Искра Зауна

      Мир Паудер зиждился на максимах.       Непреложных истинах, покойных и непоколебимых, как течение реки — что бы ни произошло, они не изменятся. Например, что щупальца кальмара из лавки Отика можно хранить только полдня, а после безопасно утилизировать где-нибудь в соседнем квартале. Или что нужно бежать со всех ног, если увидел Скрябов или миротворцев. Или и тех и тех разом.       Такие вот правила могли спасти жизнь (и спасали!), но были и те, которые…       — Вот же болван! Ты никогда не изменишься, да? — Вандер с чувством сорвал с плеча полотенце. — Вай!       — Поняла, — Вай перемахнула через стойку, стала на его место и подставила под краник сразу несколько кружек пива: посетителей по вечерам скапливалось столько, что хоть палкой отгоняй.       Но взгляд Паудер был прикован к противоположной части зала, где Вандер тащил еле ковыляющего Силко к мансарде. Тот выглядел, как живой мертвец: кожа посерела, глаза слепо уставились вперед, под жилетом расплылось сомнительного вида кровавое пятно: пока Силко дошел от двери до двери, оно увеличилось вдвое. По лицу Силко гуляла слабая улыбка.       — Паудер! — оклик заставил ее вздрогнуть. — Тащи нитки, марлю и что-нибудь покрепче из нижнего ящика! Будем латать.       Паудер кивнула и пулей унеслась в подвал.       Два или три раза в месяц. Максимы никогда не подводили.       И все же что-то было не так. Это Паудер поняла, когда Силко притащили в «Каплю» третий раз за минувшую неделю. Тащили в прямом смысле: Силко выбило из сознания по дороге. Очнулся он только перед тем, как его собрались штопать, и, ох, лучше бы он этого не делал.       Крови было столько, что поплохело даже Вай. Вдоль искореженного бока Силко вздулись страшные волдыри, которые пришлось быстро удалять, пока в ране не скопился гной. Все выглядело так, будто Силко с четверть часа лежал на включенной плитке.       Паудер не выдержала болезненных воплей и унеслась на чердак, а потом еще долго корила себя за это.       — Не бери в голову. Силко просто идиот, — Подушка подлетела в воздух, но от одного удара кулаком резко впечаталась в матрац. Вай довольно прикрыла глаза: по-другому перестилать кровать она не любила. — Нажил себе кучу врагов, вот и огребает. Если б Вандер с ним не возился, давно бы голова на место встала.       — В Зауне вообще все враги, — выплюнула Паудер.       Вай удивленно посмотрела на нее, но Паудер сразу отвернулась к стене, притворившись, что легла спать. Ей вдруг стало очень плохо: горло заскребло, в носу неприятно защипало.       Она-то знала, почему Вандер помогает Силко.       Паудер спустилась к нему ближе к утру, когда серые лучи солнца только-только начали сражаться с едким настилом выбросов Зауна.       Силко открыл глаза, как только ее макушка просунулась в приоткрытую дверь.       — Привет.       Паудер вздрогнула от звука его голоса — надломленного, слабого шепота, — и робко подошла к кровати.       На соседней тумбе лежал светок с бинтом и иголками. Письменный стол отсвечивал своим пустым брюхом, на котором не скопилось даже пыли. Паудер не любила эту комнату. В обычное время она была заперта на ключ, но когда дверь отворялась, Паудер неизменно погружалась в тревожное ожидание. Сначала - потому что Силко выкарабкивался из лап смерти, а после - потому что вот-вот должен был уйти.       Силко полулежал на подушках. Его лицо по-прежнему было каким-то синюшным, взгляд с трудом фокусировался — но это все было не то. Паудер поняла, что ей не понравилось, когда наполнила чашку водой из графина рядом: Силко не шевелился. Совсем.       Паудер догадливо приподняла его голову, прежде чем поднести стакан к бесцветным губам. Силко залпом осушил его и кивнул:       — Спасибо, милая.       Паудер отступила на шаг, ощущая, как внутри все сжимается. Голос Силко окреп, но он все еще не двигался.       — Очень болит?       — Пройдет, — от его уверенного тона полегчало и ей.       Паудер не стала спрашивать, кто его так — Силко все равно бы не сказал. Даже Вандеру ничего не говорил: Паудер с Экко как-то пытались подслушать их разговор. Вместо этого Паудер еще раз внимательно оглядела дядю, как художник оглядывает пустой холст в творческих поисках. Последствия выходок Силко, как бы страшно они не выглядели, так или иначе приводили его обратно к семье. И у Паудер появлялась возможность порисовать — на бинтах, что, змеей обвившись вокруг его запястий, не позволяли ему съехать в небытие. Сейчас эластичный бинт прятался у Силко под рубашкой, мешая кишечнику вывалиться наружу.       Силко кивнул на свернутый бинт на столе. Паудер просияла.       Перематывая дяде предплечье, вырисовывая на замотанных костяшках звездочки и кривляющиеся рожицы, по нескольку раз выводя одни и те же густые линии, Паудер думала о жертвах. Ради своего положения Силко жертвовал не только свою безопасность: он отдал в жертву отношение к нему других людей.       Заун боялся и ненавидел баронов. Майло и Вай рассказывали Паудер про них — нелюдей, жестоких и жадных до всего, чего только могут дотянуться; это они погрузили Заун в путы вечного смога, это они обдирали до нитки собственных работников, они же и выстроили в погрязших в бедности Стоках иерархию и заставили всех плясать под их дудку. Все крутилось вокруг них, все было им подвластно, и потому все их ненавидели.       Поэтому Вандер притаскивал Силко сюда, когда недовольные в очередной раз пытались содрать с него шкуру. Больше Силко идти было попросту некуда.       У Силко дернулся локоть, и Паудер поняла, что он задремал. Она собрала в фломастеры в охапку и встала, обняв себя за плечо. В груди ворочалась смутная тоска: Силко все еще не двигался и выглядел слишком хрупким, чтобы стоять к нему ближе.       — Что тебя тревожит?       Паудер вздрогнула. Почему-то она не ожидала, что он заговорит.       Она опустила голову, пряча подрагивающие губки. Вандер просил не тревожить Силко, но…       — Как люди могут быть такими злыми?       Он приподнял брови. Это выражение на его лице — кажется, он хотел что-то сказать, но почему-то молчал. Смотрел так, будто она из хрусталя сделана, а ему нельзя бросаться неосторожными словами. Не выдержит ведь, разобьется.       — У каждого своя правда, — наконец сказал он. — Не видеть картину целиком очень, даже слишком просто. Для того и существуют семьи. Мы заботимся друг о друге.       Сердце потянуло — натужно и болезненно. Силко потянулся к ней, превозмогая боль — будто извиняясь за озвученную неприятную правду, — и Паудер доверчиво ткнулась лбом в его щеку.       За окном застучал дождь. Сердце Паудер гулко разбивалось о ребра ему в такт. Заснуть в то утро ей так и не удалось.