Поцелуй, ожог и свитер

В соседней комнате кричат: голос знакомый до одурения, о чем-то просит, но слов не разобрать. Сережа знает, что ему ни в коем случае нельзя уходить с места, несмотря на то, что хочется где-нибудь спрятаться. Запах гари забивается в нос, из-за этого щиплет в груди и першит в горле. Сереже и самому хочется закричать, но когда он открывает рот и пытается сделать это, то не может выдавить ни звука. Крылья обнимают его бережно, укутывают в кокон, закрывают от всех опасностей. Внутри хорошо и спокойно, а снаружи все никак не уймутся вопли. Сережа зажмуривается, старается отрешиться, не слышать их, но ничего не выходит: крики, наоборот, становятся громче и громче, просачиваются меж черных перьев прямо в голову. Кокон делается все меньше, плотнее вокруг него. Сережа собирается предупредить: хватит, его сейчас просто раздавит, но, когда размыкает губы, в рот забиваются перья. Он отплевывается, пытается выставить руки по сторонам, расширить кокон. За криками уже не слышно своих мыслей. В следующий момент дыхание перехватывает. Сережа понимает, что все это время он слышал собственный голос, свои вопли. Сережу выталкивает из сна, и он распахивает глаза. Старается проморгаться, убрать черную рябь, застилающую взгляд, и сделать хоть один небольшой вдох. Он узнает свою комнату и не узнает одновременно. Повсюду падают, слегка покруживаясь, черные перья. Их становится больше — вот уже не видно потолка, они собираются в неторопливый вихрь прямо над головой. Сережа озирается в поисках соседей: как он был бы сейчас рад тому же Вите! Но за перьями не разобрать, пустуют ли соседские кровати. Он делает глубокий вдох, чтобы кого-нибудь позвать, но вместе с воздухом в рот попадают перья, прямо как во сне. Сережа отплевывается, кашляет, лезет в рот руками, но лишь больше перьев набивается внутрь. Это же тоже кошмар? Такое ведь не может происходить взаправду, откуда столько перьев? И почему никто ничего не делает? Он кричит, надрывает горло, но, кажется, не издает ни звука. Ледяной ужас сковывает конечности. Как это прекратить? Когтистые пальцы хватают за плечи, тянут вверх, в водоворот перьев. Ничего не видно, перед глазами лишь черное мельтешение. Струя воды брызжет в лицо, и наваждение тут же рассеивается. Сережа жадно вдыхает и чувствует, как горло саднит от крика. — Еб твою мать! Сука! — рычит нависший над ним Витя и отшагивает назад. Запоздало доходит, что это Витины руки сжимали плечи. Он заполошно осматривается, старается заметить хоть одно перышко, занесенное ветром в угол комнаты, но видит лишь перепуганных, разозленных соседей — и никаких перьев. За спинами Вити и Макса стоит заспанный Олег с нечитаемым выражением лица. В дверях застыла Дарья Александровна. Сережа рывком садится в постели. Руки дрожат, говорить страшно: голос, по ощущениям, сразу сорвется на писк. — Не, ну помогло же, — пожимает плечами Макс. Сережа замечает у того в руках кружку. Все лицо у Сережи влажное, он трогает щеки кончиками пальцев. Хоть бы вода. — Разумовский, — Дарья Александровна отмирает и заходит в комнату. Длинная коса перекинута на одно плечо, и Сережа залипает в плетенье. — Разумовский! — повторяет громче. — Ты что тут устроил? И двух дней не прошло, как исправиться обещал! Сначала кулаками машет, потом перебудить всех с утра пораньше решил! Сережа сглатывает образовавшийся в горле ком. Только этого сейчас не хватало: по приезде из Карелии он Клумбе клялся и божился, что больше проблем от него не будет. — Простите, — выдавливает он хриплым голосом, — кошмар приснился. Дарья Александровна озадаченно моргает и окидывает его цепким взглядом. — Ему кошмар приснился, а мне детей успокаивай после оров, — причитает она, заметно смягчившись. До Сережи наконец доходит: он кричал во сне, а Дарья Александровна прибежала на шум и решила, наверное, что они дерутся. — Волков, а ты чего принесся? Ишь, Шерочка с Машерочкой! А ну топай к себе. — Так я это, — буркает Олег и непонятливо моргает. — Да просто крик услышал. — До подъема чтоб ни звука от вас! — Дарья Александровна обводит всех четверых строгим взглядом. — А вы двое — смотрите мне! — обращается она к Сереже и Олегу. — Простите, — еще раз тихо выдавливает Сережа. — Веди себя нормально, тогда и кошмаров не будет, — напоследок беззлобно вздыхает она. Стоит Дарье Александровне выйти за порог, Олег вскидывается на Макса: — Ты, бля, умнее не придумал? — Да а че делать-то было? Витек два часа его тряс — и нихера. Ты че, Разумовский, больной, что ль? В голову бьет паника. Никакой он не больной! — Заткнись, — огрызается Сережа. — Реально заткнись, — вторит Олег. — Пошли, — обращается к Сереже, тон неуловимо смягчается. — Умоешься. Сережа с удивлением позволяет подхватить себя под мышку и увести из комнаты. Он спиной чувствует соседские взгляды. От Олеговых действий, конечно, в груди теплеет, но лишнего внимания не хочется. Весь детдом и так трещит об их преждевременном возвращении из Карелии и драке, которую они, по нерушимому убеждению Клумбы, учинили. Сережа тупо следует за Олегом в их излюбленный туалет. Склоняется над раковиной и тщательно умывается прохладной водой. Отголоски кошмара не отпускают. Хочется промыть рот от мерзкого вкуса перьев. Не было никаких перьев, одергивает себя Сережа. Просто сон. Руки мелко дрожат, сердце бьется как сумасшедшее. — Ты напугал меня, — признается Олег. Сережа раздраженно косится на отражение Олега в треснутом зеркале. — Фигня приснилась, — буркает он и кривит губы. Нечего так переживать: всех то и дело мучают кошмары. Иногда излишне реалистичные — подумаешь? Это нормально. Он перенервничал и устал, вот и все. Сережа выпрямляется, поворачивается и мягко наваливается на Олега, желая заполучить немного объятий. Тот с готовностью заключает в кольцо рук. Хорошо, то, что надо. — Эй, — фыркает смешливо, когда Сережа вытирает мокрое лицо об Олегову футболку. Затем выдыхает: — У тебя сердце так колотится. — Сейчас пройдет, — уверяет Сережа. Нужно сосредоточиться на чем-нибудь другом и поскорее выкинуть сон из головы, потому что в груди действительно стучит как после бега. Сережа глубоко вдыхает, старается вспомнить что-нибудь веселое или просто не имеющее отношения к сегодняшнему утру. — Пойдем сегодня на дискотеку? — хмыкает он Олегу в плечо. — Ага, на хуетеку, — усмехается тот. — Пошли лучше на ужин к нашим друзьям из высшего общества. Сережа прыскает со смеху. — Нет уж, скучно. Лучше на скачки. — Да мы вообще никуда не пойдем, если будем постоянно спорить. — Придется посидеть тут, пока не решим, — улыбается Сережа. Олег смеется и треплет его по голове, еще больше взлохмачивая. Он отпихивается и шутливо толкает Олега кулаком в плечо. Когда Клумба запретила им выходить из детдома без ее персонального разрешения, он чуть с ума не сошел от бессильной злобы. Тогда Олег и предложил посмотреть на салют. Шутливо спорить, в какое из недоступных мест они пойдут вечером, стало довольно забавным занятием последних дней. — А может, реально после отбоя смотаемся? — задумчиво тянет Олег и невзначай гладит Сережину щеку большим пальцем. — Пивка на крыше попьем, а? Сережа заставляет себя прекратить по-дурацки улыбаться и отгоняет мысли о том, как круто, должно быть, трахаться с полупустой от алкоголя головой. — Давай не будем создавать еще больше проблем, — вздыхает он. — Мне действительно нужно быть на хорошем счету. — Ла-адно, — насупившись, тянет Олег. — Умница ты наша. Чем сегодня займешься? Сережа пожимает плечами. Он безумно хочет отпроситься к маме, но лишний раз мозолить глаза Клумбе совсем не охота. Тем более после сегодняшнего утра. Дарья Александровна как пить дать доложит. — Сяду за алгебру, — кисло говорит он. — А ты? — Да ниче. Может, с пацанами зависну. — Позовите с собой моих соседей, бога ради, — Сережа закатывает глаза. — Обижают? — Олег вмиг серьезнеет. Сережа сдерживает улыбку. — Не, нормально, — фыркает он. Все действительно неплохо. Даже обрезанные волосы не прокомментировали. — Я думал, у тебя сегодня тренировка. Олег отводит глаза и трет затылок. Тяжело вздыхает, тапком цепляет скол на плитке и весь как-то мрачнеет. Сережа напрягается. — Вчера отстранили, — тихо признается тот. — До соревов не заживет, — Олег обозначает жестом лицо. — Тренер сказал: еще хоть одна драка, и могу ваще больше не приходить. У Сережи перехватывает дыхание. Олег последнее время так много про эти соревнования говорил, что даже он невольно начал ждать с волнением. Они ведь важные — и Олег теперь исключен? В голове не укладывается. Все из-за него. Олег мог выиграть городской этап и поступить в какой-нибудь спортивный вуз с дополнительными баллами, если бы не Сережа со своей дурацкой заносчивостью. Олег много тренировался, и у того, судя по всему, были все шансы на победу. Тренер Олегу даже драку с Алексеем простил — вот, насколько ценил, наверняка тоже рассчитывал, что Олег возьмет первое место. — Прости, — сипло выдавливает Сережа. — А? — Олег удивленно поднимает брови. — А ты-то че? Не ты ж разукрасил. — Если б я тебя послушал насчет Феди и Зуба, может, мы смогли… — Да хорош, — обрывает Олег и притягивает к себе, обнимает крепко. — Было и было. — Ты ведь реально мог победить, — вздыхает Сережа. Ему почти по-детски за Олега обидно. — Так я и победил, — в чужом голосе сквозит улыбка, — просто не на соревах. Сережа хмыкает и утыкается Олегу носом в ключицу. — Ага, красиво их раскидал. — Да я не об этом, — отмахивается Олег, хотя Сережа улавливает нотки гордости. — Мы дали отпор уродам, заставили их заткнуться. Это — победа. «Мы» прокатывается по телу теплой и приятной волной. Сережа зажмуривается и крепче обнимает Олега. До отъезда Риты он никогда не задумывался, насколько тяжело справляться с одиночеством. Настоящим одиночеством, когда вокруг нет никого, кому можно рассказать хоть о чем-нибудь, что действительно тревожит, кто не высмеет и поймет, поддержит. Он был уверен, что справится и сам. Сережа сглатывает. Выдержал бы он случившееся в Карелии, если б Олег обвинил его во всем и послал на хер? Когда у них все начиналось, Сережа не сомневался, что Олег сольется, как только запахнет жареным. Становится стыдно. — Спасибо, — тихо повторяет он, не поднимая головы. — Ты… Ты эти дни такой внимательный и… говоришь очень приятные вещи. Правда, спасибо. Олег молчит пару секунд, и живот скручивает от ледяного напряжения. — А ты пытаешься всю вину на себя взять. Это не дело, Сереж, — Олег отстраняется и ловит его взгляд. — Мы ж там вместе были. — Да, но все это вообще из-за меня случилось, как ты не понимаешь? — вырывается с отчаянием. Сережа чувствует, как дрожат губы. Хочется отвернуться, но это будет совсем уж ребячество. Зачем Олег так говорит, почему пытается снять с него ответственность? Сережа виноват, еще как виноват. Внутренний голос пытается возразить, но Сережа игнорирует. — Ладно драка — царапины заживут, а тех придурков мы больше не увидим, — но тебя сняли с соревнований. Олег! — он стискивает руки в кулаки и смотрит со злостью. — Хватит делать вид, что речь о пустяке, меня это вымораживает. Или что, хочешь сказать, соревнования для тебя были херней? Ну, ответь, давай. Олег поджимает губы. — Нет. — Вот именно! — Сережа замечает, что перешел на крик, и тут же спохватывается, продолжает тише: — Победа для тебя много значила, а теперь ты на них даже не попадешь. Неужели совсем не злишься? — Злюсь, конечно, но на ебланов этих, а не на тебя, бля! — Олег всплескивает руками. — Сереж, че ты от меня хочешь, а? Услышать, что жалею: типа нехуй было лезть в драку? Да бля, я б еще раз их за тебя отпиздил. И пусть меня хоть пожизненно с соревов снимут. Сережа оторопело моргает. Олег действительно только что это сказал? «Ты все слышал, — подтверждает внутренний голос, — Олег тебя ни в чем не винит, и он прав: виноваты они. Особенно Старый. Он разжег ненависть, он всех на тебя натравил». Сережа встречается взглядом с краешком своего отражения в треснутом зеркале, ожидая увидеть кого-то за спиной — настолько реально звучит голос, — но нет, конечно, там никого. — Может, ты и прав, — неуверенно тянет он и смущенно опускает глаза, осознавая, что сказанное Олегом тянет на очередную новую ступень в их непонятных отношениях. — Ну, про ебланов в смысле, что это их вина. — Я и в остальном прав, — смешливо хмыкает Олег и снова притягивает Сережу к себе, гладит по спине, пояснице. — Забей уже на Карелию. Может, тебе всякая херь снится, потому что ты постоянно думаешь об этом? Сережа дергает плечом. — Я не умею отрубать когнитивные процессы по щелчку, уж простите. Олег залезает рукой под футболку и проходится теплыми пальцами по позвоночнику. — А было б неплохо. Слышал, много думать вредно. Сережа давится смешком и собирается съязвить на тему того, что Олег явно перебарщивает с этой рекомендацией, но тот вдруг выдыхает возле уха: — Я так соскучился. Сидим взаперти, никуда толком не деться от остальных, — Олег трется носом о скулу. — Хочу отдельную комнату. С тобой. Чтоб как в палатке — мы вдвоем, но с нормальными стенами. По телу пробегают мурашки. Дыхание спирает, и Сережа просто кивает. Контраст действительно сильный: они целую неделю спали в обнимку, все делали вместе, а теперь даже поговорить нормально не могут у всей «Радуги» на виду. Он тоже тоскует. Олег прижимается теснее, опаляет шею дыханием и целует в кадык, затем в подбородок и в уголок губ. Голова по-прежнему забита тяжелыми мыслями, но тело реагирует моментально. Сережа чувствует, как Олегов стояк упирается ему в низ живота. В паху сладко тянет. — Нас хватятся, — он уворачивается от поцелуя. — Да кому мы нужны? — фыркает Олег и вдруг подхватывает Сережу под задницу в кольцо из рук, отрывает от пола, пересекает с ним туалет и усаживает на подоконник. Сережа изумленно ахает, но не успевает возразить — Олег втискивается между разведенными коленями и снова целует, с жаром, настойчиво и голодно. Хорошо, что стекло замазано белой краской до середины. От неожиданного напора мысли разбегаются. Сережа теряется и позволяет одуряюще приятным ощущениям накрыть с головой. Руки Олега скользят по животу под футболкой, гладят Сережин пах поверх трусов. Сережа вцепляется Олегу в плечи и рвано выдыхает, когда тот трется членом о его коленку. После Карелии он даже ни разу не дрочил — ему хватает минуты незамысловатых ласк, чтобы оказаться на грани оргазма. А затем перед закрытыми глазами всплывает картинка, как Витя и Макс заваливаются сюда и застают их на подоконнике. Сережу передергивает, по телу проходит не то сильная дрожь, не то настоящая судорога. Он распахивает глаза, смотрит на дверь позади Олега и застывает: из-под порога в туалет залетают черные перья — ими уже успыпан весь пол вокруг двери. Он дергается, прикладывается затылком об оконную раму и встряхивает головой. Когда открывает глаза, перьев нет. Что? Сережа испуганно и часто моргает. Какого черта? Он же не спал, он… Или перья в самом деле были? — Сереж, ты чего? Да как они могли быть, если сейчас их нет? Бред какой-то. Но Сережа же видел! — Сереж? — ему кладут горячую ладонь на щеку, и Сережа вздрагивает, переводит взгляд на Олега. Он понимает, что пульс разогнался до бешеного ритма, а член опал. Возбуждения нет, только страх. Блядь. — Я не… — он запинается, не понимая, что отвечать. Во рту пересохло, горло сдавил тошнотворный ком. Сказать про перья? Нет, господи, конечно нет. Сережа зажмуривается и прижимает холодные ладони к пылающему лицу. — П-просто боюсь, что зайдут. Скоро подъем. Олег, — голос звучит надломленно, будто Сережа сейчас разревется. Отвратительно и стыдно. — Давай вернемся. Пожалуйста. Олег гладит по предплечьям и молчит. Вероятно, смотрит на него, но Сережа не решается отнять руки от лица. — Конечно, — коротко соглашается тот и отшагивает назад. Сережа облегченно выдыхает, спрыгивает с подоконника и возвращается к раковине. Видит в отражении зеркала, как пристально Олег за ним наблюдает. — Ты точно в норме? Вниз по позвоночнику прокатывается ледяная волна, по телу разбегаются неприятные мурашки. Сережа застывает, так и не выключив воду. Если Олег спрашивает, значит, не в таком уж он и порядке? «Нашел, на кого ориентироваться, — фыркает внутренний голос. — Много твой Олег понимает?» Действительно. У них просто разные эмоциональные диапазоны: Сережа более чувствительный, вот и принял произошедшее в Карелии близко к сердцу. Не каждый может взять и забить. — Точно, — буркает он, чувствуя поднимающиеся изнутри раздражение и досаду. Хорошо, наверное, жить так, как Олег, и ни о чем не париться. Того и кошмары, должно быть, не мучают. Нет, Олегу рассказывать нельзя: сто процентов не поймет. Слишком они разные. Сережа вытирает лицо о подол футболки и кивает на дверь. — Идем. На обед гречка с котлетой. Несмотря на то, что в котлете противные крупные куски лука, Сережа проглатывает ее в момент. Нормально позавтракать из-за приснившегося кошмара он не смог, а к обеду проголодался так, что с трудом заставлял себя думать о задачках по алгебре. Тем не менее две решить удалось. «А еще три ты бросил», — недовольно напоминает внутренний голос. Сережа тяжело вздыхает. Голос прав — надо нагонять. — Чего залип? — смешливо фыркает сидящий напротив Олег. Витя зыркает на Сережу, затем косится на Олега, явно хочет что-то сказать, но молчит. Сережа впиливается в Витю взглядом и получает извращенное удовольствие от того факта, что его общение с Олегом заткнуло соседям рты. Но Витя на него уже не смотрит — сверлит тоскливым взглядом левый край стола, откуда доносятся громкая болтовня двух Насть. Все наконец-то правильно. Такие, как Витя — агрессивные придурки с раздутым самомнением, — должны страдать. Сережа надеется, что Настя с этим идиотом больше не сойдется. А ему, Сереже, наоборот будет доставаться самое лучшее. Они все увидят, когда он поступит в МГУ, заработает уйму денег и вытащит маму из лечебницы. Взгляд натыкается на Олега. Сережа прогоняет мысли о будущем. От них вдруг становится пусто и некомфортно, ведь для Олега в его планах места не находится. Но, в конце концов, впереди еще целый год: мало ли, что может произойти. — Слышь, — в спину толкает маленькая ладонь. Сережа оборачивается, приподняв брови, и смотрит на Леву. Мысленно взмаливается, чтобы рука, которой сопляк его тронул, была чистой. — Тя там Клумба зовет, прям ща. Сережа сжимает зубы и возвращает взгляд в тарелку. Осталось совсем немного гречки, но аппетит резко пропал. Вот же. Что он опять сделал? Неужели его действительно отчехвостят за ночные кошмары? — Я пойду, — бросает он Олегу, который буравит его глазами. Видно, что тому хочется подорваться следом. У кабинета Клумбы Сережа замедляет шаг. Внутрь ох как не хочется. — Сережа, ты? Быстрей давай! — кричит она изнутри. Он вздыхает и заходит внутрь. — Давай-давай, тебя к телефону, — она машет рукой на аппарат, пристроившийся на отдельном столике. Тот самый, с которого Сережа тайно звонил в больницу. Воспоминания о том разе заставляют горло сжаться. Хоть бы с мамой все было в порядке. — Кто? — спрашивает он, моргнув. Кто может вызванивать его из директорского кабинета? Сердце за секунду разгоняется до бешеного ритма. — Твоя учительница, — говорит Клумба, продолжая рыться в ящике стола. Догадка обжигает радостью. Тамара Яковлевна! Он бросается к трубке. — Здравствуйте! — выпаливает счастливо и тут же спохватывается под недовольным взглядом Клумбы. — Здравствуй, здравствуй, Сереженька, — голос Тамары Яковлевны, искаженный помехами, кажется не таким громким, как обычно. — Ну как там, занимаешься? Не обижают? — Да не, не обижают. Половину решил, — врет Сережа, надеясь, что не сильно завышает свои результаты. — Ну, почти. А вы там как? — Ой, не спрашивай. Все помидоры в теплице попортили, туманы проклятые, — с притворной сварливостью отвечает Тамара Яковлевна. — Я тебе почему звоню, Сереженька. Хорошие новости от Всеволода Анатольевича. Ты там один? Сережа давит расползающуюся по губам улыбку и бросает вороватый взгляд на Клумбу. Та перекладывает вещи на столе, но точно подслушивает. — Нет, — вздыхает он. — В общем, зайди ко мне первого, все тебе скажу, — по голосу слышно, что она улыбается. — Спасибо вам, — шелестит Сережа, чувствуя, что от счастья еле может устоять на месте. — Ну все, Сереженька, беги давай. Дай мне еще Ольгу Викторовну. — Д-до свидания, — выдавливает Сережа и отгоняет мысль о том, что Тамара Яковлевна попытается объяснить ситуацию Клумбе. Директриса ведь ни за что не поймет и, скорее всего, запретит Сереже приближаться к больнице. Он передает трубку Клумбе и выходит в коридор, затем тут же приникает ухом к закрытой двери. Беды не случается: разговор длится недолго и, судя по смеху Клумбы, идет о каких-то отвлеченных вещах. Ну и хорошо. Счастье распирает изнутри. Сережа несколько раз проходится туда-сюда по пустому коридору, тупо улыбаясь. Всего лишь восемь дней до первого сентября! Он наконец увидит маму. Затем делает глубокий вдох, выдыхает и понимает: к задачкам он сегодня не вернется. Олег находится на выходе из столовой. Сережа едва успевает увернуться, чтобы не зацепить плечом метнувшуюся к раковинам Люсю, и прокладывает себе путь к двери против общего потока. — Ну че? — Олег обеспокоенно хмурится и сворачивает к стене. — Че она хотела? — Все нормально, — Сережа с трудом сдерживает улыбку. — Мне просто Тамара Яковлевна звонила. Олег недоуменно приподнимает брови. — А нафига? Сережа открывает рот, затем косится на прошедших мимо них пару девчонок и поджимает губы. — Ну, там. С хорошими новостями, короче. Судя по выражению лица, понятнее Олегу не становится, но тот вдруг кивает и берет Сережу под локоть. — Ща, — информативно поясняет Олег в ответ на удивленный Сережин взгляд и тянет на выход. Он послушно идет следом в соседний корпус и только спустя три лестничных пролета понимает, что все это время Олег держит его запястье. А мимо снуют люди. Становится неловко и страшно, но Сережа тут же одергивает себя: если уж Олегу плевать, то ему тем более не должно быть до этого дела. Они поднимаются на нежилой этаж и проходят почти в самый конец коридора. Сережа с сомнением смотрит на дверь, у которой они остановились, затем на Олега. На этом этаже все помещения под замком — неужели Олег умудрился еще один ключ где-то раздобыть? — Это, ваще, Толяна место, он его в том году нарыл, но вчера к бабке на выхи уехал, так что вот, — Олег хватается за ручку, тянет вверх и наваливается плечом на дверь. Та с треском поддается. — Тут замок сломан, а дверь клинит. Сережа проходит внутрь и хмыкает: повсюду неровные ряды картотечных ящиков и коробок — похоже на пыльный склад, а не на чье-то укромное место. — Сюда никто не ходит, мы проверяли, — деловито докладывает Олег. — И муку у входа сыпали, и нитку натягивали — никого. — И что вы тут делаете? — скептически интересуется Сережа, едва сдерживая порыв провести пальцем по пыльной коробке, на которой маркером написано «Админ, 1991». Олег проходит вглубь помещения, заворачивает за череду нагроможденных друг на друга коробок и начинает рыться в самой крайней, достает оттуда какую-то тряпку, вероятно, раньше служившую покрывалом. — Когда как, — пожимает плечами и бросает покрывало на пол у стены. Сережа подходит ближе — между стеной и импровизированной перегородкой из коробок поместятся человека три-четыре, если забить на личное пространство. Плюс, это место не просматривается с порога. — Бухаете, — больше констатирует, чем спрашивает. Олег отрывается от копошения в коробке. — Ага, — кивает не то скованно, не то смущенно. — Но не всегда. Говорю ж, когда как. Иногда тупо отдыхаем. Это типа тайной комнаты из «Гарри Поттера». Сережа тоже заглядывает в коробку, и равнодушное «Я не читал» застывает на языке. — Ого, — только и выдает он. Внутри куча вещей: Сережа успевает разглядеть кассетный плеер, что-то наподобие охотничьего ножа, одну из книг «Гарри Поттера», ремень с огромной армейской пряжкой, прозрачный пакет с цветными карточками и, кажется, фишками. — Это все твое? — В этой коробке да. Хотя плеер с Толяном общий. Ну, мой, точнее, — Олег трет шею, — я его спиздил в позапрошлом, но Толян притаскивает от бабки батарейки, поэтому он типа общий. Сережа таращится на содержимое коробки и не может отделаться от липкого, неприятного ощущения, затапливающего живот. Накатывает осознание: он Олега почти не знает. Какой-то сраный Толян — и тот посвящен в сокровенные частички Олеговой жизни. А может, Олег с Толяном вообще друзья. Сережа об этом даже не думал, никогда не спрашивал — ну, бухает Олег с кем-то и пофиг. Но раз Олег в «общей тайной комнате» хранит личные вещи… Это уже будто другое. Сережа морщится. Это не ревность, но что-то отдаленно похожее и такое же мерзкое. Он с удивлением понимает, что был уверен: раз ему известна, должно быть, самая страшная Олегова тайна, значит, они очень близки. А на деле он элементарно не в курсе, какой у Олега любимый цвет. Черный, наверное. Хотя выбор одежды у них небольшой, глупо на такое ориентироваться. Вот про Риту Сережа знает если не все, то около того — любимые цвет, еду, фильм и все направления в искусстве. Он даже может с ходу выстроить их в порядке убывания интереса: от импрессионизма до готического стиля. А с Олегом они, получается, даже не друзья. Сережа ведь Олегу тоже почти ничего такого не рассказывал. Про маму — да, и то в общих словах. А всякие мелочи, которые обычно знают друг о друге даже хорошие приятели, — нет. Взгляд цепляется за потрепанную зеленую тетрадку, на которой в поле для заполнения предмета написано размашистыми буквами: «Рок играют не по нотам, а по интуиции». Сразу под цитатой корявый знак охраны авторского права и «Брайан Мэй». Повинуясь интуиции, Сережа хватает тетрадку, спрашивает торопливое «Можно?» и раскрывает на первой странице, не дождавшись ответа. — Это?.. — Сережа невольно хмыкает. Олег торопливо выхватывает тетрадку и застывает, растерянно глядя себе на руки. — Не читай, — сконфуженно бубнит тот. — Это так, хуйня. Дурью маялись с Владосом и Лехой. Сережа во все глаза таращится на тетрадь. — Вы что, стихи сочиняли? Он правда старается не смеяться. В самом занятии нет ничего смешного, но поэзия и Олег никак не встают в один ряд. Это странно. Он в жизни о подобном не подумал бы. — Песни, — хмуро и неохотно поправляет Олег. И спешно добавляет, словно оправдываясь: — В седьмом классе! Да мы просто… Прикалывались мы. — Ну чего ты, — Сережа виновато улыбается. — Я не ржу, правда. Удивился, вот и все. Песни — это круто. — Да мы просто, — тупо повторяет Олег, затем поднимает на Сережу серьезный взгляд. — Даже не проси посмотреть. Скулы у Олега едва заметно краснеют. Сережа давит шевельнувшееся любопытство и послушно кивает. — Как скажешь. Но уверен, ничего постыдного там нет. Я вот стихи в средней школе писал. Не только для школы, но и свои. Олег задумчиво склоняет голову набок. — У тебя наверняка здорово получалось. И вообще, это другое, тебе можно. — Это еще почему? — Сережа напрягается, ожидая услышать какую-нибудь херню, намекающую на его схожесть с девчонками. — Ты талантливый, — Олег пожимает плечами. — Раз ты для школы сочинял, значит, круто получалось. А я в том году перечитывал наши «песни», — пальцами обозначает кавычки и кривится, — это пиздец. Со стыда сдохнуть можно. Лучше сжечь нахуй, пока никто не увидел. Сережа удивленно моргает. Вот так просто: не надо ничего доказывать, даже сами стихи зачитывать. Нет, Сережа, конечно, и сам знает, что у него хорошо получалось — и пусть Данила, высмеявший один из его последних стихов в восьмом классе, идет на хер, — но услышать из уст Олега такое лаконичное и уверенное «талантливый» очень здорово. Тянет сказать что-то не менее приятное в ответ, но вслепую нахваливать творческие потуги Олега и — уж тем более — Влада не хочется, слишком неискренне это может прозвучать и сделает лишь хуже. — Мы с Ритой как-то пробовали написать книгу, — задумчиво начинает он. — Я тогда был в пятом или в шестом классе. «Книга» — громко сказано, потому что по сути мы просто переписывали «Портрет Дориана Грея» под русские реалии, — Сережа весело хмыкает, вспоминая толстую, облепленную наклейками с щенками и котятами тетрадку в клетку, которая кочевала от Риты к нему и обратно. — Особо далеко мы не продвинулись — работать в соавторстве оказалось сложнее, чем можно подумать, — но страниц сорок исписали, — он ловит заинтересованный взгляд Олега и улыбается. — Слава богу, тетрадь лежала у Риты, так что все в целости и сохранности. Примерно раз в год перечитываем этот шедевр и умираем со смеху. Там лютый стыд, Олег, — Сережа со смешком качает головой, чувствуя, как в уголках глаз собираются слезы, — ужас просто. Такое правда нельзя никому показывать, но я люблю эту тетрадь до безумия и горжусь, что у нас с Ритой есть такая вот штука, — он кивает на тетрадь в руках Олега. — Подобные вещи должны сохраняться. Они бесценные. Олег переводит сосредоточенный взгляд с Сережи на свою тетрадь и хмурится. Затем снова глядит на него. — Прикольно, — дергает уголком губ в кривой полуулыбке. — Я б, может, как-нибудь почитал, если разрешишь. Сережа не уверен, что позволит кому-либо, кроме Риты, взглянуть на ту писанину, но все же говорит: — Только если дашь почитать свое. Олег кивает, мол, справедливо, и убирает тетрадь обратно в коробку. Сережа вновь смотрит на содержимое. Понимает, что все там — личное, не для чужих глаз — и, наверное, не для его глаз тоже, — но ничего поделать с собой не может. Есть в этом какая-то магия: будто не на коробку с вещами смотришь, а на кусочек души Олега. Чертовски важный кусок. — Это отцовский? — Сережа осторожно касается армейской пряжки. — Ага, — Олег вытаскивает ремень и протягивает Сереже. — И нож? — с сомнением тянет он. Вряд ли — кто б Олега сюда в восемь лет с ножом пустил? Разве что тайком пронести, а потом старательно ныкать от воспитал. — Нож — трофей, — с гордостью отвечает Олег, — в драке достался. Ну, после, точнее. От отца только ремень и вот, — пальцем поддевает свой кулон, как всегда, болтающийся поверх футболки. — Хорошо хоть, пряжка не в форме волка, — срывается с языка прежде, чем Сережа успевает подумать. Олег беззлобно усмехается: — А че, было бы круто. Я ж типа Волков. Сереже дорогого стоит не пуститься в снисходительные объяснения, что именно поэтому и не было бы круто. Он вдруг произносит: — А у меня от родителей только та фотка и мамин свитер, — он замолкает. Нет необходимости упоминать, что свитер безнадежно испорчен. По остекленевшему взгляду Олега Сережа понимает: помнит. «А я бы напомнил, — едко встревает внутренний голос. — За свои поступки нужно отвечать. Особенно за такие». Сережа отмахивается и возвращает ремень к остальным вещам. — У меня от мамы письма были, — Олег ногтем ковыряет край коробки. — Она когда в больнице лежала, писала мне, через бабушку передавала. Я их все с собой взял, — пару секунд Олег молчит. — Панфилова помнишь? — Сережа угукает, хотя вопрос, конечно, риторический, потому что эту гниду хрен забудешь, весь этаж терроризировал, еще когда Сережа с Олегом мелкими в одной комнате жили. — Он их спиздил, начал зачитывать вслух пацанам на заднем дворе, я попытался отобрать, и письма упали в лужу. С тех пор почти все вещи хранил дома у Владоса, пока батя его совсем не охренел. Тогда пришлось перетаскивать обратно, а там уже Толян нашел это место. Сережа замечает, что несколько секунд трет указательным пальцем угол стоящего рядом картотечного ящика, и, нахмурившись, убирает руки за спину. Становится неприятно: то ли из-за упоминания Панфилова, то ли из-за Влада. Сереже в детстве, как и всем, от Панфилова доставалось — да он в принципе не понаслышке знает, каково это, когда портят дорогие сердцу вещи. Вот только услышанное вызывает не сочувствие, а раздражение. До Сережи запоздало доходит: Олега ведь тоже шпыняли. Не в школе, но в детдоме, потому что здесь травят всех новеньких без разбора. Особенно мелких. И было время, когда Олег, как и Сережа, избегал других, чтоб не попасть под раздачу, и то и дело ходил с разбитой мордой или зубной пастой в волосах, Сережа точно помнит. А потом раз — и вот уже Олег стоит рядом с пацанами, которые вываливают содержимое Сережиного пенала в унитаз, и… Тоже ржет? Молча смотрит? Сережа не уверен, воспоминание слишком блеклое. Да и какая, к чертям, разница, смеялся тот или нет — Олег был на стороне подонков. И в «Радуге», и в школе. Злость накрывает неожиданно и сильно, впивается под ребра почти физически больно. — Ты серьезно собрался жаловаться мне, что какой-то мудак испортил твою вещь? — Сережа прищуривается. — Если я начну перечислять, сколько моих вещей испоганили вы с дружками, мы тут надолго застрянем. «У него еще наглости хватило рассказывать об этом после упоминания о свитере, — шипит внутренний голос. — Может, нам ему еще и посочувствовать?» Олег чуть отшатывается и отводит взгляд. — Нет, я… я просто вспомнил. Прости. Мелькает мысль, что это перегиб, нужно сменить тему — в конце концов, Сережа сам хотел побольше узнать про Олега, — но слова слетают с языка будто сами по себе: — Ты вообще понимаешь, как это звучит? «Надо мной издевались в детстве, мне не понравилось, поэтому я подружился с уебками и начал издеваться над другими», — понизив голос, передразнивает Сережа. — Отвратительно. И даже не начинай про то, что это такой способ выжить. Здесь над каждым издеваются — буквально над каждым. И знаешь что? Не все вырастают уродами. Сюрприз! Олег сжимает руки в кулаки. — Да харэ заливать, — рычит тот. — Над каким, блядь, каждым? Девчонок, вон, никто и пальцем не трогает. — Прям уж не трогает, — презрительно фыркает Сережа. Может, и не колотят так, как его колотили, но все, на что жаловалась Рита, он отлично помнит. — Еще б вы, блин, девчонок били! Герои. Медаль вам за это выдать или что? — Да блядь, я не о том, — Олег морщится и трет рукой переносицу. — Не всех задирали, Сереж. Ты вспомни. Только тех, кто выделялся и ходил по одиночке. Нужно к кому-нибудь примкнуть, чтоб отъебались. — «Примкнуть», — Сережа кривится. — Ты собака, что ли? — И я ж не с Панфиловым водиться начал. Такой жести, как этот урод, мы с пацанами не творили. Сережа пораженно хватает ртом воздух. Олег в самом деле не догоняет или прикидывается? — Волков, не бывает жести поменьше или побольше, — холодно цедит он. — Если ты задираешь кого-то слабее тебя или, вообще, идешь на него толпой, то ты уже облажался по всем фронтам. И точка. Олег закрывает рот и молча смотрит. Сережа, тяжело дыша, глядит в ответ. Если Олег не в состоянии понять эту простую истину, может, им совсем не по пути? Чувства чувствами, но быть вместе с человеком, для которого подобные устои в порядке вещей, Сережа не хочет. Олег шумно выдыхает. — Да знаю я, что облажался. Только что мне теперь с этим делать? Сережа вскидывается. — Перестать оправдывать себя и этих уебков. Они не правы, Олег. И ты был не прав, когда все это вытворял, — Сережа облизывает пересохшие губы и спешно продолжает. — Изменить прошлое нельзя, но ты можешь хотя бы не делать вид, что поведение Влада и ему подобных — норма. Олег упрямо наклоняет голову вперед. — Не норма, конечно, но это жизнь, так повсюду и если… — Так повсюду только потому, что люди с этим мирятся. Но каждый, кто противостоит таким, как твой Владос, делает наш мир лучше. И приближает на шаг к избавлению от господства грубой силы. В выражении глаз у Олега мелькает что-то, похожее на понимание. У Сережи аж сердце начинает биться быстрее. Кажется — еще немного, и Олег все осознает. «И что тогда? — хмыкает внутренний голос. — Пойдет и набьет морду Владу?» Может, и да. Неужели позволит Владу издеваться над Сережей после всего, что было? «Не жди, что у Олега проснется совесть. Ее у него просто нет. Он пес и выполняет команды. Хочешь, чтобы защищал не Влада, а тебя? — чья-то рука с силой сжимает плечо. — Отбери поводок». Сережа рефлекторно касается плеча и смотрит в сторону. В пустоту. По спине пробегают мурашки. Господи, ну какой поводок? Что за глупые метафоры? Он растерянно трет плечо и закусывает губу. Олег не дебил и не конченый, Сережа уже неоднократно в этом убедился. И Олегу на него не плевать. Нет, в новом учебном году все точно будет по-другому. Пока неясно как, но по-другому. — Я тебя понял, — тихо отзывается Олег. — Ты прав, это не норма. Не должно ею быть, по крайней мере, — затихает и несколько секунд пялится в коробку. — А ты что вообще сказать мне хотел? Ну, там, у столовки. — А, — Сережа вяло дергает плечом. От счастливого волнения не осталось и следа, да и делиться с Олегом новостями перехотелось. И все же он, вздохнув, выдавливает из себя: — Да у нас с врачом мамы связь через Тамару Яковлевну. У нее есть хорошие новости про маму, но при Клумбе поговорить нормально не вышло, так что я первого к Тамаре Яковлевне зайду. — Фига, — Олег оживляется. — Ну супер же! Сережа ловит радостный взгляд и невольно улыбается в ответ. Да, «супер» — не то слово. Это потрясающе. — Ей в последние месяцы хуже стало, — немного помедлив, признается Сережа. — Врач меня все лето даже на пять минут к ней не пускал. Я старался не думать о худшем, но как-то… — Сережа проводит ладонью по волосам, пропускает пряди сквозь пальцы и вздрагивает, вспомнив о новой длине. — Оно само в голову лезло. А теперь будто дышится легче. Олег кивает и неуверенно шагает к нему, застывает в полуметре, словно никак не решаясь, можно или нет, потом все же поднимает руки и прижимает его к себе. Сережа прикрывает глаза, кладет щеку Олегу на плечо и позволяет себе расслабиться в объятиях. — Мы часто ссоримся, — выдыхает в макушку Олег. Теплая рука поглаживает Сережу по спине. — Я понимаю почему, но бля. Мне каждый раз до усрачки страшно, что вот щас будет последняя капля, а потом — все изменится. И закончится. Сережа глушит всколыхнувшуюся тревогу. Он сам об этом постоянно задумывается. У них настолько разные мировоззрение и жизненные цели, что Сережа правда не знает, как долго продержатся их отношения. А ведь чем дальше они с Олегом зайдут, тем больнее будет потом от этого отказываться. — Не хочу, чтобы заканчивалось, — едва слышно произносит Олег. Сережа застывает. В груди больно щемит, носоглотку начинает щипать. Он тоже не хочет, но услышать это от Олега… В глазах начинает плыть от предательских слез, и Сережа зажмуривается. Не дай бог, Олег заметит, что он из-за такой мелочи расчувствовался. Нужно что-то ответить — согласиться или даже заверить, что не закончится, но язык будто к небу примерз. Страшно признавать это вслух. Страшно разбрасываться пустыми обещаниями. Сережа с кристальной ясностью осознает: потеря их отношений дастся ему невероятно сложно. Пусть он мало что знает об Олеге, но тот все равно стал очень близок и важен. Нужен. И Сережа хочет встречаться по-настоящему, со всей серьезностью — чтобы была надежда на будущее. — Мой любимый цвет — фиолетовый, — вдруг говорит он. Олег издает удивленный звук, отстраняется и с интересом заглядывает Сереже в лицо. Он ждет вопроса, какого черта Сережа вообще сейчас заговорил об этом, но Олег лишь кивает: — Я так и думал. Сережа убирает за ухо прядь волос, чувствуя непонятное смущение. — А твой? Олег смотрит на него несколько секунд с теплой улыбкой. — Рыжий, конечно. — Ну я серьезно, — Сережа коротко усмехается и качает головой. — Так и я серьезней некуда, — Олег снова притягивает его к себе и целует в лоб. — А еще черный. Он тихо прыскает со смеху и обнимает Олега, ощущая, как в груди растекается тепло.