ресурс для принятия решения (миссия провалена)

      Кацуки наваливается всем телом, прижимая чужую левую ладонь к стене, а другой, крепко держась за талию, скрытую под белой дорогой рубашкой, щекочет, массирует, изучает. Языком проходится по верхнему нёбу, затрагивает зубы и сплетается с другим, то отдавая инициативу, то перехватывая ее снова, словно приходящий и уходящий циклон. Когда он сильнее сжимает запястье, Изуку понимает, что перед ним не просто смертельно красивый незнакомец — перед ним буря. Настоящий бушующий ураган, сносящий все на своем пути. Крепкие руки, на вид повидавшие множество тяжелых неудач, исследуют тело: спускаются от шеи до грудной клетки, влеча за собой табун мурашек, как бы случайно задевают соски, очерчивают ребра, заставляя дергаться от всевозможных ощущений. Медленно они спускаются ниже, к паху, к которому приставлена чужая нога. Изуку громко и рвано дышит, в миг обделенный способностью нормально насыщать собственный организм кислородом, будто давление упало до критической точки, однако на самом деле кровь кипит, а сердце отбивает такой ритм, что кажется, будто оно способно вырваться из груди в эти всевластные руки.       Атмосфера какого-то типичного перепихона в туалете клуба делает происходящее все более горячим, конечно, если бы в сути своей это не было подпольное казино, а Кацуки Бакуго — сыном ненавистного Мидории криминального врача. Нельзя отрицать, что ему совершенно хорошо, что он бы остался в этих руках навсегда, однако месть, керосином бушующая в венах, отрезвляет его каждый раз, являясь почти константой в сравнении с, к сожалению, одноразовым удовольствием телесных ласк.       Поэтому, когда длинные пальцы, обрамленные дорогим золотом, надавливают на член сквозь черные брюки, Изуку сдерживает себя как только может, с одной стороны процветая в когнитивном диссонансе, а с другой — упиваясь скорым фактом победы, осознанием неизбежной мести. Даже если его спутник едва ли похож на отца. Даже если…       — У тебя уже встал? — хрипло задает риторический вопрос Кацуки, шепча прямо тому на ухо. — Да ты тот еще извращенец, веснушка.       Хорошим, однако, решением было не говорить ему свое имя, завуалировав происходящее под занимательную ролевую игру с нотками детектива и (не)романтичных любовных приключений.       — Хм, — Изуку усмехается, поворачивая голову так, чтобы их покусанные губы разделяли всего несколько миллиметров, — это пистолет, дорогой.       Глаза расширяются, но, кажется, Кацуки совершенно не хочет в это верить. Возможно, это правильно, потому что он умрет с памятью чужого горячего дыхания на своем лице, только вот…       Таким образом, он совершенно безоружен.       …Как и Изуку в одно мгновение. Вытащив пушку, он направляет её прямо в висок, прикрытый светлыми волосами, торчащими во все стороны. Абсолютный хаос этот Бакуго Кацуки, но он уже проиграл. Проиграл тогда, когда зашел в на вид приличное заведение с проводником, оказавшись в мире подпольной несправедливости, где каждый неверный шаг означает смерть, даже если этим шагом было твое рождение.       И все действительно шло хорошо: что левая, что правая рука Кацуки крепко захвачены одной левой Мидории, пушка у виска, адреналин бушует ураганом.       — Предохранитель.       — Точно, предохранитель! А то я собирался посмеяться над тобой, чтобы потом отсосать, — отвечает Изуку, выкручивая чужие руки так, чтобы тот извивался в агонии.       Через пару минут они меняют позу: Кацуки лежит на кафеле, Изуку сидит сверху, удерживая его как только может. Раз, два — ствол снят с предохранителя. Три, четыре — и прямо в лоб.       Но выстрела нет.       Рука, крепко удерживающая глок, трясется, а палец то сгибается, пытаясь нажать на курок, то разгибается вновь. Это категорический императив, потому что уверенность в ясности собственного разума преследовала его по пятам все эти пять лет, которые были потрачены наблюдением за семьей Бакуго. И теперь зверек в его руках, однако мышцы настолько слабы, что не способны выдержать давление прыгучих заячьих лап.       Все это — чертовски обидно. Он просто испуганно смотрит в чужое лицо, угрожающе помахивая пушкой, будто Кацуки внезапно либо сжалится над ним, и Изуку придется записать свое недостойное поведение в книгу совести, либо нагнет раком, а потом убьет его же пистолетом. Но, как бы, нужно мыслить рационально: Кацуки абсолютно точно в состоянии расправиться с Изуку прямо сейчас.       И все равно отчего-то он не может выстрелить. Не тогда, когда ему в лицо нагло улыбаются.       Потому что, даже если в данный момент времени потенциальная победа за ним, он с горечью осознает, что уже давно сдался. Тогда, когда к его шеи опустились чужие губы, сейчас, когда в него выстрелили этим убийственным взглядом алых, совершенно кровавых глаз.       — Не спустишь?       — Не спущу.       И он позорно встает, шмыгая носом и сдерживая слезы отчаяния. Месть не удалась, и не удастся, видимо, уже никогда. Намереваясь сбежать, он разворачивается к двери, когда за голень ноги крепко хватают.       — А номер мой возьмешь?       Недолго думая, он отвечает:       — Возьму.