Все дороги ведут к тебе

      За окном сгущалась ночь, ветер тихо шелестел листвой, и стояла приятная прохлада. Однако в одном двухэтажном домике, заросшим с одной стороны диким виноградом, окна были наглухо закрыты, чтобы не пропускать свежий, но все же холодный ночной воздух, что мог вызвать очередной приступ кашля.       Свечи мерно горели, создавая легкий сумрак, огонёк почти не колыхался, застыл, точно на картине, и отбрасывал на стены чужую тень, согнувшуюся над кроватью. В комнате, где находились трое, лишь одна всё ещё была обычным человеком, в то время как двое богов сторожили её покой.       Се Лянь стоял в стороне, не мешая единению двух близких людей, но и не уходил, понимая, что Сань Лану важна его поддержка. Отчасти он чувствовал себя чужим в этом доме, но знал, что Хуа Юн никогда бы не прогнала его.       Хотя сейчас она его, скорее всего, даже не замечала, глядя только на своего сына, что сидел рядом с ней, держа её за руку, а на его лице застыло выражение печальной безысходности, едва ли скрытое за ласковой улыбкой. Хуа Юн была простым человеком, и если над небожителями время не властно, то для людей оно неумолимо бежит вперед, никогда не останавливаясь. Люди стареют и умирают, оставляя своих детей одних в этом мире, и мать Хуа Чэна не исключение. Она прожила долгую жизнь, но все пиршества рано или поздно подходят к концу.       Чем старше она становилась, тем больше времени Хуа Чэн проводил дома, а не в Небесной столице или ещё где. Со временем ей пришлось нанять сиделку, но её сын никогда не забывал о своей матери, проводя с ней так много времени, как только мог. А последние несколько месяцев он и вовсе не покидал родного города, выходя из дома только разве что за продуктами или лекарствами. Он часто покупал цветы, зная, как они нравятся его матери, каждый раз видя её благодарную улыбку, что побуждало его стараться лучше и делать больше, чтобы его мать не чувствовала себя одинокой, пока её сын занят работой в Небесных чертогах.       И даже когда Хуа Чэн извинялся, что редко приходит, что мало проводит с ней времени, Хуа Юн никогда не обижалась — она гордилась тем, что её сын, её милый Сань Лан смог вознестись и стать небожителем. Она понимала, что вся заслуга в этом принадлежит самому Хуа Чэну, но не могла не радоваться, что ей удалось вырастить достойного человека и прекрасного сына.       Сына, который не готов потерять свою мать, даже если это неизбежно. Она не небожитель и не демон. Она просто человек. А людям отведён едва ли один век. И поэтому сейчас Хуа Чэн не мог уйти. Он чувстовал, — все трое, на самом деле, — что времени осталось совсем мало. Что на счету едва ли часы, не говоря уже о днях. И Хуа Чэн глушил в себе слёзы, стараясь не показывать матери свою слабость, улыбался ей и сидел рядом, держа за руку.       — Как ты себя чувствуешь, мам?       — Хорошо, Сань Лан, всё хорошо, не волнуйся, — пусть она и говорила так, но голос был тих, а глаза не открывались полностью, но даже так Хуа Юн не отрывала взгляда от своего сына. Она подняла дрожащую руку, касаясь его щеки, и Хуа Чэн тут же взял её в свою, прижимая крепче и целуя ладонь. — Ты всё так же красив, как и сорок лет назад, Сань Лан.       Хуа Чэн против воли смеётся, смаргивая слёзы, и улыбается, словно пытаясь отсрочить момент.       — Ты тоже, мам, — совершенно искренне произносит он, ведь даже постаревшая, с седыми волосами, что раньше развевались на ветру пышной черной гривой, с морщинами на лице — для него Хуа Юн всё так же прекрасна, ведь она его мать.       Женщина смеётся, с ласковой, любящей улыбкой глядя на своего сына.       — Врунишка, — дразнится она, и Хуа Чэн фыркает, крепче сжимая её руку.       Он хочет что-то сказать, хочет сказать, как сильно её любит, как благодарен ей за всё, что она для него сделала, что была прекрасной матерью, но не может вымолвить ни слова. Все они стоят поперёк горла, и кажется, что если он попытается открыть рот, то попросту разрыдается, как ребёнок. Но он ведь и есть ребёнок. Он ребёнок своей матери, которая проживает свои последние часы, если не минуты. Ему, как никому другому, позволено плакать и кричать, даже если он уже взрослый, даже если бог. Ведь совсем скоро он потеряет свою мать, ту, что вырастила его и воспитала. Потеряет свою семью. Рано или поздно это всё равно бы случилось, не важно, был бы он небожителем или нет, ему бы всё равно пришлось это пережить. Но от этого не легче. Знать, что ты проживешь ещё десятки, сотни лет, но никогда больше не увидишь дорогого тебе человека, кажется пыткой.       Хуа Чэн не понимает, как Се Лянь прошел через это. Хотя, скорее всего, со временем приходит и понимание, и смирение, и силы жить дальше без оглядки на прошлое, а близкие останутся в сердце приятным, теплым воспоминанием. Он знает, что так и будет, но не готов пережить это сейчас.       И, пока он борется с собой, Хуа Юн поворачивает голову, обращая внимание на безмолвно стоящего у стены небожителя, что лишь наблюдал за последними минутами между матерью и сыном, но никак не вмешивался.       — Се Лянь, — тихо произносит женщина, удивляя обоих мужчин. Се Лянь тут же выпрямляется, подходя чуть ближе. — Спасибо, что заботился о моём сыне. Пока он с тобой, я могу быть за него спокойна.       С губ принца срывается вздох, а на лице тут же появляется ласковая улыбка.       — Это я должен благодарить вас за то, что вы вырастили такого замечательного сына, — совершенно искренне произносит Се Лянь, понимая, как важно Хуа Юн это услышать, даже если она сама прекрасно об этом знает.       Хуа Чэн фыркает, но на смущение от того, что его хвалят, просто не хватает сил.       — Мам, уже поздно, тебе надо отдохнуть, — тихо шепчет он, но его мать только улыбается.       — Не хочу упускать время, которое я ещё могу провести со своим сыном.       И в этот момент выдержка Хуа Чэна иссякает. Он опускает голову, позволяя слезам течь по его щекам, а с губ срываются всхлипы. Он сгибается над кроватью, пряча лицо за волосами, и стискивает зубы, заставляя себя успокоиться, но едва ли ему это удаётся.       — Сань Лан, посмотри на меня, — его мать зовет его, и Хуа Чэн не может не откликнуться, даже если если не хочет показывать ей своих слёз. — Ох, мой милый Сань Лан, — вздыхает женщина, стирая дрожащей рукой его слёзы. — Не волнуйся за меня, всё хорошо. Все люди умирают.       Хуа Чэн всхлипывает, зажмуриваясь и качая головой.       — Я знаю…знаю, но…       — Но я рада, что тебя эта участь обошла стороной, — в голосе Хуа Юн столько любви, столько невысказанных эмоций, что любой, кто увидел бы её сейчас, понял, как сильно она дорожит своим сыном. — Я верю, что ты останешься таким же хорошим человеком, каким я всегда тебя знала.       Всё тело Хуа Чэна дрожит от сдерживаемых рыданий, но он заставляет себя кивнуть и улыбнуться.       — Конечно, мама. Не беспокойся об этом.       Хуа Юн улыбается, запоминая черты своего сына, а её дыхание становится слабее.       — Я люблю тебя, мой милый Сань Лан, — тихо шепчет она, стараясь оставаться спокойной до самого конца, даже если ей страшно. Она не хочет уходить, не хочет оставлять своего сына, но чувствует, что время пришло. Она чувствует, что вот-вот умрёт, что едва ли продержится в сознании дольше, но не хочет закрывать глаз, не хочет терять из виду Хуа Чэна.       Её милый, прекрасный Хуа Чэн. Её Сань Лан. Её дорогой, единственный сын. Он был её радостью и отдушиной всю её жизнь, особенно после смерти мужа, что оставил их столь рано. Даже когда она смотрит на него сейчас, она всё ещё видит маленького мальчика, что так ярко улыбался ей, так звонко смеялся и так тепло обнимал её. Её сын даже в детстве был такой красивый, особенно его разноцветные глаза. Хуа Юн всегда считала настоящим чудом, что у неё родился ребёнок с таким необычным цветом глаз, считала добрым предзнаменованием и подарком Небес. Настоящей удачей. И даже когда Хуа Чэн вырос, он стал только красивее. Хуа Юн угадывала в нём черты его отца, пускай и видела, что сын больше пошёл в неё. И она бы хотела увидеть его детей, своих внуков. Но даже так она была искренне счастлива, что Хуа Чэн нашел своё счастье и свою любовь в другом человеке. Нет ничего более важного для матери, чем счастье её ребёнка.       От того так тяжело уходить, зная, что причиняешь боль единственному близкому тебе человеку. Она не хочет, чтобы её Сань Лан плакал, но слёзы уже текут по его щекам, не собираясь останавливаться, и она ничего не может с этим поделать. Хуа Юн лишь надеется, нет, она знает, что Се Лянь утешит её сына, будет рядом столько, сколько потребуется, чтобы Хуа Чэн успокоился, смирился с утратой.       Хуа Чэн наклоняется, целуя её в лоб, и солёные капли касаются её кожи.       — Я…я т-тоже люблю тебя, мама, — его голос дрожит, но он заставляет себя улыбаться до последнего, чтобы его мать запомнила его таким.       Но когда он выпрямляется, глаза Хуа Юн уже закрыты, а рука, зажатая в его ладони, безвольно повисает, удерживаемая только хваткой молодого бога. Хуа Чэн замирает, распахивая глаза, и у него спирает дыхание, а грудная клетка сжимается до боли.       — Нет-нет-нет-нет, мам, нет, нет! — он кричит в панике, кладя голову на грудь женщины и пытаясь услышать отголоски её дыхания, которого уже нет и не будет. Слёзы омывают покрасневшие от эмоций щеки, и нет смысла больше сдерживать рыдания. Не для кого больше быть сильным.       Хуа Чэн плачет громко, навзрыд, как ребёнок, у которого умерла мать. Его тело дрожит, согнуто под тяжестью горя, свалившегося на его плечи, и он не может отпустить её руку, даже если понимает, что его прикосновений Хуа Юн больше не чувствует.              Се Лянь тяжело вздыхает, чувствуя, как от чужого горя и безмерной печали болит его собственное сердце, но не произносит ни слова. Он прикрывает глаза, складывая ладони в молитве, и безмолвно просит за упокоение чужой души.       Он хочет утешить Хуа Чэна. Хочет подойти и помочь, даже если прекрасно понимает, что ничего не сможет сделать. Через это горе и утрату Хуа Чэн должен пройти сам, должен с этим смириться и жить дальше. Се Лянь сам когда-то через это прошёл, и в его случае это был настоящий ад. Но это не значит, что Хуа Чэну легче или что его трагедия менее значима. Нисколько. Он такой же человек, сын, потерявший свою мать, каким Се Лянь был когда-то. Хуа Чэн научится с этим жить, он знает, это лишь этап в их долгой жизни, пускай и ужасно тяжелый. Хуа Чэн справится с горем, снова сможет улыбаться, как раньше. Так, как Хуа Юн хотела бы, чтобы он улыбался.       Хуа Чэн не отходит от тела матери до самого рассвета. И Се Лянь не покидает его, садясь рядом на кровать и кладя руку на чужое плечо, безмолвно показывая, что он рядом, что Хуа Чэн всё ещё не один, даже если потерял что-то важное.

***

      Будучи ребёнком, Хуа Чэн всегда любил забираться повыше, чтобы увидеть гавань целиком, чтобы увидеть море, такое огромное и бескрайнее, что даже солнце тонет в нём.       И сейчас он снова видит этот пейзаж, стоя на холме за городом, откуда открывается невероятный вид на их город, на корабли, что входят в порт, на пышный густой лес, что раскинулся сбоку, загибаясь и словно приобнимая глубокое синее море. Небо окрашено в яркие цвета, словно тысячи молельных фонарей, что озарили ночное небо по его воле. Солнце медленно клонится к закату, и вот-вот загорятся первые звезды, и всё же сейчас пока ещё светло. В таких местах, как это, закат наступает особенно быстро, ведь ты видишь как ладони, как солнце гаснет и тонет в бескрайней воде. Никогда время не течёт так быстро, как на закате. И всё же он прекрасен. Хуа Чэн любит этот вид.       — Почему именно здесь?       Робкий, тихий голос врывается в его размышления, и Хуа Чэн поворачивается, глядя на Се Ляня, что стоит рядом, глядя на ту же картину, что и он сам. Разве что мысли в его голове вряд ли совпадают с тем, что видит Хуа Чэн.       — Мама рассказывала, что часто приходила сюда, чтобы первой увидеть, как корабль отца появляется на горизонте.       Они стоят на высоком холме под сенью пышного, раскидистого дуба, у корней которых на свежевыротой земле покоятся нежные ирисы.       — Ты его помнишь?       — Нет, — Хуа Чэн качает головой. — Знаю только, что он работал на торговом судне и часто выходил в море. Моя мать его очень любила. Я видел это каждый раз, когда она говорила о нём и когда приводила меня сюда. Но в один день он не вернулся.       — Кораблекрушение, — догадывается Се Лянь, и Хуа Чэн согласно мычит.       — Их корабль попал в шторм. Никто не выжил. Мама рассказывала, что в тот день просидела здесь всю ночь, надеясь, что корабль всё же зайдет в порт.       — Мне жаль, Сань Лан.       Хуа Чэн качает головой.       — Не нужно. Я совсем его не помню и знаю только по рассказам матери, так что совсем ничего к нему не чувствую. Хотя, кажется, он был хорошим человеком. Я лишь помню, что мне всегда было жаль мать. Несколько раз я видел, как она плакала, скучала по нему, сидела одна ночью, думая, что я уже сплю, — Хуа Чэн вздыхает, на мгновение прикрывая всё ещё покрасневшие глаза, заставляя себя успокоиться. — Возможно, если бы нас в семье было больше, ей было бы легче справиться с утратой любимого человека.       Се Лянь вздрагивает, когда они невольно затрагивают эту тему, которую он никогда старался не поднимать, хотя интерес был. Возможно, у него не будет лучше момента, чтобы спросить. Поэтому он подходит ближе, кладя руку на чужое предплечье и чувствуя, как Хуа Чэн слегка прижимается ближе.       — Почему…почему твоя мать называла тебя Сань Ланом?       Хуа Чэн хмыкает, глядя вдаль.       — До моего рождения моя мать была беременна дважды, но оба раза случались выкидыши, — он произносит это спокойно, но Се Лянь на мгновение задерживает дыхание, не представляя, как тяжело было Хуа Юн справиться с этим. — Они с отцом уже не надеялись, что в третий раз все будет иначе, но мать настояла. Она хотела детей, хотела настоящую семью. Я стал её третьим сыном, хотя на самом деле был единственным.       Се Лянь вздыхает, сочувственно глядя на Хуа Чэна, даже если его мучает одна мысль.       — Тебе не было…обидно?       Он не знает, как ещё объяснить то, что он думает, и надеется лишь, что не оскорбил ненароком Хуа Юн, но Хуа Чэн не находит в его словах ничего предосудительного и спокойно отвечает.       — Нет, нисколько. Я…видя, как она говорит о моих неродившихся братьях, я был рад, что сам не заставил свою мать страдать. Этого было более чем достаточно.       Се Лянь улыбается, понимая, что сам не смог бы ответить лучше, и кладет голову на чужое плечо, чувствуя, как Хуа Чэн слегка приобнимает его.       — Ты был прекрасным сыном, Сань Лан.       — Спасибо, гэгэ, — тихо произносит Хуа Чэн, позволяя себе выдохнуть и прикрыть глаза, уткнувшись в чужие волосы и вдыхая ставший родным запах. Дыра в его сердце ещё не скоро затянется, но он будет не один. Пока Се Лянь рядом, он сможет со всем справиться.       Се Лянь ласково целует его в шею, без всякого подтекста, просто так, выражая свою любовь и привязанность, свою заботу, зная, что Хуа Чэн его поймёт. Он смотрит на солнце, что медленно скрывается за горизонтом, представляя, как Хуа Юн часами сидела здесь в надежде увидеть знакомый корабль, и как разбилось её сердце, когда этого не произошло. Наверняка это было тяжело, и всё же она справилась с горем и вырастила своего сына одна, вложив в него всю свою любовь и заботу, ведь никому другому выразить их она уже не могла.       Поднимается лёгкий ветер, что треплет волосы, и перед глазами вдруг мелькает красная вспышка, что путается в чёрных локонах. Се Лянь распахивает глаза, замечая тонкую косичку, на кончике которой меж прядей вплетена красная бусина.       Единственным заметным отличием этого Хуа Чэна от его демонического облика, помимо отсутствия повязки на глазу, были его волосы. А точнее то, что он больше не заплетал эту забавную косичку, что всегда делала образ демона более ребяческим и игривым. Поэтому то, что Се Лянь вновь видит её спустя столько времени, сильно его удивило.       — Сань Лан, что это? — он не удержался от вопроса, касаясь вплетённой в черные волосы ярко-красной бусины. Точно такой же, какую Хуа Чэн когда-то давно, что и не вспомнить, стащил у него во время парада.       — М? — Хуа Чэн переводит взгляд на косичку, и его щеки трогает нежный румянец, словно он надеялся, что ему не придётся объяснять свой порыв сентиментальности. — Это…её серьга. Мама говорила, что отец привёз ей их издалека, из-за моря. Она очень дорожила ими.       Се Лянь ошеломленно вздыхает, позволяя улыбке коснуться его губ. Надо же. Одна и та же вещь, но совсем разное значение. Для одного — символ надежды и веры, а для другого — память о близком человеке, что остался лишь воспоминанием в сердце.       Может, оно и к лучшему. Нет, так даже правильнее. У Хуа Чэна теперь новая, совершенно новая жизнь, и незачем тащить в неё старые привычки. И Се Лянь искренне рад, что у Хуа Чэна будет напоминание о матери, что так его любила.       Они уходят, лишь когда солнце скрывается за горизонтом, возвещая о наступлении ночи.       А цветы на могиле Хуа Юн растут и по сей день.

***

      Жизнь в столице бессмертных идёт своим чередом и не меняется вот уже сотни лет. Новые боги, конечно, возносятся, но до чего же редко. Хотя и не сказать, что это плохо. Хуа Чэн тоже когда-то был новичком среди небожителей, но вот уже более двухсот лет держит планку одного из самых популярных и почитаемых богов пантеона. И если Се Лянь нисколько не сомневался в своём возлюбленном, то некоторые всё же какое-то время ещё шептались, бросая краткие взгляды на бывшего демона. Однако, как весна сменяется летом, так и мнение небожителей о Хуа Чэне постепенно улучшалось а недовольных можно по пальцам пересчитать, да и тех уже никто не слушает.       Особенно Се Лянь. Он души не чает в своём супруге и наслаждается их совместной жизнью, что процветает, словно никогда не увядающие сады в резиденции Князя Демонов. Они всё ещё живут там, иногда выбираясь на природу и просто странствуя вдвоём, по пути помогая нуждающимся и отвечая на молитвы, но рано или поздно они всё равно всегда возвращаются в Призрачный город.       И всё же, как бы принцу не нравилось это место, он подумывал о доме. Их собственном доме, который они построят сами там, где захотят, и в котором будут жить только они вдвоем. Но вот прошло уже сто, двести лет, а Се Лянь почему-то так и не предложил мужу эту идею. Он и сам не знал толком, что его останавливало, но до разговора так и не доходило, и слова так и не срывались с губ. Стоило ему об этом подумать, как он видел Хуа Чэна, сидящего на веранде, что примыкала к их покоям в Доме Блаженства, и в душе поднималось чувство ностальгии, словно забирать Хуа Чэна из привычного места его обитания было настоящим кощунством.       Хотя, наверное, его муж был бы очень даже «за» такую идею, но Се Лянь не решался. Ведь Хуа Чэну намного удобнее работать из Призрачного города, нежели из какого-то домика в далекой деревушке, затерянной меж лесов и полей. Вот Се Лянь и откладывал эту идею, в глубине души надеясь на то, что его мечты однажды станут явью.       Но пока, к сожалению или к счастью, ему было не до этого. Он тревожился за Сань Лана. В последние дни он ходил какой-то напряженный, будто уставший, но никогда не говорил принцу, в чём дело, сваливая всё на работу с молитвами. И всё же Се Лянь не был слеп и видел, что Хуа Чэна явно что-то тревожило, но, казалось, даже сам Бог Удачи не мог точно сказать, отчего у него неспокойно на душе. В груди молодого небожителя висело какое-то напряжение, словно перед опасностью, а живот неприятно сводило, как будто в предвкушении того, что вот-вот случится. Но дни шли, а ничего особенного, что могло бы вызвать у Хуа Чэна столь сильное волнение, не происходило.       До сегодняшнего дня.       День выдался ясный и солнечный, теплый и летний, но удушающего зноя, к счастью, не было и в помине. Небесный проспект всё так же пестрел золотыми дворцами и белым мрамором, по которому ежедневно ходили небожители, спеша по своим делам или просто прогуливаясь в праздном удовольствии. Мягко шелестели деревья гинкго и цвели сливы, разбрасывая свои лепестки по ветру, что весело уносил их в неизвестные дали.       Се Лянь и Хуа Чэн медленно шли вдоль мощеной улицы, наслаждаясь небольшим отдыхом и компанией друг друга. Они не разговаривали, но даже тишина между ними была комфортной и не напряженной. Они шли, держась за руки, а длинные рукава одежд скрывали их сцепленные ладони, но каждый, кто попадался им на пути, мог с полной уверенностью сказать, что двое небожителей совершенно не стесняются публичного проявления привязанности друг к другу, вплоть до невинных быстрых поцелуев. Прошло то время, когда Се Лянь бесконечно стеснялся всего нового и неизвестного для него в романтической стезе, и теперь по полной наслаждался супружеской жизнью и близостью со своим возлюбленным, что был для него дороже жизни.       И потому на душе было неспокойно, ведь его Сань Лан всё так же без причины хмурил брови, а в его походке чувствовалось напряжение.       — Сань Лан, всё в порядке? Если что-то случилось, ты можешь мне сказать, я всегда тебя выслушаю, — осторожно подначивает его Се Лянь, даже если всё то, что он только что сказал, Хуа Чэн и так прекрасно знает без слов.       — Нет, ничего такого, гэгэ, — отмахивается Хуа Чэн, но в его взгляде мелькает благодарность за беспокойство. — Просто как-то не по себе, и всё.       Се Лянь на мгновение задумывается.       — Может, это какой-то знак? Что скоро что-то слу-…ой, — его обрывает сильный порыв ветра, что бесцеремонно взъерошивает волосы и развевает шелк его одежд.       Се Лянь приглаживает волосы, что так и лезут в лицо, и невольно оглядывается. Такие сильные порывы и непогода несвойственны для Небесной столицы, где погода всегда безупречно ясная и комфортная. Однако сейчас ветер лишь усиливается, и замечает это не только Се Лянь: другие небожители тоже растерянно крутят головами, кто-то даже в шутку предполагает, что вот-вот вознесётся новый бог, но принц не помнит, чтобы это хоть раз сопровождалось непогодой.       Вдруг где-то сверху гремит гром, и Се Лянь вскидывает голову, широко распахивая глаза, когда небо затягивается темными тучами, словно вот-вот начнётся гроза.       — Гэгэ, тебе нужно уйти, — неожиданно произносит Хуа Чэн, его голос напряжен, а взгляд направлен точно в небо.       — Что? Зачем, Сань Лан, что происходит? — Се Лянь ничего не понимает. Да и как он может оставить Хуа Чэна одного? После того, как искал его, как ждал его, разве он может снова оставить его на произвол судьбы, даже не зная, что происходит?       — Это-       В ту же секунду гремит гром, и воздух трещит, словно в дерево попала молния. Се Лянь вздрагивает, запрокидывая голову и глядя в небо, на тучи, что лишь сгущаются прямо над ними, образовывая кольцо. Небожители, испуганные внезапной непогодой, убегают прочь с проспекта, и только две фигуры всё ещё не двигаются с места, в безмолвном оцепенении наблюдая, как прямо над ними высоко в облаках формируется ураган.       — Что это такое?! — испуганно восклицает Се Лянь, но его голос тонет в поднявшемся ветре.       — Небесное бедствие, — тяжело, но уверенно произносит Хуа Чэн, не отрывая взгляда от смерча, что уже медленно начал спускаться к опустевшей улице Небесной столицы.       — Но…чьё?       Хуа Чэн вздыхает, а его ответ звучит как гром среди ясного неба.       — Моё.       Се Лянь ошеломленно распахивает глаза, глядя на фигуру в красных одеяниях, что сейчас развеваются на бешеном ветру. Неужели Хуа Чэн достиг своего предела, как небожитель, всего за две сотни лет, что уже сейчас ему придется столкнуться с бедствием? Если так подумать, то Се Лянь ни разу не проходил через это. Хотя, может, три вознесения и можно счесть за своего рода небесное бедствие, ведь никто, кроме него, не смог достичь того же.       И всё же ему страшно за Хуа Чэна. Он знает, что не может вмешиваться, но какое бедствие может ждать Бога Удачи? Он ведь не воин, чтобы сражаться, так что же ему предстоит?       — Гэгэ, уходи отсюда, сейчас же! — кричит Хуа Чэн, но шквальный ветер заглушает его голос. Он не может сам оттолкнуть Се Ляня, боится, что тогда принца тоже затянет в этот вихрь, но помощь приходит, откуда не ждали.       Се Лянь удивленно вскрикивает, когда его подхватывают под руки и буквально оттаскивают подальше от эпицентра бури, — от Хуа Чэна, — на безопасное расстояние. Принц оборачивается, встречаясь с напряженными взглядами старых друзей, что не дали ему вмешаться в ход бедствия.       — Не стой столбом, Се Лянь, ты не можешь помочь ему сейчас!       — Бедствие каждый должен пройти сам, иначе никак, — согласно кивает Му Цин, и если бы Се Лянь так не волновался за Хуа Чэна, то поразился бы слаженности этих двоих.       — Я знаю, но…       — Никаких «но», Ваше Высочество! — перебивает Фэн Синь, пытаясь перекричать поднявшийся ветер. — Ты должен дать ему сделать всё самому!       Се Лянь поникает, прекрасно понимая, что они правы, но волнение и страх за возлюбленного, за самого дорого человека в его жизни берёт своё, и в глубине души он благодарен, что Фэн Синь и Му Цин держат его сейчас, иначе он точно бы рванул к Хуа Чэну, не в силах оставить его одного в столь трудный час.       В этот момент буря достигает своего апогея, закручиваясь вокруг Хуа Чэна, что стойко стоит в самом её центре, без страха глядя в формирующийся над его головой ураган. И в ту же секунду смерч обрушивается на него с такой силой, что трещит мраморная плитка на улице Небесного проспекта, а Хуа Чэн в самый последний момент закрывает голову руками, когда буря поглощает его, скрывая от чужих глаз.       Се Лянь испуганно замирает, а сердце бешено колотится, напоминая о дне, когда он уже однажды терял своего возлюбленного.       — Сань Лан!

***

      Хуа Чэн шумно вздыхает, озираясь по сторонам, но вокруг ни души. Более того, здесь, где бы он ни был, темно, хоть глаз выколи, и Хуа Чэн видит только себя самого, да своё отражение в полу, что на поверку оказывается водной гладью, на которой он стоит так же твердо, как на земле.       Он ждёт, но ничего не происходит. Значит ли это, что ему нужно идти вперёд. Но «вперёд» — это куда?       Хуа Чэн поджимает губы, выбирая случайное направление и делая шаг, вода под ним тихо шелестит, и под ногами по ней расходятся круги. Он не знает, что его ждёт, но хочет поскорее вернуться. Се Лянь, наверное, так за него беспокоится, наверняка места себе не находит. Хуа Чэн ещё помнит, с какой тоской его принц рассказывал о прошлом, о котором сам Хуа Чэн не имеет ни малейшего понятия. Он не хочет, чтобы Се Лянь снова проходил через что-то подобное. Он должен вернуться как можно скорее.       И в этот момент гробовую тишину, наконец, нарушает чужой крик. Хуа Чэн оборачивается, но ничего не видит, как вдруг мимо него пробегает маленькая фигурка, вся в лохмотьях, а вокруг головы неряшливо обмотаны бинты, грязные и старые. Такими явно нельзя закрывать раны. Но мальчишка оборачивается, и Хуа Чэн понимает, что бинты нужны были вовсе не для ран. Они закрывали правый глаз мальчишки, что как две капли воды был похож на него в детстве, только более тощий, изможденный и с ненавистью в столь молодом взгляде.       Что…что происходит?       Внутри клубится странное предчувствие, но Хуа Чэн ждёт, наблюдая за мальчишкой, что убегает от своих обидчиков, теряясь из виду. На горизонте вдруг появляется дом, ветхий и старый, с дырами в потолке и стенах, что совсем не приглушают пьяную брань, удары и вскрики, женские и детские. Хуа Чэн шумно сглатывает, ускоряя шаг и почти вбегая в дом, но его никто не замечает, ведь все актеры действа заняты своим.       Мужчина, что в пьяном угаре с ненавистью бьёт жену, проклиная её за то, что она родила такого урода.       Женщина, что не может противостоять силе мужа и терпит побои, закрывая лицо руками.       Мальчик, что сжался в углу, прижимая руку к покрасневшей от хлесткой пощечины щеке. В его единственном, не скрытом за бинтами глазу, горит лютая ненависть и злоба, какую Хуа Чэн никогда ни у кого не видел. Особенно у кого-то столь маленького и юного, кто вообще не должен испытывать такие эмоции.       Но вот мальчик срывается с места, отталкивая отца и защищая мать, не в силах больше смотреть, как издеваются над единственным дорогим ему человеком.       Конечно, это только сильнее злит мужчину, что теперь переключает всё своё внимание на ребёнка, даже не думая смягчать удары, даже когда мать пытается закрыть собой единственного сына.       Хуа Чэн в оцепенении смотрит на эту картину семейной драмы, не в силах вымолвить ни слова.       Так…так вот какой была его прошлая жизнь.       Он вспоминает свою мать, с каким теплом она смотрела на него и как любила. В их доме никогда не было ссор, а об отце она отзывалась с бесконечной нежностью. Он рос в любящей семье.       Но этот мальчик. Этот Хуа Чэн, которого мать зовёт Хун-эром, рос в ужасной семье. Здесь ему не повезло с отцом. Здесь его разноцветные глаза считались проклятием и признаком демонической натуры. Здесь все были уверены, что он принесёт несчастье каждому, кто встретится на его пути.       Так что неудивительно, что он решил отомстить тем, кто годами издевался над ним, совершив самоубийство и сбросившись с высокой башни во время парада, что точно бы навлекло беду на государство.       Но маленький Хун-эр явно не ожидал, что его поймают. Что сам Наследный принц сочтёт его жизнь столь ценной, что ради этого можно нарушить ход шествия. И в тот момент, когда маска спадает с его лица, а Хун-эр обретает новый смысл жизни, Хуа Чэн это чувствует.       Он чувствует эмоции мальчишки, как свои собственные. Страх и ненависть, что сменились восхищением и преданностью. Он всё это чувствует.       Как в маленьком Хун-эре горит решимость, когда он ежедневно приносит цветы к скромному алтарю крошечного храма, где статуя едва ли похожа на Наследного принца и совсем не отражает его красоты. Но здесь нет никого, кроме самого мальчика, поэтому он остаётся. Он верит в своё божество и клянется никогда не оставлять его, и сердце Хуа Чэна болезненно сжимается от глубины его уверенности, что горит в этом маленьком теле нетушимым пламенем.       Ему так жаль этого мальчика, даже если умом Хуа Чэн понимает, что это он сам. И он поражается тому, насколько стойким он был когда-то. Что столько всего вынес.              И даже в мгновение смерти на поле боя, когда вокруг полыхал пожар, а грудь была пронзена стрелами, юный солдат Хун-эр смотрел только на своего бога, что вместе с людьми бился в жестокой войне.       Хуа Чэн стоял тут же, видя, как потухает его взгляд и спадают бинты с правого глаза, являя его миру хотя бы в самый последний момент его жизни. Кровь расползается по одежде, а количество стрел в столь юном теле заставляет задуматься, насколько же злы были противники, раз с такой ненавистью застрелили мальчишку, что едва взял в руки меч.       Звуки побоища стихают, и вокруг снова темно. Хуа Чэн вздыхает, боясь представить, что ещё он должен увидеть, вспомнить, чтобы вернуться обратно. Через что ещё должно пройти его прошлое воплощение, чтобы стать тем, в кого Се Лянь однажды влюбился и кого искал целых тридцать лет.       Вдруг земля вокруг него трещит, и Хуа Чэн напрягается, готовясь к тому, что должен вспомнить следующим. Черноту сменяют стены храма, что выстраиваются вокруг него с нуля, словно загоняя в клетку, и только истошный крик с алтаря привлекает его внимание, а от увиденного кровь стынет в жилах. Нечто в белой полуликой маске держит принца, пока сотни людей раз за разом пронзают его мечом, игнорируя его яростные крики, крики боли и страха.       Хуа Чэн теряет самообладание, подбегая к нему и пытаясь оттолкнуть очередного безумца, что решил исцелиться от болезни столь жестоким способом, но его руки захватывают лишь пустоту, проходят сквозь чужое тело, словно он не более, чем призрак. Демон в белых одеяниях смеётся, словно видя его бессмысленные попытки спасти принца, и Хуа Чэн падает на колени, обессиленно глядя, как его божество, его принца, его возлюбленного терзают сотни обезумевших от страха людей, что забыли, что перед ними обычный человек. Что он чувствует боль. Что ему страшно. Они словно и не слышат его криков.       Но слышит Хуа Чэн. Он хватается за голову, чувствуя неистовую ярость и гнев, что полыхают в его груди подобно пожару. Вокруг становится громче, а горло почему-то неприятно дерёт. Кажется, теперь он тоже кричит. От боли за любимого человека, от бессилия, от вины, что не помог, не справился.       Но кричит не только он. Вдруг раздаётся оглушительный рёв, и храм охватывает пламя, сжигая заживо всех, кто пытался продлить свою жизнь за счёт страданий другого. Хуа Чэн поднимает голову, глядя, как прямо перед ним, в огне боли и страданий рождается демон, что плачет и кричит от несправедливости, обрушевшейся на голову его божества.       Он видит себя, что не сдался даже после смерти, а в душе растёт решимость двигаться дальше.       Но мир снова гаснет, и Хуа Чэн обнаруживает себя стоящим на коленях на водной глади, в которой отражается его бледное от испуга лицо.       Однако безмолвие не длится долго.       Перед глазами мелькает белая вспышка, и Хуа Чэн круто разворачивается, едва не отшатываясь назад, когда прямо перед лицом видит белую маску, что плачет и улыбается, как у демона в храме, а голос её владельца столь холоден и неприветлив, что Хуа Чэн с большим трудом узнаёт в нём Се Ляня. Почему она теперь на нём?       — Как тебя зовут?       Хуа Чэн было открывает рот, чтобы ответить, но кто-то опережает его.       — У этого слуги нет имени, — звучит тихо, но уверенно, словно этот человек готов подчиняться каждому слову.       Хуа Чэн разворачивается, опуская взгляд и видя молодого воина, — демона, — в чёрных одеяниях, что опустился на колено и склонил голову перед своим принцем, а на его лице, противореча его настрою, покоилась вечно улыбающаяся маска.       — Раз нет имени, значит, будешь Умином, — холодно отрезает принц, разворачиваясь, и безымянный воин следует за ним, игнорируя присутствие ещё одного человека.       Хуа Чэн поражённо вздрагивает, идя за ними и стараясь не упустить их из виду. Значит, этот демон в маске — он сам? Да, Се Лянь говорил что-то такое. Что он чуть не совершил нечто непоправимое, но Умин спас его в последний момент, уже во второй раз умерев за него и во имя него.       И Хуа Чэн кричит в агонии вместе с ним, когда тело демона разъедает сотня ожесточенных душ. С каждым новым воспоминанием он всё больше чувствует эмоции своего прошлого воплощения, всё сильнее сливается с ним душой и телом, разделяя его гнев, страх и преданность, разделяя его боль, что стала его собственной.       С каждым новым этапом жизни демона Хуа Чэн чувствует, словно его душа, наконец, собирается по кусочкам, становясь единым целым. Это сложно объяснить и, наверное, никто другой не понял бы его, но прямо сейчас, глядя, как демон борется на горе Тунлу, он чувствует, как воспоминания о прошлом возвращаются к нему, и от этого словно становится легче дышать.       Однако вместе с эмоциями приходит и боль. Ощущения столь яркие, словно Хуа Чэн испытывает их сам и прямо сейчас.       И он не только смотрит, как демон с его лицом вырывает себе глаз голыми руками, но ещё и чувствует это. Адская, невыносимая боль, от которой спирает дыхание и темнеет перед глазами. Хуа Чэн кричит, вторит демону и чувствует, как по щеке течёт кровь, словно он тоже сделал это с собой. Но правый глаз цел и невредим, Хуа Чэн видит им всё так же чётко, однако голова всё так же пульсирует от ужасной боли, так что Хуа Чэн на какое-то время выпадает из реальности, упуская момент с вознесением и созданием Эмина.       Он приходит в себя лишь в пещере, надежно укрытой в толще горы и полной статуй Наследного принца. Он чувствует, как его охватывает смущение, когда ходит меж них, наблюдая за работой мастера. Отчего-то становится ужасно неловко, словно он вторгается на чужую территорию. Да и от мысли, что где-то в недрах Тунлу всё ещё существует эта пещера Десяти тысяч божеств, невольно краснеют щеки. Слишком откровенно, слишком лично. Даже если он сам сделал это, Хуа Чэн не чувствует, что должен здесь находиться.       Но вот статуи распадаются каменной пылью, и перед Хуа Чэном вновь расстилается черное озеро, которому не видно конца и края. Он вздыхает, потирая переносицу и стирая алый след с щеки, и идёт дальше.       Сложно сказать, сколько проходит времени, но в какой-то момент впереди начинают мелькать огни, и Хуа Чэн ускоряет шаг, пораженно распахивая глаза, когда видит знакомые очертания Призрачного города. И всё же есть коллосальные различия. Этот город ещё только строится. Резиденция готова лишь наполовину, от Игорного дома пока лишь фундамент, а часть улиц пустует, но по ним туда-сюда то и дело снуют призраки, выстраивая будущую столицу демонического мира. Он заходит в то, чем в будущем станет Дом Блаженства, довольно быстро находя самого себя, что, заколов волосы в высокий хвост и закатав рукава, изучает чертежи своего будущего поместья, что-то добавляя или стирая.       Почему-то увидеть самого себя за работой по постройке города кажется чем-то волнующим. Изначально, после рассказа Се Ляня, Хуа Чэн и не думал, что принимал настолько прямое участие в возведении демонической провинции. В его мыслях формировался образ демона, что только отдаёт приказы и подписывает документы, но никак не выступает в роли архитектора или подрядчика. Приятно осознавать, что в прошлом он был столь щепетилен и ответственен в работе.       Хочется ещё ненадолго задержаться здесь, но время не ждёт, и Хуа Чэн идёт дальше, проходя сквозь века и года бесчисленных и безрезультатных поисков, что, однако, никак не умаляли решимости демона найти своё божество.       Сто, двести, триста лет, восемьсот. Хуа Чэн проживает всё это заново, вспоминая то, кем он был, прежде чем стать тем, кто есть сейчас.       И в душе наконец зарождается облегчение, когда он видит красный паланкин, стоящий посреди леса в гордом одиночестве. Он видит, как сам идёт с принцем сквозь полный ловушек лес, как они словно идут к храму, чтобы пожениться, и это возрождает в сердце воспоминания о ночи, когда они решили связать себя узами брака по-настоящему. В прошлой жизни Хуа Чэн так и не успел этого сделать, — лишь неудачная шутка слетела с его губ, за которую ему теперь по-настоящему стыдно, — но в этот раз Хуа Чэн не упустил свой шанс.       Он с тревогой наблюдает за событиями давно ушедших дней, впервые в этой жизни сталкиваясь лицом к лицу с Цзюнь У и чувствуя непреодолимое желание разорвать его на части, как одичавшее животное. Сложно сказать, чьи именно эмоции превалируют в его душе, — демона или небожителя, — но они на удивление схожи.       И, ох, до чего же трогателен момент признания, когда уверенность и самообладание демона висели на волоске, словно он готов был жить в блаженном неведении, нежели услышать отказ. И оттого приятней было видеть, как его страхам не суждено сбыться, ведь принц любит его столь же сильно.       И потому тяжелее прощание, ведь у них даже не было времени друг на друга. Только теперь Хуа Чэн в полной мере понимает, что испытывал Се Лянь в этот момент, почему не сдался и искал его тридцать лет, а потом ждал ещё семнадцать в надежде, что Хуа Чэн сможет вознестись, а после снова ждал, но уже момента, когда сможет ему во всём признаться. И он поражается выдержке Се Ляня, его смелости и самоотдаче.       Но больше всего в этом чувствуется одиночество. Нежелание снова оставаться одному. Не после того, как нашел человека, который любит тебя столь безукоризненно и искренне.       Хуа Чэн не может смотреть на слёзы Се Ляня и садится напротив, занимая место демона и кладя руки на чужие плечи, что сотрясаются от плача, даже не задумываясь, почему теперь он может коснуться кого-то из своих воспоминаний.       — Не плачь, гэгэ. Прошу, прости меня, мой принц, Моё Высочество, — шепчет Хуа Чэн, обнимая Се Ляня и касаясь губами его виска.       Принц всё так же плачет, дрожит в его руках, и у Хуа Чэна сердце разрывается от боли, что сковывает душу его принца.       — С-сань Лан, не уходи, не оставляй меня, ты же обещал… — тихо шепчет Се Лянь, сжимая в руках его красные одежды.       — Я знаю, гэгэ, прости меня. Я обязательно вернусь, но тебе придётся подождать, — Хуа Чэн успокаивает, как может, даже если это всего лишь отголоски его воспоминаний. Ни в той, ни в этой жизни он не хочет видеть, как страдает Се Лянь, особенно, если он сам тому причина.       — Ты…ты не сдержал слово, Сань Лан, — чуть более жестко произносит Се Лянь, и Хуа Чэн напрягается.       — Я не-       — Ты оставил меня, Сань Лан. Бросил одного. Сначала пообещал, что мы будем вместе, а потом оставил. Как ты посмел?       Вот теперь Хуа Чэн точно понимает, что что-то не так. То, что сейчас происходит, не похоже на его воспоминания. Неужели на восстановлении памяти его бедствие не закончится?       — Гэгэ, я…       — Я тебя ненавижу! — Се Лянь кричит и сильно толкает Хуа Чэна, что от неожиданности падает назад, упираясь руками в водную гладь. — Твоё слово ничего не стоит, Сань Лан. Если ты искал меня так долго, разве оставил бы сейчас? Да и кто в здравом уме за восемьсот лет не может найти одного единственного человека, а?! Может, ты мне соврал, и не искал меня вовсе?       Хуа Чэн ошеломлённо смотрит на искаженное злобой родное лицо и не понимает, что происходит. Почему Се Лянь так злится? Он ведь точно не мог вести себя так на самом деле, но тогда кто, черт возьми, перед ним сейчас?       — Гэгэ, послушай, я-       Его обрывает хлёсткая пощёчина, что обжигает кожу своим холодом.       Перед ним точно не Се Лянь. Они в браке больше двух сотен лет, но никогда не доходило до рукоприкладства. Да, у них бывали размолвки и стычки, как и у любой пары, но уже к вечеру того же дня конфликт был исчерпан, и они мирились, не в силах злиться друг на друга. Но никто никогда не поднимал ни на кого руку. Это нонсенс. Ошибка. Такого просто не может быть.       Хуа Чэн быстро поднимается на ноги, отходя подальше от того, кто носит лицо его супруга, но не сводит с него глаз, не зная, чего ожидать дальше.       Но принц перед ним не двигается и не встаёт следом. Он смотрит всё так же ожесточенно, и вскоре его черты начинают размываться, а у Хуа Чэна темнеет в глазах. Он с силой трёт их руками, мысленно ругаясь на ненормально долгое и странное бедствие, из которого неясно, как выбираться. В любом другом случае боги обычно сражались с кем-то, будь то сильный демон или элементальная тварь, созданная из чистой воды или ещё чего, но в его случае это неприменимо. Он не Бог Войны и даже не Повелитель Огня, чтобы его бедствие имело хоть что-то общее со сражением. Хуа Чэн вообще не уверен, что хоть кто-нибудь, кроме него, проходил через подобное.       Картинка перед глазами наконец проясняется, а в груди зарождается нехорошее предчувствие, когда на месте Се Ляня, что бранил его за провал, он видит маленького ребёнка, в лохмотьях и с грязными бинтами, намотанными поверх спутанных волос. Мальчик стоит напротив и не сводит с него пристального взгляда, от которого Хуа Чэну становится не по себе.       — Хун-эр? — на пробу спрашивает он, понимая, что пока не пройдёт этот «этап» с мальчиком, то дальше он не пойдёт.       В ответ на своё имя мальчик только сильнее злится, а в его единственном видимом глазу мелькает ярость.       — Не смей звать меня по имени! Ты…ты вообще не должен быть здесь, почему ты здесь? Какое право ты имеешь находиться рядом с Его Высочеством?! Ты ничего для этого не сделал! — он кричит, выплескивая всю свою боль от тяжелого и безрадостного детства, которое у него так несправедливо отняли, а в глазу стоят слёзы. — Я! Я должен быть с Его Высочеством, а не ты!       Хуа Чэн чувствует, как у него учащается дыхание, ведь он совершенно не ожидал, что ему придётся спорить с маленькой версией себя. Которую, к тому же, кажется невозможным переубедить.       И всё же он пугается, когда мальчик хватается за голову, а его фигура меняется, становясь старше, и Хуа Чэн с болезненным осознанием узнаёт в нём юного солдата, что погиб на поле боя, пронзенный стрелами. Даже сейчас его одежда обагрена кровью, словно он только что вернулся с места, где умер.       — Ты слабый и бесхребетный, — раздраженно выплевывает он, глядя на высокую фигуру Хуа Чэна снизу вверх так, словно он не больше, чем пыль под ногами, что пачкает начищенные до блеска сапоги. — Ты даже меч в руках держать не умеешь!       А вот тут он ошибается. Хуа Чэн не раз сражался с Се Лянем в тренировочных боях. Да, он довольно редко прибегал к оружию для уничтожения распоясавшихся демонов, и всё же опыта у него явно побольше, чем у застреленного в бою шестнадцатилетнего мальца.       — Умею и могу доказать, — с нажимом произносит Хуа Чэн. — Но я не буду бить того, кто слабее.       — Слабее?! — возмущается мальчик, и его форма меняется. Красные одежды сменяются чёрными, а на лицо ложится улыбающаяся маска. — Я, по-твоему, слабее какого-то второсортного бога?! Ты даже не Бог Войны, чтобы я с тобой считался! Такой неженка, как ты, никогда бы не выдержал ярость сотен душ, и просто помер бы.       Это плохо. Если так пойдёт и дальше, то совсем скоро Хуа Чэну придется столкнуться со взрослой версией Князя Демонов, и его явно будет труднее урезонить. Он уже чувствует в этом молодом демоне стойкое желание убивать, а за маской совсем не видно лица, оттого и труднее разгадать его эмоции и намерения.       — Умин, послушай меня, — миролюбиво начинает Хуа Чэн, понимая, что у него с собой даже нет оружия, если демон всё же решит напасть. Он в принципе никогда его не носил, для спарринга выбирая случайный клинок из оружейной. — Я знаю, через что ты прошел, я помню это, и мне искренне жаль, что всё это случилось с тобой. Но я — это ты в будущем. Нет смысла злиться на меня.       — Да я бы никогда в жизни не стал таким, как ты. Уж лучше умереть! — яростно кричит Умин, его голос так молод, но полон искренней ненависти и горя. Никому такого не пожелаешь. — Ничтожество.       Одно слово, но звучит совсем иначе. Это не голос подростка. И прямо на глазах Хуа Чэна тело Умина меняется, становясь выше и сильнее, волосы распускаются из тугого хвоста, рассыпаясь по широким плечам, обтянутым дорогим красным шелком, а на израненный глаз ложится кожаная повязка. В тишине звенят серебряные украшения, — такие же, как у Хуа Чэна, но с другими узорами. Красные одежды, такие же, но другого кроя. Длинная изогнутая сабля, что отливает серебром, а на рукояти бешено вращается красный глаз. Бусина, вплетённая в тонкую косичку.       Князь Демонов во всём его утраченном величии. И это явно не к добру.       — Хуа Чэн, — ровно произносит небожитель, предчувствуя нелёгкий разговор. Он чувствует опасность, исходящую от этого человека, что носит его лицо, но затерялся в воспоминаниях на две сотни лет.       — Я – да. А вот ты не достоин этого имени, — тихо, угрожающе произносит демон, кладя ладонь на рукоять сабли. — Ты ничего не сделал, чтобы заслужить его.       — Я родился с ним. Моя мать дала мне его, и этого достаточно, — парирует Хуа Чэн, не собираясь оправдываться за то, какое имя он носит.       Демон фыркает, но злоба ни на мгновение не пропадает из его взгляда.       И тогда Хуа Чэн замечает кое-что ещё. Ещё три фигуры, что стоят полукругом позади демона, безмолвно поддерживая его в этой борьбе.       Мальчик, упавший с башни и подхваченный руками принца.       Юноша, что умер на поле боя.       Демон, последовавший за принцем в ад.       Они все здесь, и все смотрят на Хуа Чэна так, словно готовы разорвать его на куски голыми руками. Они ненавидят его. За то, что занял их место. За то, что был с принцем все эти годы. За то, что не мог их вспомнить.       Они ненавидят его и желают смерти. Ждут, когда Князь Демонов отнимет его жизнь, чтобы они все могли вернуться.       Хуа Чэн не видит выхода из ситуации. Ему не совладать с демоном, что в разы сильнее него. Но если он проиграет, то больше никогда не увидит Се Ляня, он больше к нему не вернётся. И это хуже всего на свете.       — Мы можем вернуться все вместе, не обязательно идти на крайности, — Хуа Чэн старается сгладить ситуацию, понимая, что он в невыгодном положении. — Гэгэ ждёт нас там, снаружи, и чем быстрее мы вернёмся, тем быстрее сможем увидеться с ним. Вы все сможете.       Однако его слова, кажется, только злят Князя Демонов.       — Наивный идиот. Ты серьёзно думаешь, что Его Высочество хочет видеть тебя? — он усмехается, неверяще качая головой. — Ты был лишь временной заменой мне, а он просто мирился с твоим существованием, потому что ничего другого ему не оставалось. Своей беспомощностью и неспособностью вернуть себе воспоминания ты заставлял его терпеть себя, хотя ты никогда не был ему нужен. И влюбился он не в тебя. Ты просто ошибка, бездарность, которая никогда не должна была существовать, — демон бросается мерзкими словами, что больно заседают глубоко в душе, ведь Хуа Чэн, на самом деле, никогда не исключал такого развития событий. Но он не собирается потакать этому демону.       — Да пошел ты! — Хуа Чэн никогда раньше не ругался, но его терпение на исходе. — Ты серьёзно говоришь о нас, как о разных людях, хотя мы буквально один и тот же человек. Может, это не я слабак, а ты, раз не мог вернуться целых двести лет?!       Возможно, не стоило провоцировать Князя Демонов, у которого за плечами не один бой, но Хуа Чэн больше не собирался слушать весь этот бред. Увидел бы его кто со стороны, точно покрутил бы пальцем у виска.       И всё же, он, кажется, довел демона, ведь тот решил разрешить ситуацию быстро и радикально. Он бросился вперёд без предупреждения с целью убить небожителя, что занял его место, и Хуа Чэн в последний момент успевает заблокировать чужой удар саблей, — откуда она у него вообще? — прежде чем демон разрубит его пополам. Но это лишь больше его злит, и на небожителя валится целая серия ударов, которые он едва успевает блокировать.       Краем глаза Хуа Чэн замечает три силуэта, что просто стоят и ждут, пока демон убьёт небожителя, чтобы дать им всем шанс вернуться и занять его тело. Хуа Чэн с такой перспективой не согласен.       Он вспоминает их спарринги с Се Лянем и атакует сам, не позволяя Князю Демонов одержать над собой верх.       — Да ну, так ты умеешь держать в руках меч, — притворно удивляется демон. — Но до моего уровня тебе далеко. Ты самый бездарный, слабый и жалкий мечник, которого я когда-либо видел.       Хуа Чэн поджимает губы, не давая едким речам демона задеть себя.       — Тогда ты, должно быть, действительно ненавидишь себя. Ведь я — это ты.       Князь Демонов свирепеет, набрасываясь на него ещё яростней, чем раньше.       — Да чёрта с два!       Они снова вступают в схватку, два человека, что похожи друг на друга как две капли воды, но с совершенно разной историей и жизненным путём. И Хуа Чэн едва может стоять под натиском демона, что не собирается щадить его, не собирается давать второй шанс. Он борется не на жизнь, а насмерть, как и всегда до этого.       И Хуа Чэна, если честно, это в какой-то мере восхищает. У него самого никогда не было возможности испытать нечто подобное. За те двести лет, что он пробыл небожителем, не случалось никаких серьёзных инцидентов, которые потребовали от него такой самоотверженности. Да, он не может похвастаться той же силой и боевым опытом, что и Князь Демонов. Но ему это и не нужно. С каких пор именно сила определяет кто лучше, а кто хуже?       — Хуа Чэн, прекращай! — кричит он, пытаясь достучаться до разумной части разозлённого демона.       — Да ни за что, — едко цедит он, делая резкий выпад и оставляя на руке небожителя внушительный порез, что окрашивает его и без того красные одежды. — Как будто я позволю такому слабаку, как ты, быть рядом с Его Высочеством. Я уже трижды умирал за него и сделаю это снова, если потребуется, чтобы вернуться к нему. Даже если мне придётся убить самого себя.       — Да пойми ты уже наконец! — не выдерживает Хуа Чэн, поражаясь твердолобости демона. Как Се Лянь вообще его выносил? — Ему не нужно, чтобы ты жертвовал собой. Чтобы ты был сильным и храбрым, — он переводит дыхание, пользуясь небольшой передышкой, что ему невольно дал демон, остановленный его словами. — Ему нужно лишь, чтобы ты был рядом. Живой. Целый и невредимый. Он не хочет твоих страданий и жертв. Он хочет, чтобы ты был счастлив. Каждая твоя смерть причиняла ему боль, и если ты не понимаешь этого, то и не заслуживаешь быть рядом с ним.       Хуа Чэн выговаривает всё, что было у него на душе ещё с того момента, как он увидел мальчишку в лохмотьях, что смотрел на него с затаённой злобой. И он ожидал, что демон придёт в ярость и набросится, но он молчит. И тут даже не знаешь, что хуже.       Лицо Князя Демонов скрыто за его волосами, и он не двигается с места, словно борясь с самим собой. Неужели до него, наконец, дошло?       — Ты ничего не знаешь, — в конце концов произносит он, гораздо тише, чем ожидал Хуа Чэн.       Он вздыхает, опуская саблю.       — Я всё знаю и всё помню. И я пробыл с Се Лянем больше двух сотен лет. Он боится потерять тебя. Боится, что однажды проснётся и не увидит тебя рядом, что все прошедшие годы окажутся сном. Я знаю это, потому что он сам мне рассказал. Хуа Чэн, он любит тебя и хочет быть с тобой.       Князь Демонов поджимает губы, а его взгляд мечется из стороны в сторону, словно он не знает, как поступить. Послушать себя и своё сердце или небожителя, которым он стал.       Но их обоих отвлекает сдавленный всхлип. Они опускают головы, видя, как мальчишка сжался в объятиях солдата, словно от невыносимой боли. Тот поглаживает его по дрожащей спине, но видно, что он сам чрезвычайно напряжен, но не показывает этого, чтобы не пугать Хун-эра. Умин стоит за ними на одном колене, его маска сдвинута вбок, но он держится лучше младших и не отходит от них.       — Какого черта вы разнылись? — злится демон, с пренебрежением глядя на свои младшие версии.       — Они испытывали боль с самого начала нашей битвы, — с пугающей очевидностью произносит Хуа Чэн, с тоской глядя на детей. — Неужели ты не заметил?       Демон лишь фыркает.       — Слабаки. Вы позорите меня, — в его голосе столько разочарования, что Хуа Чэн не выдерживает.       — Они дети! Они не должны быть сильными, — он пытается достучаться до демона, что огородил себя непробиваемой стеной собственной неуверенности. — Они не должны думать о том, как выжить. Эта работа взрослых — заботиться о них и защищать. Это твоя работа.       На губах демона появляется жесткий оскал.       — Вот ещё, буду я нянчиться с этими слабаками. Если они не могут сами постоять за себя, то они мне не нужны.       Хун-эр, что и так дрожал в чужих объятиях, вздрагивает, как от удара, с болью глядя на Князя Демонов. Он не ожидал предательства. Он, как и остальные двое, были уверенны, что старший их защитит. Но почему тогда именно небожитель, которым они стали и от которого хотели избавиться, волнуется за них?       — Идиот, они – это ты! — у Хуа Чэна уже не хватает терпения на этого упрямца. — Неужели ты такой трус, что не можешь принять то, кем был раньше? Если ты не можешь защитить даже самого себя, то как ты собрался защищать принца?       Возможно, не стоило этого говорить, потому что демона переклинивает. Он бросается вперёд без предупреждения и в разы быстрее, чем раньше, словно алый вихрь, он в считанное мгновение оказывается рядом с Хуа Чэном и пронзает его грудь насквозь, стараясь выместить всю злость на самого себя в этом ударе.       — Гэгэ, хватит! — это Умин. Он вскрикивает, подбегая к демону и оттаскивая его от раненого небожителя. Сабля сама выпадает из ослабевших рук, и демон даже не пытается воспротивиться хватке, безучастно глядя, как Хуа Чэн падает на колени, сжимая челюсти от боли. Кровь быстро обагряет его одежды, и даже зная, что не умрёт от такого удара, боль он всё равно чувствует.       — Да что с тобой такое? — шепчет демон, неверяще глядя на своё будущее воплощение.              Хуа Чэн улыбается, вытирая каплю крови, что скатывается с уголка его губ.       — Я просто хочу, чтобы мы оба вернулись. Нет, все мы, — он смотрит на мальчиков, что жмутся друг к другу, терпя боль от того, как их сознание воюет само с собой. — Гэгэ любит не только меня или тебя, но каждого из них тоже. И он по всем нам скучает. Пожалуйста, Хуа Чэн.       Демон поджимает губы, обессиленно опускаясь на колени, поддерживаемый Умином.       — Я облажался.       Хуа Чэн фыркает, сглатывая подступающую к горлу кровь.       — Нет. Ты совершил ошибку, но это нормально. Ты ведь тоже человек. Но сейчас ты можешь всё исправить, — Хуа Чэн встаёт с места, садясь ближе к детям и демону, и протягивает ему руку. — Оставь свою злость и обиду и возвращайся со мной. Нам давно пора домой.       От этих слов Хун-эр тихо всхлипывает, выпутываясь из объятий подростка и подползая к небожителю, прижимаясь к его боку. Хуа Чэн не может сдержать улыбки, поглаживая мальчика по растрепанным волосам.             — Не волнуйся, скоро всё закончится, Хун-эр.       — Почему ты так добр с ним? — вдруг спрашивает демон, глядя на единение двух частей его души.       — Разве можно любить кого-то другого, когда ненавидишь сам себя? — вопросом на вопрос отвечает Хуа Чэн, и демон широко распахивает глаз, словно только сейчас осознал эту простую истину. — Иди сюда, Сань Лан.       Он впервые называет демона этим именем, и, кажется, это определенно имеет эффект. Потому что Князь Демонов сдаётся. Он больше не хочет бороться.       Хуа Чэн протягивает руку, и он берёт её. Они все берутся за руки, собираясь наконец вернуться. Ведь снаружи их уже давно кое-кто ждёт.       — Нам пора домой, — тихо произносит Хуа Чэн, и демон согласно кивает, закрывая глаза, и мир вокруг них снова погружается во тьму.

***

      Прошло уже несколько часов, но буря всё не утихает. К счастью, она не нанесла серьёзных повреждений столице, но Се Ляня это, мягко говоря, мало волновало.       Они втроём сидели на ступенях ближайшего дворца, дожидаясь, когда закончится небесное бедствие Хуа Чэна. Фэн Синь и Му Цин тоже были здесь. Они переживали за Хуа Чэна. С момента его вознесения они смогли найти общий язык, и не было уже тех разногласий, что раньше. Но больше, чем за Бога Удачи, они волновались за Се Ляня. Они не хотели оставлять его в этот момент, зная, как принцу сейчас тяжело.       — Сколько это уже продолжается? — подаёт голос Фэн Синь, нарушая установившуюся тишину.       Му Цин вскидывает голову, глядя на заходящее солнце, и пожимает плечами.       — Часа три-четыре.       Се Лянь вздыхает, обнимая себя руками и утыкаясь лбом в согнутые колени. Двое небожителей замечают его состояние и тут же реагируют.       — Ладно тебе, Се Лянь, ты же его знаешь. Этот со всем справится, зря что ли он Бог Удачи? — немного неловко и в своей манере подбадривает Фэн Синь, на что Се Лянь только качает головой.       — Я знаю, но…что вообще там происходит? Я не слышу звуков сражения.       — Вряд ли его испытание как-то связано с битвой, он же не Бог Войны, — размышляет Му Цин, не сводя взгляда с вихря, что закручивает ветер вокруг того места, где несколько часов назад стоял Хуа Чэн. — Кроме того…эй, вам не кажется, что он стал меньше?       Се Лянь тут же вскидывает голову, во все глаза всматриваясь в ураган, что скрыл от него его возлюбленного. И точно: смерч становится тоньше с каждым оборотом, и ветер рассеивается, словно его тут никогда и не было. Се Лянь вскакивает с места, устремляясь к нему и игнорируя выкрики за спиной, и подбегает к воронке, в которой, опираясь на посеребрёную саблю, на одном колене стоит Хуа Чэн, опустив голову и скрыв за завесой волос своё лицо.       Се Лянь не может подавить дрожь и тихо всхлипывает, падая рядом и ударяясь коленями о расколотую плитку, но игнорирует боль, тут же кладя ладони на чужое бледное лицо.       — Сань Лан! Сань Лан, как ты? — он встречается с мутным взглядом небожителя, что ещё не до конца пришёл в себя, и пораженно ахает, когда видит тонкую струйку крови, стекающую по его щеке от правого глаза. — Боже, Сань Лан, что с тобой случилось? Что с твоим глазом? Ты же…ты же не потерял зрение…?       Се Лянь заваливает его вопросами, но ответом ему служит лишь ласковая улыбка и теплые объятия, в которые его притягивает Хуа Чэн, а у принца нет желания им воспротивиться.       — Со мной всё в порядке, я не ослеп, — заверяет его Хуа Чэн, целуя в макушку и вдыхая знакомый запах. Как же давно он об этом мечтал.       — Слава богам, Сань Лан, я так испугался за тебя, — шепчет Се Лянь, цепляясь за дорогие красные одежды и обещая себе никогда их больше не отпускать.       — Ваше Высочество.       Се Лянь замирает, вновь услышав этот голос. Голос, полный безграничной преданности и сотен лет ожидания. Голос его демона. Он не слышал его более двух сотен лет.       Он поднимает голову от чужого плеча, глядя в глаза Хуа Чэна и чувствуя, что вот-вот заплачет.       — Сань Лан, ты вспомнил…боже мой, ты вспомнил, — он действительно плачет, кладя руки на бледные щеки. — Я скучал по тебе.       Хуа Чэн берёт его ладонь в свою и целует её, как всегда вызывая трепет в душе принца от этого незатейливого жеста.       — Я тоже скучал, гэгэ.       — С кем я сейчас говорю? — немного неловко интересуется Се Лянь, вызывая у Хуа Чэна тихий, ласковый смех.       — С нами обоими. Я лишь вернул себе воспоминания, а не полностью поменял свою личность. Я не забыл, как ты обучал меня и дал денег на подарок матери.       Се Лянь улыбается, чувствуя, как на сердце внезапно стало так легко и спокойно, как никогда раньше.       — Это хорошо. Я не хотел бы потерять никого из вас, — шепчет Се Лянь, вновь обнимая своего возлюбленного, и Хуа Чэн тихо хмыкает, думая про себя, что всё же был прав, даже если демон не хотел его слушать. — Сань Лан, я…ой, что это?       Он чувствует, как его что-то стукает в бедро, и опускает взгляд, тут же широко распахивая глаза от увиденного. Прямо рядом с ним воздухе весело извивается серебряная сабля, прищуривая красный глаз.       — Эмин! — восторженно вскрикивает Се Лянь, обнимая клинок, когда тот просится к нему на руки. — Я так скучал по тебе.       — Он тоже скучал, — фыркает Хуа Чэн, наблюдая за этой идиллией. Вдруг из рукава принца змейкой вылезает белая лента, заинтересованно извиваясь и подлетая к сабле, как к старому другу, которого давно не видела.       Се Лянь смеётся и отпускает саблю, глядя, как два духовных оружия играют друг с другом, как котёнок со щенком, и переводит взгляд на Хуа Чэна.       — Но как это возможно? Твой глаз же на месте, — недоумевает Се Лянь, но демон лишь пожимает плечами.       — Небольшое дополнение к вернувшимся воспоминаниям.       Се Лянь улыбается, и такой ответ его полностью устраивает.       Он помогает Хуа Чэну подняться, с некоторой долей неловкости глядя на беспорядок, что остался на главной улице столицы бессмертных. К счастью, сейчас у них достаточно добродетелей, чтобы не беспокоиться о возмещении ущерба.       Рядом слышатся шаги, и Се Лянь замечает приближающихся к ним Му Цина и Фэн Синя, что переглядываются между собой, словно решая, кто спросит первым.       — Сань Лан вернул себе воспоминания, — отвечает на незаданный вопрос Се Лянь, светясь от счастья, а вот на лицах двух небожителей проскальзывает неуверенность.       — Это…хорошо, да.       Они могли общаться с Хуа Чэном все эти двести лет, потому что у него больше не было причин задирать их, а они не могли злиться на него просто так, ведь, в отличие от демона, он ничего такого не сделал и угрозы принцу не представлял. Но сейчас Хуа Чэн всё вспомнил, а значит неясно, какими будут их взаимоотношения дальше.       Хуа Чэн тоже мнётся, отводя взгляд, словно чувствует то же самое. Он знает, что Се Лянь смотрит на него, ожидая какой-то реакции, и сдаётся, глубоко вздыхая.       — Предлагаю оставить всё как есть. Эти двести лет были…неплохими, так что я не хочу ничего менять, — немного неловко произносит Хуа Чэн, и в него тут же устремляются две пары ошарашенных глаз.       — Кхм, да, мы согласны, — Фэн Синь первым отходит от шока, подталкивая Му Цина локтём, и тот согласно кивает.       — Я тоже не хочу больше ссориться.       — Я так рад, что вы нашли общий язык, — совершенно искренне произносит Се Лянь, ведь его друзья и супруг всё ещё не ненавидят друг друга, как раньше.       — Ну, как оказалось, они не такие невыносимые, как кажется на первый взгляд, — Хуа Чэн не удерживается от безобидной издёвки, и двое небожителей шумно вздыхают, уже успев отвыкнуть от озорной натуры демона.       — Ты…!       Се Лянь смеётся, чувствуя, как всё вернулось на круги своя. Хуа Чэн снова с ним, он вернул себе воспоминания и даже Эмина, а его друзья больше не враждуют с его супругом. Наконец-то всё так, как и должно быть.       — Гэгэ, — зовёт его Хуа Чэн, игнорируя пышущих праведным гневом генералов.       — М?       — Отведёшь меня в Призрачный город?

***

      Улицы города ни капли не изменились за время отсутствия их хозяина, и пара даёт себе возможность прогуляться по ним, с вновь обретённым интересом разглядывая лавки и разные яства, которыми так и изобилует Призрачный город. Се Лянь чувствует ностальгию давно ушедших дней, держа Хуа Чэна за руку, пока они медленно идут к резиденции бывшего Князя Демонов, где их с той же безупречностью встречает Инь Юй, коротко кланяясь.       — Добро пожаловать домой, господин Хуа.       — Инь Юй, — коротко кивает Хуа Чэн, и глаза демона на мгновение расширяются от узнавания.       — Хуа Чэнчжу, рад вас видеть, — он кланяется чуть ниже, тут же меняя обращение. — Вы вернули свои воспоминания?       — Да, и у меня есть к тебе дело.       — Конечно, пройдёмте внутрь, — он пропускает двух богов вперёд, заходя следом.       Хуа Чэн ведёт их на веранду, опускаясь за невысокий столик и скрещивая ноги. Се Лянь садится напротив, слегка заинтригованный. Он не знает, зачем Хуа Чэн привёл его сюда и что собирается обсуждать, но оттого только интереснее.       — Я принесу вам чего-нибудь, Хуа Чэнчжу, — произносит Инь Юй, уже собираясь уйти, как Хуа Чэн останавливает его       — Нет, сядь. Отправь кого-нибудь другого.       На лице демона проскальзывает секундное удивление, но он делает так, как ему сказано, и опускается на колени у столика, между двумя небожителями. Через пару минут служанки накрывают на стол и разливают по чашкам чай, удаляясь так же быстро, как и пришли.       — Вы хотели что-то обсудить? — начинает Инь Юй, и Хуа Чэн кивает.       — Да. Это касается твоих обязанностей в Призрачном городе, — начинает Хуа Чэн, и Се Лянь невольно хмурится, не понимая, к чему он ведёт. — Ты долгое время управлял им в одиночку, и даже когда я снова сюда вернулся, большая часть обязанностей всё равно лежала на тебе.       — Это так, Чэнчжу, но мне это было совершенно не в тягость. Я привык к этой работе, — видно, что Инь Юй тоже нервничает, словно не знает, чего ожидать от бывшего Князя Демонов. Но Хуа Чэн его удивляет.       — Сейчас я больше не демон, а небожитель, и не могу разорваться между обязанностями по управлению городом и молитвами верующих. Ты единственный, кому я могу доверить этот город, к тому же, ты уже давно исполнял роль градоначальника. Поэтому я хочу, чтобы ты стал им официально, — заключает Хуа Чэн, краем глаза замечая ошеломлённый взгляд принца. — Я хочу передать тебе право владения Призрачным городом. С этого дня он полностью в твоём распоряжении. Тебе больше не нужно спрашивать моего одобрения или разрешения, ты волен делать всё, что захочешь. Нанимать и увольнять тех, кого посчитаешь нужным, перестраивать город, если увидишь в этом необходимость. Я лишь прошу тебя сохранить его.       Инь Юй пораженно выдыхает, во все глаза глядя на бывшего демона, и, если спросить Хуа Чэна, то это самое яркое выражение эмоций, которое он только видел у своего подчинённого за все годы совместной работы.       — Вы...вы серьёзно, господин? Это же ваше детище…       — И я волен распоряжаться им так, как посчитаю нужным, — кивает Хуа Чэн, отпивая из чашки горячий чай. — А я считаю нужным передать его тебе. Кроме тебя с этой работой никто не справится, а у меня отныне есть другие обязательства.       Все эти годы он совмещал управление городом с обязанностями небожителя, но порой это отнимало много сил и времени, которое он хотел бы провести с Се Лянем. Больше Хуа Чэн не хочет разрываться между ними. Он достаточно долго правил Призрачным городом, чтобы теперь переключиться на что-то другое, требующее его прямого участия.       — Благодарю вас, господин, — Инь Юй низко кланяется, всё ещё прибывая в изумлении от свалившегося на него подношения.       Хуа Чэн кивает, доставая из рукава одежд свиток и разворачивая его. Инь Юй пробегается глазами по изящному почерку, — спасибо Наследному принцу, что обучил Хуа Чэна каллиграфии, пока тот был ребёнком, — и видит размашистую подпись внизу листа договора о передачи права владения городом.       Хуа Чэн передаёт ему кисть, и, кажется, Инь Юй сжимает её слишком сильно, потому что она слегка дрожит в его руке. Он заставляет себя успокоиться, касаясь кончиком листа и ставя свою более лаконичную подпись, закрепляя соглашение и приводя его в действие.       — Отлично, — кивает Хуа Чэн, довольный, что они разрешили этот вопрос так быстро. Он поднимает голову, сталкиваясь с ободряющим взглядом Се Ляня, что искренне тронут таким порывом, и позволяет себе коротко улыбнуться, прежде чем продолжить разговор. — Чуть позже обсудим некоторые моменты, на которые я хотел бы обратить внимание.       — Хорошо, господин Хуа, — согласно выдыхает Инь Юй, всё ещё не веря, что ему сделали такой щедрый подарок. — Могу я узнать, планируете ли вы посещать резиденцию время от времени?       Хуа Чэн на мгновение задумывается, переводя взгляд на принца, и тот уверенно кивает.       — Да, думаю, иногда мы будем возвращаться сюда, но в качестве гостей, не более.       — Хорошо. Я прослежу, чтобы ваши покои всегда были готовы к вашему приходу.       Хуа Чэн кивает, довольный результатом разговора, и они возвращаются к трапезе, перебрасываясь редкими комментариями.       Уже ночью, когда луна давным-давно заняла своё место на небосводе в окружении звёзд, Хуа Чэн и Се Лянь лежат в объятиях друг друга под красным пологом, наслаждаясь моментом спокойствия после сумбурного дня.       — Сань Лан, — тихо зовёт Се Лянь, перебирая черные локоны мужа, что лежит на его груди.       — М?       — Я…горжусь тобой, что ты передал город Инь Юю. Это было смелое, но правильное решение.       Хуа Чэн хмыкает, потираясь носом о чужую шею и вызывая у Се Ляня ласковый смех.       — Давно пора было, но я всё цеплялся за это место. Я слишком к нему привык.       — Это нормально, Сань Лан. А Инь Юй давно заслуживал повышения.       Теперь смеётся Хуа Чэн, в порыве ласки оставляя короткие поцелуи-бабочки на светлой коже. Он приподнимается на локте, заглядывая принцу в глаза.       — Я вот только боюсь… — начинает Се Лянь, не зная, как лучше сформулировать мысль.       — М? Чего боится гэгэ?       — Не будут ли на него давить другие небожители? Он ведь всё же немного…мягче, чем ты.       Хуа Чэн фыркает, качая головой.       — Гэгэ, ты не представляешь, каким он может быть упрямым, если захочет, — он смеётся, и Се Лянь разделяет его настрой, чувствуя, как на душе становится легче. Ему не хотелось бы, чтобы на Инь Юя смотрели свысока на Небесах. Хорошо, что он сможет постоять за себя и Призрачный город, за который теперь несёт полную ответственность.       — Тогда хорошо, — соглашается принц, касаясь ладонью бледной щеки и поглаживая её в ласковом жесте. Возможно, он будет скучать по этому месту, но это ведь не значит, что они не смогут сюда вернуться, если захотят.       Эти мысли возрождают в памяти Се Ляня один вопрос, что возник у него ещё на этапе подписания договора, но который он так и не озвучил.       — Сань Лан, а где мы тогда будем жить, если не в Призрачном городе? Ты хочешь вернуться в свой дворец?       — Пф, ещё чего, — фыркает Хуа Чэн, наклоняясь, чтобы запечатлеть на губах принца быстрый поцелуй. — Я подумал, что у нас должен быть свой собственный дом, где никто нас не достанет. Я знаю одну деревушку в ущелье близ гор, там даже водопад есть, а вокруг, куда ни глянь, луга и поля. Там очень красиво, я уверен, тебе понравится. Я подумал, что мы могли бы жить там, если ты хочешь, конечно.       Хочет ли Се Лянь? Хочет ли иметь свой собственный дом, который они построят своими руками, в столь чудном месте? О большем он и мечтать не смел. Это ведь было именно то, чего он хотел, но никак не решался сказать, а тут Хуа Чэн сам ему предлагает.       И кто такой Се Лянь, чтобы ему отказать?       Он приподнимается на локтях, увлекая Хуа Чэна в поцелуй и зарываясь пальцами в его волосы, чувствуя непередаваемое удовольствие от близости со своим мужем. От того, что они снова вместе спустя столько лет, спустя годы ожиданий. С ним вновь тот Хуа Чэн, которого он когда-то знал, но и тот, кто был с ним все эти двести лет, никуда не ушел. Се Лянь чувствует это в характере Хуа Чэна, что словно объединил в себе личности демона и небожителя, наконец становясь единым целым.       — Я хочу этого, Сань Лан, — уверенно отвечает Се Лянь, ловя любящий вгляд своего драгоценного супруга. — И я хочу провести с тобой всю оставшуюся вечность.       Хуа Чэн улыбается, и в его ярких удивительных глазах Се Лянь видит своё отражение и безразмерную, неисчерпаемую любовь, что прошла испытание не только временем, но и стойкостью. Ведь спустя тысячу лет, что Хуа Чэн прожил на этом свете в каком бы то ни было облике, она всё такая же, как и в момент своего зарождения.       И Се Лянь наконец может выдохнуть спокойно, ведь его ожидание подошло к концу.