Мрамором скроен

Их встречи превратились из отдельных событий в череду, в четкую цепочку следов дикого зверя по снегу. Дилюк Рагнвиндр разным являлся на порог: то уставшим, почерневшим от натуги, замедленным до неисправного часового механизма, то более легким, живым — ни дать ни взять маковый цветок на изумрудном лугу. Когда-то говорил больше, тихим, ясным голосом вышивая по воздуху рассказы про службу, товарищей, даже про детство; когда-то просил что-то рассказать Кэйю. Кэйа дико терялся каждый раз, просто до смешного, хоть и пытался это скрывать, и половину своих историй придумывал, а вторую — приукрашивал так, что даже участники событий не смогли бы признать в этом что-то, что было с ними. Капитан Рагнвиндр, кажется, понимал, что ему баят какие-то сказки. Но почему-то никогда не обрывал эти цветистые россказни. Выслушивал серьезно, замерев в заданной позе, иногда срываясь только потереть переносицу или поправить сбитый сквозняком локон. Кэйе заранее было страшно подумать, как передать это своенравное пламя на его голове. На кленовых заготовках получалось так себе. Вообще он стал меньше спать: нередко подрывался посреди ночи, ступал по прохладным доскам на кухню, садился, впотьмах при скудной пляске свечи делая пометки и зарисовки. Знал: к утру всё забудется. А ему всё ещё хотелось сделать всё на совесть. Показать себя. А пока получалось погано. *** — У тебя так хорошо выходит, — капитан рыцарей, устало потягиваясь — наверняка опять затекло тело от неподвижности — рысью обошел полуоформившуюся уже статую. Кэйа отчаянно не был согласен, особенно с учётом того, что буквально только что заметил, что ошибся с пропорциями руки, и как-то надо будет это потом исправлять — может, изменить драпировку ткани? — но профессиональная гордость не дала ему сказать это впрямую, заставила хмыкнуть с полуулыбкой: — А вы будто бы удивлены, сэр Рагнвиндр. За прошедшие дни он порядком осмелел: если поначалу ежесекундно было страшно сказать что-то не то, выставить себя дураком, оказаться невежливым, показать себя неотесанной деревенщиной, то чем дальше заходила работа, тем больше их диалог напоминал игру в мяч — увлекательную, задорную, когда тело само дышит и двигается. Наверное, это не было удивительно: Дилюк Рагнвиндр был старше его максимум лет на пять, а то и меньше. — А ты будто бы нашел здесь хулу, которой не было, — он забавно морщит свой изящный аристократический нос. Сегодня он энергичный, яркий, он — искра, его глаза горят живым огнем. — И опять не обращаешься ко мне на “ты”! Сколько раз нужно тебя попросить. Кэйа демонстративно задумывается, прикусывая кончик зубила: — Думаю… минимум еще разочек. Дилюк Рагнвиндр еле заметно улыбается на эту сценку. Но улыбка быстро тухнет, он снова обходит зачаток скульптуры. Кэйа не торопит его со словами, ждет. Уже знает, как это бывает. — Прости, что всё время это говорю, но… — рыцарь сам себя перебивает, рубанув воздух рукой. — Когда я у тебя, здесь, у меня внутри будто плотину прорывает. Ты, наверное, думаешь, что я одержим или что я… размягший нытик без капли характера… Посмотрел бы Кэйа на того, кто подумает так про капитана Рагнвиндра! Он всё ещё молчит, видя, как тот беспокойно заглядывает в лицо своему каменному воплощению. — …я всё время вижу отца, — тихо признается наконец его постоянный гость, печально проводя по намеченной в мраморе скуле кончиками пальцев, точно боясь обжечься. — И в этой скульптуре тоже. Нет, мы действительно были похожи внешне. Более того, чем дольше я смотрю на то, как здесь запечатлено движение… Я точно знаю, что ты хорошо показал здесь меня — ведь я вижу здесь него. Он примолкает, отходит к окну. Сегодня за ним — серая осенняя хмарь, дождь тонкими полосами чертит город, мостовую и крыши. Кэйа молча принимается убирать инструменты и приводить в порядок рабочее место, сметать сор, протирать поверхности. Эта тема и впрямь преследует их разговоры — больным зреет, лопается то и дело на губах. Рагнвиндр уже рассказывал ему про само происшествие. Коротко, сухо, и за этой внешней бедностью поземкой клубилась такая буря эмоций, что Кэйа впервые испытал странное желание, похожее на мираж — обнять. Не выглядел в этот момент Дилюк Рагнвиндр взрослым опытным воином. Мальчишкой, несчастным ребенком, все еще не смирившимся со своей утратой — да. Его брови в этот момент изламывались, твердая обычно линия подбородка размывалась, дрожала. Кэйа совсем не считал это слабостью. Сам он до сих пор видел мать во снах, и утром иногда подолгу лежал, с ледяной чернотой в душе глядя в потолок. — Ну вот вы меня и раскрыли, — бросает он беззаботно, ловя на приманку. — В чём? — Рагнвиндр оборачивается медленно через плечо. Глаза блестят, будто бы у него резко поднялась температура. Кэйа старательно выдерживает паузу. — В краже фотографий, — невозмутимо поясняет он. — Я еще и обряд на них провел. На голубиной крови. Меня так в моем племени учили. Капитан смотрит на него совершенно ошалевшим взором, медленно приоткрывает рот: — Ты вроде говорил, ты из города. Путаешься в показаниях, — он говорит тихо, интонаций не разобрать, но Альбериху кажется, что он ступил на верную тропу, и идет до конца: — Опять раскусили. Дилюк Рагнвиндр, хмыкнув, как-то причудливо, ломко улыбается, подходит обратно к нему, порывисто тянется — Кэйа непонимающе дергается, но тот всего лишь счищает пальцем невесть откуда прилипший кусок уже почти засохшей глины. — Кровь надо было брать соколиную, — доверительно шепчет сэр рыцарь ему. — У нас в роду именно таких разводят, глядишь, колдовство удалось бы еще лучше. Кэйа, с облегчением внутри понимая, что Рагнвиндр подхватил шутку, отвлекся — нахально скалит зубы: — Теперь ждите налет еще и на птичник. — Увижу там — придется арестовать славных дел мастера, — хмыкает капитан рыцарей. — Да держать в темнице, покуда не признается. Кто же работу закончит? — Выходит, придется договориться? — смех пузырится внутри, когда Кэйа с таинственным видом склоняется вперед. Что-то в лице Дилюка Рагнвиндра смешивается, и он чуть резковато отступает назад, судорожно поправляя буйные пряди. Кэйа, чуть теряясь, отступает тоже. Не забывай, кто ты. — Послушай, — откашливается рыцарь, и Кэйа, хоть и демонстративно уткнулся в листы с эскизами, видит боковым зрением, как тот беспокойно переминается с ноги на ногу. — Под конец месяца ребята разобрали все мои дежурства, чтобы я… отдохнул, но… — он запинается, выдыхает и вдруг поворачивается лицом, чуть хмурый, скрещивает руки на груди. Ничего не остается, как тоже бросить взгляд впрямую — хотя бы через плечо. — Но на «Рассвете» пора кое-что починить, и я хотел этим воспользоваться. И посоветоваться с кем-то насчет материалов на винокурне. С тобой посоветоваться. Пламенные глаза замирают на лице Кэйи — и тот замирает, как олень перед силуэтом охотника. — Ты придешь? — Дилюк рассматривает его очень внимательно, будто ища какие-то знаки. — Если тебе нужна оплата за консультацию… — Не нужна! — Кэйа несдержанно всплескивает руками, почему-то ужасно разнервничавшись. — То есть… То есть вы… То есть ты… Ты уверен, что это ко мне? Я — подмастерье кузнеца и чуть-чуть скульптор, не архитектор и не строитель… — Мне хотелось бы именно твоего совета. Позволь мне такую блажь, — Рагнвиндр настороженно подается чуть вперед, расплетая руки, будто чуя слабость добычи. — Развеешься… может, освежишь фантазию. Знаю, что ты почти не выходишь из мастерской… Кэйа прикусывает губы, сцепляя руки в замок. Ему хочется, отчаянно хочется согласиться. Ему интересно узнавать больше об этом человеке, ему нравится проводить с ним время. Почему тогда сердце так тревожно стучит в груди? — Хорошо? — он почему-то произносит это почти вопросительно, и причудливо сладко пощипывает в животе, когда он видит мимолетную тень облегчения на лице капитана рыцарей. — Договорились, — Дилюк вдруг протягивает ему руку, как равному — и Кэйа в легкой растерянности ее пожимает. Его почему-то это просто пробивает насквозь — эта крепкая, мозолистая ладонь с красивыми длинными пальцами, кажется, запомнится ему навсегда. — Я же смогу зайти за тобой прямо сюда? — Верно подмечено, — Кэйа c чуть подрагивающей усмешкой разводит руками, — я и впрямь почти всегда тут. *** Следующие дни бегут томительно и стремглав разом, путаясь в тонких календарных листах. Рагнвиндр всё время в караулах, видимо, заранее расплачивается за свой предстоящий отдых, а Кэйа, постыдно привыкший к его обществу, убивает всё время на кропотливую работу, часами не отходя от мраморной глыбы. Разбирается с пропорциями руки — наверное, опытный мастер заметит неточность, но обычный человек — нет, теперь точно нет — ориентируясь на наброски и зарисовки, дорабатывает корпус, линию плеч, вот из мрамора уже и бедра выступают. Еще чуть-чуть, и скульптура задышит, заживет — Кэйа остро ощущает такой момент в работе, когда камень переступает эту незримую черту, окончательно становится чем-то большим, совершенной версией себя. Он приходит к скульптуре с довольно большим, с пару альбомных листов зеркалом, которое одалживает у соседки, подносит его к благородному каменному лицу. Пытается через отражение поймать то, что нельзя уловить глазами напрямую. И впрямь находит пару коварных линий, чуть дрогнувший баланс, решительно добавляет штрихов в наметки прядей волос по вискам. Интересно, какие они на ощупь, эти закатные кудри? Кэйа как-то раз склонился над чужой головой во время сеансов и бесшумно, незаметно вдохнул — они пахли осенними яблоками туманным утром, чуть-чуть дымом и еще этим острым запахом, который возникает на секунду, когда тушишь спичку… Мысли заливают его крученым кипятком, обварив мозги, и он спешно сбегает — вернуть зеркало и хоть немного остыть. Соседка не отпускает его сразу: сперва смущенно указывает на покосившиеся створки старинного шкафа, и Кэйа тут же берется поправить беду, возится чуть дольше, чем рассчитывает, с рассохшимся деревом. В благодарность ему вручают полную корзинку сладко пахнущих, ароматных желтых груш, таких мягких, что и пальцем не нажми. Может, сварить ароматного варенья для Вагнера? К чаю да к выпечке, будет чем душу потешить в холода. Кстати, о Вагнере — когда он подбегает обратно к мастерской, тот окликает его, ненадолго откладывая заготовку клинка. — Капитан Рагнвиндр заходил, — коротко роняет он, ухватывая один из плодов и аппетитно кусая его за сочащийся бок. — Сказал, подле главных ворот подождет. Сердце Кэйи — зайцем по лесным просекам, солнечным бликом по светлым водам. — Ой, — говорит он, хлопая глазами, ставя корзинку около стены и судорожно приглаживая волосы. — Я… ненадолго. Он просто попросил с ремонтом помочь, — старый кузнец смотрит на него тяжелым взором, и Альберих спешит пояснить. — Ну, с материалами… — Несмышленыш ты. — Что? — еще больше теряется Кэйа. — Ступай уже. Мало чего понимая, Альберих спешно влетает в дом, торопливо, едва попадая в рукава, перелезает в самую симпатичную из своих рубашек, белую с синим узором, распускает свою обычно подобранную длинную прядь, прочесывая ее пальцами — и стремглав вылетает на мостовую, только непосредственно перед воротами сообразив, что наверное, не надо так явно показывать свое нетерпение… Поздно — он уже видит в клубах пыли от проезжей телеги, подсвеченных закатным солнцем, манящий его взгляд силуэт, так хорошо изученный за прошедшие недели, и Дилюк даже дружески взмахивает рукой, будто подзывая к себе. — Сэр Дилюк. Господа рыцари, — как назло, пыль набивается в нос и рот, и он раскашливается, но все равно отвешивает небольшой поклон как своему сегодняшнему провожатому, так и паре дежурных рыцарей на воротах. — Угощайтесь, наверняка служба утомила, надо и отвлечься немного? Он протягивает удачно прихваченные несколько груш, и патрульные охотно их разбирают — Гай вечно хочет пить, а фрукты утоляют жажду, а Брюс в принципе любитель полакомиться. Рагнвиндр молча качает головой, отказываясь от своей доли, поворачивается к Гаю, явно завершая инструктаж: — Не забудь спросить проездные грамоты, думаю, завтра утром этот караван уже будет здесь. Если будут вопросы… — …задать их капитану Лоуренс, так точно, сэр, — Гай улыбается чуть заискивающе, видимо, радуется тому, что в кои-то веки стоит не на боковых воротах, через которые в основном бегают кошки да пьяницы. — Не волнуйтесь, мы исполним наш долг, вам не о чем переживать! — Добро, — серьезно соглашается капитан и наконец, бросив быстрый взгляд на Альбериха, кивает ему, мол, трогаемся — и быстрой походкой припускает по мосту, только поспевай. — Как дела? Всё-таки отвлек тебя от чего-то? Кэйа, вполовину глядя на дорогу, будто та его занимает, а вполовину — на изящный профиль гордого лица, взмахивает рукой: — Вовсе нет. Ходил за зеркалом и задержался. — За зеркалом? — Дилюк чуть морщит нос непонимающе. — Да. Полезно посмотреть на изготовляемый предмет в отражении, — принимается объяснять Альберих, с радостью цепляясь за потенциально интересную тему. — Когда к скульптуре его подносишь, становятся видны некоторые недостатки, неточности, которые глазом не увидишь. Никогда не замечал, когда смотришь на других людей и видишь их в зеркале — они будто немного разные, верно? — И впрямь, — призадумавшись, соглашается Рагнвиндр. Мост кончается, и под ногами выстилается утоптанная тропа, и он рефлекторно срывает травинку, прикусывая уголком рта. Выглядит… так простодушно-обаятельно. — Но почему тебе понадобилось его одалживать? У вас нет зеркала? — Есть, конечно, — почти обиженно отзывается Кэйа, вообще-то гораздый покрутиться утром, изучая собственное лицо. — Не так они и дороги теперь! Чай, не прошлый век! Просто маленькое. Толком не рассмотришь ничего в таком. В быту нормально, а вот для дела совсем не годится… — А когда ты смотришь в зеркале на себя, как думаешь, что меняется больше всего? — пытливый взгляд винных глаз обжигает кожу. — Не могу знать, капитан, — полушутливо отбивается он. — Себя-то иначе не увидишь. Может, глаза? Дилюк Рагнвиндр молчит, хотя и издает тихий звук, который можно принять за еле-еле слышимое согласие, сворачивает на боковую тропу. Они шагают под темнеющим чернично-малиновым небом. Ветер так и напирает в лопатки, ободряюще треплет по желтым головкам цветы, подгоняет дрожащими на ветру ветвями — хей-хо, спешите, путники! Гроза, что ли, будет. Путь оказывается не очень-то и близким, Кэйа, не слишком привычный к долгим пешим переходам, почти успевает устать — если у него где-то и есть сила, то конечно, в руках, иначе как бы он управлялся с кузнечным делом? — но вот впереди маячат теплые огни, и Альберих потрясенно ахает: — Сколько бабочек! Кристальные крылышки мерцают тут и там, обрамляя просто идиллическую, невероятно зовущую почему-то сердце картину стройного, красивого дома с красной крышей, четких линий виноградных лоз. Их тоже так много! Сложно даже представить, сколько труда вкладывается в эти иссиня-черные ягоды каждый день, сколько рук требуется. Кэйа кажется себе крохотным перышком посреди этих бескрайних рядов. Вот как это выглядит, большое дело, которое кормит весь регион. — Да, тоже не устаю на них смотреть, — Дилюк замедляет шаг, позволяя поделить с ним пополам этот момент, словно ритуальную краюху хлеба с гостем, и Кэйа ему благодарен. — Знаешь, в детстве постоянно их ловил, делал ночники из кристальных ядер. Сейчас даже жалко как-то. Серебряный звон плавает вокруг них в сумраке, и рука сама тянется вверх — тронуть хоть одну пальцами, убедиться, что это на самом деле. Сладкий ягодный запах тут везде, тревожит ноздри. Кэйа и впрямь редко выходит за пределы города. Ну, он бывает в Спрингвейле… и на помосте рыбака подле крепостных стен, а в Шепчущий лес и вовсе ходил десяток раз! Но здесь совсем по-другому. Волшебно. Неудивительно, что в таком сказочном месте вырос такой сказочный человек. Он слышит свою мысль будто издалека и сам ее пугается, и щеки дурацки теплеют. Бабочки рассыпаются от них, как рыбки в воде, когда они идут к главному дому. Кэйа без устали здоровается с каждым встречным рабочим, даже с теми, с кем сам Рагнвиндр ограничивается кивком — ну, ему-то можно, он господин этих земель, а Альберих кто? Правильно. А вот встреченную на крыльце средних лет женщину, тонкую, изящную блондинку с глазами такой теплой зелени, что Кэйа никогда не видел, капитан рыцарей приветствует невероятно ласково, с сыновьей почтительностью без малого. — Аделинда, добрый вечер, опять ты трудишься допоздна. Что за тяжести в руках, давай я отнесу, — он с восхищающей легкостью перехватывает у женщины какие-то коробки и без каких-либо указаний несет к маленькой пристройке, уютно дымящейся и пахнущей теплой сдобой — видимо, кухне. — С возвращением, мастер Дилюк, — названная Аделиндой тепло улыбается ему, шутливо хлопая по рукам в форменных перчатках краем передника. — Уж донесла бы, не старая еще. А это и есть господин Кэйа, как понимаю? — ее приветливая улыбка для гостя так ласкова и нежна, что Альберих, право, решил бы, что эта прекрасная дама обозналась и приняла его за кого-то другого, очень желанного визитера, не назови она его по имени. Он выступает вперед, склоняется и целует запястье с чуть загрубевшими от работы костяшками, вызывая тихий грудной смешок. — Просто Кэйа, мадам. Какой из меня господин, — он усмехается самой этой мысли, тут же перекраивает это в вежливую улыбку. Аделинда заливисто смеется снова: — А из меня какая мадам? Дилюк не рассказывал обо мне? Меня зовут Аделинда, я — главная горничная на винокурне. — Рассказывал, — не кривит душой Кэйа, выпрямляясь. — Но всегда — как про человека, заменившего ему мать, а не как про горничную. Поэтому я и обращаюсь… соответственно. Кроме того, как в вас можно признать человека старше сэра Рагнвиндра? Ваша внешность меня просто ослепила. Женщина снова смеется, потирая румянец на щеке — звук такой приятный — ловит за рукав вернувшегося к крыльцу Рагнвиндра: — Ваш друг, мастер — невыносимый льстец и угодник, — когда она улыбается, у нее появляются уютные морщинки подле глаз. — А какие манеры. У вас-то по сравнению с ним только-только прорезался молочный этикет. Она нежно встрепывает волосы молодого капитана совершенно по-семейному, и от этого зрелища в сердце будто пульсирует что-то горячее. — Кэйа очень образован и умен, особенно для среды, где он рос, — невозмутимо сообщает тот, и теперь наступает очередь Кэйи краснеть. Вот сказал тоже! — Рад, что вы понравились друг другу. Аделинда, ужин уже готов? — Конечно, — та спешно кивает несколько раз с такой энергией, что светлые пряди затевают целую пляску по ее плечам. — Проходите в дом, господа, располагайтесь. Вот теперь Альберих действительно теряется. Вот к чему он точно не готовился, так это к ужину с настоящим аристократом в его собственном доме! В голове судорожно всплывают обломки знаний про этикет, любимая рубашка кажется ужасно убогой и нищенской, а ботинки, его ботинки? Надо было все-таки прошлой весной заказать новую пару, не надеяться еще на сезон. И вообще, разве он не прибыл сюда совсем с другой целью? — О, сэр Дилюк не предупредил, что планируется что-то такое, — Кэйа с трудом удерживается от того, чтобы позорно сгорбиться в стеснении, обхватив себя руками. —Сэр Дилюк, я ведь здесь для того, чтобы помочь с ремонтом, не так ли? — с нажимом произносит он, отчаянно подмигивая, пытаясь просигналить, насколько он в ужасе. Тот, безмятежно снимающий покрывавший его все это время неполный доспех — наручи, пластинчатая кираса, всё это занимает свое место на специальной подставке — оборачивается, улыбаясь коротко, коварно, ударом под ребра: — Верно, господин Кэйа милостливо согласился помочь мне разобраться с материалами. Негоже приступать к такому серьезному делу так поздно вечером, верно? Мы ничего и не увидим впотьмах, — он делает выразительную паузу, наверное, впервые вызывая у Кэйи легкое, крамольное желание слегка придушить его красивую бледную шею. — Так что не стоит спешить, мы можем спокойно отужинать и заночевать, а утром приступить к делам. Аделинда подготовила спальню, а ее стряпня — это нечто. Кэйа очень хвалил твою выпечку, Ади, — он нежно улыбается женщине, а та совершенно заговорщески подмигивает: — Приятно слышать! «ПодготовиЛА», значит. Заранее решил, значит. Кэйа готов спрятать лицо в ладони и раскричаться. Вместо этого он нацепляет на себя самую великосветскую улыбку, что умеет — и послушно следует в проем высоких резных дверей из темного дуба. *** Особняк изнутри потрясает его не меньше, а то и больше, чем снаружи. Обстановку не назвать помпезной, здесь нет бесконечных рядов картин, золота, лепнины — но тем внушительней выглядят ненавязчивые мелочи. Ковры под ногами, темно-багровые, как венозная кровь, такие плотные, скрадывают звук шагов. Перила лестницы, ведущей на второй этаж, выточены из красного дерева — очень дорогого и очень старого, и сделано все с большим вкусом. Один единственный портрет на стене — рыжебородый мужчина и смешной мальчуган в коротких шортах, щербато улыбающийся, сидящий на его колене, в котором с удивлением угадывается ныне самый молодой капитан рыцарей — оформлен в изящную раму. И ненавязчивые знаки рода везде: статуя совы, виноградные лозы на искусно выкованной каминной решетке (работа Вагнера, он сразу узнал руку). Они же прячутся в тканях — масляно-тяжелых портьерах, обивке кресел, даже тканевых салфетках на столе. Да, они уже уселись за стол, и Кэйа с воистину священным трепетом озирает объем выставленного на стол. Гигантская фарфоровая супница, напоминающая ему черепаху-переростка, несколько блюд с сырами, ветчиной, бужениной с брусникой и перьями зеленого лука, ванночка с паштетом, миска с овощами с огорода — розовые нежные томаты, крошки-огурчики, редис. Нашлось место, конечно, и винограду, и паре бутылок вина, и графину с соком — и даже думать страшно о том, что пробегающая мимо Аделинда пообещала еще и горячее с десертом. У него невольно текут слюньки, что не отменяет того, что он в чертовой панике. — Аделинда слегка увлеклась, — в глазах Рагнвиндра плещется озорство, и он беззастенчиво рассматривает, ловит реакции Кэйи. — Скучает по временам, когда нужно было готовить для семьи, к которой еще и иногда приезжали гости. Не стесняйся, пожалуйста, — улыбка меняется на мягкую, подбадривающую. — Мне открыть вино? Я-то обычно не пью… — Сэр Дилюк слишком любезен и великодушен, ахах, — Кэйа прикладывает все усилия, чтобы его голос не превратился в писк. — Разве я достоин такого приема? Почему-то его слова воспринимают серьезно. Хозяин дома хмурится, отбрасывая в сторону только что взятую в руки салфетку, будто та в чем-то провинилась. — Мой ответ — да, — коротко обрубает он, и нотки стали в его голосе заставляют желудок Кэйи подпрыгнуть. — Почему нет? Разве от того, что ты не родился в знатном доме или прибыл издалека, ты делаешься хуже как человек? Ты тоже по-своему служишь этому городу, трудишься честно и от души, даря свое мастерство — и что же, ты недостоин быть наравне с остальными? Думаешь, нет знатных рыцарей, которых я бы за этот стол не пустил? И которых мне тяжело вообще назвать людьми..? Металл в бархатном глубоком голосе раскаляется, тихим шипением разливаясь в воздухе. И Альберих отчетливо понимает, что Дилюк говорит про кого-то конкретного. Капитан рыцарей запинается, тяжело дыша, устало откидывается назад на стуле, досадливо морщась. — Прости, — намного тише добавляет он, распахивая глаза и глядя с сожалением. — Не хотел так распаляться. Да и прозвучало так, будто ты хорош только на фоне всякого отребья. Я не имел это в виду. — Я знаю, я знаю, — спешит уверить его Кэйа. Чужая вспышка откровенности почему-то разбивает часть его оков, он чувствует себя уже спокойнее. Знать бы, почему. — Просто так неожиданно, Вагнер потом мне уши надерет, — смеется он. — Я-то отпросился на несколько часов… Дилюк Рагнвиндр уже без вопросов ловко, с хлопком открывает бутылку и льет им обоим янтарную ароматную жидкость по бокалам. Кэйа сдается, отказывается сопротивляться — в том числе от того, как красиво выглядит процесс. — Ты ведь уже взрослый, почему тебе нужно с ним согласовывать свои отлучки? — пытливо интересуется он, вздымая руку с вином — и Кэйа звонко чокается с ним в ответ, отпивая. На языке мигом расцветает запах одуванчиковых полей, легкий, но с горчинкой вкус нежно оплетает язык. — Так сложилось, — жмет плечами Кэйа, спешно закусывая ломтиком сыра. Не хватало еще захмелеть сверх меры и опозориться тут. — Он кажется очень отстраненным, но на самом деле всегда переживает за меня и мои проблемы. Когда он знает, где я, ему… спокойней? Дилюк кивает, едва пригубив содержимое бокала и тотчас плеснув себе в другой стакан тёмно-фиолетового сока. Поднимается, склоняется над столом, разливая им суп — это все еще ощущается неловко-колким, как грубый свитер по голой коже, но бросаться делать это самому, пожалуй, было бы еще более нелепо. А Аделинду, похоже, окончательно поглотила кухня. — Вот как, — задумчиво отзывается рыцарь, садясь на место и дуя на дымящуюся ложку. — Кажется, у вас хорошие отношения. Расскажешь о них? И кстати, — призрак озорства снова мелькает в его потемневших глазах, — вообще-то я тебя отпросил… *** Завязавшийся тёплый разговор — про детство и взросление, про увлечения и выбор жизненного пути, про отцов и детей — затягивает, расслабляет. Кэйа, конечно, умудряется пару раз опростоволоситься: остатки супа машинально допивает через край, взяв тарелку в руки, как делает дома — и ужасно краснеет; то и дело в последний момент тормозит себя, чтобы не хватать закуски со стола руками, а накалывать вилкой. Дилюк только усмехается по-доброму, глядя на это. — Скучал я по таким вечерам, — признается он, когда им, по ощущениям Альбериха, уже сытым до тошноты, приносят еще и сладкий ягодный пирог. — Понравилась еда? — Чуть язык не проглотил. Уверен, что Аделинда получает столько, что может купить себе долю от винокурни, — смеется Кэйа, задумчиво крутя в руках бокал с вином — уже четвертый, Альберих, только не налажай! В голове, припорошенной алкогольным шлейфом, вдруг складываются в единую картину обломки мыслей. Ну конечно. Дилюку одиноко! Он потерял отца, ему, амбициозному и молодому, наверное, сложно правильно держать дистанцию с сослуживцами. А Кэйа — безопасный вариант! Он хочет подружиться… или даже, точней, чтобы рядом был кто-то, с кем можно спокойно поговорить, не переживая за то, каким показаться. Поэтому и застревает в его мастерской, и сюда позвал. Все понятно! Почему-то от этого осознания не только приятно и почетно, но и грустно, хотя казалось бы, его избрал доверенным лицом молодой аристократ, своим, можно сказать, пажом по тяжелым разрушающим думам. Странные обида и разочарование колко царапаются в груди. Кэйа бесцеремонно накрывает их большой дубовой крышкой. — Почему же тогда ты не устраиваешь вечера для кого-то из своего круга? — доверительно склоняется он над скатертью, махом допивая бокал и крутя в руках салфетку. Рагнвиндр досадливо морщится, потирая лоб. Перед ним все тот же, первый бокал вина, едва ли опустевший наполовину, и вместо благородного напитка он отхлебывает чаю. — Устраиваю. Но очень редко. Ненавижу изображать из себя невесть что, а приходится, — подтверждает он косвенно Кэйины опасения. — Интереса у всех — вызнать у меня что-то этакое, одолжить денег, сосватать дочь или напоить. Не самое увлекательное времяпровождение. Разве что с Джинн иногда удается поболтать за завтраком или ланчем, — то, как он фривольно зовет по имени магистра, восхищает. Неудивительно, конечно, судя по рассказам, они друзья детства. — Звучит и впрямь утомительно. В чем-то хорошо быть подмастерьем кузнеца, — смеется Кэйа, чуть откидываясь на спинку стула. В голове — приятный шумок, а глаза начинают слипаться, его укачивают и усыпляют сытость, тепло и покой. — В чем-то хорошо, — соглашается аристократ, внимательно всматривающийся в его лицо. — Наверное, пора отдыхать. Иначе завтра будет искушение проваляться полдня, — он медленно отъезжает на стуле назад, зевает, прикрывая рот рукой. Вид у него, пожалуй, тоже соловый. Он угукает, немного неловко выбирается из-за стола. Дилюк Рагнвиндр почему-то не спешит двигаться, замирает около пламени камина и всё ищет его взгляда, чуть прищуриваясь сквозь свои длинные ресницы. Он будто… чуть встревожен? Переживает о том, что слишком разоткровенничался? — Не волнуйтесь, капитан, я всё понял, — ну вот, черти из бездны начали тянуть Кэйю за язык. Но не может же он просто молчать и заставить его дергаться, бедного? — Не стоит беспокоиться. Отливающие алым глаза распахиваются шире, бледные губы приоткрываются: — Понял? Что именно… ты понял? — Дилюк говорит медленно, будто ступая по ломкому ледяному насту весной. — Всем иногда бывает одиноко, — Кэйа пожимает плечами, всем видом стараясь продемонстрировать, что это действительно обычное дело, пытаясь подбодрить. — Я буду рад быть кем-то вроде друга для такого прекрасного человека. Рагнвиндр замирает, на миг делается так тихо, что Кэйа впервые за вечер обращает внимание на треск поленьев в камине и песни ветра за дальним окном. Бледные пальцы теребят и теребят светлые манжеты рубашки, нервозные и будто зачарованные на движения. Потом капитан рыцарей улыбается, хоть и как-то грустновато: — Спасибо, Кэйа. Ты тоже очень хороший человек.