канарейка

      едкий привкус крови и аромат только-только распутившихся роз смешался в мерзкую какофонию запахов, наполнившую весь императорский сад. пение канарейки где-то далеко-далеко доносится до ушей лишь неприятным скрежетом, что желание убить несчастную птицу бурлит внутри огненным комом. да только пташка уже лежит бездыханная на земле, но тело её ещё теплое, а подобные топазу глаза смотрят куда-то далеко вверх. высматривает то ли солнце, что нещадно слепит глазницы, то ли бога, который покинул её ещё давным-давно, а она продолжает молить о мнимом спасении.       лукас смотрит с холодным безразличием, словно увидел, как муравей доедает труп своего товарища, оставляя останки на поедание мошкам. всего лишь обычная пищевая цепочка, немного отошедшая от привычного ритма. один вид пожирает друг друга, как и отец убивает собственную дочь. ничего удивительного, он видит это не первый и явно не последний раз.       - и впрямь как муравей, - лукас едва заметно щурит алые глаза, его высокая фигура отбрасывает тень на кровавое мессиво под его ногами. то ли ему мерзко от вида мертвой девчонки на его пути, то ли в его сердце поселилась жалость да милосердие.       домашняя канарейка моргает медленно, словно совсем скоро не сможет открыть глаза вообще. её грудь то поднимается, то опускается, пока кровь так и хлещет из насквозь проткнутого живота. вот её кишки, здесь часть желудка, а там виднеются мокрые позвонки. отвратительно.       - позлорадствовать пришёл? - её голос тихий-тихий, хриплый и болезненный, точно как у дряхлой старушки. золотистые волосы паутиной рассыпались по земле и хрупким, дрожащим плечам, а вьющаяся прядка неприятно легла на её белоснежную щёку. когда-то красивая пташка сейчас уже не могла ни петь, ни попытаться вылететь из золотой клетки. да и какой уже смысл? ей давно перерезали крылья.       лукас сухо усмехается, безразличная ухмылка расплывается по губам, но не трогает его глаз. он садится перед телом на корточки, чтобы получше услышать тихий шёпот холодных губ. только её голос для него не подобен крикам свиней, только её глаза для него не похожи на чёрные дыры, только её хрупкое тело для него не как груда мяса. только её смерть достойна того, чтобы запомнить каждый миг. не потому что жалость или удовольствие наполнили грудь, не потому что дорога или ненавистна. а потому что это она.       - ни в коем случае, принцесса, - лукас сухо усмехается, словно услышал плохую шутку, но из вежливости пришлось сделать вид, словно анекдот достоин всех похвал и наград. он нежно касается мягкой щеки, заправляя прядь запутанных волос ей за ухо. прикосновение такое неуловимое и воздушное, словно боится сломать её окончательно, точно его пташка сделана из настоящего фарфора. да и почему сразу "его"? лукас и сам не знает, почему это слово теперь каждый раз мелькает в его голове при мыслях о ней.       - просто хотел запечатлеть твои последние... очередные последние мгновения, - улыбка становится шире, даже зловещей и пугающей, но лишь на мгновение, которое ускользнуло от умирающей под его взглядом. слишком устала, слишком измучена, слишком... просто слишком. и лукас это видит, чувствует, знает, понимает, но ничего не делает. потому что она так хочет, потому что она отказывается, потому что она знает, что он сделает только хуже. и парень лишь соглашается, лишь слушает и наблюдает, как её тело в очередной раз истязают, рвут на куски, ломают все кости и не оставляют от неё даже кусочка.

это ужасно. это неправильно. это отвратительно.

      "это судьба." - так щебечет пташка. и пытается эту судьбу поменять, но ломается каждый раз. иронично, что лукасу хочется смеятся до колик в животе. но почему-то сейчас он может только аккуратно гладить её бледную как снег щёку, размазывая почти засохшую кровь по ледяной коже. и на душе непонятно спокойно и умиротворенно, словно он был рождён, чтобы запечатлеть этот момент. знает ведь, что всё вернётся на круги своя, когда она испустит свой последний вздох, а он вновь встретит её совсем юную и ещё не мертвую. и всё начнётся сначала. опять.       - какой же ты жестокий... - злость слышится даже сейчас, когда её голос с каждым мгновением становится всё тише и тише. но почему-то это звучит так фальшиво и наигранно, словно та просто пытается сохранить ту непринужденную атмосферу, которая витала между ними всегда. не получилось, но это не так уж и важно. ничего уже не имеет значения или какого-либо смысла, так какая разница? сейчас она может лишь попросить его о том, что просила всегда в этот самый ненавистный ей момент, - ...отнесешь меня на то поле?       он вздрагивает. ну да, конечно, а как иначе? ничего не изменилось, так чему здесь удивляться? лукас это прекрасно знает, знал с самого начала, но почему-то каждый раз дрожь пробирает до самых костей при этой фразе. неприятная, мерзкая, а потом поселяется тошнотворным комом в горле. с каждой новой её смертью говорить становится странно тяжелее. а причину он найти не может. единственный вопрос, на который он ищет ответ уже... долго, неприлично долго. но главное: что за мерзкое чувство поселилось в его груди одновременно с бесконечной тошнотой?       грусть? нет, это чувство он позабыл ещё очень давно, срубил на корню, не дав ростку даже прорасти из земли. может, сочувствие? тоже нет, ведь она сама выбрала такой конец, так о каких сожалениях ему думать?       злость? да, вполне. это почти гнев, живая ярость желает вырваться из его груди огромным пожаром, желая поглотить всю обелийскую империю. сжечь всё до основания, не оставить ни единой души, кроме той маленькой канарейки. пусть она и будет раздражающе щебетать под ухом, махать яркими крыльями перед глазами и прыгать с одного плеча на другое. лукас готов терпеть эти детские выходки хоть целую вечность и ещё одну, лишь бы эта злость покинула его... сердце, наверное? он сам не уверен, что там внутри него осталось. и только эта груда мяса под его ногами напоминала, что сердце циркулирует кровь по телу и бьётся мерзко громко и ритмично. она часто стучала по его груди рукой и чирикала: "тук-тук", а после громко смеялась, что уши закладывало.

любил ли он это? ни капли.

ненавидел ли? возможно.

      но сказать вслух сил не хватило, да и сейчас тоже. поэтому лукас лишь наигранно улыбается, слишком притарно-сладко, словно принц из детской сказки про принцессу и её спасителя. берёт обмякшее тело на руки, прижимает к груди неприлично сильно, словно хочет поделиться теплом с ледяной тушей. но только кровь пачкает его мантию, впитывает не только в одежду, но и ему под кожу. это не мерзко, только странно успокаивающе, даже интимно. непонятное чувство.       - конечно, принцесса. я обязательно похороню тебя там, как и всегда, - его голос убаюкивающий и неестественно расслабленный, пока он идёт к только им известному месту, слегка качая её тело в своих объятиях. словно она маленький ребёнок, которому просто нужно немного отдохнуть после тяжелого дня.       - а теперь закрой глаза. когда ты их откроешь, всё наладится, - его слова точно заклинание, не просьба и не приказ, а что-то более сильное и нежное одновременно.       её глаза невольно закрываются, а тело становится таким лёгким и свободным, что последние силы и вовсе покидают конечности. такое умиротворение казалось нечеловеческим, искусственным, но сопротивляться не хотелось. да и возможности уже давно не было.       - ты такой лжец, лукас, - её голос с каждой секундой всё тише и тише, его имя из её уст звучит больше как проклятие, но слишком мягкое и ласковое, чтобы обижаться.       а после тишина. ни звука дыхания, ни даже тихого стука сердца, ничего. полная пустота.       она мертва. эта мысль стала такой привычной и обыденной, что кажется уже правильной. лукас смотрит на неё лишь на мгновение, чтобы запечатлеть её умиротворенный лик в объятиях смерть. его или настоящего существа с косой? этот вопрос он задаст ей в следующий раз, когда мир вновь вернется к изначальной точке, на пару лет назад, словно ничего и не было. это будет потом, через 2 минуты и 47 секунд, если верить его подсчетам, которые делал от скуки. и сейчас он в голове делает внутренний отсчет до того, как всё пойдет на дно. три, два, один...       и мир вновь ломается. здания разрушаются и превращаются в руины, деревья горят и возносят свои отчаянные молитвы к небу, люди кричат где-то далеко-далеко. лукас не вслушивается в надрывающиеся голоса и рыдания, а запах пепла и сожжённой плоти не желает даже замечать. он привык и к этому, тотальному уничтожению всего живого, которое стало частью его рутины. лишь напевает детскую колыбельную для своей мертвой пташки, пока с неба падают горящие звезды. она бы точно загадала сейчас желание, наивно веря, что тогда все проблемы и горести исчезнут с лица земли.       лукас смеётся над собственными мыслями, сам не зная почему. он уже и сам устал, ни капли не меньше, чем она. и лишь увидев заветное бескрайнее море цветов, лукас наконец может отдохнуть. кладёт бездыханное тело на землю, совсем не обращая внимания на то, как хрупкие стебли ломаются под её тяжестью. даже сейчас она для него прекрасна. прекрасна в своей слабости, в своей смертности, в своём желании жить. да, атанасия де эльджео обелия поистине стала той, за чьим концом он готов смотреть бесконечно. только ради неё лукас каждый раз уничтожает ненавистный ей мир после её смерти, каждый раз хоронит её в любимом поле, каждый раз ждёт. ждёт перезапуска мира, ждет их очередную первую встречу, ждёт цветение её жизни, а после и увядание. и так по кругу, снова и снова.       неприятный привкус железа наполнил рот и смешался с запахом гари в отвратительную смесь, наполняя не только его голову, но и весь разрушенный его руками мир. пение канарейки слышит до сих пор, но доносится до ушей лишь приятной мелодией.

как же он всё-таки привязался к этой глупой птице.