Одержимые

За холщовой стенкой шатра поют цикады, чуть поодаль Минск наигрывает на барабане незатейливую рашеменскую мелодию, Астарион что-то увлечённо рассказывает Карлах, а Шэдоухарт звонко смеётся под порыкивание Хальсина-медвесыча, разрешившего той покататься у себя на спине. Там целая жизнь, там плещутся тепло и радость, а здесь есть лишь тоска, одиночество и несмываемый липкий плевок, который печёт лицо Тав так же сильно, как в первый день. Тав лежит на покрывале, и у неё нет ни малейших сил встать. Благо, ей никуда и не нужно — приятели уже давно поняли, что её лучше оставить в покое, а потому под шумок отменили все рейды и планы. Так что пока группа просто отдыхает и старается ненавязчиво беречь Тав. Они по очереди приносят ей еду, молча уносят грязное бельё в стирку, возвращают чистое и ни о чём не спрашивают — она им за это безумно благодарна. Никто из них даже не подозревает, что с ней творится, но они все вместе пережили столько дерьма, что никто ничему давно не удивляется. За весь срок их совместного путешествия почти каждый из них уже ломался и собирался заново, последнее — всегда с её помощью. Теперь настала очередь Тав. Друзья знакомы с Рафаилом — для них он хитрый дьявол, который заставил их помогать ему отыскать корону Карсуса в обмен на исцеление от личинок. Но о том, что он является покровителем Тав, знает лишь Уилл. Она доверила это ему ещё в самом начале, как колдунья колдуну, и он сохранил её тайну. Однако и Уилл вряд ли догадывается, что сейчас дело в Рафаиле — ему вряд ли может прийти в голову, что у дьявола и его прихлебательницы могут сложиться отношения, непохожие на ту вечную грызню, из которой состоит его собственное сотрудничество с Мизорой. Симпатии к дьяволам Уилл не испытывал никакой — Астарион как-то поинтересовался, хотел бы тот хоть разок заглянуть к хозяйке под юбку, и красноречивый презрительный взгляд, которым Уилл наградил эльфа, уверил Тав: даже если она поделится с ним своими переживаниями, друг её не поймёт. Она и сама бы себя не поняла совсем недавно. Свой первый контракт Тав заключила двадцать лет назад — с самой обычной феей, в отчаянной попытке сделать хоть что-то, чтобы спастись с семьёй из горящего дома. Спаслась. И с той феей они за столь долгий срок стали чуть ли не лучшими подругами. А потом покровительница внезапно исчезла, перепродав напоследок контракт ничего не подозревавшей послушницы Рафаилу. Тав не сразу выяснила, зачем понадобилась сыну самого Мефистофеля, но было ясно: тут дело явно не в её красивых глазах. Со временем до колдуньи дошло, что всему виной иллитидская личинка. Но даже зная, что она — лишь выгодный Рафаилу актив, Тав его возжелала. Наглый, хитрый, чересчур театральный, надменный и вспыльчивый — он должен был раздражать. Она должна была люто возненавидеть нового покровителя за это унижение — выкуп её души за её же спиной. Но он был интересным, боги, он был слишком интересным! Чем дольше Тав говорила с ним, тем больше хотела говорить. И чем больше смотрела… Чёрные, едва тронутые сединой волосы казались шёлковыми, в них так и подмывало зарыться. А этим изящным пальцам, которые Рафаил поддерживал даже в более идеальном состоянии, чем Астарион — первый пижон и модник лагеря, — хотелось разрешить проникать во все самые потаённые уголки её тела, куда эти пальцы только пожелают проникнуть. Тав так до сих пор до конца и не осознала, почему при виде его спесивого лица сердце тарабанит как ненормальное. Иллитидская личинка, вероятно, просто свела её с ума, а может быть, коварный покровитель самолично подсуетился, что-то нахитрив с контрактом. Но, как бы то ни было, когда Рафаил впервые явился к Тав в палатку после вечеринки тифлингов, она была слишком пьяна, чтобы сдерживаться. Вкус его члена очень уж удачно сочетался с винными нотками в её рту, и ей захотелось повторить почти сразу же. Они повторили в ту ночь ещё не раз, попробовав друг друга во всех аспектах — в настолько широком смысле, насколько им позволила фантазия. А дьявольская фантазия, как известно, редко бывает ограниченной. С тех пор, втайне ото всех — кроме разве что всевидящей Мизоры, — они были любовниками. Или чем-то большим? Рафаил появлялся как минимум раз в неделю. Всегда инкогнито и всегда вовремя. Перед каждой её вылазкой целовал в лоб, желая удачи, после каждой битвы — ждал в шатре с магией исцеления и зельями. И, конечно же, с очередной яркой, страстной ночью, после которой Тав казалось, что она горы может свернуть. Тав была абсолютно счастлива эти несколько месяцев — многочисленные бои, лишения, тлен проклятых земель, нежить и перманентная опасность не могли помешать ей наслаждаться жизнью. Жизнью с ним. Ну, а потом Рафаил её бросил. Тав бессильно всхлипывает, по лицу бегут горючие слёзы и вскоре щёки начинают чесаться от соли — но Тав не вытирает их, словно в назидание самой себе за глупость. Она — колдунья и лучше всех на свете должна понимать лживую природу таких, как Рафаил. Она изучила в своё время столько книг и узнала столько секретов, что у неё и мысли не должно было возникнуть о том, чтобы прикипеть к тому, для кого была незначительней букашки. Но, вопреки здравому смыслу, Тав принадлежит этому дьяволу не только скованной контрактом душой, но и сердцем. Она одержима им. Из-за Рафаила она уже давно послала этот самый здравый смысл прямиком в Баатор, и сейчас Тав кажется, что она кубарем летит с обрыва — туда же. Тав презирает себя за всё: за то, что скучает, за то, что ждёт, за то, что знает — если Рафаил к ней вернётся, она будет рада ему. За то, что ей кажется: она влюбилась. За то, что думает о нём сейчас, а правая рука ползёт по животу, медленно опускается под поясок нижнего белья и начинает теребить пульсирующий от томительного предвкушения клитор. Золотая нить, связывающая их, оживает, опутывает тело ласковой змейкой. Тав открывает рот, и нить тянется внутрь, ластится о её язык, толкается в горло. Тав приподнимает рубашку, и нить оплетает соски покалывающим жаром. Тав пошире разводит ноги, и нить скользит меж половых губ, лижет стенки влагалища, помогая довести удовольствие до апогея. Тав стонет в подушку и медленно сучит ногами, пытаясь поймать лучший угол. По искусанной в кровь губе стекает алая капелька, стыд и презрение к самой себе обжигают щеки, и она, дёргаясь в сладко-горькой конвульсии, наконец кончает, представляя его лицо. В следующую секунду нить выскальзывает из всех её выемок и резко натягивается струной. А потом Тав дёргает так, что она летит с лежанки на пол ничком. Мир взрывается болью — в грудь словно вогнали деревяный кол. Тав глухо ахает и теряет сознание.