Право первой ночи

Удивительно, насколько легко и правильно Нил возвращается в жизнь Эндрю после месяца, пока они не виделись. До абсурда. Как в какой-то дурацкой компьютерной игре — просто возникает с резким «чпоньк!», чтобы таскаться за Эндрю с идиотскими замечаниями и подсказками, чего там от него хотят на этом уровне. Утром они занимаются сексом — кто вообще занимается сексом утром? Разве это не прерогатива героев сопливых мелодрам? Тем не менее, по пробуждению они вытаскивают себя из постели только чтобы умыться и сразу же заваливаются обратно. Есть что-то опасное и острое в безобидности сонного Нила. В том, насколько он теплый и спокойный, насколько расслабленно его тело с розоватыми линиями, оставленными простынями. Эндрю проводит по одной из таких пальцем. Нил фыркает в ответ, а мышцы живота сокращаются под рукой. У Нила гнездо на голове, а веки чуть припухли от долгого сна. Постель еще не остыла, и все вокруг ленивое и размытое в рассеянном свете позднего утра. Нил раздвигает бедра, и Эндрю усаживается между ними на колени, проводит ладонями по его ногам — твердые мышцы под теплой кожей, завитки темных волос. Он настоящий и живой под руками, не чета воспоминаниям, какой бы хорошей ни была память Эндрю. Невозможно прочувствовать в фантазиях и снах ощущения от касаний к этому телу: чуть выступающие ребра, острые колени, цепкие пальцы и жар рта за приоткрытыми в выдохе губами. Смазка стекает по бедрам Нила, и ее почти столько же, сколько при течке. Эндрю собирает часть пальцами и молча показывает Нилу, приподнимая бровь. Тот цокает языком, приподнимается на локтях. — Что? Мы не виделись месяц, я пиздец как тебя хочу. Опасное и острое в том, насколько Нил обманчиво податливый сейчас, когда его стоны оставляют раскаленные отпечатки на шее Эндрю, когда натягиваются мышцы предплечий, а ладони впиваются в борт кровати, пока он отталкивается, чтобы двигаться навстречу. Будто вот-вот случится подвох. Он и случается — Нил проводит языком по шее Эндрю, прихватывает зубами мочку уха. И вот оно. Тот, уступчивый Нил, напоминает о времени, когда они только начали все это, когда он изучал свое тело, когда методом проб и ошибок искал, что нравится Эндрю. Сейчас тот Нил уходит, и возвращается Нил сегодняшний — выучивший наизусть, как и где прикасаться, чтобы Эндрю, блять, кончил за пару минут. Иногда он почти скучает по неопытному Нилу — раньше их секс длился дольше. Эндрю шипит проклятья в его ключицы и оставляет засос в отместку за язык на своем ухе. Нил зарывается пальцами в его загривок, чуть оттягивая для смазанного поцелуя. — Хочу сверху. Ну, конечно. Чтобы у Эндрю было еще меньше шансов не кончить постыдно быстро. Они меняют позу. Подушки под головой и поясницей Эндрю нагреты чужим телом. Нил смахивает волосы со лба, опирается на бедра для равновесия, а руки Эндрю ложатся на его талию. Он проводит пальцами по влажным бокам, чуть сжимает, поддерживая и направляя, пока Нил находит нужный ритм и перекладывает ладони Эндрю на грудь. У него на бицепсах четкие линии загара — обнаженная кожа светлее там, где начинаются рукава футболки. Все смазывается перед глазами, оставляя только звуки и ощущения: влажные, быстрые шлепки, сбившееся дыхание, пальцы Нила на плечах и груди, жар его тела и пот, скопившийся везде, где соединяются их тела. Эндрю сжимает бедра Нила, вдавливая ладони в кожу так, что тот ойкает, а после тянет к себе за затылок. Это не поцелуй — языки и зубы, жадные и злые. Эндрю чувствует, когда Нил устает и почти задыхается, а бедра начинают дрожать от напряжения. Эндрю сильнее толкается сам, пока Нил мычит ему в рот, вонзая в плечи короткие ногти. — Давай, — почти хрипит Эндрю, дергая его за волосы. Стискивает задницу, наверняка оставляя алые следы. Нил дрожит, кончая, и глушит вскрик, кусая Эндрю за плечо. Его и самого хватает еще на пару толчков. Еще бы — мышцы сокращаются вокруг его члена, а Нил ошпаривает короткими выдохами шею. Эндрю зажмуривается и прижимает его к себе за сгорбленные плечи. Нила потряхивает, он тихо стонет, но Эндрю едва ли слышит — уши закладывает как при взлете самолета. Они лежат так с минуту. Дыхание Нила постепенно замедляется, а дрожь утихает. Эндрю перебирает взмокшие волосы на его затылке. — Я не чувствую ног. И рук, — бормочет Нил. — Кажется, все. Парализовало. Эндрю понимающе мычит, ведет носом по щеке Нила, вдыхая насыщенный, терпкий запах. Они так близко, что Эндрю ребрами чувствует, как поднимается и опускается грудная клетка Нила, как воздух покидает легкие при выдохе. Тот, как и всегда, отстраняется первым — хлопает Эндрю по плечу, чтобы он разомкнул стискивающие в объятиях руки, скатывается с постели и бредет в ванную на негнущихся ногах. Пару недель Эндрю кажется, что они вправду становятся ближе. Что появляется чуть больше мимолетных касаний, чуть больше проведенного вместе времени безо всякого сексуального подтекста. И оттого он точно знает, когда все пошло наперекосяк. Знает вплоть до минуты. Эндрю просыпается в ту же секунду, как Нил садится в постели. Если бы это произошло полгода назад, он наверняка тут же зарядил бы Нилу поддых, не сразу сориентировавшись в пространстве. Сейчас же Эндрю слишком привык к чужому весу в своей кровати, так что просто распахивает глаза, сразу же натыкаясь взглядом на темный силуэт в чернильно-синих тенях ночи. — Нил? — зовет он негромко. Тот мотает головой, обхватывает себя руками. — Я в порядке. Просто тупой сон. Но он, конечно, не в порядке. Нил впивается пальцами в свои обнаженные плечи, и, когда глаза Эндрю привыкают ко тьме, он понимает, что Нил чешет шрамы — как и всегда, когда нервничает. Эндрю стаскивает себя с кровати. Нил таращится на него снизу вверх — затравленный и уязвимый, будто ждет удара. — Пойдем покурим, — бросает Эндрю и первым выходит на балкон, в удушливую липкость августовской ночи. Нил подходит через минуту, тихий, словно призрак, он трет обожженные костяшки, царапает ногтями предплечья. Эндрю привычно поджигает две сигареты, протягивает одну Нилу. Тот пару секунд просто пялится на его руку, словно не может понять, чего от него хотят, а потом до него доходит. — Выкладывай, — говорит Эндрю. Нил затягивается, выпускает дым струйками из носа. Дергает плечами. — Не хочу говорить. Будто, если скажу вслух, оно… — и неопределенно взмахивает рукой. …Оно станет правдой, понимает Эндрю. Это напоминает о времени, когда он сам опасно маневрировал на гранях мыслей, упорно стараясь не думать о разрушающих вещах, что бились о края его сознания, словно навязчивые, упрямые мухи, врезающиеся в оконные стекла. Однажды он решил, что достаточно силен, что эти мысли не смогут причинить вреда, и впустил их. С тех пор он носит повязки. Однако, если пресытиться чем-то, оно перестанет действовать. Так и с этим. Если позволить себе чувствовать слишком много, в один прекрасный день перестанешь чувствовать вовсе. Кровоточащие раны станут ороговевшей кожей, а она — броней. Нил снова чешет шрамы. Эндрю бьет его по запястью. Они молчат, пока сизый дым рассыпается в воздухе. Необратимо рушатся секунды. — Знаешь… — выдыхает Нил и снова замолкает. — Иногда мне кажется, что это не просто шрамы, не просто напоминания о том, что я выживал и выжил, а, не знаю, трещины, что ли. Обычно все в порядке, но в такие моменты… мне кажется, что эти трещины растут, и растут, и когда-то я просто распадусь по их швам. Где-то внизу проезжает машина. Эхо шуршащих шин отбивается от высоких стен домов. Мигает фонарь. Когда он тухнет, Эндрю смотрит на свои предплечья, бледные и нетронутые загаром там, где их обычно прикрывают повязки. В глубокой темноте ночи шрамы кажутся не более, чем белыми полосами, неряшливыми тире в изощренной попытке выцарапать три коротких, три длинных, три коротких. С Нилом его броня всегда была просто ороговевшей кожей. Поэтому он говорит только: — Через трещины в скалах видно свет. И уходит в комнату. Нил остается снаружи, отрезанный лишь балконным стеклом. Эндрю кажется, что он видит, как Нил думает — настолько напряжен его силуэт в свете вспыхнувшего фонаря. А может, это просто бьются об окно мухи. С этого момента все скатывается к херам. Внезапную отрешенность Нила легко списать на начавшийся учебный год — у них в принципе стало меньше времени, если сравнивать с августом, когда внимание Нила делилось только между Эндрю и Элисон, но даже весной все было иначе. Он чаще оставался на ночь. Они чаще обедали вместе. Они больше разговаривали. Нил перестает писать первым. Нил в третий раз подряд говорит, что обещал провести вечер с Элисон, поэтому не может остаться на ночь. Нил бегает еще больше, чем обычно. Но Нил приходит с закусками и пивом. Нил обхватывает ладонями его лицо и целует, врезаясь коленями в бока Эндрю, словно не хочет, чтобы это заканчивалось. Нил перебирает его волосы, пока они смотрят по телеку какое-то шоу. Эндрю раскачивается на этих качелях так сильно, что, кажется, сейчас сделает сальто. В пятницу Элисон прожигает глазами Эндрю, когда Нил заваливается за его столик и нагло стаскивает с подноса яблоко. Какой-то змей-искуситель наоборот. Эндрю принимает протянутую шоколадку и выковыривает овощи из блюда Нила. Тот в хорошем настроении и почти спокоен: размеренно жует и даже не дергает ногами. Он, честно говоря, выглядит выебанным, а их смешанный запах еще не выветрился после вчерашнего вечера. Эндрю понимает, что у Нила началась предтечка только, когда Аарон бросает что-то о «вони». Была бы воля Эндрю, он бы запер Нила в квартире от греха подальше — скоро непривычная безмятежность сменится нервозностью и тревогой, а Нил очень хорошо умеет нарываться на неприятности. Например, ссориться с Аароном. Они оба заводятся с полуоборота. Но Нил — парень взрослый, и, если уж не хватает мозгов промолчать, имеет полное право ввязываться в драки. Их стычка с Аароном — дело вполне ожидаемое. Что действительно неожиданно — Нил, который тарабанит в его квартиру тем же вечером. Эндрю мельком заглядывает в глазок. Даже через эту призму рыбьего глаза видно, насколько он взвинчен, насколько напряжены его плечи, как бегают глаза. Но, оказавшись внутри, Нил чуть успокаивается. Словно что-то остается там — за порогом. Тревога вытекает из линий рук, голова опускается, пока он загнанно дышит. Он выглядит таким ненастоящим, таким непохожим на себя, и, кажется, сейчас рухнет на пол безвольной грудой костей и кожи, словно рэгдолл из компьютерной игры. Эндрю не требует ответов — Нил расскажет позже сам, если захочет, но усиливающийся запах корицы яркий настолько, что даже не самый чувствительный нос Эндрю улавливает чужую нервозность. Нил угрюмо молчит и лишь благодарно кивает, когда Эндрю протягивает ему банку молочного стаута. Эндрю врубает какой-то третьесортный боевик, прекрасно зная, что Нил не воздержится от комментариев. Тот сидит, забравшись на диван с ногами. В его руках вторая банка пива. Его прорывает уже минуте на седьмой: — Что за бред? Кто держит пистолет одной рукой? Он бы не попал так, он даже не целился! Потом на тринадцатой: — Ну не будет там столько крови, блять. Не так уж и сильно ее пырнули. И на пятнадцатой: — Класс, а теперь они зашивают огнестрел. Что потом? Начнут отсасывать яд? В какой-то момент Нил снова замолкает, но Эндрю, отключившийся от его болтовни в пользу предугадывания сюжета, простого, как пятицентновик, замечает это только когда на его плечо опускается голова. Он скашивает взгляд. Нил уснул. Он не будит его сразу. Неясно, не вернется ли тревога Нила по пробуждению и сможет ли он снова уснуть, или Эндрю придется опять читать лекции по юриспруденции до хрипящего горла. Он досматривает фильм. Плечо почти онемело, и Нил напускал на его футболку слюней. Эндрю осторожно расталкивает его, ведет, зевающего, в спальню за запястье. Вопреки опасениям, Нил сонно сворачивается на своей стороне кровати и замирает. Эндрю забирается следом, устраиваясь у стены. Нил шепчет: — Обнимешь меня? И засыпает, кажется, едва Эндрю притягивает его ближе. В его просьбе нет ничего удивительного — не сейчас. Предтечка всегда делает Нила чувствительным. Наверное, именно поэтому он проводит с Эндрю все выходные и таскает его вещи. Эндрю почти благодарен сущности внутри Нила, которую успокаивает знакомый запах и присутствие. Все благодушие Эндрю рассеивается в понедельник, когда он находит Нила, шатающегося, по пути в столовую. От него несет корицей за несколько метров, и Эндрю замечает несколько заинтересованных взглядов, направленных на его сгорбленную спину. Ярость растекается по венам, дурманящая сознание, как пары алкоголя. Он говорил Нилу не рыпаться. Говорил оставаться в общаге, потому что запах стал сильнее. Но тот, конечно, в рот ебал чужие советы и сделал все наперекор. Еще хуже становится, когда Аарон едва ли не шантажом заставляет Эндрю остаться в универе, прекрасно видя состояние Нила. Какими бы благими намерениями не была вымощена дорожка брата, в этот момент Эндрю кажется, что он лично убедится — она ведет прямиком в ад. Нил просит о помощи Мэтта. Эндрю не доверяет ему — он вообще никому не доверяет, если начистоту. Но доверяет Нил. Тем более, у Бойда большая и истинная любовь с Дэн, так что течка Нила никак на него не повлияет. Другой вопрос, как справится сам Нил, запертый в машине с запахом другого альфы. Не перемкнет ли что-то в его суматошном мозгу? Не заставит ли выпрыгнуть из тачки на светофоре и сбежать куда-то, где его никто не сможет найти? Или того хуже — сможет кто-то с мерзкими намерениями? Поэтому он уводит Нила. Поэтому он стаскивает с себя повязки. Что там было про присягу на верность? Сейчас это клятва на крови. Нил смотрит на протянутое подношение со смесью ужаса и благоговения. Будто Эндрю вручает ему не кусок ткани, а собственную жизнь. И пусть отчасти так и есть, пусть это — защита и оружие, мягкая безопасность и острота наточенных лезвий, Эндрю давно не скрывает себя от Нила. Не смог, даже если попытался бы. И этот жест — больше, чем демонстрация своей уязвимости, больше, чем безвозмездная передача собственной брони. Это выставленное в доверии горло с пульсирующей артерией и пунктирной линией — «вскрывать здесь». Это полное вверение с беспощадным осознанием — я готов рискнуть собой, если это спасет тебя. Эндрю наматывает повязки на его предплечья. Собственные, обнаженные, в свете ярких электрических ламп смотрятся чужими и чрезмерно бледными. Он одергивает рукава. Без привычной тяжести ножей руки кажутся слишком легкими. Ну а Нил с таким ошеломленным выражением лица выглядит донельзя тупым. Эндрю сопровождает его на парковку, крепко сжимая плечо. То ли телохранитель, то ли конвоир. Нил пару раз спотыкается, и у него к тому же явно поднялась температура, если судить по неровным пятнам алого, расползающегося по щекам. Пара тянется вдвое медленнее обычного. Эндрю даже не пытается сосредоточить внимание на происходящем за кафедрой. Они с Аароном успешно защищают проект, хотя, Эндрю уверен, если бы не его память, он сейчас и двух слов не смог сказать про прагерманский язык. Сущность, живущая внутри, неистово царапает ребра, рвется наружу: прочь от кампуса, скорее, к Нилу. Проверить, что он в порядке, что никто не навредил ему, пока тот едва соображает от накрывшей из-за течки боли. Защитить его. А потом взять свое. Поставить наконец метку на ароматную шею, продемонстрировать всем, что это его омега. Что Нил всегда принадлежал ему и всегда будет. Эндрю упрямо заталкивает эти мысли куда-то поглубже в мозговой столб. В ту рептильную часть, где самое место ублюдским первобытным инстинктам. В сообщении от Нила говорится, что он забыл ключи, и Мэтт отвез его в общагу. Эндрю покидает аудиторию, едва раздается звонок, и даже не удосуживается дослушать лектора, оглашающего баллы за проект. Он пишет Нилу, когда выезжает с парковки и звонит, когда притормаживает у общежития. Тот не отвечает на сообщения и не берет трубку. В этом нет ничего необычного — Нил никогда не переводит телефон с беззвучного. Он может быть в душе. Или разговаривать со своей подружкой. Или спать. Вот только альфа внутри отказывается успокаиваться. Когда проходит десять минут, а Нил все так же молчит, Эндрю выходит из машины, прикуривает и набирает Элисон. Она берет после третьего гудка. — Чего тебе? — Нил с тобой? — спрашивает Эндрю, не утруждая себя приветствием. Элисон коротко мычит в ответ. — Если так волнуешься, нехер было оставлять его одного, — когда Эндрю ничего на это не отвечает, она снисходит до продолжения. — Он в своей комнате. У него температура, так что, может, спит. Его всегда рубит, когда он в таком состоянии. Эндрю закатывает глаза. Будто он сам об этом не знает. И сообщает: — Он не берет трубку. Элисон чрезмерно драматично вздыхает. — Сейчас спущусь. Она выходит из здания через пару минут. Ее алый костюм совсем не вяжется с потертыми белыми кроксами. На входе охранника не оказывается, и она просто взмахивает пропуском перед считывателем, и они быстро проходят мимо турникета, пока тот не успел захлопнуться. Лифт ждут в молчании. Элисон открывает рот только, когда тот звякает, и двери разъезжаются, пропуская их внутрь. — Он сегодня бесит. Ясно, что она не о лифте. — Только сегодня? Она хмыкает, нажимая на кнопку третьего этажа. — Ладно. Больше, чем обычно. Но это не значит, что ты можешь… — Я не причиню ему вреда, — перебивает Эндрю. — Так что можешь не тратить на меня угрозы. — Я знаю, — Элисон смотрит ему в глаза. — И знаю, почему. — Не понимаю, о чем ты, — лжет он. Она криво усмехается. — Вы друг друга стоите. Придурки. Эндрю не удостаивает ее ответом. Так же молча они добираются до комнаты Нила, и, когда тот не отвечает на стук, Элисон открывает дверь своим ключом и уходит, не прощаясь. В комнате беспорядок: рюкзак валяется на полу, на столе обертки от снеков и куча тетрадей, а стул только чудом не падает от количества вещей, навешанных на спинку. Все вокруг пропахло Нилом, и Эндрю против воли втягивает носом воздух. Нил спит, как обычно свернувшись на краю узкой койки. Рот у него нелепо приоткрыт, на лбу полотенце, а в руках зажата футболка, в которой Эндрю безошибочно узнает свою. Это не должно ничего значить. Нил часто таскает его вещи, и сейчас, само собой, ему нужен был запах, который даст иллюзию безопасности. Но сердце в груди Эндрю все равно предательски разбивается о ребра, будто пытается вывалиться прямо к чужим ногам, дрожащее и окровавленное. Будто стремится быть неизбежно растоптанным. Эндрю больше не в силах оставаться один на один с этим странным чувством. — Нил, — зовет он негромко, словно призывая его к ответственности, слабовольно и глупо. Тот разлепляет веки, медленно моргает, а затем скидывает со лба полотенце и трет глаза. Нил невозможно уставший и сонный, с покрасневшими веками и бледным лицом. Его хочется уложить обратно, накрыть одеялом и оставить отсыпаться до утра. Эндрю же отвозит его к себе. Нил едва дотаскивает себя до машины, и Эндрю придерживает его за плечо. Худшее состоит в том, что здесь невозможно ничем помочь. Лоб у Нила пылает, хоть он и уверяет, что выпил жаропонижающее, а подавители, которые могли бы облегчить первые симптомы течки, ему принимать нельзя. В полубредовом состоянии Нил забирается на пассажирское сиденье, вяло отмахиваясь от предложения лечь сзади, и Эндрю садится на корточки, снимая с него кроссовки — у Нила есть привычка сворачиваться калачиком, словно это способно как-то уменьшить боль. Нил вскарабкивается на сиденье с ногами и обнимает себя, утыкаясь лбом в колени. Что-то в груди Эндрю сжимается, и он осторожно проводит ладонью по его волосам. Нил мычит в ответ. Он, кажется, задремывает в машине, но открывает дверь, едва Эндрю припарковывает машину. Нил даже не пытается нормально обуться: просто, зевая, наступает пятками на задники кроссовок и шаркает в сторону входной двери. Эндрю все так же придерживает его за плечи. Нил засыпает, как только падает на кровать, словно кто-то его просто выключил. Эндрю смотрит на него такого — беззащитного и уязвимого — пару секунд, а затем тихо уходит на кухню с ноутом и учебником, прекрасно зная, что не сможет сосредоточиться на домашке. Усиливающийся запах корицы забивает ноздри даже сквозь несколько дверей. От желания укусить Нила у него сводит зубы, а течка даже толком не началась. Нил не делает ничего, чтобы Эндрю мог справиться с этой животной тягой. О, нет, Нил делает только хуже. Нил опускается перед ним на колени, словно собрался молиться, Нил сосет ему так, будто в последний момент передумал и решил, что минет — хороший вариант получить индульгенцию. Он прекрасен как само Познание, когда отбрасывает волосы со лба. Он ужасен, как первородный грех, когда коварная тонкая усмешка рассекает его лицо, а пальцы ловко вырывают ремень из шлевок джинс. Хер знает, почему Нил решил, что он невъебенный минетчик. Не так давно он не рассчитал своих сил, едва справился с рвотным рефлексом и кашлял минуты две, вытирая с подбородка слюну. Не самое сексуальное, что Эндрю видел в своей жизни. Но потом Нил смеялся. И в этом, в этом все дело. Секс с Нилом, даже такой нелепый, это хороший секс. Не из-за того, что Эндрю вбивался в его горячее, податливое тело, не из-за того, что кончил. Нет. Просто из-за того, что это с Нилом. Это губы Нила, оставляющие влажные следы на его шее; это руки Нила, что цепляются за плечи; его пальцы, впивающиеся в кожу до алых полос; широко распахнутые, закатывающиеся от удовольствия глаза. Весь Нил: его стоны, его движения, его обжигающее дыхание и скользкие прикосновения. И пусть Нил не берет его в горло, утыкаясь носом в пах, пусть иногда он отрывается отдышаться в самый неподходящий, на грани эджинга, момент, пусть он не так искусен, как кто-то другой, Эндрю, блять, готов кончить только от того, как Нил нетерпеливыми движениями стаскивает с него штаны. От того, как дрожат его ресницы, от того, как блядски прекрасен Нил, когда смотрит на него снизу вверх. Так можно ли винить Эндрю, когда он нагибает Нила над письменным столом, не заботясь о разбросанных вещах. Когда он оставляет засосы на его лопатках, такие яростные, будто хочет оставить отпечатки на самих выступающих костях. Когда он, кончая под тихий стон, прокусывает через повязки собственную кожу, чтобы не вонзить зубы в блестящую от пота шею. Нил всего этого не видит. Он растекается по столу под аккомпанемент хриплых выдохов и пытается прийти в себя, пока перед глазами Эндрю от боли пляшут мушки. — Пиздец, — шепчет Нил. Эндрю смотрит на повязки. Под тканью наверняка скоро образуется яркий лиловый след — временный отпечаток его порока к череде других, навсегда запечатлевших каждое грехопадение. И он, в принципе, с Нилом согласен. Это полный пиздец. Нил всегда поразительно отзывчив и чувственен во время секса — будто отыгрывается за все те года, когда прикосновения причиняли только боль. И во время течки, само собой, все это только обостряется. Нил тянет ближе, хочет больше, выгибается сильнее и стонет громче. Эндрю впивается в его губы, и поцелуй яростный настолько, что, кажется, сейчас они просто сцепятся зубами и перегрызут друг другу глотки. Это разрушает ровно настолько, насколько и исцеляет. Нил — самое большое искушение, с которым Эндрю сталкивался, и он же — единственное благословение. Нил — взывающая бездна и скала Сион. Он — Гоморра. Он — сама обетованная земля. Эндрю, блять, понятия не имеет, что с этим делать, и как бороться, и стоит ли вообще. Но каждое мимолетное прикосновение, каждое скольжение языка, каждое движение Нила выжигают дотла, оставляя пустые дымящиеся поля, присыпанные солью. Каждый его жест, каждая скупая улыбка, каждый взгляд, заставляют ростки вновь пробиваться сквозь землю. Это порочный круг. Нил стоит в его центре, словно демон в пентаграмме, и ему там самое место. Предстоящая поездка в Колумбию — благо и наказание одновременно. Соблазн позвать Нила с собой велик, но Эндрю сдерживается — вся эта байда про семейное время вкупе с перспективой бесконечного визжания Ники (ради всего святого, Эндрю, ты взял с собой того самого парня?) и перманентного недовольства Аарона перевешивают, хоть и совсем ненамного, желание пришить ладонь Нила к своей. Что важнее, каникулы — хорошая возможность для Нила помириться с Элисон и перестать болтаться блеклой тенью самого себя. Перед отъездом он остается у Эндрю на ночь. Они не обсуждают это, Нил просто, словно само собой разумеющееся, разваливается на диване, ни разу не взглянув на время. Будто последние несколько недель не убегал сразу после секса, придумав очередное оправдание, будто не отказывался от встреч и не уезжал со своим излюбленным «спасибо, пока», едва закончилась течка. Эндрю оставляет засосы на покрасневшей от возбуждения коже и синяки на выступающих тазовых костях, впиваясь пальцами в бедра так отчаянно, будто это их последний секс. Нил почти тает, почти плавится в его руках, словно догорающая свеча. Эндрю кажется, что он сейчас испытает катарсис, глядя на разметавшиеся по подушке волосы и влажный блеск расцелованных губ. Он прижимает Нила к себе, когда они ложатся спать. Движением, уже привычным, запускает под футболку руку, нащупывает давно ставшие знакомыми шрамы. Нил, засыпая, стискивает через ткань его ладонь. Эндрю старается об этом не думать, но самовольное сердце от такого простого жеста чуть ускоряет бег. Утром они едут к общаге, где уже торчит недовольный Аарон — его обычное агрегатное состояние, если где-то в поле зрения оказывается Нил. Эндрю на душевный покой брата сейчас откровенно похуй, так что он глубоко целует Нила, зарываясь пальцами в отросшие волосы на затылке. Тот жарко отвечает, обхватывая ладонями его лицо, а после тихо шепчет: — Напиши, когда доедешь, ладно? — Зачем? — интересуется Эндрю. — Там не будет турбулентности и стюардесс. Нил приподнимает брови, перекладывает руки на его плечи. — Ага. Но ты в замкнутом пространстве с Аароном? Я должен знать, если мне придется вносить залог, чтобы тебя выпустили из тюрьмы. — Он только рядом с тобой такой невыносимый. — Сочту за комплимент, — отвечает Нил, довольный собой донельзя. — Видишь, я никого не могу оставить равнодушным. И как же он сейчас прав. — А это он даже не получал от тебя отсос, — решает подыграть Эндрю, оттягивая отъезд на несколько ничего не значащих секунд. Это также бессмысленно, как пытаться надышаться перед длинным нырком, но он не хочет себе отказывать. Нил кривится. — Фу, ну и мерзость. Нет уж, эта акция только для тебя. — Какая акция? — переспрашивает Эндрю с ноткой веселья. — Возьми минет и получи болтливого придурка в подарок? — Именно, — кивает Нил. — А еще безлимитный абонемент на хороший секс. Да. Великолепный секс. Только в какой-то момент этого стало недостаточно. — Помню, Нил. Сто процентов положительных отзывов. От самого предвзятого человека на этой планете. — Так что, напишешь? — снова спрашивает Нил. И Эндрю понятия не имеет, что это значит. Что в очередной раз щелкает у Нила в голове. И он пиздец как заебался на этих качелях. — Напишу, — сдается он, потому что так и не научился ему отказывать. И снова коротко целует в губы — на прощание. Даже не пытаясь сделать вид, что так хочет позлить Аарона — тот давно в машине и наверняка уткнулся носом в телефон, жалуясь Кевину на существование Нила. Чужие губы на вкус как мятная жвачка. В поездке Аарон спокоен, и они даже немного говорят об учебе, не скатываясь в пререкания. Ясно, почему — чтобы в случае чего выступить против Ники и его сумасшедших идей единым фронтом. Кузен прилетел еще вчера, так что встречает их абсолютно бодрым и полным энергии, будто даже не догадывается о существовании джетлага. Пока они обедают какой-то бурдой из доставки, Ники рассказывает о своей работе, о работе Эрика, о собаке, которую они недавно завели, об ипотеке, которую хотят взять в следующем году. Ни Эндрю, ни Аарон не перебивают его, хоть оба слышали эти истории во время разговоров по телефону. Аарон делится какими-то мелочами из жизни и планами на будущее, сетует на шумных соседей, гомон которых не утихает даже ночью и легко просачивается сквозь тонкие стенки общежития, мешая ему учиться или спать. Эндрю переписывается с Нилом. Тот собирается с духом, чтобы сесть за эссе по литературе, которое должен был сдать еще до каникул. «Что вообще за атеистический экзистенциализм?» — и Эндрю даже по тексту может расслышать его недовольный тон. Следом приходит еще одно сообщение: «Я из экзистенциального знаю только кризис. Я, блять, сейчас его испытываю из-за этого долбанного эссе». Эндрю на эту драму закатывает глаза. «Забей, я помогу, когда приеду. Пока просто прочти хоть одно произведение». Нил отвечает: «Я уснул на кратком содержании Чумы». «Значит читай Тошноту, придурок». — С кем ты переписываешься? — осторожно интересуется Ники. Эндрю отрывается от телефона. Оба брата смотрят на него. Ники с любопытством, Аарон с напускным безразличием. Эндрю молча блокирует телефон и принимается за еду. — Это тот парень? — не отстает кузен. — Так у вас все серьезно? Аарон с усмешкой приподнимет бровь. Весь его вид так и кричит: давай, солги нам еще раз. Эндрю так и делает. — Не придумывай. Это просто секс. В конце концов, для Нила так и есть. — Так что, — фыркает Ники, — значит, сейчас ты секстишься с ним прямо за обедом в кругу семьи? Не так я тебя воспитывал, Эндрю Джозеф Миньярд! Но, правда, если просто секс, то почему вы сейчас общаетесь? И вообще, как давно это происходит? Эндрю бросает на Аарона предупреждающий взгляд, но тот игнорирует угрозу и милостиво делится с кузеном: — Год. У Ники отвисает челюсть. — Год? Ты трахаешься с ним целый год и говоришь, что это ничего не значит? Слушай, ты мой кузен и все такое, но тебе не кажется, что это жестоко? Нет, подожди, — он вскидывает руку, хотя Эндрю даже рта не открывает. — Я понимаю, что для тебя это может ничего и не значить, но для того парня? Я к тому, что такие… отношения могут держаться так долго, только если хоть один из людей влюблен. Аарон отвечает Ники, но смотрит прямо на Эндрю. — Ну если кому-то так нравится страдать от неразделенных чувств к мудаку, который им просто пользуется, то как мы смеем его винить. Да, Эндрю? — Аарон, — осаждает его Ники, — не называй брата мудаком. Но я правда считаю, что он просто в тебя влюблен, Эндрю. Кто-то же должен держаться за эти отношения. Инициировать встречи, к примеру. И вообще любые взаимодействия. Иначе вы бы сейчас не переписывались. Аарон важно кивает. — Инициировать встречи, предлагать остаться на ночь, звать на обед за свой столик. Вот это все. — Ага, — Ники тычет в Эндрю вилкой. — Так что подумай. Может ты сердце парню разбиваешь. — Да, — не унимается Аарон. — Я согласен, жестоко так пользоваться кем-то; просто позволять любить. А со стороны другого человека — глупо позволять собой пользоваться. Вытирать ноги о свои чувства. — Закрой рот, — тихо и спокойно говорит Эндрю. В предупреждении кладет руку на повязки, где спрятаны ножи, но натыкается пальцами на еще не сошедший синяк, который сам себе и оставил. Легкая боль от нажатия чуть отрезвляет. — Я, блять, сотню раз просил тебя не лезть в наши с Нилом дела. — Только не надо ссориться, — вклинивается Ники. — Хоть в первый день давайте не будем. Они оба его игнорируют, и Аарон щелкает пальцами. — О, у меня еще есть вариант, как можно унизиться. Отдать ему ключи от машины, когда уезжаешь на месяц. Не было у тебя такого, Эндрю? Ну, знаешь, та самая тачка, с которой ты пылинки сдуваешь. Ты даже мне ни разу не дал сесть за руль. Эндрю сжимает кулаки и стискивает зубы. — Угомони свою тупую ревность, Аарон. Может это значит, что ты, в отличие от Нила, не заслужил моего доверия? Аарон зло смеется в ответ. — А может, дорогой братец, это значит, что ты готов на коленях перед ним ползать, лишь бы он продолжал подставлять тебе жопу? Лишь бы хоть как-то был с тобой рядом? Сука, ты такой жалкий. Эти слова равносильны спичке, неосторожно брошенной в бензиновую лужу. Ярость прожигает Эндрю кости. Отчасти, оттого, насколько слова Аарона бьют в цель, отчасти оттого, что брат снова пытается вывести его на эмоции с помощью Нила — его любимый тупой и действенный фокус. Ники заговаривает в тот же момент, что Эндрю вскакивает из-за стола. — Стойте! Стойте! — кузен тоже встает и выставляет между ними руки, словно разнимает еще не начавшуюся драку. — Это то, о чем мы говорили в баре, когда вы приезжали, да? Я был пиздецки бухой и почти ничего не помню, но… — он ненадолго замолкает, будто пытается подобрать слова. — Это не… не этот парень так держится за ваши отношения, да, Эндрю? Это не он влюблен? Это… ты. Эндрю не обращает внимания на его тон, на то, как гримаса боли от понимания искажает лицо кузена. Он перегибается через стол, хватает Аарона за воротник футболки и встряхивает. — Не смей, блять, вмешивать Нила в наши с тобой проблемы. Подумай, почему ему можно спать в моей квартире или водить мою машину. Подумай, почему ему я могу доверять, а тебе — нет. И вовсе не потому, что мы с ним трахаемся. Аарон отталкивает его руки, но Эндрю держит крепко. — Что я должен понять, а? Да ты же разговариваешь со мной, только если я говорю что-то про твоего ненаглядного Джостена! Тебе на всех плевать, кроме него. Ты уже год за ним носишься и вытираешь сопли. Так скажи мне сам, раз я такой тупой, почему ему все это позволено, а мне нет? Ники распихивает их в стороны, задевает стакан, и тот опасливо покачивается на краю стола. — Прекратите сейчас же! Эндрю, отпусти его. Аарон, закрой уже рот! — Потому что он от меня ничего не требует, — тихо говорит Эндрю, не обращая внимания на попытки кузена. — Мы с Нилом похожи куда больше, чем когда-либо будем с тобой, даже несмотря на это, — он машет пальцем между их лицами. — Он просто принимает меня таким, какой я есть и не пытается исправить. Аарон с грохотом ударяет кулаком по столу. Стакан соскальзывает с края, и осколки с оглушительным звоном рассыпаются по плитке. — Ничего не требует и принимает? — рявкает Аарон. — А знаешь почему? Потому что ему на тебя похуй. Вот и все! А я — твой брат, долбоеб. Все, что я хочу — чтобы ты был счастлив, насколько там вообще возможно с твоей-то кислой рожей и тягой к пиздостраданиям. И пока ты позволяешь ему помыкать собой, ничего хорошего не выйдет. Я против него не потому, что ревную. Я против него, потому что тебе с ним хуево, ебанат. Между ними растягивается молчание, вязкое и липкое, мерзкое до одури. Каждое слово Аарона с шипением въедается в мозг, словно капли раскаленного металла. — Иди-ка ты на хуй, — решает наконец Эндрю и покидает кухню, обходя лужу битого стекла. Осколки весело ловят солнечные блики. — Да что с тобой такое? — слышит он шипение Ники. — Зачем ты наговорил все это? — Тебя здесь нет, — огрызается в ответ Аарон. — Ты просто не видишь, как он… Дальше он не слушает — поднимается по лестнице и запирается в комнате. Он только чудом не пизданул Аарона головой о стол, но Эндрю не дурак и прекрасно понимает, что в словах брата есть правда, и ее куда больше, чем самому Эндрю хотелось бы. Нил действительно просто позволяет ему находиться рядом, и не так уж важно, понимает ли он, что для Эндрю их отношения давно вышли за рамки простого секса. Нил сложный, но с ним легко, даже несмотря на его «тяни-толкай». Будто, когда он с Нилом, мир замедляет свое движение, и все в жизни Эндрю становится на места. Нил — безумная гравитация, сила притяжения, что влечет к себе. Уютное местечко где-то в Зоне Златовласки, за пределами которой миллионы звезд и бесконечность холодного космоса. Но Аарон прав — Нил не чувствует того же, что Эндрю. Не является ли его стойкое принятие обычным безразличием? А если и так, имеет ли это значение? Даже если он порвет с Нилом, если выберет себя, ему не станет лучше. Это как вырвать часть себя, как лишиться конечностей. Но когда-то это действительно произойдет, неминуемо и жестоко. Нил слишком верит в концепцию ебаной истинности и слишком боится ответственности. Если бы в нем и проснулись какие-то чувства, он, скорее всего, просто сбежал бы, как и привык делать. Несмотря на ссору, они все равно едут в «Райские сумерки». Эндрю и Аарон молчат, Ники пытается заполнить неловкую тишину пустой болтовней. В клубе он понимает, что что-то не так. Здесь непривычно пахнет. Это не просто смешанный запах других альф и омег, не привычный запах алкоголя и пота. Все это перекрывает какой-то другой аромат, тонкий и едва уловимый. Кажется, древесный, с нотками цветов и меда. Он не то, чтобы навязчивый, но легко закупоривает ноздри, похлеще, чем запах Нила во время течки. Эндрю чешет нос. Однако другие, даже Ники, всегда чуткий к запахам, не подают никаких признаков дискомфорта. Какое-то странное предчувствие скребется изнутри, неуверенно дергает за нервы. Эндрю списывает это на непрошедшую после ссоры раздражительность и идет вперед. Обычно найти свободное место в вечер субботы — задача не из простых, но во время каникул студенты, оккупирующие клуб по выходным, видимо разъехались, так что столик находится довольно быстро. Эндрю рассчитывает оставить братьев там и направиться к бару в одиночестве, но Аарон увязывается следом. — Что ты себе возьмешь? — спрашивает он деланно-непринужденно. — «Смерть после полудня»? Потому что выглядишь так, как будто уже сдох. Эндрю бросает на него плоский взгляд. Аарон закатывает глаза. — Прости, ладно? — бурчит он недовольно, пока они проталкиваются сквозь толпу. — Я сказал то, что думаю, но подобрал неправильные слова. Я просто о тебе беспокоюсь, понимаешь? — Я тебя об этом не просил, — отстранено замечает Эндрю. Этот странный древесный запах никуда не девается. Он прочно засел в глотке и становится только сильнее. Будто источник находится где-то у бара. Благовония они там поставили, что ли? Какое-то чувство, похожее на любопытство, но не совсем, влечет его ближе. — Ага, будто я могу это так легко выключить, — цокает языком Аарон. — Ты знаешь, как я отношусь к нему и почему. Если бы у вас вся эта хуйня была взаимна, я бы и слова не сказал. Разве что о том, какой у тебя дерьмовый вкус. Но я не могу смотреть, как ты по нему убиваешься, а он просто этим пользуется. — С чего ты взял, что он знает, что я что-то к нему чувствую? — он снова чешет нос. — Блять, что это за запах? — Какой запах? — переспрашивает Аарон. — Воняет потом, как и всегда. Завидую, если ты только сейчас заметил. И не уходи от темы. Как, по-твоему, он может не догадываться, что ты по нему сохнешь? Я, блять, в это не верю. Ты не очень-то скрываешься. — Будто он знает, как я веду себя с остальными, — хмыкает Эндрю. Пахнет и правда все сильнее, чем ближе они подходят к бару. Он идет туда почти против воли. — А он что, настолько тупой, что не замечает? Не смеши. — Да, настолько. Он почти открывает рот, чтобы сказать что-то еще, когда они наконец пробиваются к стойке. Он понимает, что пахнет кедром в тот же момент, когда встречается взглядом с парнем по ту сторону бара. В фильмах и книгах все обычно по-другому. Это какая-то безумная любовь с первого взгляда и желание ебаться до умопомрачения. В жизни все оказывается не так. Эндрю просто смотрит на этого парня и понимает где-то на уровне инстинктов, на уровне той звериной сущности, что обитает внутри него. Голова начинает кружиться, точно он выпил пару шотов. Это не может быть правдой. Вся эта магическая поебень существует только в сказках и слезливых мелодрамах. Не в жизни Эндрю и не с ним. Но, хоть вокруг не витают сердечки и не поют ангелы, он что-то… чувствует. Или не он? Тот, что живет под его ребрами? Тот, что всегда так тянется к Нилу? Тот, что всегда стремился защитить Нила, встать между ним и остальным миром, сейчас вырывается наружу и выкручивает тарабанящее в груди, словно товарный поезд, сердце. Его альфа полностью признает омегу перед ним. В висках стучит бешеный пульс, и Эндрю окончательно осознает — это человек, для которого он был создан. Истинный. Парень моргает. Джиггер выскальзывает из его рук и со звоном катится по стойке. От парня пахнет кедром, Эндрю чувствует даже через метр расстояния между ними. Это приятный запах, он не терпкий и в меру сладкий, совсем легкий. Запах Нила ощущается совсем иначе — он пряный и яркий, чуть вяжущий и насыщенный. Такой, что не забудешь, учуяв даже раз. Но сейчас, глядя на своего истинного, Эндрю понимает, что и этот аромат навсегда запечатался в его памяти. Парень открывает рот. Закрывает. — Мне же не кажется? — спрашивает он, глядя Эндрю в глаза. — Ты… Кто-то хлопает парня по плечу, тот на секунду отворачивается, и Эндрю будто чувствует между ними протянутую нить — прочную и плотную. Еще немного и свяжет намертво. — Ты чего завис, Роланд? — зовет кто-то. — У нас заказов куча. — Да подожди ты минуту, — парень снова смотрит на Эндрю. — Ты тоже это чувствуешь? Эндрю не знает ответа на этот вопрос. Его мозги, кажется, заменили ватой, а конечности — свинцом. Все, что он может — дышать. И каждый вдох наполняет его легкие одним из самых приятных ароматов, что он когда-либо встречал. Вдруг, будто из ниоткуда, появляется Аарон. Эндрю уже и забыл о нем. — Что такое? Все в порядке? Эндрю не отвечает ему. Едва слышит слова, раз уж на то пошло, и точно не может понять их значения. Он продолжает молча таращиться на этого парня. Его, кажется, зовут Роланд. У него мягкий, бархатный голос. Да и вообще, он очень даже симпатичный, из тех, на кого Эндрю раньше смотрел в клубах. Из тех, кого уводил к служебным выходам или сортирам, чтобы засунуть язык в глотку и наскоро отсосать. Он может сделать это и сейчас. Почему нет? Он может предложить пойти в подсобку, или в машину, или поехать в дом. Да, дом лучше всего. Там можно будет шуметь. Можно будет неспеша обвести языком каждую татуировку на тонком горле, вдохнуть запах ароматной шеи, вонзить зубы в мягкую кожу плеча и оставить метку. Он может это сделать. Он должен это сделать, потому что этот парень его… — Ты мой истинный? — почти шепчет Роланд. Эндрю скорее читает это по движениям соблазнительного рта, чем слышит, и против воли обводит языком губы. Каково будет поцеловать его? Каково будет к нему прикоснуться? Какая на ощупь кожа? Какая на вкус? Сладкая, словно древесная кора или солоноватая от пота? А какие звуки этот парень будет издавать, если впиться зубами в его шею и оставить яркую отметину засоса? Какие на ощупь его ребра, скрытые под тонкой тканью рубашки? Но практически одновременно с парнем громко начинает Аарон: — Если ты не хочешь говорить о своем ебаном Ниле, то просто скажи. Мысли Эндрю останавливаются с истошным визгом. Нил. Нил, мягкий и острый, Нил с однобокими улыбками, не достигающими глаз, и редким, звонким смехом. Его пустая болтовня, когда волнуется, его жесткие речи, когда злится, его тихие выдохи при поцелуях. Кости ключиц, почти вскрывающие кожу, резкое движение кадыка, выступы ребер. Обнаженные плечи, легкие руки, твердые пальцы. Его прикосновения, знакомый вес на кровати и шрамы под тканью футболки. И в этот момент Эндрю приходит в себя, словно кто-то хорошенько вдарил ему по башке. Ему срочно нужен Нил. Прямо здесь и прямо сейчас, пока пленка наваждения не облепила сознание окончательно. Запах. Запах Нила точно поможет — такой привычный, почти как свой собственный. Эндрю переоделся для клуба, но он всегда в повязках, когда они занимаются сексом, и в каждую пару настолько въелся стойкий запах корицы, что стирка давно не помогает. Он резко вскидывает запястье, подносит к носу. Сейчас — всего секунда, и он снова почувствует это пряный, пьянящий аромат, каждый раз сводящий с ума, насыщенный и терпкий… Эндрю делает вдох, и. Ничего не чувствует. Корицы, дразнящей, одурманивающей, больше нет. Он втягивает воздух так сильно, что голова кружится еще больше, и все вокруг пахнет древесной сладостью кедра. Он проникает в легкие, отравляет мозг, не позволяет думать ни о чем, кроме этого парня, жадно всматривающегося в его лицо. Голос Аарона звучит приглушенно, будто Эндрю находится под водой. — Эй, что с тобой? Эндрю? Ты под наркотой, что ли? Ты там вообще дышишь? Нет. Он и правда задержал дыхание в наивных попытках заставить себя соображать, но мозг работает вхолостую, а мысли слипаются в бесполезный ком, словно мокрая бумага. Эндрю разворачивается и каким-то невероятным усилием воли заставляет тяжелые, как валуны, ноги двигаться. Позади слышатся оклики и просьбы подождать, но он упрямо направляется к выходу. Дышит через рот, когда легкие начинают гореть от недостатка кислорода. Кто-то кладет руку ему на плечо в попытке остановить, и Эндрю, не глядя, коротко размахивается для удара. Аарон кричит от боли и прижимает к скуле ладонь. Эндрю абсолютно похуй. Прохладный октябрьский ветер мгновенно забирается под одежду, и Эндрю делает вдох. Первый полноценный с тех пор, как он перешагнул порог «Райских сумерек». Пахнет дорожной пылью, сладостью опавших листьев и выхлопами машин. Но наконец, наконец нет этого запаха кедра, вплетающегося в одежду, разливающегося где-то между извилинами мозга. Эндрю до боли вдавливает палец в синяк под повязкой. Ему срочно нужно в душ. И хорошенько надраться. Сейчас ему насрать, что Аарон и Ники остались где-то в клубе — не маленькие, доберутся сами. Он садится в тачку. Шины визжат, когда он выруливает с парковки. Бутылки дрожат и бьются друг о друга, когда он трясущимися руками выуживает из шкафа на кухне виски. Сначала он делает пару глотков прямо из горла. Алкоголь жжет горло, стекает куда-то в желудок полыхающим потоком. После наливает в стакан. Что-то проливается, поблескивает в тусклом свете включенной на вытяжке лампы. Эта лужица высохнет и оставит на столе липкий, неприятный отпечаток. Это неважно. Не важен и телефон, разрывающийся от звонков и сообщений. Что важно, так это истинный в клубе. Что важно, так это та неведомая раньше тяга. Что еще важнее, так это второй пустеющий стакан виски. Эндрю смутно помнит, как стаскивал с себя клубные шмотки, как запускал стирку, как в душе тер тело мочалкой, пока оно не покраснело. Он натягивает что-то домашнее, отыскивает вторую пару повязок, хотя почти всегда снимает их на ночь. Комната покачивается перед глазами, когда он заваливается на кровать и утыкается носом в предплечье. Ткань пахнет корицей — тонко и почти неуловимо. Он просыпается от ора соседских детей где-то в воскресный полдень. Бросает ненавистный взгляд в сторону приоткрытого окна и едва подавляет стон — в голову словно вонзили парочку ножей для устриц. Еще с минуту лежит лицом в подушку, пытаясь понять, когда и где успел найти кошку, потому что явно складывается впечатление, что кто-то нагадил ему в рот. Воспоминания о вчерашнем вечере подкатывают к горлу приступом тошноты. Эндрю был во многих приемных семьях, и видел отношения между опекунами — как истинными парами, так и нет. И знает не понаслышке: эта хуйня с предназначением — полная лажа. Насилие, ненависть и все прочее может быть везде, даже за этим идеальным «наша пара была создана на небесах» фасадом. Поэтому он никогда даже не позволял себе задумываться о том, что встретит своего истинного. Конечно, он понимал, что где-то наверняка существует такой человек, но встреча с ним оказалась полной неожиданностью. И точно не приятной. Как и странная, мгновенная тяга к незнакомцу, как и сущность внутри него, отчаянно требующая предъявить на этого паренька свои права. Даже сейчас она тихо скребет о ребра, упрямо тянет его куда-то в сторону «Райских сумерек». Вчера он, охуев от нахлынувших ощущений, трусливо сбежал, но что делать сейчас? Эндрю хватает с прикроватной тумбочки телефон. Уже перевалило за час дня. В шторке уведомлений — ворох сообщений от Аарона с Ники и одно от Нила. «Как вчера отдохнул?» Заебись как. Волшебно. Истинно-прекрасно. Он смахивает уведомления. Телефон падает на подушку, а Эндрю зажмуривается, игнорируя ножи для устриц, теперь сверлящие глаза. Он чуть не переспал с другим парнем. Но можно ли назвать это изменой, если они с Нилом не в отношениях? Они ведь не давали обещания не заниматься сексом с кем-то еще, пусть оба придерживались этого условия. Он отказывается думать обо всей этой ебале с похмелья. Эндрю с усилием стаскивает себя с кровати, умывается и плетется в сторону кухни. В горле сушит просто дико, но не настолько, чтобы лакать воду прямо из-под крана — он же не какое-то животное. Ники гремит посудой, и эти звуки эхом отскакивают в черепушке Эндрю, усиливая головную боль. Он садится за стол, где Аарон уже пьет кофе, мерзко причмокивая. Точно назло — месть за кровоподтек на скуле и чуть заплывший глаз. Кузен ставит на стол стакан с водой и кладет таблетку. Эндрю проглатывает ее в скорбном молчании, уповая, чтобы братья и дальше не раскрывали ртов, хоть Ники, конечно, так и вибрирует от желания что-нибудь вякнуть. Однако, как ни странно, первым заговаривает Аарон. — Не благодари. И кладет на стол красную салфетку. Бойтесь данайцев, дары приносящих, отрешенно размышляет Эндрю. Он догадывается, что это. Берет осторожно, словно рассчитывает, что бумага пропитана спорами сибирской язвы. Ровным, округлым почерком там написано: Роланд. И ряд цифр — номер телефона. На букве «Р» ручка чуть прорвала тонкую салфетку, словно писавший спешил и не рассчитал сил, но сам номер выведен намеренно аккуратно и разборчиво. Действительно хочет связаться? Эндрю старается не смотреть на эти цифры слишком уж внимательно — не хочет ненароком их запомнить. — Зачем? — спрашивает он, откладывая салфетку. Брови Аарона взлетают на лоб. — Ты настолько наебенился вчера, что совсем не соображаешь? Зачем тебе номер твоего истинного, серьезно? Хотя после твоей истерики я вообще удивлен, что он хочет с тобой связаться. Ники ставит перед Эндрю тарелку с вафлями и яичницей — то ли поздний завтрак, то ли ранний обед. Его мутит от одного взгляда на еду, но если не поесть, будет хуже. Ники присаживается рядом. — Что ты будешь делать? — А что я должен делать? — огрызается Эндрю, и отчасти это антагонизм, а отчасти — реальный вопрос. — Раньше наполовину высосанная бутылка виски не делала тебя таким тупым, — замечает Аарон. — Это твой истинный. Ты правда сомневаешься? — Не думал, что ты такой романтик, — лениво отвечает Эндрю, елозя вилкой по желтку. Тот лопается и расплывается по тарелке уродливым оранжевым пятном. — Ну иди спроси, может у него завалялся для тебя близнец-истинный. Вот это точно было бы романтично, не думаешь? — Мы сейчас о тебе говорим, придурок. Эндрю показательно запихивает в рот кусок вафли. — Истинный это хорошо, — Ники барабанит пальцами по столешнице и говорит медленно, подбирая слова. — Но… тот парень. Нил, кажется? Вафля становится безвкусной, точно кусок картона. Нил. Его танталовы муки, его личное яблоко раздора. Недосягаемый, словно солнце для Икара, и такой же нечаянно-губительный. — А что Нил? — вскидывается Аарон. — Он — паразит. Не больше, не меньше. И для тебя, Эндрю, истинный сейчас — лучшая возможность от него избавиться. Отвлечься. Отвлечься. Он пытался раньше. Правда, пытался. Однако Нил — что-то другое, и чувства к нему переплелись с мышцами и венами, обвили бронхи и наполнили легкие запахом корицы. Слишком близко к сердцу, чтобы он мог сопротивляться. Но сейчас, после вчерашнего, он думает, что, возможно, правда может хотя бы попробовать что-то с этим сделать. — Ты так говоришь, будто это легко, — фыркает Ники. — Да, встреча с истинным — это очень мощные эмоции, и я вообще не думал, когда познакомился с Эриком. Просто упал во все это. Знаете, как прыгнуть с пирса и не знать, какой температуры вода. Но у нас обоих никого не было на тот момент. Я не знаю, как это будет работать, если замешаны чувства. — Вот пусть Эндрю и выясняет. Что? — Аарон дергает плечами на укоряющий взгляд кузена. — Истинность — не бирка на футболке, чтобы просто срезать и забыть. Ты сам сказал — мощные эмоции, бла-бла. Ники в шоке качает головой. — Сразу видно — ты никогда не любил. Эндрю закатывает глаза и поднимается из-за стола. У него нет желания и дальше слушать эту сентиментальную чушь. — Ты куда? — тут же спрашивает Аарон. Будто надеется, что он поедет искать этого Роланда и отвлекаться. — Куда угодно, где не услышу ваших бредней, — услужливо отвечает Эндрю и, подумав, хватает со стола салфетку. Складывает и засовывает в карман. Подальше от греха и брата — с того станется что-то предпринять и самому. — Ему ты хоть мой номер не давал? — Нет, — тот цокает языком. — Не был настроен на кончину от твоих рук. Эндрю кивает и выходит из дома, по пути захватив из коридора ключ от машины. Ему нужно проветрить голову. Дальше все смазывается в какую-то круговерть. Дни за днями бесконечных размышлений — как поступить? Какой выбор правильный? У Эндрю и Нила всегда было разное видение истинности. Для Нила это нечто непреложное, то, вокруг чего он строит едва ли не всю свою жизнь. Будто есть только белое и черное. Это все — следствие хуевого детства и, может, какие-то установки матери, о которых Нил никогда не рассказывал. Он рос в атмосфере насилия и, наверное, в качестве странного механизма преодоления его мозг разделил семьи и отношения на правильные — истинные, и неправильные — не истинные. И Нил родился в неправильной. У них было несколько разговоров, которые быстро сворачивались. Эндрю говорил: твой отец был неадекватным головорезом, неважно, была бы рядом с ним его истинная пара или нет, все закончилось бы именно так. Нил отвечал: ты не можешь этого знать. Эндрю парировал: я видел кучу хуевых истинных семей. Нил мотал головой: если они были хуевыми, не значит, что они не были счастливы в своем извращенном понятии; они ведь оставались вместе, не бежали через города и страны, спасая свои шкуры. Это было все равно, что дискутировать со стеной. Еще больше все усложнялось тем, что у Нила почти не было друзей и примеров нормальных отношений. У него была Элисон с, очевидно, очень плохим вкусом на партнеров. Она встречалась с кем-то пару недель или месяцев, расставалась, и Нил выступал в качестве ее любимой жилетки. Это только подкрепляло его мнение: отношения без истинности невозможны. И был один хороший пример. Мэтт и Дэн. Конечно, истинные. Упертому мозгу Нила вполне хватило этой крошечной выборки, чтобы удостовериться в своей правоте. Эндрю понимал, что не менее важную роль в этом всем играет страх Нила привязаться к людям. И при этом страх одиночества. Это было двумя сторонами одной медали, и Нил старательно балансировал на ее ребре. Сейчас, узнав его так хорошо, как только было позволено, Эндрю искренне удивлялся, что Нил вообще позволил себе настолько близкую дружбу с Элисон. Пожалуй, все дело в том, что она упряма до зубовного скрежета и умеет добиваться своего. Нил боится терять людей. Самый простой способ избежать этого — не иметь связей. Он твердит об этом сам. Поэтому он отталкивает остальных, и Эндрю в том числе. Именно Нил не дает выйти этим отношениям за рамки секса. До встречи с ним Эндрю не нужны были отношения. Они не нужны ему и сейчас. Все, что ему нужно — чтобы Нил был рядом. Неважно в каком статусе — партнер, любовник или друг. Это одна из причин, почему Эндрю никогда не намекал Нилу на большее, никогда не говорил о том, что для него происходящее между ними стало чем-то большим. Рассказать ему — пойти ва-банк. В какой-то момент Эндрю почти уверился, что для Нила их это тоже что-то значит: в августе, когда вернулся из Германии, и они стали проводить вместе почти все время. Но Нил снова, снова начал сбегать, увиливать и отталкивать, будто уличный кот, не верящий, что кто-то может протянуть руку для того, чтобы приласкать, а не ударить. Тогда, в августе, Эндрю правда думал о том, чтобы предложить Нилу сделать все между ними настоящим. Поговорить — звучит просто, не правда ли? На деле все не так. Их связь была тонкой гранью, и с одной стороны находилась крошечная вероятность того, что Нил согласится попробовать. Не сбежит, не испугается, а рискнет привязать себя к чему-то, во что не верит сам. С другой стороны — вариант, где Нил наскоро собирает шмотки, бормочет на пороге что-то тупое по типу «спасибо за секс» и быстрым шагом исчезает из жизни Эндрю, оставаясь тенью в коридорах кампуса и воспоминаниями о призрачных поцелуях где-то в дремотной неге. И пока существовала хоть малейшая возможность того, что Нил снова выберет бегство, как делал всегда, Эндрю ни за что не стал бы раскрывать ему своих чувств. Намного безопаснее оставаться здесь, в этой прорехе между двух крайностей, но с возможностью прикасаться к нему и дальше, с возможностью быть тем, кого Нил подпускает непозволительно близко, кому доверяет пусть не душу и разум, но хотя бы тело. Это куда лучше, чем потерять Нила из-за малодушной, эгоистичной потребности желать его всего. Но сейчас. Что если сейчас Эндрю попробует выбрать не Нила, а себя? Выберет больше не играть в его тяни-толкай, не раскачиваться на этих качелях? Что, если с помощью Роланда он сможет забыть Нила? Не важно, что будет между Эндрю и его истинным — просто секс или нечто большее, то, что изначально готовит слепое предназначение, но как раз из-за того, что Роланд — его истинная пара, он сможет дать Эндрю куда больше, чем дает Нил. Взаимность. Отдачу. Чувства. Он возвращается в дом по большей части только на ночь, а еще почти игнорирует свой телефон, периодически тренькающий сообщениями. Салфетка с чужим номером прожигает карман. Аарон бросает на Эндрю косые взгляды, когда они пересекаются по утрам или вечером, но ничего не спрашивает. В четверг Эндрю открывает чат с Нилом, впервые просматривая сообщения, а не смахивая шторки уведомлений даже не глядя. Последнее приходило в понедельник. Их всего пять, если считать то первое, пришедшее утром после бара. Второе пришло в воскресенье вечером: «Интересно, ты просто занят, или вы настолько напились, что весь день спите?». Третье и четвертое в понедельник днем: «Посмотрел такой тупой фильм» и «Очень хочу тебе показать, я не должен страдать один». Последнее вечером: «Все в порядке?» и вслед за ним — пропущенный звонок. Интересно, что заставило Нила прекратить попытки с ним связаться? Помирился с Элисон и исчезла потребность в общении? Он пишет: «Вернусь в воскресенье. Нужно поговорить» и сам не знает, о чем. Он до сих пор не принял решения. Он знает, что чувствует к Нилу, и знает, что с ним никогда не будет просто. Как и с самим Эндрю. Но он давно позволил этому наркотику вызвать привыкание, давно смирился с тем, что раз за разом будет выбирать именно Нила, чего бы это ни стоило. Сейчас добавилась еще одна переменная, которая может оказаться куда устойчивее того, что Эндрю смог выстроить за год. Сущность, что живет внутри него, уже чуть успокоившаяся после встречи с истинным, будто рвется на две части. Одна из них стремится вернуться в «Райские сумерки», чтобы еще раз взглянуть на своего омегу, на то, что принадлежит по праву. Вторая — тянется к Нилу. Как и всегда до этого. Эндрю видит, что Нил читает сообщение, но ответа не приходит. У него нет сил думать об этом. Он проводит пару вечеров с Ники и Аароном за просмотром фильмов и настольными играми. Неминуемо приближается воскресенье. На весах Фемиды, где-то между двумя чашами, которые, блять, совсем неясно, равноценны или нет, мерно раскачивается дальнейшая жизнь Эндрю. Он не хочет терять Нила. Он не уверен, сколько еще выдержит так дальше, смиренно принимая от него каждое сближение и толчок. В то же время истинность — странная, непонятная тяга, которой Эндрю сопротивляется исключительно благодаря силе воли и намеренно не подъезжает к клубу ближе, чем на пять миль. Просто не знает, сможет ли сдержаться. Но сейчас, по крайней мере пока, к истинному его тянет только физически. Он понимает, что если отпустит себя, если позволит, это пустит корни, просочится в кровь. Это то, что он слышал от Ники и даже немного от Мэтта. Связь прочная, все что нужно сделать — разрешить ей образоваться. В субботу до него доходит. Разве не это — настоящий наркотик? Та самая пресловутая истинность, это начертанное судьбой предназначение, сплетающее судьбы людей, будто Мойры? Указывающее, с кем связывать свою жизнь, к кому чувствовать похоть или нежность? Эндрю упрямо твердил себе весь год — Нил наркотик, вызывающий привыкание, отказ от него означает ломку, но так ли это на самом деле? Разве это — не то, что он испытывает сейчас к другому человеку? Эта тяга к Роланду, это желание достать из ящика тумбочки салфетку и набрать номер телефона, то вожделение в первый вечер в клубе — вот что является наркотиком, на который провидение хочет подсадить его против воли. Нил же — выбор. Иногда тупой, но его личный. Эндрю собственноручно посадил в землю зерна этих чувств, самолично их взрастил и пожинает плоды со всей ответственностью. Что важнее — Эндрю знает, знает, что, если Нил не струсит, если не сбежит, если даст им шанс, у них может получиться. У них уже получается, блять, они почти живут вместе, настолько частыми стали ночевки. Они с Нилом понимают друг друга, давно выучили наизусть каждую привычку и жест. Нил всегда безошибочно угадывает его настроение. Знает, когда может прикоснуться, а когда лучше держать руки при себе. Эндрю доверяет Нилу настолько, чтобы закрывать глаза во время секса или спокойно засыпать, зная, что не причинят вреда. Эндрю не знает о Роланде ничего кроме того, что это — его истинный. Ну и что, что есть эта ебаная физическая тяга, ну и что, что Эндрю осознает, что это легко станет большим, чем обычное влечение? Эндрю видел сам эти истинные пары и впервые согласен с твердолобыми выводами Нила: они могут быть счастливы друг с другом в своей извращенной манере. Именно из-за тяги предназначения. Все, что значит истинность для Эндрю на данный момент, когда он не позволил ей прорасти в органы и затмить разум — Роланд просто подходит ему больше, чем любой другой человек. Их запахи сочетаются, их альфа и омега безоговорочно принимают друг друга. И если Нил — экзопланета в Зоне Златовласки, где условия похожи на земные, где есть вода, а звезда находится на расстоянии, делающем температуру поверхности комфортной для жизни, то Роланд — планета сверхобитаемости. Да, условия для жизни на такой планете лучше, чем на Земле — температура стабильнее, атмосфера плотнее и больше пресной воды, но… зачем Эндрю идеальная планета, если он уже нашел ту, что ему подходит? Иногда глупую, чрезмерно болтливую, но на которой ему хорошо. Для чего ему менять эту, неидеальную, но свою, ради какой-то незнакомой и чужой, просто потому, что на ней ему в перспективе может быть лучше? Какая разница, насколько истинность делает Роланда прекрасным партнером, если Эндрю уже выбрал Нила, с которым, если тот позволит, у них получится построить что-то большее? Вечером субботы Эндрю выбрасывает алую салфетку в мусорное ведро, так и не взглянув на номер телефона. Ему похуй на сущность, что скребется о ребра, все еще сомневающуюся. Он сделал выбор. Они собираются выезжать в обед воскресенья. Утром Эндрю пишет Нилу примерное время и спрашивает, будет ли тот в общежитии. Сообщение висит не прочитанным. На полпути из Колумбии, когда Нил так и не отвечает, Эндрю звонит ему, но слышит лишь короткие гудки. — Уже соскучился по Роланду? — ехидно интересуется Аарон, когда Эндрю во второй раз прикладывает телефон к уху — может, по пути плохо работает связь. — При чем здесь Роланд? — спрашивает в ответ Эндрю. В трубке снова звучат короткие гудки, хотя иконка связи вверху экрана показывает четыре черточки из пяти. Боковым зрением он замечает, как Аарон поворачивается к нему всем корпусом. — А кому ты тогда звонишь? — Нилу. Пару секунд в салоне машины царит тишина, а потом близнец неверяще тянет: — Ты до сих пор с ним не порвал? — А с чего я должен? — хмыкает Эндрю и откладывает телефон на приборную панель. Позже попробует позвонить еще раз. Аарон мотает головой. — С того, что ты, блять, встретил своего истинного? Окей, просто скажи мне, что ты звонишь Нилу, чтобы рассказать, что между вами все кончено или типа того. Да ладно, я же знаю, что ты игнорировал его несколько дней точно. Эндрю косится на него через зеркало заднего вида. — Откуда ты знаешь? Брат фыркает в ответ. — О, этот придурок позвонил мне еще в понедельник. Что-то насчет того, что ты ему не отвечаешь. Эндрю кажется, что у него в голове что-то щелкает. Тумблер сообразительности, может быть. Что-то, что отвечает за мозговую деятельность. Он крепче сжимает пальцы на руле. — И что ты ему сказал? — спрашивает он, догадываясь, что в ответе Аарона кроется причина молчания Нила. Тот пожимает плечами. — Сказал, как есть. Что ты встретил истинного. Я еще бы немного с ним поболтал, но он сразу скинул. Наверное, побежал искать нового дурачка. Секунду Эндрю правда размышляет о том, чтобы вывернуть руль и отправить тачку в кювет. Дать брату последовать по стопам матери. Это даже символично. Он не планировал рассказывать Нилу. Не планировал изначально, вне зависимости от принятого решения, вне зависимости от того, что Эндрю выберет. И уж точно он не планировал рассказывать сейчас. Слишком опасно, учитывая, как Нил относится к истинности. Слишком велика вероятность, что он, как настоящий идиот и мученик, просто откажется дальше оставаться с Эндрю, даже в роли сексуального партнера. Но он искренне устал от этих качелей и игр. Настолько, что готов был рассказать о своих чувствах, пусть и без упоминания истинного. Поставить перед фактом: для него их секс давно не только секс. Нил был волен сделать выбор: сбежать, оставить все между ними как есть, или попробовать начать все по-настоящему. Именно встреча с Роландом стала последней каплей, переполнившей чашу его терпения, именно она послужила пониманием: то, что он чувствует к Нилу — куда важнее даже ебаного предназначения. Но если сам Нил не испытывает того же, Эндрю готов его оставить. Аарон сунул по бревну в каждое его колесо. До него вдруг доходит, что могут значить эти короткие гудки — возможно, Нил его заблокировал. — Нахуя, — цедит Эндрю сквозь зубы, — ты полез, когда я тебя не просил? — Погоди, — щурится Аарон. — Только не говори мне, что ты снова — снова, блять! — решил выбрать Джостена. — Моя личная жизнь тебя не касается. — Касается, если то, что ты делаешь — ебаный пассивный суицид! — брат почти переходит на крик. — А это именно он и есть, потому что Джостен медленно убивает в тебе все живое. Ты портишь себе жизнь, а я не могу тебе помочь, потому что ты не даешь этого сделать! Эндрю резко сворачивает на обочину и тормозит, потому что понимает — если он этого не сделает, то точно вылетит на встречку, куда-то под колеса мчащейся фуры — очень кстати, раз уж Аарону так не терпится увидеть его в могиле. Брат цепляется за ручку над дверцей и тихо матерится, когда машину чуть заносит. Гнев Эндрю — магма, похороненная далеко в жерле вулкана, но сейчас она начинает закипать. Его все это заебало. Неясно откуда вылезший Роланд, Аарон, сующий нос в чужие дела, и Нил, в которого Эндрю не посчастливилось вляпаться по самые уши. Он на секунду зажмуривается и делает вдох. Говорит тихо, пытаясь залить лаву в груди ледяным равнодушием. — Иди на хуй, Аарон. И не мешай мне портить свою жизнь, потому что без Нила она будет еще хуже, чем есть. Пару бесконечных секунд они просто смотрят друг другу в глаза, а потом Аарон смеется и прячет лицо в ладонях. — Ты ебанутый, — шепчет он. — Матерь Божья, какой же ты ебанутый… — У нас одни гены, — сухо замечает Эндрю. — Так что подумай, что это говорит о тебе. Аарон только мотает головой, продолжая смеяться. Эндрю выруливает на трассу, и все оставшуюся дорогу никто из них не произносит ни слова. Когда они уже притормаживают у общежития, Эндрю блокирует двери. Аарон, схатившийся за ручку, переводит на него недоуменный взгляд. — Пропуск, — поясняет Эндрю. — Раз уж из-за тебя я не могу с ним связаться, то давай сюда свой пропуск, чтобы я попал в общежитие. Брови Аарона ползут вверх. — А я что, по-твоему, должен делать? Эндрю равнодушно пожимает плечами. — Мне плевать. Можешь подождать в машине и пожаловаться на меня Кевину, как ты обычно и делаешь, — и, когда Аарон продолжает тупо на него пялиться, добавляет: — Давай посидим, если не хочешь отдавать. У меня весь день свободен. Ники как раз говорил, что нам нужно проводить вместе больше времени. Аарон сдается и вынимает из бумажника белую карту пропуска. Эндрю выхватывает ее из протянутой руки, щелкает кнопкой, чтобы разблокировать двери, и покидает машину, игнорируя недовольное «только, блять, недолго». Но Нила в общежитии нет. Никто не открывает на стук, за закрытой дверью — ни звука. Через несколько минут бессмысленного ожидания, Эндрю колотит уже к Элисон, но и той, кажется, в комнате нет. В ответ на попытку дозвониться Нилу — те же короткие гудки, а сообщения так и висят непрочитанными. Тогда он звонит Элисон, а когда она не поднимает — пишет. Она точно должна знать, где Нил, и что с ним. Если, конечно, не решит тоже игнорировать Эндрю из чувства дружеской солидарности. Он в этом сомневается — Элисон прекрасно понимает, что Эндрю испытывает к Нилу и наверняка хотела бы услышать его версию событий. Аарон стоит, оперевшись на капот, и Эндрю без слов бросает ему пропуск. Брату хватает ума — или обиды — смолчать и утопать прочь. Эндрю садится в машину и сжимает в пальцах руль так сильно, что кожа скрипит, будто вот-вот треснет. Он смертельно от всего этого заебался. Ему не хочется разыскивать Нила и, как побитому псу, валяться у ног, уповая на шанс получить хотя бы мимолетный взгляд. Они с Нилом друг другу ничего не должны. Эндрю не обязан искать его и объясняться. Нил не имеет права обижаться. Хотя, вряд ли он это делает. Раз уж Аарон решил все за Эндрю, и Нил знает об истинном, то, скорее всего, он просто решил отступить. Это вполне в его духе — оборвать все нитки и забыть об их связи, будто Эндрю никогда и не существовало. Иллюзия бегства. Тем не менее, один взгляд на полку у входа в квартиру заставляет кровь в его жилах заледенеть и с хрустом треснуть. Там, рядом с полупустой упаковкой из-под любимой мятной жвачки Нила, лежит ключ. Эндрю безошибочно узнает в нем тот, что вложил пару месяцев назад в чужую ладонь. Это просто. Всего есть два ключа, и один из них он сейчас держит в руке. Значит, Нил был здесь. Нил был здесь, и он вернул ключ. Он поставил точку. Незримое присутствие Нила, кажется, разом исчезает из квартиры. Даже его запах почти невозможно уловить, словно, уходя, Нил забрал с собой каждый квант пространства, доказывающего его существование. Будто его никогда вовсе и не было — странная галлюцинация, слишком идеальная для этого мира. Все исчезло. Все. Безразмерные толстовки, потрепанные футболки, спортивные штаны с дырой на колене. Даже это раздражающее оранжевое полотенце. Единственный признак того, что Нил вообще когда-либо был здесь — зубная щетка в мусорном ведре. Эндрю кажется, что из него что-то вырвали. Какой-то орган прямо из самого центра груди. Будто он дышит вхолостую, и кислород не попадает в легкие, не циркулирует в крови, не заставляет сердце биться. Все, что от него осталось — груда костей в кожаной оболочке. Он задавался вопросом: не перестанет ли существовать Нил, если выбросить его из жизни? Оказывается, формулировка была неверной. Правильно было бы: не перестанет ли в таком случае существовать сам Эндрю? Он смотрит на аккуратно сложенную стопку вещей на кровати, на несколько книг, кое-как втиснутых на переполненную полку. Нил забрал все, и вернул тоже — все. Кроме того самого вырванного органа. Ему хотелось бы злиться. Хотелось бы расшвырять вещи и книги, раскромсать на части простыни, все еще отдаленно пахнущие корицей. Хотелось бы почувствовать хоть что-то, но Нил безжалостно вырвал эту возможность из его нутра. В квартире, в комнате, в голове Эндрю — гулкое, пустое ничего. Нил ушел, и это то, чего Эндрю боялся и ждал. К чему не сумел подготовиться. Нил был птицей, заточенной в открытой клетке, и было лишь вопросом времени, когда он из нее упорхнет. Сколько бы Эндрю ни кормил его с рук, сколько бы ни пытался одомашнить ненавязчивыми касаниями и осторожными словами, Нил никогда ему не принадлежал. Зато сам Эндрю принадлежал ему всецело. Но спасение утопающих — дело рук самих утопающих, а Нил не в ответе за того, кого приручил, если об этом самом приручении даже понятия не имеет. Это Эндрю возложил себя на прокрустово ложе и с величайшей жертвенностью обрубил все шансы на спокойное существование. Из тáртара самобичевания его вырывает вибрация входящего звонка. «Рейнольдс», значится на дисплее. Эндрю берет трубку, и Элисон тут же начинает говорить. — Если сейчас ты скажешь, что разыскивал Нила только чтобы сказать, что между вами все кончено, и ты выбрал истинного, я убью вас обоих. Или троих. — Он не должен был знать об истинном, — отвечает Эндрю и выходит на балкон. Открывает окно. Он знает, что перед отъездом они его не закрыли. Значит, это сделал Нил, когда приезжал, чтобы оставить вещи. Может, он видел, что по прогнозам обещают дождь. Даже решив порвать с ним, Нил это сделал. Эндрю казалось, что он хорошо его знает, но Нил снова и снова продолжал его удивлять. Снова и снова делал что-то, что связывало внутренности Эндрю тугим узлом и заставляло испытывать десятки чувств, которые он ненавидел. — Тем не менее, он узнал, — замечает Элисон. — Скажи мне, чего ты хочешь, и, если наши желания совпадают, я помогу тебе. Эндрю чиркает зажигалкой, затягивается сигаретой. Дым растворяется, подхваченный прохладным потоком воздуха. Сквозняк может выветрить из спальни последние отголоски корицы, и Эндрю закрывает дверь в комнату, чтобы этого не произошло. Тщетная попытка, даже жалкая. Он ничего не может с собой поделать. Как Элисон это себе представляет — помочь ему? Что она может сделать? Приворот на ароматических свечах? — Ну так что? — торопит она, когда Эндрю молчит. — Ты знаешь, чего я хочу. Вернее, кого. Нет смысла отнекиваться — Элисон давно разгадала его мотивы. Теперь молчит она — долгий десяток секунд, чуть слышный треск пожираемой тихим пламенем бумаги и горьковатый запах жженного табака. — Значит, — говорит она наконец, — ты не выбрал истинного. Это не вопрос, поэтому Эндрю не отвечает. Он всегда выбирал Нила, и это было все равно, что раз за разом ставить на «зеро» в нелепой надежде, что фортуна хоть однажды ему улыбнется. Она продолжала показывать Эндрю зад. — Окей, — подает голос Элисон. — Ладно. Мы можем с этим работать. Эндрю хмыкает. — Он забрал свои шмотки и вернул ключи от квартиры. Из трубки слышится вздох и какое-то шуршание. — Блять, где все карандаши, когда они нужны? Да, я в курсе, что он все забрал. Я пыталась его отговорить, но ты знаешь, какой он упрямый. О, наконец-то. Сейчас, секунду, мне нужно заплести волосы. — И зачем ты пыталась его отговорить? — спрашивает Эндрю, когда возня в телефоне смолкает. — И правда, — фыркает она. — Затем, чтобы вы наконец поговорили, придурки. Не пойми неправильно, на тебя мне похер, но на Нила — нет. Я хочу, чтобы он был счастлив, и если его счастье — полтора метра унылого ебала, это его выбор. Даже если я его не понимаю. Эндрю закатывает глаза. — Не думаю, что он так уж сильно горюет. И уверен, ты быстро найдешь ему другой член. Продержится без ебли еще недельку. — Блять, насколько же вы друг друга стоите, — раздраженно цокает Элисон. — Не так уж сильно горюет! Действительно, блять! Вот только пока ты размышлял, кому из двух омег хочется присунуть больше, с Нилом была я. И не смей, сука, обесценивать его чувства, понял? Это не ты успокаивал Нила, пока его трясло от истерики, это не ты был с ним, когда он ужрался настолько, что его выворачивало наизнанку, не ты слушал, как он пытался убедить себя, что это ничего не значит. Ты не знаешь, как ему плохо сейчас. Боже, да я думала, что кто-то умер, когда он ко мне пришел, понимаешь? Вот так он выглядел! Пока Элисон злобно шипит в трубку, Эндрю пытается переварить сказанное. Ее тон, ее слова и отчаяние в голосе, заставляют его верить. Вот только во что? — Я… — она на секунду заминается. — Ты знаешь Нила, знаешь, как тяжело ему принимать в свою жизнь людей. Он никогда не говорит напрямую об этом, не уверена, что вообще осознает сам, но он боится привязываться. Ты бы знал, чего стоило мне с ним подружиться. Сколько я бегала за ним, чтобы он вообще перестал считать меня за пустое место! Он так привык быть один, что даже не рассматривал возможность начать с кем-то общение, но… человеку нужен человек, понимаешь? Нельзя всегда быть одному, и что бы он ни говорил, меня ему никогда не будет достаточно. Я люблю его, но никогда не смогу понять до конца. А ему нужно это — принятие. Знать, что кто-то сможет выслушать все его секреты и не вздрогнуть. Ему не нужна жалость, но нужно понимание. И ты его понимаешь куда лучше, чем я когда-либо смогу. Эндрю тушит тлеющую сигарету о блюдце, которое Нил притащил из кухни зимой, когда разбил пепельницу. Эндрю так и не удосужился купить новую. Он зажмуривается. То, что говорит Элисон — правда. Они с Нилом и правда всегда принимали и понимали друг друга — не могли не. Их истории не были похожи, но они оба хорошо знали, насколько жесток этот мир, они могли поверить в слова друг друга. Эндрю не пугала тьма, с которой Нил вел борьбу день за днем, потому что такая же тьма жила в нем самом. Но это не все. Этого не хватит. Поэтому он говорит: — Этого недостаточно. — Я знаю, — Элисон вздыхает. — Я… сделала кое-что. Это не очень честно, но это было ему нужно, иначе он не принял бы свои чувства. — Что ты имеешь в виду? — спрашивает Эндрю, не зная сам, о чем он конкретно: про часть о чувствах или про часть о том, что Элисон что-то с ним сделала. Если она как-то навредила Нилу… — Я его споила, — отвечает она. — Проследила, чтобы он упился и спровоцировала на тяжелый разговор. Мне нужно было, чтобы он признался самому себе. — В чем? — нетерпеливо интересуется Эндрю, когда она замолкает, чтобы подобрать слова. — В том, что он влюблен, — говорит она в конце концов. — В том, что ты разбил ему сердце, и больно ему именно из-за этого, а не из-за любой другой тупой причины, которую он там хотел придумать. Ну, и он сначала, конечно, сказал, что сердце нельзя разбить, а можно только растянуть. Очевидно, потому что это мышца. Эндрю почти фыркает — настолько это похоже на Нила, спиздануть подобную херню. — А потом, — продолжает она, — где-то между тем, пока блевал, он признался, что ты разбил ему мышцу. Эндрю ничего не говорит, и Элисон тоже. Нил почти сказал, что у него есть чувства к нему, но он был пьян. Очень пьян, если верить Элисон. Тем не менее, ее слова зажигают крошечную искру внутри, там, откуда Нил что-то вырвал. Эта искра похожа на надежду. — Ты не можешь знать… — начинает он. — Не могу, — перебивает Элисон. — Но я знаю его. Нил никогда меня не слушает, но послушай ты: все это между вами взаимно. То, как он говорит о тебе, то, как он ведет себя с тобой — это все по-особенному. Ладно он — идиот, но я не понимаю, как ты сам до этого не дошел. Неужели ты не видишь? — Не вижу что? — не выдерживает он. — Он никогда ничего не делает сам. Он просто берет, если ему дают, и все. — Это же Нил, — отвечает Элисон, будто это что-то объясняет. Хотя, наверное, это действительно объясняет. — Во-первых, он не знает, что ему позволено что-то делать, поэтому и не делает. Вы договаривались о сексе без обязательств — Нил этому следует. Более того, для него все это странно и непонятно. Он не знает, что чувствует, не понимает. И, наверное, даже хорошо, что все сложилось именно так. Если бы он понял сам, то, возможно, испугался бы и сбежал. И это чувство страха могло бы пересилить боль от разрыва, но так… все было слишком неожиданно, и он не успел подготовиться. Он понял, что потерять тебя — хуже, чем рискнуть и довериться. Эндрю, если ты скажешь, что чувствуешь то же самое, я знаю, что он останется с тобой. Он попробует. Они договариваются встретиться на следующий день, хоть Эндрю готов поехать прямо сейчас. Элисон отговаривает его — Нил слишком взвинчен из-за их с Элисон перебранки, и лучше дать ему остыть. Эндрю понимает, что идет ва-банк. Несет Нилу на милость все ненавистные чувства — прими или отвергни, но они есть. И как бы Элисон ни уверяла, есть вероятность того, что уже столкнувшись с потерей их этого, Нил не захочет рисковать. Никто ведь не может дать гарантии, что ему снова не сделают больно. Да, сейчас Эндрю выбирает Нила, но как донести до него, со всей его помешанностью на истинности, что его мнение и решение не изменятся? Тем не менее, это шанс. Шанс на то, что Эндрю сможет остаться здесь — в уютной Зоне Златовласки, в забытом богом рукаве галактики где-то на окраине вселенной. Остаться с Нилом. Более того — сделать все между ними настоящим. Не хлипкой связью, держащейся на слабом скотче перепихона, а крепким фундаментом, на котором можно построить что-то надежное и важное. Именно поэтому его сердце бьется о ребра куда сильнее, чем ему того хотелось бы. Именно поэтому он крепко сжимает в руках руль, когда притормаживает у общежития после пар в понедельник. Он шлет Элисон сообщение, выходит из машины и закуривает, прислонившись к капоту. Смотрит на окна третьего этажа — пятое справа. Скоро он расставит все точки, и либо Нил останется с ним, либо они станут чужими людьми, выучившими друг друга наизусть. Элисон выходит из здания и уверенно шагает к нему. Волосы кое-как собраны, и она одета в одну из потрепанных толстовок Нила, но Элисон все равно умудряется выглядеть высокомерно. Когда Нил рядом с ней, это поразительный контраст, и они похожи на мать и школьника-сына. Элисон, строгая и величавая, и Нил подле — встрепанный воробей. Она протягивает к Эндрю руку и кивает на пачку сигарет, зажатую в его пальцах. — Поделишься? И, что же, год назад она просто вырвала сигарету из его рук. Он не уверен, что его радует такой прогресс. Тем не менее, передает ей пачку и зажигалку. Она ловко подкуривает и затягивается. — Вчера он просил, чтобы я сказала тебе, типа у него появился парень. Эндрю выгибает бровь. — Нахуя? — Кто же знает, что у него в башке, — она дергает плечами. — Он не хочет с тобой видеться, потому что думает, что ты порвешь с ним, и он не готов это услышать. Поэтому вернул вещи. Поэтому выдумал про парня. Чтобы у тебя не было причин с ним говорить. Якобы, он все и так понимает, так что тебе не нужно париться. Эндрю едва удерживается от самоуничижительной усмешки. Будто это вообще для него возможно — отказаться от Нила. Не в этой версии вселенной уж точно. — Ну, — продолжает Элисон, наставив на него сигарету, — ты его игнорировал почти неделю, а потом написал только, что вам нужно поговорить. Я могу понять его чувства. Это так — в его оправдание. — Он не должен был знать об истинном, — напоминает Эндрю, и звучит это тоже — как оправдание. Она жмет плечами. — Объясняй это ему. Тебе наверняка нужно было подумать, и все такое. Это же истинный. Уверена, выбор был непростым. Ну, и если ты такой же тупой, как и Нил, и не понимал, что он к тебе чувствует, это было еще сложнее. Но он не заслужил этого молчания. Вы оба поступили друг с другом жестоко из-за своего идиотизма и неуверенности. Пожинайте плоды. Они докуривают, и Элисон проводит его через охрану, мило похлопав глазами и соврав что-то о совместном проекте. Неизбежность разговора с Нилом одновременно воодушевляет и заставляет нервничать. Снова ставка на «зеро». Все или ничего. Помимо нервозности есть злость. Больше не на Нила — тот просто действовал так, как привык, — а на саму сложившуюся ситуацию, заставившую Эндрю повиснуть на тонкой нити неведения, словно какому-то цирковому актеру над ареной собственной жизни. Он не хочет терять Нила, но он так заебался, что просто желает, чтобы это закончилось. Чувство неопределенности отвратительно — просто трещина между отчаянием и надеждой. Они останавливаются перед дверью комнаты Нила, и Эндрю уже чувствует запах корицы. Сейчас он так близко — их разделяет слой фанеры и несколько метров. Прошло больше недели с тех пор, как они виделись, а со всеми событиями кажется, что минуло всего пара дней и одновременно — несколько долгих лет. Привычный, такой успокаивающий аромат мгновенно окутывает его, и Эндрю не уверен, на что это похоже больше — то ли ласковые объятия, то ли погребальный саван. Элисон стучит в дверь. Сначала два раза, после — еще три. Каждый удар ускоряет биение сердца Эндрю. — Детка? — зовет она непринужденно. — Могу войти? — Открыто, — доносится приглушенный голос Нила секунду спустя. Элисон тихо отходит в сторону и криво улыбается. — Я бы пожелала тебе удачи, но знаю, что она тебе не понадобится, — шепчет она. — И если будете трахаться здесь, знай — стены тонкие. Эндрю закатывает глаза и салютует ей от виска. Когда Элисон неслышно ускользает, Эндрю толкает дверь. Нил здесь. Конечно, он здесь. Лежит на кровати, как какой-то придурок, закинув ноги на стену и свесив голову так низко, что темно-рыжие кудри подметают пол. Он еще не видит Эндрю — уткнулся носом в книгу. Эндрю хочет сделать пару шагов, дотянуться до него, прикоснуться, может, встряхнуть хорошенько и сказать, какой же Нил идиот. Что он — просто долбоеб, и Аарон тоже. И сам Эндрю — ничуть не меньше. Что это настолько тупо — та ситуация, в которую они попали. Что это до абсурда нелепо; что он хочет Нила себе настолько сильно, что это больно. Что, если Нил хочет его тоже — хоть на сотую долю так же — они могут, должны попробовать. Что Нил отдал ему право своей первой ночи, а Эндрю готов отдать ему право на все оставшиеся — до последней. Но сейчас, когда он смотрит на Нила, в его голове нет ничего, ни одного слова, ни одной мысли. Только Нил — свет, обрамляющий его фигуру, тонкая полоса кожи между носком и съехавшей тканью спортивок, пальцы, наверняка холодные, сжимающие книгу. — Что такое? — спрашивает Нил, когда тишина затягивается. Он опускает книгу. Темные круги под глазами, хмурые брови, поджатые губы. Эндрю делает вдох, и его легкие полны корицы. Все или ничего.