то дурацкой иллюзией или потешной детской выдумкой, в которую верить при всём желании не получалось.       После того, как треснули розовые очки-сердечки и под рождественской ёлкой перестали появляться подарки, уже никак.       Сомнения целиком и полностью заполонили сознание и не оставили даже трети пространства для чего-то другого, более нужного и светлого, чем они сами. Крайне завистливы, жестоки и жадны, и потому Стэнли пытался игнорировать их целыми днями.       Пытался.       И, будем честны, — получалось так себе.       Как обычно.       Несмотря на то, что он никогда не проживал в Луизиане — в штате, который дурно славится самым высоким уровнем убийств и преступлений, к слову, — и так-то не собирался появляться в ней даже проездом, ощущения, казалось, были идентичными — чрезмерно повышенными и чрезмерно неприятными.        станет вдруг неимоверно и тошно.       Наверняка он, оказавшись в штате пеликанов и почувствовав неладное, тут же сломя голову пустился бы прочь.       Чтобы не намокнуть под дождём, нужно спрятаться от него, пока на небосклоне нет ни тучки и непогода не застала врасплох. Как только набегут кучевые облака, благородный порывистый ветер восстанет, заскрипит ветками о хлипкое окно и дождь хлынет как из ведра, будет уже поздно — и осадки пропитают насквозь и одежду, и волосы, и мысли.       станет вдруг липко и тягостно.       Стэн Марш всё также оставался трусом, но никак не — наивным глупцом. Он знал, что, промокнув до нитки, обязательно простудится, а не надеялся наобум, что ничего плохого не случится и всё обойдётся.       Чистую безопасность он чувствовал лишь в переплетённых с Кайлом пальцах и Канзасе, но пальцы отслоились от наивного единого целого, а Канзас навсегда сгорел, скрывшись под стремящимся к нежной небесной синеве аэрозолем.       Ныне нет ничего, кроме мягких искр, прилипших жевательной резинкой к глазам, скребущегося в грудной клетке страха и навязчиво жужжащих в голове воспоминаний.       Для остального в картонном мирке уж слишком тесновато — и так ютиться с комком капризных нервов приходится.       Долгое время Стэнли не мог избавиться от мышечного напряжения в грудном сегменте, втянуть ноздрями воздух с шумом, как можно глубже, и покорно позволить кислороду одурманить разум. Кислород, как известно, опьяняет. Тогда и ясная безнадёжность происходящего вокруг вмиг становится не такой важной — сущим пустяком, не заслуживающим ни частицы внимания; становится очередной вещью, оказавшейся под бурой плесенью или высоким столпом дорожной пыли.       Меньше паники, больше кислородной смеси в верхние дыхательные пути — до тяжелого онемения пальцев рук и ног, клонических судорог и потери сознания.       перед глазами — коллаген; в сердце — систола; в черепной коробке — одновременно ужасно громкий рой и тихое ничего.       Эйфория наступает, затуманивает и вытесняет всё — болезни, муки, усталость, — и что-то перестаёт иметь всякое значение.       Но воздух то и дело, что не переставал чудиться затхлым, потому что таковым на самом деле и являлся.       желающим за-ду-шить.       В горле застревает ком.       Учитывая тот непреложный факт, что Стэнли чуть не убили совсем недавно, всё стало значительно хуже. Паранойя обострилась, и теперь Стэн не доверял никому и ничему.       В особенности — Крэйгу Такеру, гуманоидам и мотелям.       За время, что вынужденно неразлучная троица — Крэйг, Кенни и Стэн — провела в дороге, они остановились где-то на ночь впервые.       Отдохнуть, как показалось, необходимо каждому из них, а вот денег хватало только на захудалый мотель. Выбор, как можно легко догадаться, был невелик, потому парни и притормозили у придорожной и гнилой «Мечты», то есть, у первого попавшегося мотеля.       «Мечта» хороша: и с низким рейтингом, и с негативными отзывами, и с так себе администратором. О таком действительно можно только мечтать.       С иронии Кенни и Стэн тихо посмеялись возле ресепшена, не забывая обменяться друг с другом парой-тройкой шуток, и решили заселиться в двуместный номер. Так выходило куда дешевле, в отличие от отдельных одноместных; на одиночках в «Мечте», видно, привыкли наживаться и побуждать их доплачивать за личный комфорт. Однако и с желанием сэкономить вскоре обнаружилась одна большая проблема — их милый инопланетный попутчик.       Крэйг.       Для Маккормика это, может, и не проблема вовсе, так как для лично него Крэйг — явно просто «внеземной прикольный чудила» (прямая цитата, между прочим!), но для Стэна — весомый повод понервничать.       Крэйг по-прежнему ничего плохого не делал и враждебности ни к Маршу, ни к Кенни, ни к людям в целом никак не проявлял, а всё равно покоя не давал. Скорее всего, Стэнли просто всё время держит одну мысль при себе: Крэйг может проникнуть в голову в любое время, когда ему только заблагорассудится.       Несмотря на то, что Такер поклялся — своей жизнью! — никогда в его мозги больше не лезть, Стэн ему не верил.       С одной стороны, делать Стэну, что ли, нечего, обо всём на свете париться — так и с ума сойти можно. К слову, Крэйг не особо разговорчивый и немногословный; если и говорит, то, в основном, по делу и, в основном, со Стэном. Марш, безусловно, был бы польщён такой избирательностью, если бы кое-кто ранее не залезал ему в голову. Или хотя бы тактично умолчал об этом.       С другой — Стэн уже ничего не чувствует, когда в его мозгах кто-то роется, и потому никак понять не сможет, действительно сдержит ли своё обещание Крэйг или нет.       Мог просто поверить, но доверие недавно искусала до смерти проснувшаяся паранойя, а наивность сдохла очень давно.       А ещё…       резко стало трудно дышать.       — Йо, чувак, — Кенни плюхнулся рядом со Стэнли на потрёпанный кожаный диван, — я просёк твою фишку. — Он пододвинулся вплотную; это достаточно для того, чтобы соприкоснуться, однако не — для того, чтобы создать неловкую обстановку из-за подобной близости друг к другу.       Маккормик, собственно, не тот, с кем можно испытать стыд в принципе — никогда не осудит, всегда поймёт, — а любая близость с ним воспринималась как повседневная.       Никакой непонятной дрожи, никакой сдавленности в груди, никаких бабочек в животе и никакой тошноты — ничего, что когда-то проявлялось каждый ёбаный день в присутствии (и вкупе с тем отсутствии) Кайла.       Кенни являлся исключительно другом, и то, что между ними никогда ничего быть не может, Стэна успокаивало.       Но почему-то то же самое, разве что с Кайлом, приводило Марша то в гнев, то в горе — с поразительной закономерностью цикла.       — Ты о чём? — Стэн потёр свои вспотевшие ладони, глубоко вдохнул и, подавившись воздухом, прочистил горло. — Какая такая моя фишка?       Маккормик на того в ответ лукаво покосился, небрежно закинул ногу на ногу и многозначительно указал пальцем вверх. Стэн поднял голову и заметил работающий кондиционер.       — А.       — Я всё гадал, зачем ты постоянно сбегаешь и по пятнадцать минут пропадаешь, а тут вон оно что. Ты здесь, оказывается, гад, прохлаждаешься и наслаждаешься, — Кенни хмыкнул и боднул друга плечом. — Мог бы и нам сказать.       — Он едва работает. — Стэн покачал головой.       — Всё равно работает, — Маккормик потянулся, откинулся на диван, сложил ладони на затылке и ненадолго прикрыл глаза, — а это уже что-то. И ты этим не боишься пользоваться.       Марш отстранённо пожал плечами:       — От прохладного воздуха мне становится легче. На улице несёт чем-то непонятным, желудок чуть ли не выворачивается. Будто что-то там гниёт. Так воняет, что пиздец.       Стэн ощутил тот запах фантомно. Поморщился.       фу.       — Я не удивлюсь, если там труп откисает. Наверное, тот чувак нашей доброжелательной администрации не понравился, — хмыкает Маккормик и тут же ловит яростный взгляд покосившейся на него девушки на ресепшене.       — Извините? — громко спрашивает Бекка.       — Просто шутка, мадам. — Кеннет вскидывает руки перед собой в сдающемся жесте и деланно натягивает улыбку до ушей.       Она в ответ фыркает, щуря маленький носик, и скрещивает руки на груди.       — Как бы за такие шутки ты на заднем дворе гнить не начал.       — Извини, мне очень жаль, — Кенни выпрямляется, складывает ладонь на груди и склоняет голову набок, — у меня просто довольно специфическое чувство юмора. Ничего не могу с собой поделать.       Бекка медленно обводит его взглядом с ног до головы и закатывает глаза.       — Тогда лечись. — Она возвращается к своим делам, только теперь начинает накручивать прядь на указательный палец и то и дело поглядывать на постояльцев.       Маккормик наклоняется к Стэну и, прикрывая рот ладонью, шепчет:       — Она меня хочет, чувак.       — Думаешь?       — Я уверен! — Кенни тихо посмеивается. — Так смотрит на меня, будто сожрёт щас.       — По-моему, ты зря так думаешь: она же явно дала понять, что тебя прибить хочет, а не просто хочет.       Кеннет небрежно отмахивается ладонью:       — Мой милый друг, ты совсем не смыслишь в истинном проявлении симпатии. Это флирт. Элитный.       — Называй это как хочешь, но я бы её лишний раз не донимал только потому, что мне что-то там показалось. — Стэн размял руками свои плечи и поднялся с дивана.       — Ты просто действовать вечно ссышься, а девушкам не нравятся тормоза.       — А ты, газ, притормози: как же та девушка из бара?       — Мою свиданку с ней вы с Крэйгом сорвали. Но я даже благодарен: тот фильм отстой. И ничего такого мы не планировали, просто в кино сходить хотели.       — Ага.       — Да правда!       Стэнли покачал головой:       — Плевать мне. Пойду полежу.       — Валяй, только там с Крэйгом что-то… Я ведь ушёл специально. Думаю, ему одному нужно какое-то время побыть.       — Если нужно, пусть на улицу идёт; у меня спина ломит.       — Старость — не радость, да?       — Мне всего лишь девятнадцать.       — Звучит как девяносто один.       — Иди ты.       Стэн выходит на улицу и, почуяв неприятный запах, тут же зажимает ладонью нос.       — Ну и дрянь.

***

      В номере воздух спёртый, но, к счастью, менее неприятный. Из-за духоты голову сдавливает в тисках, зато не появляется ярая потребность изрыгнуть желудок со всем его добрым содержимым. Номер сам по себе не очень большой — на одного человека всё-таки рассчитан, — а для троих парней — крайне тесен.       В тесноте, да не в обиде.       Кровать напротив неработающего (Кенни и Стэн проверяли) телевизора, тумбочка, кладовка с раздвижной дверью, скудная мини-кухня и отдельная ванная комната — вот и весь арсенал для постояльцев «Мечты».       Мечтать о другом — незачем.       Стэнли прикрывает за собой дверь и оборачивается. Кровать — необходимая и желанная вещь так и бросается в глаза. Ещё и пустует — ну сказка! Марш проходит немного вперёд, но останавливается. Он закатывает глаза и перешагивает через сваленный на пол стул. Сто процентов Кенни снова на нём качался. А потом видит, что Крэйг уж слишком продолжительное время у мини-кухни копошится.       — Ты чё здесь делаешь? — Подойдя к тому со стороны, Стэнли спрашивает и пытается высмотреть что-то на чужом лице. Такер единодушный; всё такое же безучастное лицо. — На вашей планете нет кухни, что ли? — Он злобно хмыкает. — Как же так! Бедняжки.       Крэйг переводит на него взгляд и застывает:       — О, Стэн, ты вернулся.       — Ага. Кенни сказал мне, что тебе нужно побыть одному. Если тебе так нужно, то пиздуй на улицу — я полежать хочу.       — В этом нет необходимости, — Такер мотает головой, — я не стану мешаться.       довольно иронично слышать что-то подобное от него.       — Конечно, ты не будешь, Крэйг. Ты никогда не мешаешься.       — На моей планете есть кухни. Они там куда современнее вашего просто.       — Ты серьёзно будешь хвастаться вашими кухнями?       — Просто ты спросил — и я ответил.       — Забей. — Стэн опускает взгляд.       Красный. Он видит кровь на чужой ладони. Она расковыряна чем-то острым.       почти в мясо.       — Хей, — Марш аккуратно хватает Крэйга за кисть, — а это что за хуйня?       Стэн начинает нервничать.       Сильно нервничать.       Его глаза бегают из стороны в сторону — от Крэйга на ладонь, от ладони на раковину с окровавленным ножом, от ножа на Крэйга.       — Зачем ты это сделал?       — Я не могу тебе сказать.       — Нет уж, ты скажи! Я должен знать, насколько ты ебанутый на голову. Ради собственной безопасности. Вдруг тебе нравится резать, и в следующий раз ты этим ножом…       — Тебя я не трону, — перебивает Крэйг. — И Кенни тоже. И людей вообще.       — Спасибо, обнадёжил. Что за хуйня?       Крэйг выдыхает и отводит взгляд:       — Под кожей находился чип. Я должен был от него избавиться.       — И ты так просто расхуячил себе руку? Только из-за какого-то чипа?       — Ну да.       — Ты больной.       — Нет.       — У Кенни в машине есть аптечка, сейчас принесу и обработаю тебе. Придурок, блять. — Стэнли опускает чужую кисть и вскидывает руками в стороны. — Взять и так просто резануть! Я в ахуе. Это же больно.       — Это — не особо.       Стэн косится на Крэйга со смятением.