Андеграунд

      Как это всё-таки приятно: просыпаться медленно, тягуче; выныривать плавно и сладко из спокойного сна прямиком в солнечное утро. Чувствовать, как за нос щиплет тёплый запах кофе, потягиваться в постели, лениво протирать глаза и думать рассеянно: полежу, пожалуй, ещё пять минут…       Впрочем, откуда об этом знать Олегу, верно?       Из кровати его вытащила Полина Михайловна, сцапав за ухо длинными розовыми ногтями и выдернув из беспокойного сна прямиком в пахнущую хлоркой двадцать вторую; босые пятки тут же заскользили по свежевымытому линолеуму. Олег не помнил, чтобы пацаны его расталкивали перед уходом, но в комнате, кроме него и воспитательницы, никого не было: наверное, не добудились и забили.       — Почему не в школе, Волков?       Повисший на ухе и крайне этим фактом возмущённый, Олег неудачно наступил на больную ногу, зашипел от боли.       — Ай! Вы чё творите-то?! — Он вывернулся из когтистых пальцев Полины Михайловны и почти зло уставился на её недовольное лицо, вечно поджатые напомаженные губы. — Мне, бля, не десять лет!       — Ещё раз такое услышу — стирального порошка тебе в рот насыплю, Волков. Мыла явно маловато будет, — процедила Полина Михайловна. — Почему не в школе, спрашиваю?       — Нога болит, — буркнул Олег. Бедное ухо горело, как будто его держали не залаченными когтями, а парой раскалённых щипцов. И в целом настроение было непривычно паршивым: он не выспался, ступням было холодно и мокро, голова гудела.       На задранную в качестве доказательства ногу Полина Михайловна посмотрела с полным безразличием — с тем же успехом можно было жалобить фикус в коридоре. Хотя поперёк стопы тянулась борозда содранной кожи, вокруг которой за остаток ночи вызрел страшный бордово-чёрный синяк, отёка — а значит, и перелома — не наблюдалось.       — И где же ты умудрился за ночь так уделаться?       — Бабок толпами через дорогу водил. Оттоптали.       Полина Михайловна вздохнула, на секунду прикрыла глаза. Её в общем-то нестарое, но усталое и хмурое лицо было всё изрезано морщинами, в складках у губ и век хлопьями скаталась дешёвая пудра.       — Чушь нести можешь — значит, здоров. Быстро собрался и пошёл в школу, к третьему уроку ещё успеешь.       Показав ей в спину средний палец, Олег нехотя влез в ботинки, сгрёб в охапку рюкзак, джинсы с футболкой, накинул на голое плечо куртку — и похромал досыпать в тридцатую.

*

      Вторая побудка вышла ненамного приятнее: Олег проснулся от того, что ему в лицо прилетело его же скомканной футболкой.       — Да ёб твою мать! — застонал он, осоловело мотая всклокоченной головой, и приподнялся на локтях. — Вы сговорились все, что ли?!       Серёжа, уже собиравшийся швырнуть в него джинсами, выглядел недовольным, но джинсы всё же опустил. Отбросил было на стул, где вещи Олега и лежали кучкой, потом немного подумал и смахнул всё оттуда на пол. Уселся на освободившуюся сидушку, закинул ногу на ногу.       — Ногти накрась, — спросонья не успев прикусить язык, буркнул Олег, — будешь вылитая Полина.       Сообразив, что и, главное, кому только что сказал, он невольно вжал голову в плечи и с трудом удержался от того, чтобы трусливо спрятаться под подушкой. Будь проклят тот день, когда один пещерный человек решил, что для коммуникации с другим пещерным человеком дубины недостаточно, и выдумал слово!       Выдохнул Олег только через полминуты, когда стало ясно, что Серёжа его даже не услышал: сосредоточенно ковыряя угол стола, он с кислой миной смотрел в пустоту и о чём-то очень напряжённо думал.       — Что… что-то случилось? — осторожно поинтересовался Олег.       Серёжа нервно дёрнул плечом.       — Тебя классная искала, — помолчав ещё немного, сказал всё-таки он. — И угадай, кого она спросила, где ты?       О. О-о. О-о-о-о!       Кажется, Олег угадал — ей-богу, было несложно, — но выражение искреннего недоумения напополам с досадой на Серёжином лице заставило его спрятать улыбку в кулак, замаскировав под зевок, и невинно предположить:       — Каца?       — Если бы! Меня!       В его голосе было столько обиды, почти детской, непосредственной, словно его не спросили про отсутствующего одноклассника, с недавних пор иногда сидевшего с ним за одной партой, а обвинили в чём-то крайне нехорошем. Это было уже слишком, и Олег не выдержал: уткнулся лицом в подушку и рассмеялся в голос.       — Почему меня-то? — донёсся из-за спины совсем уж беспомощный Серёжин голос. — Ты мне даже не друг!       Олег, не переставая ржать в подушку, немного повернул голову, посмотрел на Разумовского правым глазом: ну точно, сидит на стуле нахохлившийся, как воробей, с выражением вселенской скорби на лице. Настроение, которому мощный джеб прописал ещё ночью Дура, а с утра досталось апперкотом и от Полины Михайловны, стремительно поднималось из нокаута и требовало реванша.       — Н-да? А кто я тебе тогда? — по-прежнему улыбаясь во весь рот, спросил Олег.       Серёжа перевёл потерянный взгляд на него — и, кажется, только сейчас сообразил, что спал Олег в одних трусах. Конечно, все стратегически важные места были более-менее прикрыты перекрученным и скомканным покрывалом, но Серёжа всё равно ткнулся то ли растерянным, то ли возмущённым взглядом Олегу между рёбер, скользнул им по груди, плечу, улыбающемуся лицу… и со вздохом отвернулся.       — Ты мне, Волков — заноза в жопе, — ровным голосом сказал он, пощипывая побелевшими пальцами спинку стула.       — Ну, в переводе с сергееразумовского на русский — я тебе почти что брат родной, — бесстыже ухмыльнулся Олег. Всё ещё посмеиваясь, он сел в кровати, взлохматил волосы. Серёжа так замечательно бесился, что его хотелось подразнить ещё хоть немножечко, но Олег не стал рисковать и нырнул головой в ворот футболки. Здоровой ногой подцепив носок с пола и подтянув к себе, примирительно улыбнулся: — Да забей, Серёж, правда. Подумаешь, трагедия: кто-то предположил, что ты со мной общаешься.       «Вся школа и так в курсе об этом гораздо больше, чем мне бы хотелось», — со вздохом добавил он про себя. Настроение укладываться обратно на лопатки не пожелало даже от этой — в общем-то невесёлой — мысли.       Серёжа уткнулся лицом в спинку стула, пару раз стукнулся об неё лбом — на взгляд Олега, слабовато — и уже спокойнее сказал:       — Фигня какая-то. Раньше никому даже в голову не приходило спрашивать меня о ком-то, первый раз такое.       — Обращайся.       — Я не говорил, что это хоро… господи! — Возмущённый Серёжа повернулся было к нему, но увидел, как Олег в футболке, трусах и одном носке, скинув покрывало полностью, пытается ногой подцепить с пола джинсы, и со страдальческим стоном отвернулся обратно. — Оденься уже, а!       Олег закатил глаза, но послушно свесился с кровати и цапнул джинсы рукой.       — Ты вчера в детдом попал, что ли? Тут каждый день вокруг минимум пять пацанов рассекает в трусах, по утрам в умывальне вообще толпа. Если от всех отворачиваться, крутиться вокруг своей оси будешь до вечера, пока тошнить не начнёт.       — Не твоё дело.       Неправда. Но Олег всё равно пожал плечами, великодушно позволяя Серёже съехать с темы: он и сам пока не был готов к этому разговору.       — А что с?.. — начал было Серёжа, но замолчал. Олег, боровшийся с расхлябанной и никак не хотевшей застёгиваться пуговицей на джинсах, поднял взгляд: Серёжа искоса смотрел на его разбитую ногу.       — А, — отмахнулся он, — споткнулся неудачно. Я потом, кстати, ещё и жопу об асфальт ободрал — так, на сдачу.       «Показать?» — добавил окончательно расшалившийся внутренний голос, но Олег пока не настолько выжил из ума, чтобы повторять за ним вслух. Серёжа, впрочем, как будто справился самостоятельно и подумал примерно о том же: закатил глаза, фыркнул и окончательно отвернулся к столу.       Замечательный день!       Едва не жмурясь от удовольствия, Олег нашёл и натянул второй носок, влез в ботинки. Накинул куртку, привычно сунул руку во внутренний карман за сигаретами — день тут же был разжалован из «замечательного» и повышен до «охуенного». Он уже и забыл, что заспанный приёмщик этим утром, по достоинству оценив добытый по́том и кровью металлолом, ощутимо утяжелил Олегу карман и хотя бы отчасти компенсировал пережитый ночью стресс.       Почти с симпатией покосившись на рыжий затылок, Олег сладко потянулся, на пробу качнулся с пятки на носок — стопу коротко тяпнуло болью, но в целом оказалось терпимо — и неожиданно даже для себя сказал:       — Зря ты так злишься. Мы, конечно, не друзья, но запросто могли бы ими стать. — Поняв, что почти не врёт, Олег удивлённо хмыкнул и добавил: — В другой жизни, конечно.       — Вот там и поговорим, — буркнул себе под нос Серёжа.       Про себя беззлобно обозвав его асоциальным буратиной, Олег утешающе похлопал по спинке стула — хотел Серёжу по плечу, но в последний момент благоразумно передумал — и двинулся на выход. Уже на пороге поймал взгляд, полный тщательно скрываемого любопытства, и, прекрасно понимая, что вопроса ни за что не дождётся, улыбнулся:       — Пойду куплю тебе азбуку.       Посмеиваясь над недоумённым взглядом Серёжи и его смешно вздёрнувшимися бровями, Олег выскользнул в коридор.

*

             Барбюса тётка и правда придержала. Про украденного медведя, как Олег и думал, не вспоминала, но тут же азартно всколыхнувшееся желание стащить что-нибудь ещё, на сей раз более полезное в хозяйстве, Олег придавил в зародыше: кормящую руку полагалось разве что ласково покусывать, никак не цапать до крови.       Да и тётка, в общем, оказалась неплохая. Когда он прихромал к её прилавку, демонстративно подволакивая ногу, она вспомнила его сразу и сама участливо спросила, что случилось. Олег, состроив максимально страдальческую и в то же время стоически благородную рожу, вздохнул: да ничего, просто жизнь в детдоме не сахар, понятное дело. Я-то кручусь потихоньку, я неконфликтный, а вот братик — вы сами, Тамар Пална, видели — дурной, язык без костей, башка без мозгов. Его обижают, а мне защищай потом…       К моменту, когда объём лапши, щедро развешиваемой Олегом на ушах у тётки, достиг критических масштабов и вот-вот грозил кончиться переломом шеи, цена Барбюса упала даже ниже, чем Олег рассчитывал. Они с Тамар Палной, полностью удовлетворённые друг другом, ударили по рукам. Олег прихватил ещё одну книжечку, совсем дешёвую, в мягкой обложке, и, попросив впредь откладывать для них с Серёжей книги из «Литературных памятников», откланялся.       К Наташкиному ларьку он подошёл припадая на одну ногу уже безо всякого притворства: после долгого пути, проделанного пешком, носок нещадно натирал, а ещё не затянувшиеся коркой ссадины щипало солёным потом, как кислотой. Наташе врать сверх меры не хотелось, поэтому Олег от её расспросов молча отмахнулся и вместо ответа протянул только что купленную книжку в мягкой обложке:       — Смотри, что нашёл. Ты вроде говорила, тебе нравится…       — Рождественский! — тут же забыв обо всём на свете, пискнула Наташа, жадно выхватила книжицу у него из руки — наверное, прямо с пальцами бы оторвала, не успей Олег их разжать. Посмеиваясь, он сделал себе мысленную пометку: филологов с рук не кормить, в том числе пищей духовной, сиречь поэзией. — И издание какое-то интересное… ва-ау, киевское!       — Там ещё трёхтомник был, но он в твёрдой обложке, дорогой…       — Фигня, — отмахнулась Наташа, увлечённо листая страницы, — мне и это сойдёт.       С искренним «спасибо!» она клюнула Олега губами в щёку, попыталась в качестве благодарности всучить ему пачку сигарет бесплатно. Олег, поддавшись наитию, попросил вместо них какую-нибудь вкусную шоколадку, а за сигареты заплатил из своих.       — Девочку себе нашёл? — с пляшущей в глазах хитринкой спросила Наташа, докинула в пакет с ярко-красной «Нестле» и пачкой «Винстона» несколько шипучих конфет.       — Типа того, — почти не криво улыбнулся Олег. Не глядя цапнул одну шипучку, развернул и на всякий случай отправил в рот: если лицо перекосит, пускай у этого будет хоть какая-то формальная причина. — Шпашиба.       — Хорошая девочка? Красивая? Умная? Смешная?       — Уссаться можно, — с убийственной серьёзностью заверил Олег. И ведь снова — не соврал.       Наташа умиленно прижала руки к груди, вздохнула было мечтательно, но почти сразу помрачнела, да так резко, что хочешь не хочешь — заметишь. А Олег хотел. Отнекивалась девушка недолго, почти сразу раскололась: оказывается, у неё тоже нарисовался ухажёр, уже вторую неделю таскался в ларёк, как на работу, и томно вздыхал. Олег, недвусмысленно поигрывая бровями, предложил его загасить, но Наташа только улыбнулась:       — Спасибо, Олежек, но вряд ли получится: он миллиционер.       — Ну и что? Можно подумать, им кирпичи на голову не падают. Случайно.       Наташа рассмеялась, и ещё минут десять они провели за придумыванием шутливых планов по избавлению от ухажёра: сердобольная Наташа ограничивалась подложенным в пирожки слабительным, а Олег как-то незаметно для себя разошёлся и перебрал все известные ему по двум детдомам издевательства, от «велосипеда» до калабахи. Поняв, что ещё чуть-чуть — и начнёт девушку пугать уже по-настоящему, он резко засобирался обратно в «Радугу». На выходе из ларька обернулся, без улыбки добавил:       — Если что, я серьёзно, Натах. Начнёт доставать — говори сразу, что-нибудь придумаем.       — Да не, — беспечно отмахнулась Наташа, уже с головой нырнувшая обратно в книжку, — он хороший, незлой. Приставучий просто. Совсем заколебёт — я скажу, обещаю.       Олег кивнул — мол, верю, — попрощался и вышел из тёплого ларёчка в стылый октябрь. Идти до «Радуги» пешком сил не было никаких, и он, перебрав в кармане монетки, всё-таки решил ехать на трамвае. Уже в полупустом салоне, под неодобрительным взглядом кондуктора закинув ноги на сиденье напротив, Олег пересчитал оставшиеся деньги. Стоило сразу отложить на коньяк для Афони, на сигареты, на проезд до школы: ближайшие пару дней ходо́к из него будет так себе… Осталось в итоге совсем немного, а до ежемесячных детских было ещё две недели. Да и что там эти детские — смех один, их разве что музыканту уличному в футляр кинуть и убежать поскорее: если пересчитает, может догнать и гитарой вломить…       И всё равно, когда трамвай на очередной остановке замер напротив больших, красочных афиш, привинченных к стене и забранных пластиком, Олег почти не раздумывая отлепился от окна и выскочил на улицу. Потоптался немного перед входом, изучая расписание сеансов и задумчиво хрустя уже третьей шипучкой. Дороговато. Но на какой-нибудь утренний показ ему, пожалуй, всё-таки хватало.       От кинотеатра до «Радуги» добираться пришлось уже на своих двоих. День потихоньку увядал, пасмурный, мокрый, безжизненно серый. Единственное в этом унылом монохроме яркое пятно, в отдалении скатившееся по ступенькам «Радуги» — застиранная и всё равно режущая глаз горчичная куртка, пылающие медной рыжиной волосы, — Олега, впрочем, не осчастливило, скорее наоборот. Мысленно застонав и попрощавшись с мечтой о кровати, он дождался Серёжу у ворот.       — Ты куда?       — В библиотеку, — почти миролюбиво ответил Разумовский, — сочинение писать.       — Можно с тобой? Расскажешь, чё там назадавали вообще сегодня…       Пока Серёжа думал, Олег с тоской косился на «Радугу» и, кажется, впервые малодушно надеялся, что Серёжа ему откажет. Разумеется — не иначе как именно поэтому, — Серёжа шмыгнул носом и с деланой неохотой кивнул:       — Ладно, пошли.       «Чтоб ты… жил долго и счастливо!» — уныло подумал Олег и пристроился рядом с ним.

*

      К моменту, когда он закончил оформлять читательский билет, нашёл дверь в читальный зал и подсел к Серёже, тот успел завалить подшивками газет, журналами и учебниками половину стола. При взгляде на обложенного макулатурой Разумовского невольно возникало ощущение, что здесь собираются писать стостраничную кандидатскую диссертацию, а не школьное сочинение на два листа.       Олег понял, что сказал это вслух, только когда Серёжа ухмыльнулся и любовно погладил лежавший перед ним прошлогодний выпуск «Докладов Академии наук».       — Я же это не для математички делаю, — сказал он, открывая «Доклады» и углубляясь в содержание, — я это для себя делаю.       Олег, всё ещё с неприятным удивлением размышлявший, с каких таких пор страдает словесным недержанием и не подумав ляпает что-то вслух, в ответ промычал невнятное «м-м». Тем бо́льшим сюрпризом стал для него Серёжа, вдруг решивший продолжить разговор сам. Отложив первый журнал, он придвинул к себе второй, «Математическое просвещение» за двухтысячный год, заправил за ухо волосы и пожал плечами:       — Я поэтому и не люблю… ну, остальных. Им же ничего, кроме необходимого минимума, не нужно. Если зададут сочинение на сто слов, они напишут сто одно; если попросят эссе на два листа — тупо начнут писать почерком покрупнее. Жалкое зрелище.       Олег, на своей памяти не раз и не два растягивавший один абзац на полстраницы в школьной тетради, хмыкнул. Стало немного неловко, но не стыдно: просто в этом вопросе, как и во многих других, их с Серёжей жизненные философии отличались на каком-то фундаментальном уровне. Во всём, что касалось учёбы, Олег неизменно шёл по пути наименьшего сопротивления. Он не собирался тратить ни время, ни усилия на то, что интересовало его не больше чем популяция бычков-цуциков в Азовском море. Гораздо сильнее его увлекали задачи прикладного характера: раздобыть денег, наладить потенциально полезные связи, повеселиться, пофлиртовать с симпатичной девчонкой… потратить три месяца на идиотский спор, не без этого. Вот в чём была жизнь, вот в чём были азарт и огонь — не в безупречном сочинении, которое математичка всё равно прочтёт по диагонали и забудет сразу же, как закроет тетрадь.       Но не объяснять же это Разумовскому, в самом деле?       Размыто «агакнув», Олег достал свою тетрадь, машинально сунул колпачок ручки в рот. Покосился на Серёжу, с азартом больного на голову человека копавшегося в стопке математических журналов.       — А ты уже придумал, о чём писать будешь? — помолчав немного, спросил Олег. Ему самому, как назло, на ум не шло абсолютно ничего по теме актуальной математики — в голове почему-то намертво застряли бычки-цуцики. Интересно, какая у них всё-таки популяция в Азовском море?..       — Да, про задачи тысячелетия, — рассеянно отозвался Серёжа, спрятавшийся за очередным журналом. — Тебе подсказывать тему не стану, учти.       «Блин», — подумал Олег.       — Больно надо, — сказал он. — Я сам придумаю. И даже напишу быстрее тебя.       Над потрёпанной обложкой «Математических заметок» показались насмешливо сощуренные голубые глаза. Олег обезоруживающе им улыбнулся. Сомнений в том, что Серёжа Разумовский, с таким удовольствием уделавший его на школьной олимпиаде, поведётся на подначку, не было ни малейших. Хорошо, что к энциклопедическим знаниям и аналитическому складу ума писательские способности, как правило, по умолчанию не прилагаются.       — Спорим? — Олег через стол протянул ему руку. Серёжа помолчал, уклончиво заметил:       — На то, чтобы какую-нибудь фигню бессвязную написать, много времени не надо.       — Обещаю постараться и выложиться на максимум, — заверил Олег. — Ну давай, чего ты? Всё интереснее, чем просто так тут тухнуть, пылью дышать.       По-прежнему колеблясь, Серёжа закусил губу, осторожно спросил:       — А на что спорим?       — Да на что угодно. На желание, на десять рублей, на интерес — вообще без разницы.       — Нет, надо на что-то конкретное.       Какой же зануда! Упрямо не опуская руки́, Олег предложил:       — Давай, если ты выиграешь, я тебе тридцатую на все выходные оставлю? Будет полностью в твоём распоряжении, я туда вообще заходить не стану. — В Серёжином взгляде сверкнул наконец огонёк неподдельного интереса. Олег, не будь дурак, не замедлил его немного притушить и с ухмылкой добавил: — А если выиграю я, ты со мной завтра сходишь в кино.       Серёжа глупо моргнул, очевидно сбитый с толку. Под его растерянным взглядом Олег сунул руку в карман джинсов и достал два чуть замявшихся билета, помахал ими в воздухе.       — Это что? — подозрительно спросил Серёжа, разглядывая картонные квадратики у Олега в пальцах с такой опаской, словно он не только достал из кармана гранату, но и принялся посвистывая колоть ей орехи.       — Билеты в кино. Купил сегодня, когда от Тамар Палны шёл. О, кстати! — «вспомнил» Олег и, сунув билеты Серёже, полез в рюкзак за Барбюсом. Пока он доставал припрятанную во втором отделении книгу, Серёжа принялся с нескрываемым изумлением изучать билеты. Огладил большим пальцем отпечатанное на картоне время, нахмурился:       — Девять тридцать? Но завтра же пятница, у нас уроки…       К этому возражению, как и ещё примерно к десятку аналогичных, Олег был готов, даже дослушивать не стал:       — Нет, Серёж, в это время у нас не «уроки», а сдвоенная информатика. Учитывая, как воняет изо рта у Ильича, полтора часа с ним в классе должны быть по закону приравнены к преступлению против человечности. И носового эпителия, — добавил он, с удовольствием отметил, как уголок Серёжиных губ дёрнулся в невольной улыбке. Но брови у него по-прежнему оставались нахмуренными, и Олег решил давить дальше: — К тому же он всё равно тебя ненавидит, а меня не помнит — ну и не пофиг ли? Держи.       Серёжа потерянно молчал и только смотрел неуверенными оленьими глазами то на билеты в правой руке, то на Барбюса в левой. Наконец вскинул взгляд на Олега:       — Я… спасибо, конечно, только…       — Ну так что, спорим? — Самым бесстыжим образом пользуясь его растерянностью и читавшейся на лице стыдливой благодарностью, Олег вновь протянул Серёже руку. Как он и ожидал, Серёжа сдался быстро. Легонько сжав в пальцах его чуть тёплую, узкую ладонь, Олег улыбнулся: — И с тебя ещё рассказ, почему именно Ильич тебя ненавидит, кстати.       — А, — отмахнулся Серёжа, — долгая история.       — Я никуда не тороплюсь. Как раз пока над темой подумаю — ты же великодушно дашь мне эту фору, да?       Серёжа фыркнул, но благосклонно кивнул. Олег, сунув ручку за ухо, открыл тетрадь по математике, притянул к себе ближайший из Серёжиных журналов: полистает пока, вдруг глаз за что-нибудь зацепится?       — Просто было скучно на уроке, — уставившись в потолок, начал рассказывать Серёжа. — Тема какая-то дурацкая была, формулы экселевские, кажется… пацаны резались в контру, девчонки в пэйнте рисовали, Ильич, как всегда, благоухал альпийскими лугами.       Олег фыркнул, не отрываясь от журнала. Параболические задачи, алгебраические торы, популяция бычков-цу… тьфу!       — Я как-то совсем заскучал, ещё больше обычного. Решил попробовать штуку одну, вычитал на форуме. Открыл «Блокнот», написал команду…       Движение изолированной массы — мимо, весовые пространства целых функций — тоже нет.       — …в итоге у меня получилась классическая ошибка винды, только в заголовке, вместо «Ошибка» было написано «Ученики седьмого А, внимание!», а вместо текста сообщения — стишок: «Тухлые яйца, говно и моча — всё лучше, чем вонь от Иван Ильича».       — Слушай, по-моему, Есениным прозвали кого-то не того.       — Пф-ф, — фыркнул Серёжа, продолжая разглядывать потолок. — Ну и, разумеется, именно в этот момент Ильич оказался у меня за спиной. Как он орал, боже… я думал, у него глаза лопнут, надулся весь, как жаба на соломинке.       Неравенства Петровского–Олейник, сингулярные потенциалы, уравнения Навье-Стокса — всё было не то. Хоть действительно про бычков-цуциков пиши… да твою мать, что сегодня с Олегом такое? Мозги с языком как будто рассинхронизировались, мысли скачут совершенно бесконтрольно, бычки ещё эти сра… стоп.       — Лично я думаю, он больше взбесился от того, что не понял, как я это сделал. Учитель, блин, информатики! У меня на эту шутку ушло полторы минуты, я стишок дольше сочинял, а он… ты что, уже пишешь?! — наконец опустив взгляд, возмутился Серёжа.       — Угу, — промычал Олег.       — Мудак!       — Угу.       Несильно, но ощутимо пихнув его в плечо, Серёжа тоже взялся за сочинение. И хотя он ещё с полминуты сопел носом, как закипающий чайник, Олег откуда-то точно знал: по-настоящему Серёжа не злился. Олег, в конце концов, ещё помнил, что это такое — когда Серёжа Разумовский злится на тебя по-настоящему.       Кинув на него быстрый взгляд искоса, Олег тихонько ухмыльнулся: Серёжа, высунув от усердия кончик языка, торопливо строчил что-то в тетрадке. Из-за покрасневшего уха то и дело вылезала настырная рыжая прядка, падала на глаза, шутливо щекотала веснушчатый нос. Почувствовав чужой взгляд, Серёжа вдруг вскинул голову, вопросительно приподнял брови — Олег только отмахнулся с улыбкой. Какой-то Серёжа был совсем по-дурацки сосредоточенный, деловой. Смешной до ужаса.       Так, отвлекаясь на журналы, по очереди переглядываясь и невзначай косясь друг другу через плечо в попытке понять, кто сколько успел написать, они просидели рядышком около часа. Наконец Олег с размаха впечатал в лист последнюю точку, воскликнул в полный голос:       — Готово!       — Закончил! — с опозданием в полсекунды выдохнул Серёжа. Врал безбожно: ещё целых полстроки дописывал под снисходительным взглядом Олега. Затем, распрямившись, требовательно вытянул руку, и Олег вложил в неё свою тетрадь. Подтянул к себе тетрадь Разумовского, беззвучно выругался: без пол-литры разобрать Серёжин почерк и так-то было сложно, а уж когда тот писал второпях…       Более-менее приноровившись, Олег углубился в чтение. Минут через десять, закончив, отодвинул от себя тетрадку. На Серёжу, до сих пор вдумчиво читавшего Олегово сочинение, он посмотрел совсем по-другому, как будто новыми глазами.       Он и до этого знал, что Серёжа умный. Но никогда не думал, что настолько, — а меж тем Серёжино короткое сочинение было… чёрт. Чёрт. Нет, блядь! Олегу стало почти стыдно за свою писанину — немного остроумную, в меру интересную, но не такую, как у Серёжи.       Не гениальную.       Он ведь так рассказал про задачи тысячелетия, что Олег понял — не суть задач, а то, что именно Серёжа Разумовский вполне может однажды решить какую-то из них. С гипотезой Пуанкаре его, кажется, уже успел обскакать Перельман, но оставшиеся…       Дожидаться, пока Серёжа дочитает, резко перехотелось. Не то что ежу — Митяю было бы понятно, что этот спор Олегу не выиграть. А может, и не только этот: одно дело — пытаться обвести вокруг пальца обычного умника, каких на каждой городской олимпиаде можно найти за пяток пучок, совсем другое — устраивать игры разума с пацаном, который в школьной тетрадке по математике жонглирует проблемами турбулентности, квантового хаоса и дзета-функции.       — Слушай… — неуверенно начал он, но Серёжа заговорил почти одновременно с ним:       — Хм, а ничего так, интересно.       Олег поморщился — спасибо, блин, вот только из жалости ему комплиментов ещё не делали — и под непонимающим взглядом Серёжи выдернул свою тетрадку у него из рук. Отмахнулся от почти обиженного «эй!», кинул Серёже его собственное сочинение.       — Можем не комментировать, я продул. Нет, правда. — Заметив, что Разумовский открыл рот и явно собрался с ним спорить, Олег выставил перед собой ладонь: не надо. — Всё в порядке, давай без рецензий и вымученной похвалы, пожалуйста.       Олег поднялся и принялся разбирать сваленные кое-как журналы по годам и названиям. Спохватился, запоздало уточнил:       — Ты же закончил на сегодня?       Серёжа не ответил, только молча встал рядом и принялся помогать. Уму непостижимо: разделал Олега под орех, даже глазом не моргнув, — а теперь ещё и обиделся! Олег вздохнул, терпеливо возвёл взгляд к потолку. Методички по эксплуатации Сергея Разумовского на него оттуда, ожидаемо, не свалилось. Пришлось, как всегда, действовать самому.       — Всё хорошо?       Какое-то время Серёжа молчал, но потом, упрямо выпятив вперёд острый подбородок, — Олег вдруг заметил, что даже там, под губой, у него есть несколько едва заметных веснушек, — тихо сказал:       — Мне правда понравилось.       Да конечно, пять раз. Олег закатил глаза, сгрёб в охапку «Доклады» и поволок к нужной полке. Не прошло минуты, как Серёжа встал рядом, несильно отпихнул Олега плечом и принялся сгружать на соседнюю полку «Алгебру и анализ».       — Рыбы правда умеют считать? — помолчав, спросил он. На Олега не смотрел: по одному впихивал журналы в стопку, проверяя года и номера выпусков.       — Ага. Некоторые. До каких-то пределов, конечно. — Олег, занимавшийся тем же самым, угрюмо перебирал пальцами корешки. — Типа, большой косяк от маленького отличают — ну, ты сам у меня читал. Я, в принципе, что знал, то и написал. Зачаточные математические способности у многих животных есть: у пчёл, лягушек, мышек, обезьян, конечно же…       — Рудиментарные, — едва слышно буркнул Серёжа. Судя по голосу, он… улыбался? Олег чуть не уронил с коленей оставшиеся журналы, покосился на Серёжу и переспросил:       — Чего?       — Ну, ты сказал: «зачаточные способности». То есть рудиментарные. — Серёжа сунул на полку последний журнал, отряхнул ладони от пыли и повернулся к Олегу. — Как у Митяя к человеческой речи. Что ты так смотришь? Делюсь умными словами для следующего сочинения, впитывай, пока я добрый, больше поддаваться не буду.       «Следующего»? «Больше»?       Под растерянным взглядом Олега он поднялся с корточек, с тихим стоном вытянул одну ногу, другую и пошёл к столу за следующей стопкой журналов. Уже взяв её в руки, повернулся к Олегу:       — Давай там, не копайся. Нам завтра рано вставать, сеанс в девять тридцать.       — Но…       — Ты слово сдержал, постарался над сочинением — и закончил быстрее. Все условия выполнены, ничего не знаю. И билеты всё равно у меня, — подумав, добавил он. — Так что ты как хочешь, а я точно иду.       Когда он скрылся в соседнем ряду, Олег отвернулся к шкафу, со смешком покачал головой. Неужели шансы у него всё-таки были? Серёжа Разумовский… гений гением в математике, над учителем информатики для него поиздеваться — как конфетку у младенца отобрать, но какой же дурак во всём остальном… Сам в капкан лезет и чуть ли не советы даёт, как его правильно взводить!       Беззвучно фыркнув, Олег запихнул оставшиеся «Доклады» как попало. Честное слово, кому они, кроме Серёжи, тут нужны? А время у Олега было не резиновое: ему действительно было завтра рано вставать.

*

      — Господи, какой кошмар!       Беззвучно смеясь, Олег вытряхнул из пачки сигарету, сунул в рот и подкурил. Зря, наверное: Серёжа негодовал так горячо, громогласно и красочно, что Олег имел все шансы подавиться дымом насмерть. Умирать молодым и красивым меж тем жуть как не хотелось — уж точно не сейчас, когда жить было почти до неприличия интересно.       Ещё ранним утром, когда они с Серёжей встретились на крыльце «Радуги» и, не глядя друг на друга, молча пошли к кинотеатру, Олегу казалось, что идея с фильмом была поганая. Разумовский, поймавший его за рукав перед самым входом в зал и тихо спросивший: «Ты же понимаешь, как всё это выглядит, да?» — делу вообще не помог. Повезло, что врать Олег научился чуть ли не раньше, чем ходить, и смог в ответ беспечно пожать плечами, не говоря ни слова. Он прекрасно понимал, как это выглядит, — как свидание. Но что бы он сказал? «Всё как надо, не переживай, именно на свидание я тебя и развожу»?       В зале, когда погасили свет, всё стало ещё хуже, почти невыносимо. Олег даже под дулом пистолета не смог бы рассказать, какие фильмы рекламировали перед показом: всё отведённое под трейлеры время он просидел на краешке сиденья, упрямо не глядя вбок, на притихшего Разумовского, уговаривая себя успокоиться и изо всех сил пытаясь не дать заднюю в самый последний момент. Потом начался фильм, стало чуть светлее, Разумовский безмолвно обмирал рядом, и со временем Олег отвлёкся, расслабился. В конце концов, прямо сейчас Богдан Кац не стоял у него за спиной с ножом наперевес, заставляя целоваться с другим пацаном. А уж когда Серёжа, окончательно прекративший нервно мять в руках шапку, возмущённо прошептал: «Стоп, это что, Фантом? Фантом, как у Леру?!» — и уставился в экран с совершенно обалделым видом, явно не в силах осознать глубину творящегося на экране святотатства…       Из зала они вышли часа через два. К этому времени Олег решил, что идея с кино была отличной, а Серёжа, судя по всему, потерял последние остатки веры в человечество, пережившие и школу, и «Радугу», и богдановских — но не пережившие эротическую сцену между Миной Харкер и Дорианом Греем.       — А что они сделали с доктором Джекилом!.. — застонал Серёжа и спрятал лицо в ладонях. Тонкие пальцы, торчавшие из неровно обрезанных перчаток, покраснели от холода, сам Серёжа — от праведного возмущения. — Ужас, ужас, ужас…       — Да нормальный фильм, чего ты, — откровенно веселясь, поддел его Олег, мягко толкнул плечом в плечо. — Движняк, спецэффекты!       — Там Том Сойер — агент спецслужб!       — Ну разве не кайф?       — Ты… ты… — Серёжа отдёрнул руки от лица, метнул в Олега гневный взгляд. — Ты издеваешься!       «Ещё как», — подумал Олег.       — Ещё как, — сказал он. — Считаю, что это всё равно было лучше полутора часов в одном помещении с Ильичом.       Серёжа открыл было рот, намереваясь возразить… и не стал. Дымом Олег всё-таки подавился.

*

      В субботу он смог попасть в тридцатую только ближе к полудню. В коридоре вечно отирались соседи по этажу, один раз его погнала воспитала, решившая, что он опять вскрывает дверь на пожарную лестницу, потом заметила Катька и двадцать минут болтала с ним ни о чём, прежде чем удалиться за ещё вчера вскрытую дверь… под конец Олег мог только надеяться, что, когда коридор опустеет, на него не свалится невесть откуда взявшийся рояль.       Когда он, улучив момент, наконец проскользнул в комнату, Серёжа сидел за столом и что-то увлечённо рисовал. Он был так поглощён этим занятием, что в ответ на приветствие Олега только махнул рукой и что-то промямлил себе под нос. Олег прикрыл дверь, заставил её стульями и с блаженным стоном рухнул на кровать.       — Битый час в коридоре проторчал, — потянувшись, пожаловался он. — Все углы там жопой обтёр, они теперь жениться на мне должны — настолько близко мы знакомы.       Не дождавшись лекции на тему речевых ошибок, — «Олег, не "жениться", а "выйти замуж"!» — в ответ на которую у Олега уже была придумана целая речь о первичности логики шутки по отношению к презренным лексическим нормам, Олег приподнялся на локте. Серёжа запоздало протянул:       — М-м, — и подул на лист, убирая крошки от ластика. Ясно, даже не услышал.       — Чего рисуешь? — как можно более непринуждённо спросил Олег. На самом деле в ожидании ответа всё у него внутри замерло настороженным оленёнком в свете фар: содержимое драгоценного альбома Разумовский охранял от чужих глаз так же ревностно, как тайну своих еженедельных поездок на метро куда-то в город. Олег, конечно, мог улучить момент и украсть альбом, который Серёжа вечно таскал с собой, из рюкзака. Точно так же, как мог проследить за Серёжей в метро и узнать, куда же он таскается в гордом одиночестве. Но зачем? Рисковать хрупким, неустойчивым Серёжиным расположением — чего ради? Гораздо лучше, если он сам Олегу всё расскажет и объяснит, когда начнёт доверять ему, когда Олег начнёт ему по-настоящему нравиться.       Серёжина рука замерла, пальцы нервно стиснули карандаш. Он искоса посмотрел на Олега — оценивающим, пронзительно ясным взглядом. И почти сразу медленно придвинул к нему альбом.       Фары мигнули и пропали — оленёнок, отмерев, целый и невредимый ускакал обратно в лес.       Не скрывая довольной улыбки, Олег притянул альбом к себе, перевернул. С искренним интересом всмотрелся в переплетение карандашных линий — и только чудом удержался от удивлённого возгласа.       — Это пока так, набросок, — по-своему истолковав его вытянувшееся лицо, торопливо сказал Серёжа. — Кривовато, знаю, просто я морды животных плохо рисую… всё, отдай!       — Да нормальная морда, — справившись наконец с собой, ответил Олег, отстранился от протянутой за альбомом руки. — Просто как-то… срезонировало с тем, о чём я думал.       Олень — не оленёнок! — продолжал с укоризной смотреть на него с листа, устремив в схематично набросанное небо ветвистые рога. Присмотревшись, Олег понял, что вокруг его шеи, головы и рогов оплетены терновые ветви — заштрихованные костянки, острые шипы, пучки листьев и мятые цветки. Серёжин терновник одновременно цвёл, плодоносил и засыхал, колючими прядями свисая с оленьей шеи.       Кажется, Серёжа что-то сказал, — спросил? — но Олег, с головой ушедший в разглядывание рисунка, не ответил. Огладил кончиками пальцев настороженную, и правда чуть кривоватую оленью морду. Бывают же совпадения!..       — Красиво, — наконец сказал он. Вернул альбом Серёже.       — Да ну, его перекосило всего, как от лидокаинового укола, — с наигранным равнодушием отмахнулся Серёжа, хотя Олег видел: услышать похвалу ему было до покрасневших ушей приятно. — Мне бы срисовать откуда-нибудь, но ни в одной моей книжке оленей нет…       — Хочешь, украду какой-нибудь зоологический справочник?       — Иди ты!..       Вообще-то Олег предлагал серьёзно. Но таскаться по книжным магазинам или библиотеке в поисках подходящих оленей тоже не хотелось, поэтому настаивать он ни на чём не стал. Если увидит где случайно — стащит, а пока и так неплохо.       — Раскрашивать будешь?       — Да, вот собирался. Всё равно лучше уже не будет, и так четыре раза перерисовывал. Если что, буду всё валить на художественный стиль и авторский взгляд.       Олег одобрительно хмыкнул и принялся наблюдать, как Серёжа придвигает к себе краски, открывает баночки, мочит кисточку в заранее приготовленной коробке из-под какао, теперь наполненной водой… нахмурясь, Олег присмотрелся. Странно. Он готов был поклясться, что у Серёжи раньше была только акварель. А это, кажется, гуашь, да к тому же давно початая?..       Тридцатую, словно старую дырявую лодку, медленно затапливало тишиной и светом: к полудню внезапно распогодилось, и солнечные лучи умудрялись пролиться в комнату поверх картонок в окнах. Серёжа рисовал, подперев голову рукой, Олег лежал рядом на кровати, слушал — чей-то приглушённый крик в коридоре, отдалённый визг автомобильного гудка с улицы, плеск воды в коробке из-под какао — и смотрел. На смешного керамического медведя, к которому застенчиво прислонился «Огонь» Барбюса. На корешок билета в кино, торчащий между страниц, — видимо, под рукой не было закладки. На размякшую коробку с красками, на крышечки, в которых Серёжа смешивал цвета и в которых гуашь застывала пёстрыми пятнами…       На рыжие ресницы — длинные, бросающие нежную-нежную тень на щёки. На растянутый ворот свитера, тонкую и беззащитную косточку ключицы. На упрямую, своевольную линию губ и на собранные в хвост волосы. На…       Господи. На что Олег смотрит?       Встрепенувшись, он поспешно отвёл взгляд. Стыдливый страх горечью осел у него на языке, свёл нервной дрожью мышцы, заставив передёрнуться. И, видимо, с такой силой, что даже Серёжа заметил, посмотрел на Олега вопросительно.       — Смотри. — Не зная, что придумать, Олег запаниковал. Резко сел, сунул палец в баночку с чёрной гуашью, не обращая внимания на чуть ли не задохнувшегося от возмущения Серёжу, и обвёл неровный круг вокруг правого глаза. Макнул тот же палец в белую краску — Серёжа, судя по звукам, был уже на полпути к раннему инфаркту — и очертил левый глаз. Приняв горделивую позу, он повернул голову к свету, нарочито жеманно оттопырил руку. — Я арт-объект.       — Ты арт-сука! — Серёжа схватил со стола баночку белой гуаши, сокрушённо заглянул внутрь. — Олег, блин!       Олег украдкой выдохнул. Пусть лучше ругается — это знакомая территория, это он уже проходил. Если ещё и выгонит…       — Иди на фиг отсюда, арт-объект!       — Никакой в тебе творческой жилки, — кривовато ухмыльнулся Олег, послушно сполз с кровати и, чувствуя на себе удивлённый взгляд Серёжи, — явно не ожидал, что Олег правда уйдёт, — попятился к двери.       Как вышел в коридор и спустился по пожарной лестнице, он сам не помнил. Пришёл в себя, только когда его, усевшегося на нижней ступеньке, внезапно хлопнул по плечу подкравшийся сзади Митяй.       — О, ёпт! — хохотнул он, приземляясь рядом с Олегом и заглядывая тому в лицо. — Чё это у тебя с ебалом?       Олег заторможенно отёр правый глаз рукавом олимпийки, посмотрел на чёрную полосу на ткани — засохшая гуашь.       — Неудачный художественный перформанс в стиле психологического сюрреализма, — задумчиво сказал он.       — Поня-атно… слушай, я ваще чё пришёл-то: тебя Богдан ищет, про понедельник хочет знать, идёшь ты или нет.       — Ага, — по-прежнему разглядывая рукав, кивнул Олег, но почти сразу очнулся, уже гораздо осознаннее посмотрел на Митяя. — А что в понедельник?       — Ну даёшь, Волчик! Стрелка, после пятого! С Петровым и его гондонами. — Митяй достал из кармана пачку, выбил себе сигарету. — Ну обсуждали же, когда на завод ходили.       Олег как мог напряг память, но у той, кажется, был перерыв на обед, и выдать ему хоть какие-нибудь жалкие крохи информации она отказалась наотрез. Будьте добры, обратитесь в соседнее окошко.       — А что там Петров?       — А не ебу, — простодушно пожал плечами Митяй, затянулся. — Закусились чё-то с Богданом, я не спрашивал. Если Богдан говорит кому ебало демонтировать — чё вола ебать, разбираться, правильно?       — Ага.       Олег посмотрел вверх — сам не знал зачем, окна тридцатой на эту сторону не выходили. Поднявшись со ступеньки, он отряхнул джинсы и кивнул Митяю:       — Я впишусь, передай Кацу. А теперь пойду, — он со смешком указал на собственное лицо, — отмывать перформанс. Бывай.       По-приятельски хлопнув Митяя по плечу, Олег поплёлся наверх — оттирать с лица краску и всё то, что водой было не смыть. Но Олег всё равно был твёрдо намерен попытаться.

*

      Стрелка была забита прямо у школы — хорошо хоть, что за угол отойти додумались. Скучающе переминаясь с ноги на ногу между Андрюхой Длинным и Саней Чехом, Олег с тоской посматривал на собравшихся по ту сторону домашних. Тоха Петров, стоявший у них во главе, как раз бодался лбами — пока что исключительно фигурально — с Богданом, возглавлявшим детдомовских.       Стадия переговоров вот-вот должна была подойти к логическому финалу. Зачем она вообще нужна, Олег никогда не понимал: всё равно дело кончится дракой. Но этап понтометания и выпендрёжа на таких сборищах был неизбежен, как понос после вокзальной шавермы, и Олег терпел, слушал и скучал.       Были времена — давно, ещё до первого СРЦ, до первой транзитки, — когда он, как любой домашний мальчик, пребывал в блаженном неведении относительно уличных драк. Наивное детское воображение с готовностью рисовало крутые вылизанные картинки из американских фильмов, которые Олег и его друзья по двору с жадностью заглатывали в видеосалоне, по рублю за показ. Вечером, прыгая по площадке или крышам гаражей и размахивая кто палкой, кто откопанным на помойке железным прутом, они по очереди строили из себя Ника Паркера, Уильяма Мунни, Индиану Джонса, Терминатора, Лиона Готье, Эндрю Коллинза… да мало ли было тогда героических мужей с исполненными угрюмого достоинства лицами, литыми бицепсами и сурово насупленными бровями, одного хмурого взгляда из-под которых хватало, чтобы враги укладывались штабелями?       После смерти бабушки Олег очень, очень быстро столкнулся с необходимостью драться лично. И, разумеется, жизнь по зрелищности в который раз проиграла голливудским боевикам: то, что на экране пузатого салонного телевизора выглядело едва ли не танцем, изящным, выверенным, эффектным, на деле оказалось какой-то нелепой вознёй. Пришлось с разочарованием, почти обидой признать: на самом деле в уличной драке никто не растягивается в ван-даммовских шпагатах, противники от удара по щеке не отлетают в нокаут ласточкой и даже патетическими фразами обмениваться не очень-то удобно. Олег ещё в десять лет решил, что на суде божьем обязательно включит это в список своих претензий к миру, даже если подсудимым последнего слова не дадут.       С другой стороны, в процессе прений ему бы наверняка возразили, что это сильно облегчало драки с домашними, большей частью пребывавшими в плену точно таких же иллюзий. И на это Олегу возразить было бы нечего.       В момент, когда кровожадный крик Митяя «мочи гондонов!» ознаменовал конец переговоров и начало мордобоя, стоявший напротив Олега домашний угрожающе улыбнулся и в полном соответствии с киношной логикой начал говорить:       — Ну чё, пидрила, ща я те так глаз на жо… — но до конца поделиться своими наверняка амбициозными планами в области инновационной анатомии не успел: Олег змеёй бросился вперёд. Недоумённо крякнув, домашний повалился спиной назад в грязь и тут же испуганно выдохнул, округлив глаза.       — Чё, мать пизды за куртку даст? — понятливо осклабился Олег.       — Я те сам… — вскинулся придурок в ответ и тут же был наказан за необучаемость тычкой в зубы. Устроившись на нём поудобнее, Олег принялся доказывать, что предки их были мудры, дальновидны и придумали эвфемизм «мять бока» не на пустом месте.       Где-то неподалёку веселился Митяй, пребывавший в своей родной стихии и громогласно этому радовавшийся. Длинный с Чехом возили в грязи других петровских, Богдана Олег потерял из вида почти сразу, а вот долговязый Дура маячил неподалёку и скорее отмахивался от двоих домашних, чем всерьёз дрался. Ему это, впрочем, было почти без надобности: ни стремянку, ни ходули никто из петровских взять не догадался, а допрыгнуть до сосредоточенного лица Кондрашова самостоятельно можно было даже не надеяться.       Краем глаза Олег уловил движение вдалеке, со стороны школы. Быстро глянул, не отвлекаясь от выдачи оплеух петровскому: в отдалении, у турников, вышедшие из школы ребята начали сбиваться в пока ещё небольшую толпу любопытствующих. Олег забылся на секунду, приосанился — и тут же чертыхнулся. Куда ему, блин, случайных девчонок очаровывать?! Он ведь теперь гордый обладатель Серёжи Разумовского!       Одна эта мимолётная мысль за секунду взбесила его сильнее, чем кипящая вокруг драка, и Олег, человек щедрой натуры, немедленно поделился переполнившей его злостью с ближним своим, отвесив тому очередную пощёчину. Смотреть на петровского к этому моменту было уже смешно и даже немного жалко: изгвазданный с ног до головы, раскрасневшийся, потный, в сбитой набекрень шапчонке…       В следующее мгновение в далёкой толпе, как раз начавшей несмело свистеть и подначивать дерущихся, мелькнула — и сразу исчезла — горчично-жёлтая куртка. Олег машинально попытался нашарить её взглядом, отвлёкся всего на секунду и, разумеется, тут же за это поплатился.       Петровский неожиданно сильно взбрыкнул, а в следующий момент потерявшего равновесие Олега рывком дёрнули назад за ворот кожаной куртки. С надрывным «бля!» он шлёпнулся задницей прямо в изрытую множеством ног слякоть. Едва успел закрыться локтем от прилетевшего из-за спины неумелого, но злого и оттого хлёсткого удара по лицу, попытался коленом защититься от пинка в бок — уже не так успешно. Напротив поднимался поваленный им домашний, и в его глазах, кроме невольных слёз унижения, отчётливо виднелось намерение за каждую полученную затрещину выдать Олегу две ответных. Кажется, переполнившая Олега щедрость оказалась заразной и теперь распространялась воздушно-капельным.       Подавив злую усмешку, — не время, блин! — он вслепую отмахнулся от пацана, который сдёрнул его с петровского, но промахнулся. Ногой достать тоже не получилось. А потом по уху прилетел такой тяжёлый удар, что мозги в черепе бултыхнулись, как горошина в стакане. Кое-как придя в себя, Олег осоловело мотнул головой, отрешённо отметил тяжесть, придавившую колени к земле. Поднялся всё-таки, падла.       От неловкого тычка в лицо голова откинулась, лопнула обветрившаяся губа.       — Держи его! Я те чердак снесу, пидор, псина бродячая, — с ненавистью рыкнул юный мститель и двинул кулаком в направлении солнечного сплетения. Не попал.       По-прежнему чувствуя, как второй петровский крепко удерживает его за ворот, Олег оскалил зубы в дурной улыбке. На треснувшей губе выступила горьковатая капля крови.       — Сносилка отвалится.       — Ебало завали!       — Щ-щас-с. Ещё чё хочешь? Хуй в рот, чтоб голова не качалась?       Последних слов говорить, конечно, не стоило. Хуже обозлённого и униженного труса может быть только обозлённый и униженный трус, осознающий свою безнаказанность, — а отмахаться сразу от двоих полулёжа на земле у Олега шансов практически не было. К сожалению, эта светлая мысль, как обычно, встала в пробке по пути к нему в голову и потому заметно запоздала.       Торопливо прикрыв голову руками, он сжался под градом посыпавшихся на него ударов — неопытных, но исполненных большого старания. Любимая куртка спасала, смягчала самые болезненные из них, однако рёбра всё равно почти сразу заныли; по щеке несколько раз прилетело по касательной сверху вниз, и Олег уже почти поверил, что снесут ему не только чердак, но и кухню с антресолью.       В эту же секунду за спиной сдавленно охнул второй петровский. Ударов разом стало меньше, и Олег, хлестнув оседлавшего его пацанёнка по глазам, одним рывком перевернулся, вновь поменялся с ним местами. Бегло осмотрелся: Митяй, который снёс, как разогнавшийся трамвай, державшего его мальчишку, как раз отправлял того пинком в короткий, но полный впечатлений полёт до ближайшей лужи. Олег бы с удовольствием посмотрел на триумфальное приводнение, если бы не забрыкавшийся под ним домашний. За порванный рукав перевернув лицом к земле, Олег безжалостно заломал ему руку за спину, ткнул мордой в грязь.       — Пусти, блядь!       Оставив жалкие взвизги без внимания, Олег мстительно придавил всем весом скрюченное запястье, заставил петровского вскинуться от резкой боли, засучить ногами.       — Сломаешь! Больно, блядь, отпусти!!!       — Ничё, жить будешь, кры…       Его прервал резкий, испуганный вскрик, прозвучавший неожиданно громко даже в разгар драки:       — Ты чё, ебанутый?!       Ослабив хватку, Олег заозирался по сторонам — и почти сразу замер. Время, до того весёлыми рывками скакавшее вперёд, вдруг влипло в разлитое по воздуху напряжение, закисло, сгустилось в кисель. Чувствуя, как по подбородку стекает кровь, а по разгорячённой спине — капли пота, Олег отрешённо разжал руки, медленно сполз с такого же затихшего петровского. Не отдавая себе отчёта, нервно облизнул треснувшую губу, прижал кончиком языка саднящую ранку.       На другом краю площадки застыл Петров, со страхом и неверием глядя на собственный рукав. Чёрная болоньевая куртка на его левом плече как будто вмялась в тело; из едва заметной рваной дырки проклюнулся пучок тонкого синтетического пуха, быстро набрякший кровью. По чёрной ткани скользнула вниз пока ещё одинокая маслянистая капля, прокатилась по пальцам Петрова и тягуче плюхнулась в грязь.       Напротив, сжимая в кулаке окровавленный перочинный нож, стоял Богдан.       Драка остановилась: домашние растерянно замерли, не понимая, что делать; баторские напряжённо наблюдали за Богданом. Длинный, вытиравший рукавом кровоточащий нос, так и застыл с поднятой рукой. На раскрасневшемся лице Митяя проступило, как на кинутой в лужу салфетке, выражение жадного нетерпения. Молчали все. Казалось, один только Кац не замечал изменившейся атмосферы, замолкшего шума драки. Толпа вдалеке, ещё не разглядевшая, что происходит, пыталась подбадривать их криками, но ни Олег, ни остальные их, казалось, не слышали.       — Ну, сука? — тихо сказал Богдан. Пальцы на пластиковой зелёной рукоятке ножа были белее снега. Лезвие хищно качнулось вперёд и вверх, вспороло воздух — несколько капель крови плавно скатились вниз, по накладке, по ладони, стыдливо скользнули за кромку рукава. — Ну?       До этой секунды во взгляде Петрова, который не отрываясь смотрел в лицо Богдана, отражалось скорее удивление. Теперь в широко распахнутых глазах мелькнул даже не страх — практически ужас.       — Ну?       Плавный шаг вперёд. Петров, придерживая раненое плечо, отшатнулся.       — Ну, блядь?!       «Он его убьёт», — со странной ясностью понял Олег. Мысль была чёткая, холодная. Страшная… наверное.       Не до конца понимая, что делает, Олег плавно, осторожно шагнул к Богдану, отчётливо осознавая: не успеет. На плечо вдруг легла чья-то ладонь, сжала, заставив обернуться. Замерший чуть позади Дура заглянул Олегу в лицо:       — Не надо.       Олег дёрнул плечом; уже чуть увереннее, почти осознанно шагнул вперёд. Кондрашов настойчиво потянул назад, на себя:       — Не лезь.       — Пошёл на хуй, — выдохнул Олег, оттолкнул от себя его руку. — Он же его убьёт.       В напряжённом лице Кондрашова ничего не дрогнуло. Ни единый нерв. Ещё до того, как он открыл рот, Олег уже знал, что он скажет:       — Знаю.       Их с Дурой взгляды сцепились, намертво прикипев один к другому: один удивлённо-растерянный, другой — спокойный, неподвижный, тяжёлый. Как сквозь вату Олег расслышал напряжённый голос Длинного:       — Богдан, не дури!       Вдалеке испуганно взвизгнула девчонка. От собравшейся у турников толпы отделились двое, опрометью кинулись к школе — звать старших. Олег по-прежнему пристально смотрел в тёмные глаза Лёши Кондрашова, не понимая, что в них видит, — и видит ли вообще хоть что-нибудь. Секунды, оставшиеся до… оставшиеся до, утекали с ужасающей скоростью. Не отдавая себе отчёта, Олег прикусил и без того пораненную губу, уже почти отвернулся, чтобы кинуться всё-таки к Богдану…       Вздохнув, Дура нехотя шагнул вперёд, оттирая Олега в сторону.       — Богдан, — не повышая голоса позвал он. Кац не обернулся. — Богдан, хорош. Хватит.       Олег молча смотрел, как Дура подходит к нему, что-то говорит — тихо-тихо.       — Отъебись! — раздражённо поведя плечом, рявкнул Богдан. Окровавленные пальцы ещё крепче сжали рукоятку ножа.       Будто и не заметив, Дура сказал ему ещё что-то, всё так же спокойно, на грани слышимости. Кац бегло глянул на него из-за плеча, мотнул головой. Злобно оскалившись, повернулся обратно к белому как полотно Петрову.       А через несколько секунд, явно пересиливая себя, опустил нож.       Олег бесшумно выдохнул, напряжение судорожной волной раскатилось по телу, подло шибанув в колени. Резко заболела нижняя губа.       Петров охнул и тяжело осел на асфальт, словно ноги вдруг отказались его держать. Один из петровских несмело шагнул было в его сторону, но под ледяным взглядом Каца за секунду скис до консистенции вялой простокваши.       — Вы что тут устроили, вашу мать?!       Машинально повернувшись на крик, Олег увидел, как в их сторону, на ходу утирая мокрый от пота лоб, несётся завуч в компании школьного охранника. И решил, что на сегодня с него, пожалуй, хватит и Каца, и Дуры, и пацанского благородства, требовавшего стоять до последнего. Быстро развернувшись, пока остальные пытались сообразить, что к чему, Олег дал дёру.

*

      Когда он наконец добрался до тридцатой, там было пусто. По вечерам Серёжа неизменно сидел здесь, за уроками, но сегодня не пришёл — значит, жёлтая куртка в толпе Олегу не привиделась.       Блеск.       Включив настольную лампу, он вынул из кармана мятый пакетик, раздражённо швырнул его на кровать и сам рухнул рядом, с размаху впечатавшись разбитым лицом в подушку.       Надеяться, что завуч его не узнал, не стоило. Рано или поздно всё равно поймают и накажут, может быть, даже исключат из школы — хотя вряд ли. Маловероятно, что Степанычу, директору детдома, до такой степени нечем заняться, что он с удовольствием потратит уйму времени на поиск новой школы для банды богдановских. Уж как-нибудь да уладит он этот вопрос, наверняка не в первый раз.       Но на душе почему-то всё равно было мерзко.       Утерев нос, Олег со вздохом перевернулся на спину, немного полежал, глядя в опутанный тенями и паутиной потолок, а потом решительно сел и притянул к себе пакетик. Пора было привести физическое состояние в гармоничное соответствие с поганым душевным.       Наташа, благослови её боже, всучила ему целый бутылёк перекиси, горсть пластырей и огромный клок ваты, от испуга оторвав чуть ли не половину рулона. Когда Олег, не нашедший варианта получше, ввалился к ней в ларёк и нарочито бодро потребовал обмыть рыцарю раны, бедная девушка чуть не выронила из рук блок «Русского стиля» и сделалась такой бледной, что Олег всерьёз приготовился самостоятельно искать ларёчную аптечку и нашатырный спирт.       Вскоре, правда, выяснилось, что Олег был исполнен чрезмерного оптимизма, когда решил идти сюда: аптечки в ларьке не держали вовсе, Наташе пришлось бежать в ближайший торговый центр. Олег, оставшийся главным по прилавку, пятнадцать минут распугивал покупателей своим окровавленным лицом и перекошенной ухмылкой: то и дело щупал языком ноющий, но вроде бы не планировавший вываливаться зуб. Жаль, что Наташкин мент за это время не заглянул, вот бы посмотреть на его лицо… Когда Наташа вернулась, Олег, чтобы не смущать бедную девушку ещё сильнее, сунул пакет с перекисью, ватой и пластырями в карман, поблагодарил её и, несмотря на все возражения, слинял зализывать раны сам.       Разбитое, горячее от удара ухо разложило только на полпути к «Радуге» — и это было самой приятной вещью, случившейся с Олегом за сегодня. З-замечательно, просто восхитительно, Олег, одна затея лучше другой в последнее время, умник херов, ведь только-только всё стало получаться…       Матерясь сквозь зубы, Олег отцепил клочок ваты поменьше, вылил на него перекись и принялся вслепую оттирать себе нос. Зеркала в тридцатой не было, от заложенных окон Олега отделял чересчур широкий стол, в общие умывальни он бы сейчас сунуться не рискнул.       Когда он кое-как оттёр от присохшей крови нос и даже боязливо его прощупал — кажется, кость была цела, — дверь тихонько приоткрылась. Серёжа бесшумно скользнул в комнату, прикрыл дверь, прижался к ней спиной, не сводя с Олега нечитаемого взгляда.       Точно там был. Точно всё видел.       Стиснув челюсть, Олег откинул порозовевшую ватку и оторвал ещё кусочек, побольше. Серёжа молча прошёл через комнату, опустился на стул — тоже молча.       Разумеется, его не хватило даже на полторы ссадины у Олега на щеке.       — Ну и как? Стоило оно того? — тихо спросил он. Олег впервые прямо посмотрел на него, вздохнул.       — Что?       — На хрена ты туда попёрся вообще? Ради Каца? Вот просто зачем?       — Захотел и попёрся, — пожал плечами Олег, размачивая заветрившуюся царапину на виске. — Я всё ещё живу в двадцать второй, если ты забыл. Или ты хочешь, чтобы нас обоих в душевой пиздили?       Ну зачем он сказал это вслух?..       Серёжа не ответил, даже носа не сморщил, услышав невольно вырвавшееся матерное слово. Просто продолжал смотреть, как он трёт щёку, скулу, шею, как одна испачканная и откинутая на стол ватка превращается в две, в три, в пять…       — У тебя весь лоб в крови, — наконец сказал он тихо, отводя взгляд куда-то в угол комнаты.       — Я в курсе.       Тяжело, устало вздохнув, Серёжа поднялся со стула и, не снимая куртки, встал перед Олегом. Молча протянул руку ладонью вверх — Олег машинально вложил в неё бутылёк с перекисью и остатки ваты.       Честное слово, одному богу было известно, что временами творится в голове Серёжи Разумовского. Олег, простой шестнадцатилетний смертный, его не понимал — и сейчас вдруг осознал, что устал даже пытаться. Глядя сверху вниз на Серёжу, отмывающего с его разбитого лба кровь, Олег молчал и не думал.       Серёжа старался не касаться его больше необходимого, головой Олег вертел сам. Кожу холодила перекись, но ему почему-то было почти жарко. В Серёжины глаза он упорно не смотрел — куда угодно, в угол, в потолок, на стол, в окно, на свои колени, но только не ему в глаза.       Слишком близко.       — Каца забрали, кстати, — сказал вдруг Серёжа, надавил ваткой Олегу на бровь, заставив легонько дёрнуться. — Наверное, в ЦВИН. Говорят, он ножом кого-то пырнул, — я не досмотрел до этого, почти сразу ушёл…       — Да. Петрова.       Серёжа хмыкнул.       — Это какой-то… — Он качнул головой, прикусив губу. — Ну-ка, скажи за меня: это какой-то…       — Пиздец, — невесело улыбнулся Олег и невольно встретился с ним взглядами.       Он знал, что этого не надо было делать, — и даже не потому, что было слишком близко, впервые так близко. В глубине души — или что там было у Олега заместо неё — он догадывался, о чём начнёт наконец думать, если заглянет сейчас ему в глаза.       Что с ним будет, когда он узнает? Что будет с этим талантливым мальчиком, у которого впереди такое будущее, такие возможности, когда он узнает про спор? Что Олег с ним сделает?       Что Олег с ним делает?       И что он делает с Олегом, который — кажется, пора это признать хотя бы перед самим собой — уже давно не подбирает при нём слов? Который ходит с ним в кино и смеётся потом как дурак; который смотрит на него украдкой; который гладит пальцами его рисунки; который…       — Пиздец, — отводя глаза, шёпотом повторил Олег. — Полный пиздец.