Раночка

Говорят, что в отряде новенький. Олег видит в общем чате новый ник – raz00m, но человек под ником молчит, а по работе они не пересекаются. Олег на Лиговском появляется редко – отрабатывает навыки на полигоне или использует их по прямому назначению, а потом сутками отсыпается. Его не отчеты писать завербовали. В понедельник Вадик с загадочными видом ловит Олега за локоть. – Познакомился с новеньким? – А ты? – Слушаю тебя и диву даюсь: тебя кто разговарить учил? Хоть бы раз поболтал со мной нормально, не отвечал вопросом на вопрос. – Чего еще тебе от меня нужно, Вад? Огласи весь список. – Мне от тебя, Олежек, вообще ничего не нужно, кроме любви и денег, – Вадик протягивает ему стакан с кофе. В кофейне внизу стаканчики были оранжевые, а этот – зеленый. Значит, брал у метро – специально останавливался у любимой Олеговой кофейни, перекрывая своим кроссовером выезд. – Он мне еще Пелевина цитировать будет, – Олег кивает на стакан. – Спасибо. – Люблю начитанных мальчиков. – Вад. – Так вот, про новенького – завтра познакомимся. Начальство говорит, мы ему теперь вместо нянек. Новенький – Сережа – с ними работает не по большой любви. Он вскрыл их базы данных, как консервным ножом по банке прошелся, выложил все в открытый доступ – смотрите, чем «Отряд мертвецов» занимается. Так подумать, а чем еще может заниматься организация с таким названием? Наемная работа, промышленный шпионаж – взломать, побегать, пострелять. Взламывал Сережа хорошо, а бегал плохо, так что после фокуса с базами данных оказался перед выбором – работа на «Отряд» или, так сказать, полное прекращение работы телеграма в России. Вадик пересказывает Олегу все сплетни, а про новенького рассказывает особенно подробно – вроде и брифинг провел, и новостями с другом поделился. – И сколько нам его охранять? – А хер знает. Там какой–то политический вопрос, иначе мы бы не охраняли, а уже ехали поговорить. – Ага. Кофе в стакане давно кончился, и Олег вертит в руках бумажный стаканчик. Хочется курить, но после ранения нельзя, и Вадик читает ему нотации каждый раз, как видит с сигаретой. * – В тот клоповник его не повезу, – говорит Олег. – Там до столешницы дотронешься, уже помыться хочется. – Ты же не столешницу трогать едешь. Куда его еще везти? – У меня от бабушки квартира на Дыбенко, я там перед армией жил. Ну, и в детстве еще. – И чего, потащишь первого встречного в свою квартиру? В глазах у Вадика интерес, который просыпается каждый раз, когда появляется возможность узнать что-то об Олеге. Что он там, факты для википедии собирает? – Ты за дорогой следи, – Олег кивает в сторону мотоциклиста, который перестраивается из ряда в ряд, как будто играет в NFS. – Мне так спокойнее, а квартиру все равно продавать потом, не проблема, если засветим. – Не засветим. Ты, главное, не каркай. – Вот тут сверни. Они заезжают в Икею. Олег выбирает постельное белье, полотенца и несколько кружек. Всю дорогу до кассы Вадик шутит, что хату с таким набором только сдавать посуточно. Олег покупает ему смешную игрушечную собаку – хаски с голубыми глазами. Вадик прячет ее за пазухой, как живого щенка, говорит – будет со мной спать, раз ты не хочешь. Тут ты прав, говорит Олег, но в итоге они все равно заваливаются к нему в квартиру. Вадик занимает диван в гостиной, едва на нем помещается. На ночь Олег колет ему трамадол в бедро. – Хоть посплю как человек, – мимолетная улыбка. Он выглядит виноватым – Олег слишком хорошо его знает. Но ночью из гостиной доносятся шаги. Олег и сам плохо спит, таращится на узкую полоску света, пролившегося из-за закрытой двери. Закрыв глаза, он представляет, что застал смену караула, и теперь Вадикова очередь дежурить у ночного костра. * Договариваются так: Вадик заедет к Сереже и оценит, ведется ли за ним слежка, если надо – поможет собраться. Потом Олег заберет Сережу и доставит его в бабушкину квартиру. А дальше – решение политических вопросов, не их ума дело. – Есть новости? – набирает Олег. Он выруливает с Проспекта Славы, до нужного адреса – пара светофоров. В ответ Вадик отправляет ему подмигивающий смайлик. И что это, блядь, должно значить, думает Олег. Общение с Вадиком научило его радоваться дням, когда в чат не прилетает кончающий баклажан или другая поебень, но когда дело касается работы, хотелось бы конкретики. Во дворе кирпичной хрущевки как раз осталось одно парковочное место. Олег загоняет свой «Паджеро» между потрепанным жигулем и не менее потрепанной «Ауди» и осматривается. Вокруг никого. В соседнем дворе работает строительная техника, медленно поворачивается желтая шея подъемного крана – сносят дом. Олег звонит в квартиру на третьем этаже. С лестницы слышно все, что происходит за обитой дерматином дверью – легкие шаги, металлический лязг замка. У Олега перед носом появляется рыжая девушка в куртке «Яндекс Доставки». Квадратная сумка стоит тут же на полу, вместо продуктов в нее неаккуратной кучей сложена одежда. – А вот и наш рыцарь на черном внедорожнике, – из-за спины незнакомки появляется Вадик. – Олег? – она задает вопрос, но смотрит куда-то мимо Олега, на забившуюся между паркетными досками пыль. – Наслышана. – Ты еще кто? Выходит слишком грубо, зато она наконец-то поднимает взгляд, острый и холодный, как будто режешься об острые края треснувшей льдины. – Сережа, – она протягивает ему руку, и только тогда Олег понимает, что именно ее они и будут охранять. Света в коридоре мало, горит одна лампочка, но веснушки на ее лице такие яркие, что заметны и так. У нее даже на губах веснушки. Олег пожимает протянутую ладонь и растерянно спрашивает: – А почему Сережа? – А тебя это ебать не должно, – говорит Вадик радостно. – Цитата, кстати. – Я в состоянии сама представиться, спасибо, – говорит она. – Пойдемте? Кроме веснушек, по ее коже бегут едва заметные белые пятна, похожие на солнечных зайчиков. Когда ты держишь что-то, что бликует на солнце, солнечный рисунок смещается при движении, и Олег делает шаг вперед, как будто ожидает, что пятнышки лягут иначе. Они остаются на месте, рассыпанные по рукам, плечам, щекам – трогательные и беззащитные. Из квартиры она выходит в желтой курьерской форме, принесенной Вадиком. Хочешь спрятаться – прячься так, чтобы тебя все видели, но не узнавали. Вадик и Олег спускаются следом, подбирают ее в одном из соседних дворов и везут на Дыбенко. Вадик на пассажирском болтает без умолку, только Олег не слушает. Остановившись на красный, он разрешает себе оглянуться назад и встречается с Сережей взглядом. Она завораживает его, как может заворожить что-то природное – открытая вода во время начинающегося шторма, черная полынья в белоснежной глади льда. Ее пальцы барабанят по худым, обтянутым джинсами коленям – выстукивают код азбуки Морзе. В детстве Олег знал его наизусть, а теперь забыл почти все, и не может ответить. * Тридцатилетнего Олега Вадик расспрашивает о каждой наклейке, которую десятилетний Олег наклеил на холодильник. С пожелтевшей дверцы «Бирюсы» на пять квадратных метров кухни смотрят Скуби Ду, Доктор Дум и покемоны, выцветшие и наполовину содранные. Бабушка, сама и купившая эти наклейки, попыталась оттереть их, наслушавшись страшилок по «ОРТ». Не вышло. – А покемон какой у тебя любимый? – спрашивает Вадик. – Чармандер. – А рейнджер? – Не смотрел. Их стали крутить как раз когда бабушки не стало, и меня в детдом забрали. Сережа в этот момент поднимает на него глаза. Оглядывает его с головы до ног, как будто сканирует, но стоит их взглядам встретиться, и она снова смотрит в сторону – на подоконник, заставленный жестяными банками с давно просроченными крупами. Олег вытащил их из кухонного шкафа, надо было выбросить, а он не смог. Сзади на банках были наклеены бумажки с рецептами, написанными бабушкиной рукой. – А у тебя, Рыжая? Какой любимый покемон? – Я тоже выросла в детдоме, – говорит она. Олег понимает, что эта реплика адресована ему, но обсуждать тут нечего. На духовке срабатывает таймер, и новые тарелки приходятся кстати. Олег кормит их мясным рагу, рецепт простой, и готовить ему не в тягость. Квартира наполняется запахом специй, в ней как будто становится теплее, хотя дом кирпичный – здесь тепло всегда, а в холода еще и сухо. С наступлением отопительного сезона у маленького Олега руки покрывались трещинками и корочками, в некоторых местах верхний слой кожи сползал, оставляя мокрые пятна с неровными краями. Было больно, а еще – немного противно, но Олег представлял себя линяющей ящерицей. Бабушка мазала его руки вазелином, мазью Вишневского, целебной грязью, заставляла ходить в перчатках и запрещала есть определенные продукты. Они сдавали аллергопробы, и Олег смотрел, как на его коже вспыхивали красные пятна, подписанные синей шариковой ручкой. В детдоме дерматит прошел, как будто вместо той нежной и ранимой кожи, которая трескалась, кровила и сочилась сукровицей, выросла другая – толстая и грубая, совсем как драконья чешуя. Вечером Вадик уезжает. Олег моет тарелки, а Сережа все так же сидит за столом, пытается реанимировать старую приставку Олега. Гаджеты с выходом в сеть под запретом – никто не должен их отследить. – Драгонайт. – Что? – Мой любимый покемон, – говорит Сережа. – Но только тот огромный, который приходил из океана. – Почему? – спрашивает Олег. – Обычно все выбирают что-то милое или что-то опасное. – У нас в библиотеке была стопка детских журналов, и там был один про покемонов. До сих пор думаю: странно, что никто себе не забрал. И историю драгонайта я знаю именно оттуда – как он выходил из океана и как звал других покемонов, потому что был совершенно один. Я даже не знала, что этот же эпизод был в мультсериале, я его так и не посмотрела никогда, а этот сюжет все равно помню. В этот момент Олег думает, что Сережа впервые рассказывает ему что-то о себе, а еще – что она очень красивая. В мятой футболке с надписью «МГУ», с волосами, собранными в хвост, с темными пятнышками веснушек и светлыми – витилиго, с неровно обрезанными ногтями. * Вадик говорит, что с ними невозможно разговаривать. Олег при любой возможности отправляет его в пешее эротическое, а Сережа просто игнорирует. Вадик не обижается, задает свои вопросы снова и снова, пока не узнает хоть что-то. Особенно его интересует, какой была жизнь Олега до детдома – что он любил? куда ходил гулять? с какого возраста себя помнит? Квартира на Дыбенко Вадика завораживает, и он каждый раз приходит туда, как в музей. Олег уже жалеет о том, что привез Сережу именно сюда. Здесь чисто, и каждый предмет лежит на своем месте – том, которое определила для него бабушка. В гостиной стоит огромный шкаф, полный старых, странно пахнущих костюмов – так пахнут вещи, которые давно отслужили свой век, хоть и сохраняют прежнюю физическую форму. За ним – стол с клеенчатой скатертью, окруженный деревянными стульями, и диван, на котором Олег или Вадик спят в ночи «дежурств». Сережа ночует в бывшей бабушкиной комнате – там у противоположных стен стоят две кровати. На одной она спит, на другой складывает свои вещи – немного одежды, ноутбук и несколько жестких дисков. Сережа проводит в этой комнате почти все время и лишь иногда выбирается в общие пространства. Сидит на кухне, поставив согнутую в колене ногу на табурет, или сидит за столом в гостиной в огромных, не подключенных ни к чему наушниках. Эта квартира казалась живой, когда Олег был маленьким, и бабушка не умерла еще. На первом курсе он здесь только спал, возвращаясь за полночь после пар и смен в ресторане. Ни одной вещи того периода не осталось, как будто квартира была капсулой времени, собранной в девяностых, и отторгала принесенные позже предметы. Но теперь она просыпалась, и Олег возвращался в Икею еще несколько раз – за парными столовыми приборами, стаканами без сколов, теплым пледом и гирляндой. Он приносил френч-пресс, коврик для обуви, фольгу для запекания, но именно Сережа придавала квартире смысл, смотрелась здесь так естественно, как будто жила здесь всегда, оклеивала холодильник наклейками и разрисовывала паркет. С Вадиком она искусство обсуждает, даже договаривается сходить в музей. – Тебе, я смотрю, прям не терпится, – говорит Олег. Вадик держит фарфоровую чашечку из буфета, проверяет на свет – почти прозрачная. Вадик огромный, и чашечка в его руках кажется игрушечной. – Что у вас? – Я думал, она только про переустановку Винды, а она еще и про искусство. Мы подружились. Че, Поварешкин, ревнуешь? Они как будто общаются с разными людьми. С Олегом Сережа почти не разговаривает, но иногда переписывается – настроила защищенный чат и на несколько минут выходит в сеть, чтобы скинуть Олегу мемы с волками. Нескольких минут не хватит, чтобы отследить геолокацию, но чтобы написать «это ты» – вполне. Вадик называет Сережу Рыжей из-за цвета волос. Олег называет Сережу Серой из-за имени. Вадик делает это вслух, Олег – про себя. Однажды он видит ее грудь. Идет из комнаты на кухню, а дверь в ванную открыта. Сережа стоит к нему спиной, на запотевшем зеркале в середине – неровный круг. Он смотрит на ее скуластое лицо, костистые плечи, хрупкие выступающие ключицы в отражении. Все посыпано веснушками, как корицей, и грудь – тоже. Белые пятна бегут по ее руке, останавливаясь на плече, а на спине ничего нет. Олегу хочется приподнять ее волосы, влажные после душа, и обнажить шею. Там тоже ничего? – Олег, ты пялишься, – говорит она наконец. – Прости, – бормочет он и аккуратно прикрывает дверь. На кухне Олег шинкует капусту для пирожков и думает: а на сосках бывают веснушки? Света в ванной не хватило, чтобы рассмотреть, и он почти уверен, что нет, но до встречи с ней он и веснушек на губах никогда не видел. Проходит неделя, и она говорит: – Олег, я тебе нравлюсь. Вопросительная интонация в ее голосе почти не чувствуется. – Нравишься, – говорит он. Сережа после его признания не ждет ничего, просто кивает — хотела подтвердить свои наблюдения, ничего больше, и все напряжение, скопившееся между ними за последние дни, уходит. Стаивает, как мартовский снег. Сходит, как сель. Олег не сразу задает Сереже тот же вопрос: – А я тебе нравлюсь? Злится на себя – они не в пятом классе, чтобы ходить вокруг друг друга вот так. – Мне вообще не особо нравятся люди. И ты тоже, – отвечает Сережа. Она подходит к нему ближе – так, что Олег он видит экран ее смартфона, зажимает пальцем их диалог, нажимает «Удалить для меня и Олега». Олег проверяет мессенджер – они как будто никогда не переписывались. Документальные свидетельства их совместной истории перестали существовать, будто их и не было. Будто каждый раз, когда он делает шаг по направлению к Сереже, она делает два назад. Он протягивает ей руку – давай познакомимся заново. – Олег. – Сережа. – А почему Сережа? – Я раньше много общалась на айтишных форумах — сначала училась кодить, потом фриланс искала, и там было проще говорить, что ты пацан — как все. Понятно, что паспортное имя никто не спрашивал, и чаще я вообще ником пользовалась, но правдоподобную личность я себе придумала все равно. И до сих пор так представляюсь. Вадик эту историю не знает. Он по-прежнему сменяет Олега, и они с Сережей по-прежнему обсуждают художников, но потом она лежит на Олеговом диване, так что ему приходится сидеть на полу, или выглядывает в тусклое кухонное окно, и Олег представляет, что она выросла здесь же, и они день за днем смотрели на один и тот же дом напротив, слушали курлыканье голубей под крышей. Олег не знает, что творится в ее голове, когда она спрашивает: – А поцеловать меня хочешь? – Я же тебе не нравлюсь, – передразнивает он. – Нравишься, – говорит она. – Я просто не сразу это поняла. Они сидят на кухне, и Сережа наклоняется к нему через стол, мажет губами по щеке. – Побрейся, – говорит, и Олег представляет, как будет гореть ее кожа, если они продолжат прямо так. Он уходит в ванную, но когда возвращается, на кухне никого нет, а из гостиной доносится стук клавиш. * Во вторник с Сережей впервые остается Макс. Олег его недолюбливает, Вадик же сохраняет нейтралитет. Говорит, что пацан не виноват в том, кто его батя, и вообще добрее надо быть. Сколько бы Олег не твердил, что бабушкина квартира для него ничего не значит, а все равно не хочется пускать постороннего. Он приезжает сменить его на три часа раньше положенного, но в квартире никого нет. Пишет Сереже – тишина. Пишет Максу – тоже тишина. Потом голосовое: «Сука только появилась в “Отряде”, а вся работа встала, только с этими уебками переговоры ведем, так нас подставила. Олег, ты нормальный мужик, тоже не любишь в четырех стенах сидеть, так что меня поймешь. Сделал что следует – наконец-то вернемся к нормальным заданиям». Олег спускается к машине, пересылает сообщение Вадику. Он тут же перезванивает: – Слушай, а Ковалев реально думает, что его ценят больше девчонки, способной взломать наши базы? Он че, бессмертный? – Вот и выясни. Судя по звукам на том конце трубки, Вадик тоже собирается. Олег заканчивает звонок и просит Игрока отследить перемещения Макса, геолокации скидывает Вадику. – Он че, щас реально на Рубинштейна? Сдал человека на убой и радуется? У Олега в голове пусто, и словосочетание «на убой» прыгает по стенкам черепа, как прилипчивая песня. Машина несется по ЗСД, отделенная от зыбкой морской черноты только металлическим каркасом дороги. Все кажется хрупким и ненастоящим, фонарный свет, числа на приборной панели. – Передай ей привет, – говорит Вадик, как будто сглаживает свои же слова. – Ага, – Олег отключается. Он обязательно передаст. * Сережа знает, что должна чувствовать страх, и заглядывает в себя. Тело кажется пустым и легким, как мячик для пинг-понга, и как он оказывается по разные стороны сетки, так и она – сначала в одних руках, потом в других. Что попросят эти? Настроить свое оборудование или вывести из строя чужое? Взломать чужие сервера или защитить свои? Она хороша в том, что делает, но ей тяжело поверить, что с этими задачами не справился бы кто-то другой. Значит, дело в данных, которыми она уже располагает – их интересует информация об «Отряде». Она останется живой до тех пор, пока не расскажет все, что успела узнать. Нужно будет молчать до тех пор, пока за ней не придут. За ней обязательно придут, правда? И вот тогда ей становится страшно. Вместе со страхом она начинает чувствовать, как затекли сцепленные стяжками кисти, как саднят свежие царапины – ее мотало по всему багажнику, содрала кожу. Она думает: разве людей сейчас возят в багажниках? Это что-то из «Криминальной России». У детдомовской охраны телек орал на два этажа вверх, она знает эти сюжеты, и они — не про нее. Рот заклеен скотчем. Если она заплачет сейчас – не сможет дышать. За окном шумит дорога, и на потолке тени двигаются, как в детстве, когда казалось, что из темноты смотрит что-то живое. Сережа цепляется за это воспоминание, чтобы снова не чувствовать тело, но никак не может представить себя маленькой. Наконец представляет, но почему-то в квартире Олега; она сидит на ковре, рисует птиц в альбоме, который он подарил ей. Олег рядом, тоже маленький, упирается локтями в ковер, смотрит за движениями карандаша по бумаге, все руки в каких-то корках. Она хочет спросить его: ты же придешь? Заглядывает в лицо, и все же начинает плакать. На щеках слезы кажутся холодными, нос закладывает, и она глотает сопли, пытается вздохнуть. Из соседней комнаты доносятся звуки возни, что-то падает и разбивается, потом – громкие удары. Звуки отрывистые, как будто азбукой Морзе отбивают сигнал. Потом дверь открывается. * Теперь Сережа дышит ртом, но лицо покалывает, как будто слезы заползли под кожу и застыли там кристалликами соли. Олег разрезал стяжки, отклеил скотч, вытер ей лицо – снял футболку, приложил к Сережиным щекам, потом снова надел, не обращая внимания на мокрое пятно. Ткань была слишком жесткой, пахла дезодорантом, а Сережа думала только: хорошо, что это его футболка, а не что-то, что находилось в квартире. Олег пытается ее обнять, но она отталкивает – не хочет здесь. Слишком грязно и громко. В коридоре она бросает взгляд на приоткрытую дверь в соседнюю комнату. Виден узорчатый ковер, заставленный оборудованием стол, люди, вповалку лежащие вокруг него. Она не смотрит на них, разглядывает узор на ковре – по стеблям цветов, которые извиваются по его периметру, бежит олень с ветвистыми рогами. В том месте, где его рога касаются цветочного орнамента, расплывается темное пятно. Оно затекает на светлые части ковра, стекает по бахроме – разлитое вино, расплескавшаяся из стакана для кисточек вода. Олег ловит ее взгляд и закрывает дверь. Говорит: – Пойдем отсюда, все закончилось. Сережа думает в этот момент: разве может такое закончиться? Но в машине тепло и пахнет чем-то хвойным, она стучит по торпеде ногтями, как по клавиатуре – баюкает себя. Олег садится на водительское, звонит кому-то, и на экране высвечивается «ДраконСПБ». – На громкую поставлю. Он за тебя беспокоился, – говорит Олег. А ты? – Мы на музей с ней забились, – говорит Вадим. Его слышно плохо, а на заднем плане еще один звук, больше похожий на собачий скулеж. Слов не разобрать, но Сережа знает, что слышит человека еще до того, как Вадим произносит: – Смотри-ка, очнулся. Сережа снова вспоминает ковер. Представляет, как багровое пятно расползается по паркету, красит сложенные елочкой доски, вытекает в коридор. – Олег, забери меня отсюда, пожалуйста, – просит она. – Да, Олежек, забери ее оттуда, пожалуйста, – вторит Вадим. – Нас с тобой завтра на Лиговском ждут, кстати. * «Паджеро» сворачивает в темный рукав дороги, шины шелестят по гравию, потом скользят по мокрой от росы траве. Сережа открывает пассажирскую дверь, делает несколько шагов, и кеды намокают. Вокруг – громкая, полная стрекота насекомых летняя ночь. В свете фар – зеленые, выше человеческого роста колосья. С трассы тянет бензином, и Сережа опирается о капот, прикрывает глаза. Олег гасит фары, и все погружается в темноту. Только у горизонта стелется синяя полоса, и таким же синим горит приборная панель. Щелкает колесико зажигалки, Олег закуривает. – Почему мы остановились? – спрашивает Сережа. Запястья саднят, и она пытается прогнать это ощущение, трогает места, где были стяжки. Кожа там горячая. – Разреши мне поцеловать тебя, – говорит Олег. – А почему сейчас? – спрашивает она. Он бросает окурок под ноги, и искры мгновенно гаснут в мокрых травяных стеблях. Он подходит ближе и накрывает ее рот своим, лезет языком, обхватывает руками Сережино лицо. Сережа опирается о теплый бок машины, чуть отклоняется назад и позволяет Олегу вылизывать свой рот. Целоваться с ним – просто и правильно. Только щетина колется, но сейчас Сережа не против. Кроме знакомого уже запаха дезодоранта, теперь, когда они стоят ближе, Сережа чувствует нотки парфюма. – Ты как на свидание собирался, – говорит она, прерывая поцелуй. Они теперь стоят, прижавшись друг к другу губами. Это странно, но Сереже нравится, и она прижимается к Олегу вся. Он горячий, после поцелуя никак не может отдышаться. Рассказывал, как однажды в него всадили пять пуль, и теперь только так – голос хриплый, и легких как будто не хватает на полноценный вдох. Хвастался, что остался жив, оттягивал ворот майки, показывая один из шрамов. Идиот. С Сережей они познакомились, когда раны давно затянулись, а она все равно волновалась каждый раз, когда думала о них. Как будто время могло повернуться вспять, и Олегу могло не повезти. Олег открывает заднюю дверь, и Сережа забирается на сиденье, слегка раздвигает ноги. Олег накрывает ее собой, продолжает целовать – рот, щеки, скулы, линию челюсти. Он и сейчас молчаливый, сосредоточенный, бережный, как будто изучает новый пистолет – новая модель, только со склада. – Я хочу тебя, – говорит Олег. Звякает пряжка ремня, в салоне темно – жаль, не видно глаз, Сереже нравится их цвет. Осеннее небо, низкие снежные тучи, и на их фоне первые снежинки – прозрачные, почти незаметные, такие у него глаза. Сережа утыкается носом ему в шею, снова улавливает парфюм, и пытается разобрать его на составляющие. Что–то древесное и дымное, черный перец и тмин. Она водит пальцами по цепочке, на которой болтается кулон – волчий клык, он никогда его не снимает. – Погоди, погоди, – говорит Олег, и Сережа возвращается в свое тело, зажатое между спинкой сиденья и Олегом. – А ты точно хочешь? Она прислушивается к себе. Сережа знает, что Олег не оставит ее здесь, и согласие – не вопрос безопасности. Она видела, как Олег улыбается и как смеется, как хмурится и как злится, как ложкой размазывает узор по кофейной пенке, как чистит оружие. Сереже интересно, каким Олег будет во время секса, а еще – каким будет их первый раз. Олег говорит, что хочет ее, а Сережа хочет попробовать, каково это – быть с человеком, который хочет заняться сексом именно с тобой. Тело чувствует чужое желание, отзывается на него, ей хочется податься бедрами вперед, и она говорит: – Давай, только не вставляй в меня ничего. Олег стягивает с нее брюки вместе с бельем. Сережа приподнимается, помогая ему, а потом ложится на сиденье. Кожаная обивка скрипит под ее спиной. Олег приподнимает футболку, гладит Сережин живот, ребра, подушечками пальцев давит на тазовые косточки. Его ладони ложатся на грудь – так лучше всего. «Паджеро» кажется большим, но только до тех пор, пока они не пытаются найти позу, в которой им обоим было бы удобно. Олег вылезает из машины, тянет Сережу на себя. Футболка задирается, и она голой спиной проезжается по сиденью. Неприятно, но потом Олег кладет ей под голову куртку и снова целует в губы – извиняется. Олег поднимает ее ноги вверх, к своей груди, подтягивает к себе еще ближе. Он прижимается к ней, проводит членом по Сережиной вульве, и в этот момент она думает – хочу, чтобы он был внутри. Но Олег направляет член между Сережиных бедер, чуть выше лобка, и двигается быстро и резко. Она двигается вместе с ним, иногда чуть сжимает бедра – Олег резко выдыхает и его рука на Сережиной лодыжке сжимается чуть сильнее. – Нравится меня трахать, да? Давай же, поговори со мной. Скажи, что я не ошиблась, что ты хочешь именно меня. Давай же. – Сереж, – его голос кажется еще более хриплым. Вот так он меня хочет, думает Сережа, и сжимает бедра сильнее. – А хотел меня давно? – Сереж. – Потому что я – да. Это не совсем правда. Обычно она чувствует возбуждение в ответ на желание другого человека, так что она не хотела Олега раньше и не захочет снова, пока он не скажет: «Разреши мне поцеловать тебя». И потом: «Я хочу тебя». И потом: «Сережа, Сережа, Сережа». Но сейчас, когда его член проезжается по внутренней стороне ее бедер, Сереже кажется, что она хотела Олега всегда – забрать себе и слушать свое имя, которое он повторяет снова, снова, снова. Сперма пачкает живот, Сережа пытается стереть ее подолом футболки, но только размазывает. Олегова футболка в ее соплях, Сережина – в его сперме. – Сними, – просит Олег. Вот какой он, значит. Любит целоваться и оставлять засосы. Колет щетиной и не дает прикасаться к шрамам. Почти не говорит, а когда все же произносит что-то, голос кажется более тихим и хриплым. Олег убирает член в белье, но брюки не застегивает. Это выглядело бы нелепо, если бы хоть в чем-то он мог быть нелепым. Он отстраняется, а Сережа лежит перед ним с разведенными ногами, полностью обнаженная. Ей не хочется секса как такового, скорее направленной на нее ласки. Она говорит себе: если он не хочет больше – не хочу и я, садится и ставит ногу на примятые кеды. – Куда ты? – спрашивает Олег, он тянется на переднее сиденье, включает в салоне подсветку. Сережа зажмуривается. Ярко. Олег возвращается к ней, на заднее сиденье, и Сережа усаживается к нему на колени. Может, Олег предпочел бы, чтобы она села к нему лицом, но ей хочется именно так – доверяешь себя, прижимаясь спиной к чужому телу, сосредотачиваешься на своем удовольствии. Она чувствует, что у него снова встает. Олег гладит ее по бедрам, цепляет ногтями чувствительную кожу. Она рассматривает его руки, красивые, на ее светлой коже – смуглые. Потом замечает под ногтями грязь – темно-бордовые пятнышки и только на правой руке, совсем немного, но перед глазами снова всплывает комната с перепачканным в крови оленем. Сережа хватает Олега за запястье, и он тут же убирает руку с ее бедра, обнимает выше груди, утыкается лбом в макушку. – Отпустить тебя? – Просто… можешь другой рукой? Правой рукой Олег обхватывает Сережу за грудь, прижимает к себе, удерживает на коленях, левой – гладит ее между ног. Она смотрит, как его красивые пальцы разводят в сторону ее половые губы, тонут в рыжине волос. Пальцы кружат у входа, слегка надавливая, но не проникая – он обещал. Скользят по выступившей смазке, обводят клитор – Сережа дрожит, и он прикусывает кожу у основания ее шеи, потом убирает в сторону волосы, и прикусывает сильнее. И это тоже приятно, потому что это – Олег. Такой он, оказывается. Они потом долго и лениво целуются. Олег гладит Сережины волосы. – Нравится? – лукаво спрашивает Сережа. – Нравится? – зеркалит Олег, другой рукой задевая ее сосок. Нравится, но ощущений слишком много. Ей хочется на воздух, и она выбирается из машины, ступает босыми ногами в траву. Ступни режут острые стебли, и от земли идет влажный ночной холод. Она стоит, полностью обнаженная, раскрытая чужими прикосновениями и поцелуями, как будто верхний слой кожи сняли, и поднимает глаза вверх. Вдали от искусственного света небо черное, как зрачок. Смотрит в ответ. На нем сейчас ни одной звезды, воздух дрожит в предвкушении – будет дождь. Олег обнимает Сережу за плечи – так утешают, а не ласкают. Она вздрагивает, но и в этот раз не отстраняется – не хочет лишать их этого момента. На заднем сидении машины она засыпает, просыпается только когда они останавливаются второй раз, думает – зачем сейчас? Вокруг дома, и с воды тянет холодом. Добрались до города, а она не заметила – вот настолько доверилась. Олег живет на пятом этаже, они поднимаются наверх на лифте, мелко дрожащем в закрытой решеткой шахте. В квартире Сережа долго сидит на кухне, и Олег сидит с ней – ставит чайник, разогревает в духовке мясо. Он спрашивает: – Ляжешь со мной? – Мне нравится спать одной, – она мотает головой. Допивает чай. К стенкам кружки прилипли чаинки. Света на кухне мало, и на его лице каждая неровность видна – хочется провести по бугристому шраму на левой скуле, тронуть переломанный когда-то давно нос. Сережа гладит его по шершавой, как наждачка, щеке. Ей потом долго не спится, хочется к себе, а еще лучше – в Олегову квартиру на Дыбенко. К старому холодильнику, огромному шкафу, фарфоровый чашечкам – в чужой быт, выстроенный десятилетия назад. На часах три сорок девять. Она приоткрывает дверь в спальню Олега, и он тут же поворачивается к ней. Тоже не спит. – Дай мне свою руку, пожалуйста, – просит Сережа. Олег протягивает левую, кладет на одеяло перед ней. Она вспоминает, как он ласкал ее, как пальцы двигались между ее складками, собирали смазку и размазывали ее, так что между ног становилось мокро. – Другую, – говорит Сережа и внимательно рассматривает протянутую ладонь под светом лампы. Ногти коротко подрезаны, и под ними больше нет крови – просто крупная ладонь с выступающими костяшками. Разве может такое закончиться? Выходит, может. На подушечке большого пальца кожа потрескалась. – Больно? – спрашивает Сережа, как будто он ребенок, которого надо пожалеть. – Больно, – отвечает Олег, и тогда она приносит из гостиной свое одеяло, ложится рядом и до самого утра охраняет его сон.