Комнатная близость в прелести отключения света

Дазай был на грани того, чтобы всадить щелкуну заточку в шею, как внезапно во всем общежитии отключили электричество. Приехали. А ведь он только решил заняться чем-то более обыденным и банальным. Даже вон целый час подбирал игру от которой его не выворотит через 5 минут. И теперь всё пошло в никуда. Стоит ли расценивать это как прямой намёк, что ему не суждено побыть обычным человеком и вместо прохождения игр на ПК стоит привычно заниматься самопожиранием на кровати? Осаму снимает наушники и первое, что привлекает его внимание — это шум ливня за окном. Он встаёт из-за стола и впервые за недели поднимает штору. Обычно она закрыта, ибо солнечный свет скорее раздражает его, чем наоборот. Ещё и спать мешает, Дазай никогда не может заснуть, если в комнате не будет полной темноты. Он опирается ладонями о подоконник и пытается разглядеть хоть что-то в свете фонарей. Н-да, льёт как из ведра. И давно так? Последние пару часов он ничего не слышал из-за наушников. Внезапная вспышка молнии заставляет его похлопать глазами. А, так вот почему электричество выключили. И кто так старается ночью? Как будто в их общежитие действительно захочет ударить молния. Могли бы и поспать, время около часа ночи. Кажется. Дазай по памяти находит телефон на столе и на треснутом экране показывает почти пол второго. Было близко. Он на мгновение поглядывает на обои с дурацким селфи, которые не меняет уже почти год. Всё руки никак не доходят, да и обои эти ставил не он. И селфи там вовсе чужое. Рыжее. Зато вот зарядить телефон его задача, с которой он успешно не справился и теперь косится на противные 9%. Не то, чтобы ему он сейчас сильно нужен, но всё же. Теперь Осаму сможет это сделать наверняка только утром. Проснётся ли хоть кто-то из заведующих зданием посреди ночи? Что-то не верится. Осаму так и оставляет штору поднятой, а после ложится на кровать и глядит в потолок. Получается, он застрял в этом положении на следующие часов 5. Может поменьше, если Дазай всё-таки соберётся спать до восхода солнца. Но в это ему верится не больше, чем во внезапный подъем Минору. Довольно дружелюбный мужчина в возрасте, который отвечает за починку всего, что в их общежитии ломается. Электричество, наверняка, тоже отключил именно он. Его хватает на минут 20, а после надоедает просто лежать без дела. И спать тоже не хочется. Хотя, когда ему вообще хочется? И так спит по велению случая, какое там желание. Скучно ужасно, пойти пройтись что ли? Вообще-то его общежитие не одобряет бродяжничество по ночам, но кто на самом деле будет следить? Уж всяко лучше, чем просто валяться здесь. Дазай поднимается с кровати и на оставшиеся 9% включает фонарик. Находит под кроватью даже заброшенные тапки. Он смотрится в засвеченное зеркало (насколько может), оценивает свой прикид и задумывается, что будет даже не жаль, если никого не встретит. Вот картина конечно, так и не поверишь, что у него чуть ли не очередь из претенденток на отношения. В коридоре гробовая тишина, когда Осаму оглядывается по сторонам и освещает стены телефоном. Он закрывает дверь на ключ, который любезно предоставили всем живущим. Один из плюсом жить в достаточно приличном общежитии: личное пространство. Настоящее чудо, на самом деле. Жить без возможности закрыть комнату было бы крайне неудобно. Когда Дазай вытаскивает ключ из замка и оборачивается, то первое, что он видит это Фёдора Достоевского в проёме двери душевой со свечкой в руках. Ого. Удивляется Осаму скорее от его вида, а не самого факта, что тот появился. Если кто-то и не спит помимо него ночью, то это обязательно Достоевский. Можно было и не тратить время впустую и сразу пойти к нему. Маловероятно, что пустят, но так даже веселее. Зря что ли они живут на одном этаже? Нужно пользоваться столь удобным стечением обстоятельств. — Что ты бродишь по темноте? Фёдор облокачивается боком о дверной проём и держит одну руку поперёк живота. Выглядит он, конечно, менее пугающе в слабом желтом свете от свечи, нежели днём. Ещё и стоит в каком-то свитере огромном. Ничем не лучше растянутой футболки Дазая и старых тапок. Хорошая из них пара получается. — Я-то? — Осаму усмехается и чуть склоняет голову направо. — Ты, — Достоевский привычно ухмыляется в своей спокойной манере. Он не ожидал никого встретить сейчас. Рассчитывал на то, что Дазай как всегда будет отсиживаться у себя. В том, что тот не спит, он не сомневался вовсе. — Мне скучно, — Осаму выдыхает и крутит связку ключей в руке, замечая как Фёдор сдерживается, чтобы не поморщиться. Ему нравится, как Достоевский раздражается из-за таких мелочей. Ему вообще много чего в нём нравится, но это неважно. — Посижу у тебя. Дазай даже не спрашивает. — Не сомневался, — Фёдор слегка мотает головой, а после выпрямляется. — Бог с тобой, пошли. Так просто? Обычно Достоевский не соглашается сразу же, а по своему выделывается и заставляет Дазая напрячь мозг, чтобы завоевать пропуск к нему в комнату. Даже он так своё пространство не охраняет. Впрочем, и на обычного человека Осаму тоже больше похож, если не приглядываться. Думать к чему эти перемены не сильно хочется, поэтому когда Фёдор молча закрывает дверь в душевую и идёт к себе, Дазай просто следует за ним. Комната у Достоевского совсем иная, более убранная и пустая. Очень ему подходящая. У Осаму половина вещей валяется в случайных местах, и убирается он лишь когда знает, что к нему собираются прийти. Дабы неозвученных вопросов в голове у людей было меньше. Фёдор же либо убирается постоянно, либо просто имеет в комнате почти ничего, раз уж она настолько нежилая. Иногда хочется самому развесить на пустые стены всякую дрянь и завалить полки барахлом. Но это он сделает только если его искренне раздражать, а с этим вообще мало кто может справится, тем более Фёдор. Штора у него опущена наполовину, поэтому Дазай улавливает только вспышку света от молнии, когда устраивается на чужой кровати. Ему правила приличия не писаны. И вообще с Достоевским любые правила не имеют значения. Сам же Фёдор ставит свечку на стол и садится за кресло, но поворачивается лицом к Осаму. — Мобильники слишком простые для тебя, что ты свечой пользуешься? — Дазай говорит это слегка издеваясь. — Он сел, — Достоевский складывает руки на груди, — сам знаешь, что я им не сильно пользуюсь. Сел, значит? Дазай открыто усмехнулся и отвел взгляд в сторону. Иногда между перерывами в общении можно забыть насколько они схожи друг с другом. — Понимаю, — саркастично произносит Осаму и выпускает собственный телефон из рук, роняя его на одеяло. — Ясно почему тебе в комнате не сидится. — В любом случае все спят, — Дазай опирается спиной о стену и обратно смотрит на Достоевского, пытаясь разглядеть в слабом свете его черты лица. — И зря, такую прелесть за окном пропускают. — Невероятную, — Фёдор говорит это с оттенком сарказма. Ему очень нравится барабанящий по подоконнику ливень, периодический звук грома и отсутствие электричества. Это вот нисколько не мешает его обычным делам. Они на какое-то время затихают, пока Дазай что-то внимательно рассматривает в стороне окна. Достоевский его занятие не прерывает, только смотрит на темный силуэт, ища какие-либо необычные изменения, но ничего так и не находит. Хотя, может всё дело в слабом свете от свечи? Кто знает. — Мне кажется, он просит помощи, — задумчиво произносит Осаму, чем даже вызывает внутреннюю усмешку. — Думаешь? Скорее жалуется, — поддерживает его Фёдор, так же перемещая взгляд в сторону наполовину зашторенного окна. О чём они говорят? Пытаются расслышать в звуках дождя импровизированную Азбуку Морзе. — Я с ним согласен. Меня это тоже раздражает. — Но согласись, можно было и не столь эмоционально, — качает головой Фёдор. — Хотя, его тоже можно понять. Дождь можно. А вот их обычно никто не понимает, стоит только оказаться в одном помещении и открыть рот. Вот ровно по этой причине. Они себя обычно развлекают, как могут, и в глазах однокурсников это чаще всего выглядит либо слишком умно, либо, наоборот, бредом. В этом тоже есть своя доля веселья, все вокруг часто пытаются гадать о том, что между ними происходит. — Не сиди там как отрешенный. Иди сюда, — Дазай поворачивает голову обратно к Достоевскому и хлопает по одеялу рядом с собой. — Я здесь сижу 60% своего времени, — Фёдор на его предложение не соглашается и даже не меняет позы. — Вот и включи меня в эти оставшиеся 40%, — он всё так же стоит на своём. Вот хочет Осаму Достоевского cюда. А он всегда получает, что хочет. — Я тебя включаю дай Боже в 5. — Пора задуматься над этим, — настойчивым Дазай родился и отступать от своего не привык. Неудобно конечно иногда, что Фёдор точно такой же. — И зачем же я тебе нужен? — Достоевский слегка ухмыляется в собственной манере. — Просто хочу тебя рядом с собой, — Осаму пожимает плечами. Прямолинейно. Очень даже. Дазай не просто американские горки по поведению. Целый парк аттракционов. Иногда из него и слова не вытянешь и характером он чуть ли не хуже Достоевского, а иногда вот, пожалуйста: высказался прямо и без фальши. И никак вот эти перемены не регулируются. Фёдор пробовал. Осаму нельзя предугадать и как-либо вертеть его настроением через слова или действия. Безобразие. — Следующую неделю отмажешь меня на учёбе. Я не собираюсь появляться, — просто так Достоевский соглашаться не хочет, поэтому поставил хоть какое-то условие. На самом деле, его не волнует собственная посещаемость или её отсутствие. Все предметы он в любом случае закрывает на отлично безо всякого труда. Он никогда не предупреждает, просто не появляется столько, сколько захочет. Пытались ли его за это исключить? Множество раз. Сработало ли это? Как видно, не очень. У него достаточно собственных навыков для предотвращения этого. Поставил условие Фёдор просто дабы не тратить время на выслушивание очередного монолога о правилах. Его это не интересует. Дазай природно обладает харизмой и красивой улыбкой, поэтому его слова потенциально могут помочь избежать лишней траты часа. Как минимум, смягчить чужое недовольство он точно может. Осаму на момент задумывается, а после усмехается мягче, чем обычно. — Идёт. Большего Достоевскому не надо, так что он встаёт со своего места и садится на кровать в ту же позу, что и Дазай. Они ненадолго соприкасаются плечами, прежде, чем Фёдор чуть отодвигается. Вот же, до сих пор такое не любит. А пора бы. — И чем ты, соизволь спросить, будешь занят всю неделю? — Осаму переводит взгляд на Достоевского и чуть склоняет голову. — Взломом охранной системы Административного деления. — И только? Мог бы управится за 3 дня, — фыркает Дазая, поддерживая чужой сарказм. — Всё дело в доходе. Скорость моей работы прямо зависит от оплаты, — Достоевский так по сути ничего и не говорит, просто поделился тем, что собирается работать. Никаких деталей он никогда не даёт. За окном сверкает очередная молния, довольно быстро сопровождающаяся громом. О? Значит гроза не так далеко от них, как изначально Дазай думал. Может быть, выключить электричество и имело смысл. — И нечем особо заняться теперь, — выдыхает Осаму, жалуясь на то, что происходит за окном. — Не пробовал более стандартный подход? Слышал люди по ночам спят. — Ты мне это будешь говорить? — Дазай насмешливо усмехается, выделяя первый слог. — Я, в отличии от тебя, не имею привычки выказывать претензии погоде, — указывает Фёдор и только спокойно ухмыляется уголком губ. — Эй, у меня достаточно причин быть недовольным. Я занимался важным делом, — Осаму недовольно вскидывает голову, пусть и брешет. — Неужели? Достоевский на его россказни не ведётся, знает же, что на самом деле тот либо валяется на кровати, либо просиживает время за ПК. Работать у него не принято, и деньги материализуются из воздуха, судя по всему. Иначе Фёдор не может объяснить, как они появляются от абсолютного безделия. Сам он мантры на призыв золота не слушает, поэтому подрабатывает через ноутбук. Этим он и планировал заниматься сейчас, но после отключения электричества желание как-то пропало. Отработает за выходные, не проблема. Они переговариваются ни о чём какое-то время. Почти традиция. Сколько бы Фёдор и Осаму не разговаривали, их диалог насыщенный на слова, но по смыслу пустой. Не сошлось у них как-то. Что Достоевский, что Дазай не любят делиться чем-то важным со всеми подряд. Только с людьми, которым доверяют. А нужный уровень этого самого доверия друг к другу они так и не выработали. Между ними отношения вообще непонятные. По многим причинам. После пятого проигранного раунда в ментальные шашки (они им не нравятся, но шахматы приелись) становится скучно. Счёт Дазай сравнял и закончили на 10:10. Даже не вспомнится, когда последний раз между ними был явный проигрыш. А был ли он вообще? По ощущениям Достоевский идёт с ним вровень с первого дня знакомства. — Надоело, — Осаму выдыхает и смотрит на тёмный потолок, слегка освещаемый свечой на столе. — И какую же альтернативу предлагаешь? — Фёдор опирается затылком о стену и складывает руки на груди. Дазай минуту думает, а после смотрит на него и обыденно предлагает: — Хочешь поцелуемся? Боже, что с ним такое сегодня? Достоевский такой прямолинейности месяцами не видел. — Да, занятие определённо веселее, — с иронией усмехается Фёдор. — Явно интереснее, чем молча сидеть в темноте, — Осаму пожимает плечами, а после ему в голову приходит мысль. Выражение лица у него меняется на непонятное. Почти хитрое. — Но если ты так против, то я всегда могу устроить разговор по душам и залезть в твою. Господи, ничего лучше не нашёл? Но мотивация конечно впечатляющая. Между поцелуями и попытками исследовать свою голову эмоциональными речами, Достоевский лучше выберет первое. Сидеть при свече и разговаривать по душам друг с другом. Больше похоже на пытку. — И не думай, — качает головой Фёдор. — Получишь куда больше, чем фальшивый диалог и приторные отношения на пару недель. Дазай заметно морщится. — Не смей. Я все твои рабочие файлы удалю, включая спрятанные флешки и жесткие диски. Злить Достоевского идея заведомо неудачная. Раздражать — можно. Но по злить не стоит. Он однажды проверил. По итогу почти две недели провозился с надоедливой девушкой из параллели. Дазай не вступает в отношения принципиально, не нравится ему это. А любовью окружающих он пользуется, поэтому репутацию свою предпочитает не портить. Ровно на этом Фёдор и сыграл, подстроив его диалог с Томико и таким образом подарив ему девушку. Осаму тогда знатно удивился и почти две недели ждал шанса её бросить без вреда и лишнего шума. — Всё в твоих руках, — коротко бросает ему Достоевский. Ответа на вопрос он так и не дал. Поэтому Дазай из вредности начинает задумчивым тоном: — И так всегда было, словно я родился с… Закончить Фёдор ему не даёт. — Боже, ладно. Хоть помолчишь, — он слегка трёт переносицу после этих слов. То-то же. Осаму не даром говорит, что всегда получает желаемое. У него для этого найдутся методы и поинтереснее, но лишний раз стараться не хочется. Достоевский и так согласился. Дазай довольно ухмыляется, склоняя голову в сторону и придвигаясь чуть ближе. При свече Фёдор уже не выглядит таким мертвецки бледным. Или ему просто кажется? Зато вот черты лица точно красивые в любом освещении. Изящные такие, аккуратные. Достоевскому бы для картин позировать, а не над ноутбуком горбиться и зарабатывать синяки под глазами. — Любуешься? — насмешливо произносит Фёдор. — Да, — он даже не думает над ответом. — Я всегда любуюсь. И даже не похоже на ложь. Удивительно. Ему внешне Достоевский правда нравится. Больше всех остальных. На парней Осаму особо не засматривается, но Фёдор в этом плане исключение. Пока за прожитую жизнью второе. Дазай не дурак и без причин его никто не привлекает. В Достоевском этих причин столько же много, сколько минусов. По своему красивый внешне, но с ужасным характером. Задушить иногда хочется. Не получается, ведь тогда станет совсем скучно. Дурацкий замкнутый круг. — Ну любуйся, если так хочется, — Фёдор спокойно ухмыляется и сам в поцелуй не втягивает. К такому Осаму тоже привык, ему всегда нужно начинать первым. Будто у Достоевского и вовсе нет желания. Но тогда при поцелуях он бы не цеплялся за его бинты на шее. Ни за что не зарывался рукой в чужие кудри, иногда специально дергая за пряди, от чего Дазай забавно морщится. И тем более не позволял бы лезть к себе под рубашки, почти незаметно вздрагивая от тёплых пальцев на коже. Дазай вытягивает правую руку и держит пальцами подбородок Достоевского, прежде, чем накрыть его губы своими. Поцелуй получается спокойным, неторопливым. Хотя, куда им спешить? У них вся ночь в распоряжении, а может и больше. Может, вся жизнь, если оба так захотят. Целоваться с Фёдором очень приятно, Осаму сразу вплетает ладонь ему куда-то в волосы и мысленно ухмыляется. Он не просит продолжения и не пытается перевести любую близость в секс. Наоборот. Они много раз целовались. Вот так: легко и обыденно. С Достоевским не нужно ничего обсуждать, навешивать ярлыки и ожидать вопроса об отношениях. Это его главное отличие от остальных. С Фёдором вообще невероятно просто в этом плане. Поцелуй Дазай какую-либо девушку, то не отделался бы, пока не дал прямого ответа на чужие чувства. Достоевский же не просит от него ничего, он не влюбляется и не требует обязательств. И соглашается лишь потому, что самому нравится, как чужие губы ощущаются на его собственных. Фёдор себе обычно не позволяет человеческие слабости, но с Дазаем делает исключение. Одно единственное. Заканчивают и отстраняются они только после того, как Достоевский сам отодвигает лицо Осаму от себя. Тот и не сопротивляется, и так доволен после случившегося. Дазай прислоняется затылком к стене и в своей манере ухмыляется. Теперь уже не мысленно. — Может, ещё переспать согласишься? — Не в настроении, — спокойно отказывается Фёдор и прикрывает глаза. Будто и вопрос его совсем не удивил. — Досадно, — выдыхает Дазай и тоже решает прикрыть веки. Спали они тоже достаточное количество раз. Ни одна живая душа об этом не знает, но секс у них такой же простой по своей сути. Хоть и времени до первого случая прошло достаточно. Некоторые люди считают поцелуи куда более интимными, но они с них и начали без особых проблем. Впрочем, уговаривать Достоевского на секс тоже не пришлось. Это потенциально могло произойти ещё раньше, просто сам Дазай не спрашивал. Как-то он упустил собственное влечение. — Собираешься до утра здесь сидеть? — Фёдор спрашивает без особого интереса, просто для уточнения. — Возможно, — Дазай непринуждённо пожимает плечами. — Но если ты так мечтаешь поспать, то я так уж и быть, принципиально не уйду. Достоевский быстро косится на него и внутренне закатывает глаза. Издевается он тут сидит. А после Фёдор вытягивает руку и щёлкает Осаму по лбу, от чего тот забавно хлопает глазами. Это ещё что за новые привычки, обычно Достоевский подобного не делает. — На тебя так выключение электричества влияет? Аж на человека больше похож, — усмехается Дазай. — Боже упаси, — ему недовольно качают головой. — Мне так даже больше нравится, — Осаму коротко ухмыляется, а после решает, что не хочет просто так сидеть. Зачем? У него тут целая свободная ночь, полная разных возможностей. Не каждый день он так сидит у Достоевского. Дазай молча отодвигается от стены и вместо этого устраивается затылком на коленях Фёдора с обыденным видом. Тот аж брови поднял на мгновение. Последнее, чего Достоевский сейчас ожидал, это что Осаму сочтёт его костлявые конечности прекрасной подушкой. — Что ты делаешь? — без особых эмоций спрашивает Фёдор. — Лежу на тебе? — отвечает Дазай, словно у него только что спросили что-то максимально глупое. Достоевский смотрит на чужое лицо добрые пару секунд и молчит, а после выдаёт только скучающее: — Ладно. Осаму коротко улыбнулся и прикрыл глаза, затихая и вслушиваясь в звук дождя за окном. Лежать ему очень удобно, пусть Фёдор и правда ужасно костлявый и худой. Даже перехотелось чересчур заумные диалоги устраивать, в тишине гораздо спокойнее. Такие моменты между ними более редкие, чем те же поцелуи или секс. Эта близость куда сложнее физической. В силу собственных упрямых и гордых характеров, предоставить друг другу тело гораздо проще, чем сблизиться на каком-то душевном уровне. Не то, чтобы им это и сильно нужно. Ни Фёдор, ни Осаму не отличаются надобностью в доверии и поддержке. Им существовать с самим собой гораздо удобнее. Только вот, если Достоевский прямо это показывает, то Дазай действует наоборот и нарочно использует врождённое очарование, чтобы понравится людям. Строит себе несуществующий фасад и постоянно держится вокруг людей, создавая о себе ложное впечатление. На деле люди знают о нём настоящем столько же, сколько о Фёдоре. И ведь работает, всегда работало. Это даже несколько смешно. Как люди ведутся на его улыбку и полностью исключают возможность, что на деле он вовсе не является хорошим человеком. По меркам общества. Самому Дазаю понятия «плохой» и «хороший» человек неинтересны. Он, честно говоря, вообще не умеет их различать. Фёдор, так же молчавший всё это время, всматривается в лицо Дазая, о чём-то думая. По привычке он чуть не начал кусать кожу на кончике пальца, но вовремя себя одёрнул. И вместо этого, чтобы занять чем-нибудь руку, опустил её на волосы Осаму и медленно провёл по ним. Дазай даже глаз не открыл, только коротко улыбнулся кончиком губ и продолжил лежать. Ему нравится, когда его волосы перебирают или гладят. Ему вообще много чего нравится. При всей своей апатичности, прелести физической близости всё равно доставляют Осаму удовольствие. Узнавал он их, правда, случайным образом, и минимум половину из них ещё задолго до появления Фёдора. Дазаю нравится обниматься. В любом формате: в кровати, обвивать руки вокруг чужой талии сзади, цепляться за кого-то руками и ногами. Узнал он об этом лет 6 назад, сначала обнимая в качестве раздражителя, а потом и не только. Как человек, кому до этого были неведомы такие проявления… просто проявления чего-то, это его искренне удивило. Осаму конечно не безнадёжен и через объятия не утратил желания повеситься на ближайшем уличном фонаре, но всё-таки какое-никакое тепло ощущал. Собственно, поэтому именно они так ему и нравятся. Из всех поцелуев больше всего он любит поцелуи именно в шею. Не только, когда целуют его, но и сам Дазай на них не скупится. И оставлять следы после себя (в разумных количествах) тоже одна из его слабостей. Что, кстати, является проблемой конкретно с Достоевским, ибо он наотрез отказывается от каких-либо меток, даже тех, которые сможет скрыть. На своём теле исключительно. Фёдор характером не сахарный, и то, что запрещает Осаму, позволяет себе. Поэтому, после секса Дазай может ходить с тёмной меткой на шее, а сам Достоевский останется нетронутым. Впрочем, он сам разрешает. Из немного менее… здравого: ему нравится удушение. Об этом он мог бы и открыто заявить Фёдору, да только тот сам понял. Осаму почти дуреет от его длинных пальцев на своей шее и не гнушается это открыто показывать. Передавать контроль над кислородом, по сути дарить собственную жизнь в руки Достоевского, вызывает у него непередаваемое удовольствие. Ощущая, как перекрываются дыхательные пути, и пытаясь поймать хоть один вздох, Дазай даже чувствует себя немного живее. Наиболее главных предпочтений в самом сексе у него нет. Это всё зависит от настроения. С Фёдором они могут спать и в подходящей им манере: резко, хитро. Играться с контролем и превращать каждое действие в шахматный ход. А могут и вовсе медленно и спокойно, почти мягко. Ничего между ними от этого всё равно не изменится. Достоевский все его перемены принимает, почти всегда поддерживает, но не забывает тыкать в лоб претензией, если чего-то не нравится. Это лишь очередная причина почему Дазаю с ним удобнее, чем с остальными. — О чём ты думаешь? — внезапно спрашивает Фёдор, пока в очередной раз зарывается пальцами в его волосы. — О тебе, — Осаму отвечает как есть, открывая глаза. Достоевский размышляет пару секунд, останавливаясь, но всё-таки руку на его голове до сих пор держит. — М, — он разглядывает лицо Дазая на своих коленях, пока продолжает, — и что надумал? — Я одни и те же мысли гоняю в голове каждый раз. Так и не определился, чего мне хочется больше: сердце тебе вырвать или вечно держать рядом с собой, — Осаму говорит это спокойно, почти с невидимой ухмылкой. — Меня устраивают оба варианта, — пожимает плечами Достоевский и возвращается к своему прежнему занятию. — Вот как? — слабо усмехается Осаму и обратно закрывает глаза, получая удовольствие от руки в своих волосах. Мог бы заснуть, если бы разум позволял. Атмосфера уж чересчур подходящая, с этой грозой и свечой на столе. Иногда Дазай терпеть не может собственные проблемы со сном. В большинстве случаев он, конечно, просто их не замечает или игнорирует, но сейчас это очень некстати. Если подумать, за всё время они с Фёдором ни разу и не засыпали вместе. Каждый раз Осаму уходит к себе по собственной воле. Как-то не возникало желание проснуться в полу-пустой комнате Достоевского. Но сейчас Дазай может признать, что не прочь посмотреть на него спящего. Просто так, любопытство. Сидят они так долго, совсем не переговариваясь. Ближе к 4 утра, Осаму всё-таки открывает глаза и разглядывает Фёдора, который о чём-то думает со спокойным лицом. Достоевский вообще всегда думает, он буквально не умеет этого не делать. Помимо самого себя, Дазай никогда не видел человека с подобной привычкой. Всё люди так или иначе могут действовать импульсивно и не предавать каждому вздоху смысл. Они, наверное, и не люди вовсе. Осаму вытягивает руку и кладёт её на скулу Фёдора, привлекая его внимание на себя. Но ничего не делает после, только коротко улыбается уголками губ и встаёт с чужих колен. Точное время Дазай смог узнать только взглянув на (чудом не севший полностью) телефон. — Планируешь всё же уйти? — спрашивает его Достоевский, подтягивая слегка затёкшие ноги ближе к груди. — Может быть, — произносит Осаму, а после поворачивается к нему лицом. — А должен? — Я пока тебя не гоню, — Фёдор только пожимает плечами. Ему несколько безразлично уйдет ли Дазай сейчас или нет. Как только ему самому надоест, он скажет об этом прямо. — Меня вообще не стоит гнать. Я потом вернусь по твою душу, — Осаму выкидывает телефон куда-то на кровать, а после ложится на живот, опирается локтями об одеяло и подкладывает ладони под щёки. Размер кровати позволяет не касаться Достоевского, поэтому тот и не мешает Дазаю. К тому же, привык за всё время, что это недоразумение никогда ровно сидеть не может. — И ты её найдешь? — почти издевательски ухмыляется Фёдор. — Уж постараюсь. Интересная эта вещь: душа Достоевского. Он много раз пытался представить, как бы она выглядела материально. Иногда ему на ум приходило солнечное затмение из-за того, что оно двухстороннее, и яркое солнце закрывает чёрная пелена. А потом Фёдор делал что-нибудь крайне омерзительное по человеческим меркам, и это представление исчезало. Ну не сокрыто за всем этим тёмный слоем его личности что-то яркое и солнечное. Сравнить её с вязкой, чёрной жижей тоже язык не поворачивается. Достоевский по своему красив и прекрасен, пусть и в извращённом смысле. Весь из себя неровный, но ужасно притягательный. С блестящим умом и пленительным взглядом, как только тот сам захочет. Ну не может Дазай ассоциировать его душу с чем-то абсолютно отвратительным. Уж точно не Дазай. Он ведь так и не определился, метался от одного сравнения к другому и не нашёл нужного. Фёдор не похож ни на одну крайность, а представляет собой что-то запутанное и спрятанное. Поэтому, и хочется так заглянуть внутрь, лишь бы увидеть своими глазами. Ближе к 5 утра, Дазай всё-таки собрался уходить. За последний час они ничего не делали, он только переместился обратно к Достоевскому и сидел рядом с ним в той же позе. Осаму через взгляд дал тому знать, что уходит, когда повернул голову. После пары секунд, Фёдор ему слегка кивнул и слабо, почти невидимо, улыбнулся. Встать сразу же ему мешают чужие глаза. Достоевский о чём-то глубоко задумался, глядя на него, и Дазай физически не может подняться, пока не узнает. Жаль давать ответы у них не особо принято. Вместо этого, Фёдор поднял руку и провёл ледяными пальцами по чужому подбородку, от чего Осаму чуть не вздрогнул. Достоевский настолько редко сам инициирует физический контакт, что он успевает забыть насколько у того вечно холодные руки. Фёдор так ничего не сказал, только огладил его подбородок большим пальцем, а после прикрыл глаза и прекратил. — Странный ты, — слегка ухмыльнулся Осаму. — До ужаса. — Только я? — поинтересовался в ответ Достоевский, копируя его ухмылку. — Я и не говорил, что сам лучше, — с его губ срывается тихая усмешка. Дазай наконец-то поднимается с чужой кровати и заодно находит собственный телефон где-то около подушки. Он молча идёт к двери, цепляя оставленные рядом с ней тапки и всё-таки останавливается с рукой около ручки. — Увидимся, — всё, что произносит Осаму, оглядываясь из-за плеча. — Разумеется, — также спокойно отвечает ему Достоевский. Уже возвращаясь к себе, Дазай пропускает лёгкую улыбку, когда думает обо всём произошедшем за последние пару часов. Собственная комната холоднее, без мягкого света от свечи, и он нехотя ложится в постель. Может, он успеет заснуть прежде, чем покажется солнце? Шансов маловато. Не то, чтобы сильно хотелось или было нужно. Осаму вполне может протянуть день без сна. Больше, на самом деле, но к этому он прибегает редко и чаще всего вне своей воли. Он переворачивается набок, смотря в стену и накрывается одеялом поудобнее. Ночь обернулась намного приятнее, чем он ожидал, когда выходил из комнаты. Встретить так Достоевского почти сказочная удача. Ещё и в поцелуе не отказал, какая удивительная щедрость. Непонятно правда к лучшему ли то, что переспать Фёдор отказался. Об этом Дазай подумает чуть позже. А пока он только прикрывает глаза и вздыхает. Досадно будет отсюда съезжать. Иметь через пару стен от своей комнаты Достоевского уж слишком приятно для души.