"С тобой я мир обрел в разгар войны..."

      — When I was a little bitty baby       My mama would rock me in the cradle       In them old cotton fields back home       It was down in Louisiana       Just about a mile from Texarkana       In them old cotton fields back home…       Джослин напевала себе под нос, разрезая на дольки слегка подвяленное яблоко. Его морщинистая шкурка пахла очень терпко, а сам плод наверняка был чересчур сладким, пролежав в погребе несколько месяцев. Но Изабо и та повитуха с соседней плантации сказали ей есть побольше фруктов, особенно яблок. Они помогают укрепить кровь — по словам негритянок. И Джослин ела, хотя приторная сладость прошлогодних плодов уже стояла поперек горла. А мясистая мякоть тыквы не лезла, хоть удавись. Ей до зубовного скрежета осточертело есть все эти яблоки, тыкву, кукурузную кашу. Хотя в обычное время она ела бы то же самое, но почему-то именно сейчас, в ее положении, это выглядело как нечто нежеланное, вынужденное, несправедливое.       Под ребрами несильно толкнулись, и все скудное содержимое желудка едва не полезло из нее обратно. Джослин отложила недоеденное яблоко и легонько похлопала по животу, в ответ на толчки.       — Хватит уже, Мотылек, утро только началось, — прикрыв глаза, она откинулась на стуле. Вообще-то, толчки и шевеления уже давно не были похожи на порхание крыльев мотылька. Скорее на ворочающегося маленького щенка или котенка, тыкающего своим носиком изнутри. Ребенок, росший внутри нее в последнее время с небывалой скоростью, настойчиво давал о себе знать при каждом случае.       — Ему нравится, как вы поете. Нравится ваш голос. Спойте ещё вашу странную песню, — улыбнулась Джози, сидевшая у очага и шевелящая разгорающиеся угли. На кухне запахло дымком и повеяло теплом.       Джослин только хмыкнула и снова принялась за яблоко — вечно Джози болтает глупости. Во рту стояла сладость с лёгкой кислинкой от кожуры. Она снова прикрыла глаза, пытаясь отстраниться от движения внутри себя. На самом деле, это было не так уж сложно. Она почти привыкла. Тяжесть тела ощущалась теперь как нечто естественное, а за просторными юбками даже внешне не сразу можно было понять о ее положении. По ее подсчётам, шел уже седьмой месяц. Семь месяцев она делила свое тело с ребенком. Семь месяцев она не видела Джаспера и не знала, что с ним. Только Орион, любивший пастись на ближних лугах, и Перси, так и оставшийся на ферме, напоминали о нем. Он не умер, не мог умереть. Джослин отчаянно верила, что обязательно почувствовала бы это. Что его не стало. Как чувствовала, что и мать всегда была жива, даже до того, как получила первое послание от нее. И она честно искала в себе это чувство каждый раз, когда открывала глаза по утрам и закрывала перед сном.       Джастин, конечно, ей не поверил. Отказался снова поехать и проверить списки пленных или просто узнать побольше. Ещё и ей запретил, так мрачно и решительно посмотрев при этом, что она до сих пор не могла найти в себе силы ослушаться его, давно покинувшего ферму. Хотя в Галвестоне искать Джаспера смысла не было. Так ей казалось, когда она стояла у ворот фермы и смотрела на юг. Он был слишком далеко. Так далеко, что все чаще она не верила своему собственному отчаянному убеждению в том, что он жив, где-то есть на этой земле. В таком случае ей точно не стоило искать и убеждаться в его смерти. Сейчас была призрачная, но надежда, а если она увидит его тело, могилу или имя на бумаге с безжалостным росчерком дат рождения и смерти, не останется ничего.       Для начала надо разобраться с ребенком. Так она говорила — разобраться. Как разбираются с проблемой. Живот почти не мешал, но осознание происходящего тяготило похлеще любого груза. Она предпочитала не сильно думать над тем, что будет, когда он родится. Она даже ни разу младенцев на руках не держала. И наверняка уронит его или задавит своей неуклюжей хваткой. От этих жутких фантазий у нее все переворачивалось внутри. В будущем есть специальные курсы, тренировки, занятия, интернет, в конце концов. Она бы научилась. А здесь даже пресловутой куклы-пупса не было, чтобы она могла попрактиковаться в пеленании. Ее ребенок будет самым несчастным на свете. Без отца и с неуклюжей неумелой матерью. На глаза навернулись слезы, которые она упрямо смахивала и поджимала раздражённо губы. Она постоянно рыдала. По всякой мелочи. Ее достало это. Так и до обезвоживания недалеко — столько она выплакала впустую. С тех пор как уехал Джастин, фонтан вообще не закрывался.       А он ведь, недолго думая, предложил ей с ходу решение проблемы. Сказал, что женится на ней. Джослин даже сейчас усмехнулась, сквозь слезы, вспоминая тот день. Какой бред. Даже в самой дикой фантазии она не могла представить себя его женой. Ничьей женой.       — А если ты встретишь кого-то? Если полюбишь? Что тогда? — сразу спросила она. — Нельзя вот так просто взять и жениться.       — Очень даже можно. И нужно. Все честь по чести.       — Все у вас здесь по чести, — ворчала она, гремя какой-то посудой, лишь бы не смотреть на строгий требовательный взгляд Маккиннона, который был так же похож на жениха, как она — на королеву Англии. Даже свое «предложение» он озвучил как приказ, словно она была его солдатом. — А как же любовь?       — Видел я, какая у вас любовь с Уитлоком. И где мы все сейчас?       — Не выйду я за тебя, Джастин. И даже сожалеть по этому поводу не буду, — словно в подтверждение ее слов, в животе вспорхнул крыльями мотылек. Ее голос стал увереннее. — Потому что рано или поздно ты полюбишь, и наш брак тебе будет в тягость. Или вернётся Джаспер, — Маккиннон сразу захотел возразить, но она не дала ему, быстро заговорив. — И это только моя проблема. Ты не должен ее разгребать или делать своей. Все будет хорошо и так.       Она ещё много чего несла тогда про то, что справится, что знает, как ей быть дальше, что уже все продумала… Столько не врала, наверное, никогда. Да ещё с уверенным видом — хоть Оскара вручай. Лишь бы только Джастин больше не предлагал ей жениться. Сама мысль вгоняла ее в страх, стыд и гнев одновременно. И впервые молилась про себя, чтобы он поскорее уехал, чтобы не буравил мрачным взглядом, за которым, как нашептывала ей паранойя, готовил новые аргументы, а может уже и целый план, как выдать ее замуж за себя или кого другого. Она вздохнула с облегчением, попрощавшись с ним. Даже выдавила улыбку, снова наобещав, что с ней все будет в порядке. Лучшая ее ложь за всю жизнь. Жаль, себя не удалось обмануть.       Джослин ойкнула от очередного настойчивого толчка и вынырнула из воспоминаний. Она так и сидела на тускло освещенной кухне с недоеденным яблоком в руке. Порой она так частенько застывала, полностью отстраняясь от мира, поглощенная своими мыслями и прошлым.       — Я же говорю, мисс Джослин. Спойте еще раз. Ему нравится, — Джози оторвалась от своего штопанья и внимательно следила, как она поглаживала чувствительное место под ребрами.       — Я, пожалуй, пойду пройдусь. Обычно это помогает, — Джо отмахнулась от сентиментальных советов негритянки и весьма бодро для своего положения встала. Негры в последнее время словно с ума посходили. Джозефина перебрала половину вещей Шона, которые они так и не выбросили, а просто оставили пылиться в шкафах и сундуках, и теперь перешивала из них маленькие распашонки, пеленки и бог знает, что еще. Но стопочка миниатюрной одежды росла без остановки. Луи сколотил небольшую деревянную колыбельку, а потом выжег на ней простые узоры вместе с сынишкой Изабо. Теперь она стояла у нее в комнате и напоминала ей о неумолимом приближении страшного дня.       На улице было по-утреннему свежо и прохладно. Джослин глубоко вдохнула — стоял февраль, но вовсю пахло весной. Куры весело кудахтали в своем загончике, а из конюшни доносилось тихое ржание лошадей.       На голых деревьях уже виднелись первые почки. Пройдет пара месяцев и на яблонях начнут появляться бело-розовые цветы. К тому времени ребенок уже родится, как раз когда все будет в благоуханном цвету. Может быть, каким-то чудесным образом, и Джаспер вновь вернётся в ее жизнь. Сегодня она снова верила, что он жив, хотя вчера ложилась с полной уверенностью, что Джастин был во всем прав, и не было смысла надеяться на что-то. Но на улице так чудесно пахло весной, прямо в середине зимы. Это ли не знак? Джослин отметала мысли, что вообще-то здесь это было естественным, обычным явлением.       В животе снова толкнулись. Она, осторожно ступая и обходя лужи после ночного проливного дождя, направилась к конюшне. Погладила живот, в котором не унимался ребенок.       — It was down in Louisiana       Just about a mile from Texarkana       In them old cotton fields back home…       Она и не заметила, как запела уже ставшей привычной мелодию, придерживая то место, где толкались особенно сильно. Она ещё ощущала ленивое шевеление внутри, будто ребенок пытался удобно улечься, но больше не беспокоил ее толчками. Совпадение, конечно. Вряд ли он так ярко мог реагировать на ее голос, Джози вечно болтала глупости. И все же продолжала тихо петь, когда вошла в полумрак, где в стойлах виднелись высокие силуэты лошадей, а из их ноздрей с шумом вырывался пар. Наверное, стоило уже подумать об имени. Мысль пришла внезапно и кольнула болезненной вспышкой. Она с самого начала не хотела даже думать об именах. Дашь имя — и все станет ещё более реальным и пугающим. Лучше она и дальше звала бы его Мотыльком. Ни к чему не обязывающее, ничего не значащее слово. Просто Мотылек. Но сейчас, когда она подходила к высокому гнедому коню, чья шкура лоснилась даже в темноте, то решила, что пора. Так надо.       — Ну как ты тут, Орион? — Джослин коснулась теплой бархатистой шеи, и конь тут же сунул влажный нос в ее ладонь в поисках еды. Она протянула остатки недоеденного яблока, которое тут же с хрустом исчезло.       Она вела ладонью дальше, по гриве и спине. Перси тщательно ухаживал за лошадью, будто каждый день ожидал, что хозяин вернётся. Он как-то сказал ей, что однажды мистер Джаспер отчитал его за то, что плохо вычесал гриву, и теперь даже без чуткого взора хозяина он продолжал выполнять свою работу идеально. Она могла сама в этом убедиться, когда под рукой была приятная шелковистая поверхность и мощные крупные мышцы. Эти движения ее успокаивали, она прикрывала глаза и могла долго вот так стоять возле Ориона, вдыхая его мускусный запах, который часто оседал на одежде Джаспера. Если хорошенько сосредоточиться, то можно представить, что он был тут, прямо сейчас. Стоял в каком-то жалком метре от нее, или по ту сторону Ориона. Так же любовно гладил его, а конь довольно фыркал знакомой руке. На улице слышались голоса негров, но Джослин отрешилась от них. Не хотела, не смела открыть глаз, чтобы не разрушить хрупкое ощущение его присутствия здесь. Она почти верила, что его пальцы проходились по лошадиной гриве в миллиметрах от ее. Голоса стали громче. Она поморщилась — они мешали ей.       — Как думаешь, ему подойдет Джозеф? — спросила она, продолжая наглаживать гриву. — Отец как-то сказал, что если бы я родилась мальчиком, то меня назвали бы Джозефом. Неплохое имя.       Орион особенно шумно фыркнул, и Джослин улыбнулась в ответ — она могла поклясться, что услышала знакомый смешок Джаспера. Иногда он был очень похож на своего коня.       — Ладно, согласна, дурацкое имя. Может, Николас? Джордж? Ммм… Кристиан? — тихий короткий вздох. Она тоже вздохнула. — Да, хорошее имя. Мне тоже нравится.       Снаружи засуетились. Кажется, кто-то пришел к ним — она услышала чужие голоса. Наверняка, кто-то из соседей пришел узнать новости или одолжить что-нибудь. Что-то робко крикнула Джозефина. Куры раскудахтались, словно лиса разворошила их насесты. Что за ерунда — неужели не могут дать ей еще несколько минут тишины!       — А если девочка? — чуть громче спросила Джослин, перекрывая взбалмошных птиц и суетливых негров. — Я совсем не подумала про девочку. Как на счет Мелиссы? Или Сюзанна? — конь переступил ногами, мышцы задвигались под ее рукой, и на мгновение ей показалось, что ее коснулись теплые пальцы, и снова отдалились. Она прерывисто выдохнула, замерев, не смея шевельнуться. — Хотя мне вообще-то очень нравится Тереза.       Орион цокнул копытами, зашевелился, тряхнул гривой. Джослин прижалась к теплому лошадиному телу животом, отчетливо слыша дыхание Джаспера, его запах, что казалось, открой она глаза и увидит его улыбающегося ей. Она улыбалась, уткнувшись в густую длинную гриву. И не хотела открывать глаза. Ничего хорошего там нет, за открытыми глазами и за стенами конюшни. А здесь было почти все, как прежде. Она не будет плакать. Слез уже давно не было. Только тяжелый горький комок, который застрял где-то между горлом и легкими, так и не смог никуда исчезнуть. Он вцепился в нее похлеще любого клеща и давил на грудь, мешал дышать. Наверное, теперь он будет с ней всегда, пока она снова не увидит Джаспера. Или до конца ее дней, пока она не умрет, так и не признав, что ждала напрасно.       — Значит, решено. Кристиан и Тереза, — выдавила она, изо всех сил цепляясь за ускользающее присутствие Джаспера. Еще немного, совсем чуть-чуть. Пожалуйста. Она не успела. Так много не успела…       Незнакомый громкий голос ворвался в ее уединение. Джослин резко открыла глаза. И иллюзия Джаспера мгновенно испарилась. Не было никого, кроме нее и лошадей. Ей все привиделось. Это все Орион, его дыхание и его тепло. И больше ничье. А Джаспера здесь не было. А может, не было и нигде. Джослин раздраженно кашлянула, злясь на себя, что поддалась собственному обману, и на людей снаружи, что так жестоко оборвали ее прекрасный, чудесный самообман. Она решительно развернулась, последний раз погладив Ориона, и поспешила на выход.       — Что случилось? Чего вы так раскричались? — она сердито оглядела двор, щурясь от непривычно яркого света после полумрака конюшни.       Луи и Джози стояли бок о бок, словно назначенная стража. Изабо выглянула на крыльцо вместе с любопытным сынишкой, но тут же шикнула на него и со звонким подзатыльником отправила обратно в дом. Джослин несколько секунд слушала тяжелую тишину, прерываемую резким заикающимся кудахтаньем кур. И не понимала, почему вдруг все замерло вокруг и внутри нее. В голове все еще крутились имена, которые она подбирала на пару с конем — кто бы мог подумать. Она даже до сих пор, пока переводила взгляд с одного негра на другого, гадала, кто же все-таки это будет, мальчик или девочка, Кристиан или Тереза. Это было так неважно, несущественно, но все же она продолжала перебирать дурацкие имена, будто это могло изменить хоть что-то.       — Есть чего съестного, хозяйка?       Грубый незнакомый голос заставил ее резко обернуться. Джослин даже не заметила их, стоящих у самых ворот фермы. Выглядели они как кучка пиратов, внезапно потерявших корабль и решивших пуститься в сухопутное путешествие. Разномастная потрепанная одежда: серые мундиры с оборванными нашивками, растянутые пончо с болтающимися кисточками, фланелевые куртки, даже синяя союзная форма. И непонятно было, янки перед ней, или просто местный в снятой с врага одежде.       — Оглохли что ль все? Еда найдется какая, спрашиваю? — громче обычного повторил стоявший ближе всех к воротам, высокий крупный мужчина в черной широкополой шляпе и, хоть и грязном, но весьма узнаваемом синем мундире союзных войск. Он пожевал что-то во рту и смачно сплюнул коричневый комок прямо во двор фермы.       — У нас ничего нет.       Джослин брезгливо поморщилась, проследив за всей траекторий его плевка, и оглядела тех, кто стоял за его спиной. Все уже успели спешиться со своих лошадей и теперь обступили ограду пока еще с той стороны. Тощий парень, ее ровесник, с винтовкой за плечом и шныряющими в тревоге глазами. Двое ничем не примечательных, кроме сомнительного вида и одежды, типов. Огромный негр, на чьем могучем теле даже рубашка едва сходилась. И еще один, поросший густой щетиной на загорелом лице, с впалыми щеками, самокруткой во рту, которую он больше жевал, чем курил. И скользким бледным взглядом, который она узнала почти сразу. Именно так он на нее и смотрел каждый раз, когда она попадала в поле его зрения. Всю дорогу до борделя во Фредериксберге. Мерзкий Бенни. Она никогда не забудет его лица.       — А как же куры — вон у вас их сколько? — мужчина, видимо, главный, раз говорил один он, прошел во двор, внимательно оглядываясь. — И корова ничего. Ваша?       Джослин в досаде поморщилась. Этот лонгхорн шатался вокруг фермы пару недель назад, и Луи приманил его. С тех пор тот пасся неподалеку, привязанный на длинной верёвке у дальней изгороди. Лучше бы уж выгнали восвояси. А теперь их скромная ферма выглядела местом, где можно хорошо поживиться.       — Можете забирать ее, все равно бесхозная. Отбилась от стада, видимо.       Джослин старалась не смотреть на незваных пришельцев, особенно на мерзкого Бенни, который облокотился на изгородь, жуя свой табак, и цепко глядевший то на негров, то на нее. Она чувствовала его противный взгляд на себе, и от него холодные ручейки пота стекали по спине, впитываясь в нижнюю сорочку.       Он ведь не мог узнать её, с чего бы — они видели друг друга слишком мало и очень давно. И все же она старалась держаться к нему боком, не смотреть в лицо, вообще слиться с воздухом. Руки в карманах широкой юбки сжались в кулаки от напряжения. Пальцы натолкнулись на холодные кругляшки пуль, который она всегда таскал с собой уже больше по привычке. И только сейчас Джослин поняла, что винтовка была слишком далеко, гораздо дальше, чем незнакомцы, стоящие уже у самой калитки. Двое уже отвязывали корову, осторожно сторонясь длинных острых рогов.       Джослин медленно обводила глазами двор. Замершее испуганное лицо Изабо, которая медленно пятилась в дом. Стоявшие столбами Луи и Джози с метлой в руке. За сараем мелькнула фигура Перси, с воинственным видом собравшегося выйти с вилами наперевес. Он смотрел на нее испуганными широко раскрытыми глазами, словно сам не верил, что собирался сделать. Джослин очень быстро качнула головой — ничего еще не случилось, а если он сейчас накинется, его убьют моментально. Негра, которого напал на белого, пусть даже самого безродного, вроде мерзкого Бенни, здесь на юге любой может убить со спокойной совестью. А у этих и совести, наверное, не имелось.       Она все еще прикидывала, насколько реальным будет добежать до дома и схватить винтовку, стоявшую за входной дверью. Вполне, даже в ее нынешнем положении. Но оставалась еще зарядка. Без шансов. Джослин в отчаянии кусала губы, прикидывая, на что были способны эти незнакомцы. Только ограбить? Или убить?       — Нам бы и кур парочку. Может, у вас и еще чего найдется? — все тот же, кого она приняла за главного, продолжал интересоваться, подойдя совсем близко, на расстоянии вытянутой руки.       — Простите, но вы не похожи на солдат Конфедерации, чтобы требовать от нас какие-то припасы, забирайте корову, потому что она не наша, и уходите, — Джослин отошла на шаг, снова оглядев двор. Почти ничего не изменилось, только Перси след простыл. Она видела вилы, которые он держал пару минут назад, валявшимися у сарая. Неужели сбежал? Может, оно и к лучшему, хотя в груди что-то болезненно екнуло. Он всегда ей казался немного робким малым.       — А ты видела, как сейчас выглядят солдаты доблестной Конфедерации? — уверенно усмехнулся он, сокращая расстояние и хватая ее за локоть. — Смотри, в чем мне приходится ходить — в проклятой форме янки. И вообще, где твое христианское милосердие, хозяйка? Разве нас всех не учат помогать ближнему и накормить обездоленного?       — Отпусти меня, — она дернула руку, заметив краем глаза, как Луи решительно шагнул к ней, выхватив у Джози метлу.       — Спокойно, мисс, спокойно, мы просто хотим немного еды в дорогу, — он тут же убрал руки, для верности подняв их вверх, хотя его лицо все еще выглядело насмешливым и абсолютно уверенным. — И скажи своим неграм не суетиться. Им же лучше будет.       — У нас ничего нет. Неужели не видно?       Джослин наблюдала, как мерзкий Бенни и еще один тип пытались поймать разбегающихся кур, ругаясь, как проклятые. Она не стала им возражать, пусть забирают и проваливают. Она ничего сейчас так не хотела, чтобы все они ушли отсюда. Пусть берут хоть все, только уйдут. Наконец, первая курица была поймана и теперь смирно кудахтала в неопрятных руках.       Джослин молчала, пока все еще стоявший рядом с ней мужчина внимательно оглядывал с ног до головы, медленно и совершенно открыто. На ней было самое обычное платье, с небольшим вырезом, едва открывающим ключицы и широкой свободной юбкой, скрадывающей все, что ей хотелось спрятать от чужих глаз. Но под этим взглядом ей хотелось накинуть сверху еще несколько слоев. Он не приближался, так и оставшись стоять в паре шагов, не тянул рук, вообще почти не двигался, не считая рта, в котором без конца перекатывался коричневый комок табака. Но его глаза беспардонно шарили по ней, не стесняясь, будто она товар в витрине. Джослин отвела взгляд и столкнулась с блекло-серыми глазами мерзкого Бенни, смотревшего на нее в упор.       — Эй, а я тебя знаю, — он подошел ближе, кинув испуганную курицу своему напарнику. — Ты разве не должна быть в борделе у Пэгги? В Вирджинии?       — Ты обознался, — Джослин вздрогнула, но отвернуться от него уже не могла. Бенни в пару шагов уже стоял рядом, и она могла чувствовать запах давно немытого тела, прогорклого табака и грязной одежды.       — Бордель? Бредишь, Бенни? Тебе уже везде шлюхи мерещатся. Разве можно так обижать мисс, — слова ничего не значили, только еще более заинтересованный взгляд, от которого спина взмокла еще сильнее, а платье тяжело сдавило грудь.       — Чтоб мне провалиться, это точно она. Имя не помню, но лицо один в один. Вон и шрам на губе — там кольцо раньше было.       — Кольцо?       — Я же говорю, из борделя она. Чего там только бабы не делают, чтобы себе цену набить, — он стоял теперь совсем близко, и его горькое табачное дыхание едва не вызвало приступ тошноты. Джослин отшатнулась, но крепкие жилистые руки намертво вцепились в ее плечо. — Еще в тот раз собирался тебя оприходовать, да у Бауэра на тебя планы были. А теперь его нет… Сгинул где-то, да и черт с ним.       — Эй, Бенни, полегче, мы же не дикари какие, — другой отцепил его руки, но свои не убрал, поглаживая тяжелой горячей рукой ее плечо, будто бы успокаивая, но не давая ей отойти и на шаг. — А мисс совсем испугалась.       — Да пуганная она уже. В борделе небось и не такое видала. Или делала, — Бенни снова протянул свои лапы, но она успела увернуться.       — А ну не трогай меня!       — Так это правда, мисс? Бенни не брешет? — Джослин отчаянно замотала головой. Ее снова затошнило, но уже от страха. — Говори, тут нечего стыдиться.       — Нет…       — Но зад у нее отменный, Диксон, ты уж мне поверь, — мерзкий Бенни все не унимался, рассматривая ее сальным взглядом.       Джослин резко дернулась, вырываясь из чужих неприятных рук. Все это было бессмысленно. Объяснять им что-то было бессмысленно. Она хотела плюнуть в мерзкую рожу мерзкого Бенни, чтобы заткнулся и убирался отсюда, но и это было бессмысленно. Единственное, что сейчас имело смысл — это ее страх. Он собирался во всем ее теле, которое мелко подрагивало, пока она разворачивалась и бежала. Ей нужно было только добраться до дома, запереть дверь, и молиться, чтобы та выдержала, пока она будет заряжать винтовку.       Луи, все еще державший метлу в руках, кинулся ей наперерез. Джослин в страхе решила, что он сошел с ума и сейчас накинется на нее. Но негр пробежал мимо и с громким криком замахнулся на этого Диксона, и, конечно же, почти сразу был отбит. Увесистый кулак впечатался прямо ему в лицо, черенок швабры, которую мгновенно отобрали, со всей силы вдавили в живот. Бедняга Луи, который, наверное, и не дрался ни разу в своей жизни, со стоном повалился на землю, зажимая сломанный нос и притянув коленки к животу. Джози тоненько попискивала, бросившись к нему на помощь. А Джослин все бежала, и жалкие пару десятков ярдов до крыльца казались ей сотней миль.       Ее перехватили где-то на полпути — у нее с самого начала не было и шанса. И от осознания этого из глаз брызнули слезы. Чьи-то руки уже шарили по ее шее и груди, отвратительные до тошноты руки. Они больно сжимали и тискали ее сквозь одежду, тянули за волосы. Когда она почувствовала, что что-то влажное коснулось ее шеи, то не выдержала и заорала, с силой откинув голову назад. Сзади сдавленно охнули и больно дернули ее за волосы. Она не знала, кто это был, ей было все равно. Она кричала, чтобы ее отпустили, обзывала их всех последними словами, от слез все выглядело как в тумане. Джослин даже не поняла, в какой момент оказалась на земле. Просто мир вдруг перевернулся, и перед ее глазами уже была не спасительная дверь дома, а серо-голубое небо, а потом его заслонило бородатое лицо Диксона, зажавшего ей рот своей огромной ладонью.       — Ну и чего ты орешь? Не сопротивляйся, и мы не сделаем тебе больно. Где же твое сострадание к солдатам нашей страны? Мы рвем задницы, чтобы защитить твой дом и таких, как ты, а взамен не можем получить даже такую малость? — его рука грубо гладила ее лицо и шею, отодвигая края платья в сторону, пока они не начали трещать по швам. Джослин хотела крикнуть ему в лицо, что он никакой не солдат, а самый обычный дезертир и бандит, но никак не могла выдавить из себя ничего кроме хриплых всхлипов. Она пиналась, брыкалась и выворачивалась, пару раз даже попала коленом в кого-то.       — Да чего ты с ней цацкаешься? — где-то рядом вякнул Бенни. — Из янки она. Мы еще в первый раз поняли. Знаешь, скольких янки я успел убить на этой проклятой войне?       — Эй, вы там, проверьте дом. Я видел еще одну. И прихватите из еды что-нибудь, — не обращая внимания, велел Диксон. — А мы пока девицей займемся. Бенни, держи покрепче, сильная, зараза.       — Джонси, тут и тебе найдется. Смотри-ка, — где-то неподалеку послышалось громкое рыдание Джозефины. — Я черномазых не трахаю, слышал, что хрен может почернеть, а тебе все равно, он ведь у тебя и так черный, — послышался мерзкий гогот, и тоненький визг Джози. Джослин забилась сильнее, молотя руками и ногами по невидимым мишеням. Шорох ткани перерос в громкий треск, и на мгновение дышать стало чуть легче. Следом раздался еще один треск, и ее едва не вывернуло, когда мозолистые шершавые руки коснулись оголенных коленей. Они все что-то бормотали, голоса над ней, но она не видела их лиц, только размытые темны пятна, заслонявшие голубое небо. Они шарили по ней руками и пальцами, в волосах и на лице, словно впервые видели женщину и теперь с интересом изучали диковинку. Руки сжимали ее грудь и бедра, беспорядочно и рвано, будто не знали, за что ухватиться. Шумно пыхтели в ее уши, волосы, шею, вызывая омерзительную дрожь.       — Черт, да она, кажись, брюхатая, — крикнул кто-то. Джослин даже не различала голосов, для нее это был все один большой оглушительный голос, звучавший как приговор.       — А я думал, что у нее формы такие аппетитные…       — Уверен?       — Да ты посмотри на ее живот. Черт, Диксон, я не буду… я не смогу…       — А кто тебя заставляет. Можешь просто посмотреть и передернуть…       — Может, мы ее оставим. Грешно…       — Может, ты просто захлопнешь пасть, раз такой неженка. Иди вон кур вылови. Быстрее управимся, быстрее свалим отсюда.       Противный смех, споры, рыдание Джози… Кто-то громко и протяжно выл, прямо у нее в голове. И в груди. Кажется, это выла она сама, но наружу вырывались только приглушенные воющие стоны, пробивающиеся сквозь рот, зажатый пропахшими табаком пальцами. Она едва не задыхалась от этого дымного горького смрада. Это все было не с ней, это просто не могло происходить с ней. Она избежала этого в борделе, провела с солдатами больше месяца, пробралась через полстраны, чтобы в итоге все равно попасть в эту же яму.       Джослин вырывалась изо всех сил, дергая ногами, руками, всем телом. Голова и спина больно возили по твердой холодной земле, но это было ничто по сравнению с ощущениями чужих рук на своем теле. Когда они случайно коснулись ее живота, внутри все передернулось, перевернулось от страха. Совершенно инстинктивно необходимо было закрыть, заслонить его, но ее руки уже надежно держали в крепком захвате.       Шуршание одежды, звяканье металлической пряжки, невнятное бормотание, суетливая возня в ее юбках, ужасающе неотвратимая тяжесть чьего-то тела на ней. Она даже не знала, кто это был. Перед глазами наконец, все окончательно поплыло. И лица вообще перестали быть различимы. И это было хорошо — она не хотела этого видеть, чтобы потом вечность вспоминать в самых худших кошмарах. Живот свело болезненной судорогой, и она снова завыла.       Когда-то для нее целой трагедией была любимая сломанная кукла, а когда ушла мама, она поняла, что существуют гораздо более болезненные вещи. Она по наивности была уверена, что после смерти Шона не сможет справиться, но приехал Джастин и сказал, что Джаспера больше нет. Каждый раз она думала, что хуже уже не будет, что вот он — ее предел. То, что с ней происходило сейчас… Она была не в силах предать этому даже видимость словесной формы, даже только у себя в голове. Если что-то могло быть хуже, то пусть все здесь и закончится. Пусть все прекратится.       Это не могло происходить с ней. Это все не она. Все неправда. Страшный сон, приснившийся глубокой ночью. Это не она.       Джослин все ещё продолжала дёргаться, инстинктивно, совершать какие-то рваные движения телом, прижатые скованные руки корябали пальцами жёсткую землю, мелкие острые камушки впивались ей в спину при каждом движении. Она старалась сконцентрироваться на этом неудобстве, на том, как в поясницу упирался особенно большой камень, а под оголённой коленкой кожу царапала острая щепка. Пусть лучше так. Все, что угодно, только не чувствовать на себе это омерзительное тяжёлое копошение, сильную обездвиживающую хватку на бедрах и болезненное вторжение вовнутрь. Ее разрезали пополам каждым быстрым и грубым движением, а она пыталась соединить себя обратно, сжимаясь что есть силы.       — Пожалуйста, не надо… — кто-то жалобно заскулил совсем рядом.       Неужели это была она? Но она не могла так говорить, она ненавидела этого мерзкого Бенни и всех, кто притаился с ним. Она хотела орать и ругаться, но продолжала плакать и умолять. Ей снова зажали рот, и Джослин укусила, собрав остатки злости. Ее едва не стошнило от горького вкуса и табачной вони. Кто-то грязно выругался и впечатал ее щекой в твердую землю. Теперь она глотала пыль и видела только неясные силуэты ног и мелкий мусор у самого лица. Кожу больно царапало при любом толчке. Слезы стекали на землю, размазывали грязь и кровь по щекам. Где-то неподалеку рыдала навзрыд Джози, так горестно и отчаянно, что у Джослин все свело внутри. Она плакать уже не могла, но Джози делала это за нее. Это был ее крик, разносившийся по двору, и ее мольбы безразличным небесам.       Представляй того, кто тебе нравится какого-нибудь милого парня… Ей вдруг вспомнились все наставления одной из девушек в борделе, и запах мятного масла, только от мысли о котором ей стало дурно. На самом деле, дурнота не оставляла ее ни на секунду, копилась в груди и во рту вязкой слюной. Она поняла, что это был весьма полезный совет, но не могла вспомнить даже лицо Джаспера или его запах. Перед глазами стояла омерзительная рожа мерзкого Бенни, который склонился над ней. Сквозь пелену она все равно слишком хорошо различала его лицо, раскрасневшееся и тошнотворно довольное. А Джаспера тут не было, даже в ее мыслях. В них вообще не было ничего, кроме желания, чтобы все скорее закончилось и пения птиц, слишком красивого для того, что происходило сейчас. Все вокруг стало до невозможности невыносимым, пыхтение этих уродов, крики Джози, чириканье птиц, ее собственные приглушённые всхлипы и стоны, вкус вонючего табака и собственной крови во рту. Да когда же она отключится или просто умрет!       Вдалеке послышались крики и топот копыт. Тяжесть, все это время давившая на нее, резко пропала, а вместе с ней она увидела и небо, все такое же пронзительно голубое. Джослин не разбирала, что кричали, и кто кричал. Перевернулась на живот, тянувший так сильно, словно к нему была привязана огромная гиря. Встала на четвереньки, загребая ногтями землю, царапая колени, и поползла прочь. Руки тряслись, перед глазами все расплывалось. Но она уже почти добралась до крыльца. Ее схватили за плечи, и она с диким криком дернулась в сторону, едва не ударившись лбом о перила крыльца, до которого она всё-таки доползла. Неужели все начнется сначала. Она не вынесет, она просто умрет.       — Мисс Джослин, мисс Джослин, это я, Перси, мисс Джослин, — сдавленно проговорил знакомый голос, после того как она со всей дури ткнула локтем в мягкое тело его обладателя.       Она по инерции ещё продолжала размахивать руками, в попытках отбиться, но из груди вырывались уже рыдания от облегчения. Теплые робкие руки Перси неловко поправляли на ней платье, прикрывая грудь и ноги. Она хотела оттолкнуть их, они напоминали ненавистное облапывание мерзкого Бенни и его дружка. И хотела спрятаться за ними, чтобы никто не смог увидеть, что с ней сделали.       — Я побежал в сторону соседней фермы, к Уинстонам. Повезло, что встретил их на полпути, — частил прерывистым шепотом он. — Сейчас они всех их поймают, мисс Джослин.       Какой же он умница, а она была уверена, что сбежал в страхе. Джослин хотела ему улыбнуться, но улыбка так и не смогла добраться до ее лица, оно застыло в какой-то стянутой маске, из грязи, крови и боли. Губы дрожали, и, казалось, вот оно, сейчас появится, но Перси смотрел на нее таким затравленным виноватым взглядом, что и без зеркала было понятно все. Она даже слова сказать не могла, открывала и закрывала рот, из которого вырывались оборванные гласные, с подвыванием и плачем.       — Где остальные? — с трудом выдавила она, пытаясь сдержать непрекращающуюся тошноту и боль внутри, где все ещё ощущалось чужеродное присутствие. Стоило ей на одно мгновение помыслить, что в ней, в ее теле было это, отвратительное, нежеланное, но все равно хозяйничающее с агрессивной наглостью, словно она просто дешёвая ненужная вещь, грудь сдавило сильнейшим спазмом, и наружу вместе с тихими стонами полилось все, что она успела съесть за сегодня. Рот, язык, горло жгло от едкой рвоты с привкусом застарелого табака, который до сих пор чувствовался у нее на губах. Она испытывала бы ужасную неловкость за такой конфуз, но сидевшее внутри грязное омерзение не давало места ничему другому. Живот тянуло все сильнее, пока не скрутило кроющей болью. Джослин вскрикнула, и из нее хлынул ещё один поток. Ноги, остатки разодранных панталон и юбка — все стало мокрым, теплые ручейки стекали по бёдрам вниз, до самой земли.       Она в ужасе замерла, боясь посмотреть вниз. Ее разорвали изнутри, и теперь льется кровь — не зря ей было так больно все то время, что ее терзали, словно наждачкой по голой коже, а каждое резкое движение отдавалось ударом в животе. Джослин зажмурилась и застонала, когда новый виток боли оглушил ее почти до онемения. Она сейчас умрет, грязная, измаранная, полуголая, в луже собственной крови. Хуже смерти не придумаешь. Вокруг как будто стало больше людей, а ей не хватало кислорода. Джослин открыла рот, чтобы попросить всех уйти. Было достаточно и одного Перси, но услышала только собственный стон.       — Мисс Джослин, вам надо лечь…       Она только об этом и мечтала, лечь и ничего не чувствовать.       — У вас отошли воды…       Воды? Из нее лилась кровь. Неужели не видно.       — Давайте я вам помогу, вставайте…       Нет, пусть лучше ее оставят тут. Она не хотела, чтобы ее куда-то вели, вообще трогали. Хватит.       — Ей нужно в дом… И горячая вода, чистые тряпки… Ребенок скоро появится…       Ребенок. Джослин то и дело окутывал туман, лицо Перси появлялось и расплывалось перед ней, голоса были то тише, то громче. Она чувствовала, как ее тело слегка покачивалось из стороны в сторону, грозя окончательно упасть. Но чей-то голос, кажется, Изабо, мгновенно придал всему происходящему болезненную четкость. Ребенок. Она совсем про него забыла, даже не думала, пока эти уроды делали свое дело. Что за мать из нее тогда выйдет. Она с самого начала знала, что никудышная. Если бы она думала о ребенке, то, наверное, сопротивлялась бы лучше, не позволила бы этому произойти. Низ живота потянуло с такой силой, словно кто-то засунул в нее руку и дёрнул разом все внутренности. Джослин схватилась за что-то, мягкое и теплое. Плечо Изабо. Пришло ещё одно осознание, страшное и безысходное.       — Слишком рано, — едва слышно проскрипела она, смотря на невероятно четкое лицо негритянки. — Он не должен сейчас родиться. Слишком рано. Сделай что-нибудь.       — Уже ничего не сделать, мисс…       — Сделай что-нибудь! — она не хотела кричать, но новый спазм заставил заорать во весь голос.       Эта схватка была особенно длинной. Джослин зажмурилась, обхватив рукой свой живот. Под ладонью чувствовался тонкой ниточкой ускоренный пульс и жар, что-то шевелилось в нем, толкалось и тянуло вниз. Стремилось наружу. Кажется, она заплакала — из-под зажмуренных век просачивались крупные слезы. И с силой обхватила низ живота, будто надеялась удержать его внутри. Когда она снова открыла глаза, то увидела свою комнату и склоненное над ней лицо Джозефины, заплаканное и сморщенное.       — Все закончилось? Вы остановили его? — облегчение почти накрыло ее, а потом резко превратилось в боль. Настолько сильную, что сдерживаться было нереально. Несколько долгих секунд полнейшей боли, которые тянулись и тянулись, словно слишком загустевшая патока.       — Вам нужно тужиться, хозяйка, — сказала Изабо, а Джослин в ужасе уставилась в ее черные глаза.       — Нет, нет… Не буду. Не хочу. Ещё слишком рано.       Негритянка говорила что-то ещё, уговаривала, а заплаканная Джози причитала и умоляла. Но Джослин упрямо мотала головой и все твердила свое неизменное «нет», дожидаясь очередной схватки, от которой ее скрутит. Снова и снова. Пока тело само не предало ее, сжимаясь и сокращаясь в судорожных спазмах, которые было не остановить. Они шли один за другим, расширяя, разрывая ее изнутри. Она плакала и кричала, когда почувствовала, как ее тело буквально раздвигается, растягивается, и ничто было не в силах это остановить. Изабо мягко надавливала ей на живот, а Джослин умоляюще смотрела на нее, будто бы та по волшебству могла повернуть все вспять. Ореол вечернего солнечного света озарял ее темную фигуру. Джослин не видела ее лица, только тени и свет, все оттенки черного и жёлтого вращались у нее перед глазами.       Болезненная схватка скрутила ее в последний раз, и вдруг стало необычайно легко во всем теле. Она и забыла, какую тяжесть таскала на себе последний месяц, привыкла, а теперь все закончилось. И пришла пустота. Джослин повалилась назад, опустившись в мягкий пух подушки. Изабо продолжала давить ей на живот, просовывала аккуратно пальцы между ног и вовнутрь, но ей уже было все равно. Боли больше не было, вообще ничего больше не было. Только пустота. И тишина. Краем сознания, она понимала, что должна слышать крики ребенка. Но тишину нарушали только тихие невнятные перешептывания и стук веток в окно.       Когда же появятся крики? Джослин все ждала и ждала, от безысходности к страху, от страха к надежде, и в конце концов к обреченному осознанию. Никто не закричит, не заплачет. Она не должна ждать. Ей хотелось крикнуть самой, но она молчала, смотря затуманенным зрением в деревянные балки потолка.       — Мисс Джослин, мне так жаль, — тоненько проговорила Джози у самого ее уха. — Это девочка, мисс Джози. Вы хотите ее подержать, прежде чем…       — Нет, не хочу! — она даже отшатнулась, ударившись об изголовье. — Не хочу! Унесите! Не хочу!       — Простите нас, мисс Джослин, — кровать просела, когда та села рядом. — Шансов не было, слишком…       — Я ничего не хочу слышать. И видеть тоже. Уберите. Пожалуйста!       Она и без них знала, что слишком рано. Она до хрипоты кричала им, чтобы они поняли и остановили все это. И теперь уже поздно. Она не хотела видеть, а уж взять на руки и подержать — ни за что. От одной мысли ее пронзал полнейший ужас, несравнимый ни с чем. Даже когда эти уроды измывались над ней, она не чувствовала подобного. Сейчас и это было не важно. Словно произошло в другой жизни.       Дверь скрипнула дважды: открылась и закрылась. Тихие шаги Изабо удалялись в коридоре. Джози едва слышно плакала, сжимая ее холодную руку своей горячей. Джослин лежала на спине, почти не чувствуя тела, только пустоту внутри себя, огромную и беспощадную.       Джослин открыла глаза и поняла, что заснула. Провалилась в темноту, внезапно и незаметно. А сейчас снова смотрела на деревянные балки потолка, уже темные, с глубоким синим оттенком от лунного света из полуоткрытого окна. Она захотела снова оказаться в темноте, где не было ничего. Но мысли и чувства уже огромным потоком навалились на нее, услужливо подбрасывая воспоминания, обрывки фраз, звуки и запахи.       В комнате было тихо, пахло свежим бельем с оттенком лаванды и мылом. Никакой крови и грязи, в которых она и уснула. К телу прилегала мягкая хлопковая ткань сорочки, волосы были слегка влажными от пота. Джослин осторожно пошевелилась, просто чтобы убедиться, что все ещё может это делать. Руки и ноги подчинялись ей, как и прежде. Внизу живота едва заметными волнами ощущались далёкие отголоски схваток. Эти незначительные всплески можно было легко не замечать.       Она села на краю кровати, всматриваясь в темноту комнаты. Взгляд наткнулся на деревянную люльку, которую смастерил Луи пару недель назад. Она была гладкая, вкусно пахнущая деревом, с выжжеными узорами листьев по бокам. Красивая. Джослин кольнул острый страх.       А вдруг там кто-то лежал, маленький, завёрнутый в одеяльце, неподвижный и холодный. Ей почти казалось, что она видела холмик внутри колыбельки. Но там не должно никого быть. Невозможно. Она на подрагивающих ногах медленно дошла, испытывая ужас и надежду одновременно. А вдруг все же возможно. Она была в таком бреду, что все могло показаться. Джослин решительно заглянула в люльку. Ничего, даже пелёнок не было. Тяжёлый выдох сорвался в тишине. Нет, ей не привиделось. Она коснулась сквозь сорочку опавшего, почти плоского живота. Пустота внутри стала особенно ощутимой, неприятной, черной. Словно безжизненная пустыня.       Джослин отвернулась и подошла к окну. Надо будет попросить выбросить эту ненужную люльку. Она со злой безысходностью кусала губы, смотря в ночь за окном. Она так долго не желала этого ребенка. В тайне от себя самой, в самой глубине своих мыслей, которые приходили к ней, когда она уже засыпала и не могла контролировать их, хотела, чтобы беременность исчезла, испарилась вместе с тем, что росло внутри нее. Теперь ее желание сбылось. Не было беременности, не было ребенка. И ее самой тоже не было. Какая же она дура. Ужасная, отвратительная, бессердечная идиотка.       В саду, прямо под ее окном послышались тихие шаги и разговоры. Показался темный силуэт. Перси. Он медленными тяжёлыми шагами шел прочь со двора, мимо деревьев, ещё не покрывшихся листвой, и деревянной изгороди, в сторону нескольких старых диких яблонь на ближнем холме, росших тут уже очень давно. За ним сразу семенил тоненький силуэт Джозефины, несшей лопату. Джослин с каким-то странным чувством смотрела на две удалявшиеся фигурки. Ей что-то не давало покоя, что-то важное… Она поняла, что именно, когда заметила маленький свёрток, который прижимал к груди Перси. Его чуть сгорбленный силуэт как раз развернулся, поджидая Джози. Джослин пропустила вдох, не смея оторвать взгляд от того, что видела. Почти ничего, на самом деле. Это могло быть, что угодно, в его руках. Но она точно знала, была уверена. Дышать стало совсем трудно, словно в комнате исчез весь воздух. В ушах звенело от какой-то странной ни на что непохожей боли, которая сдавливала ее тело со всех сторон.       Джослин с внезапной злостью отвернулась от окна, но скорбные фигуры Перси и Джози, и маленький бесформенный свёрток навсегда останутся запечатлёнными в ее памяти. Она решительно поковыляла прочь из ставшей душной комнаты, в которой стояла пустая колыбелька. В ней уже никому не суждено лежать. Как была, в одной строчке, босиком, спустилась по лестнице, держась за перила. Ноги плохо слушались ее, все тело вдруг обрело вес и тяжесть, но она упорно шла дальше, из дома, по тропинке к большому дубу, и ещё дальше, где в свете луны блестела неподвижная гладь небольшого озерца. Она шла по наитию, без причины и цели. Твердая земля и мелкие камни кололи ее ступни, прохладный февральский ветер обдувал голое тело за тонкой сорочкой, трепал спутанные волосы.       Джослин дышала глубоко и прерывисто, словно не могла надышаться. Пусть ветер сдует с нее все, что произошло. Ее тело было чисто вымытым, но она все ещё ощущала запах табака и чужого пота на себе, чувствовала отвратительный вкус во рту. Если бы она только была быстрее, сильнее, сообразительнее, то ничего этого не случилось бы. Если бы она не вышла на улицу, все могло закончиться иначе. Если бы она была смелее, то ещё поборолась бы. Но она не смогла, не справилась. Впервые за все время ей отчаянно хотелось почувствовать трепыхание мотылька в животе. Но внутри была полнейшая тишина и пустота. Ее потайные запретные мысли стали реальностью.       Ноги ступили в воду, ещё холодную. Джослин не остановилась, все шла и шла, по пояс, по грудь. Рубашка свободно развевалась в воде, холод проникал под кожу. Ей так хотелось, чтобы он смыл с нее все, что не смог сдуть ветер. Мерзкий запах чужих тел, кровь и грязь. Вода касалась подбородка и губ. Джослин сделала ещё шаг и ушла под воду. Блаженный холод окутал ее, принял в свои объятия. Она закрыла глаза, плавая в невесомости. Она хотела остаться здесь на вечность.       Сильные руки выдернули ее из воды, и мир снова обрушился своей тяжестью. По лицу Джослин стекали струи воды вместе с горькими слезами, которые она больше не могла сдерживать.       — Какого черта ты сделал? — прохрипела она, когда открыла глаза и увидела трясущегося Луи. Его нос был перевязан и знатно распух. Но он был жив. И даже цел.       — Мисс Джослин, вы что это удумали? Грех это.       — Какой ещё грех?       — Топиться. Что же вы так? Как же мы-то без вас…       — Я не собиралась топиться, — рыдала она без остановки. — Мне просто нужно было… нужно было…       Она не знала, как ему ответить. Нужно было смыть с себя всю грязь, снова стать чистой, только собой. Нужно было забыться, нужно, чтобы пустота и тишина была не только в ней. Чтобы она снова ощутила себя частью этого мира, а не отколовшимся куском.       Луи было не важно. Он все равно не понял бы. Его устроило и то, что она жива.       Когда он довел ее до дома, дрожащую и стучащую зубами, Изабо приготовила ей горячую ванну, и Джослин долго терла себя везде, заставила негритянку мыть и мыть голову, спину, все, до чего не могла дотянуться она сама. Джози пришла, когда она уже сидела перед небольшим зеркалом, намотанная в полотенце, а Изабо пыталась расчесать ее спутанные в жуткий комок волосы. С ними тоже все было хорошо. Изабо успела спрятаться с сыном в подвале, а Джози отделалась парой синяков. Они сказали ей, что поспевшие на помощь Уинстоны смогли поймать только одного, его уже отвели к шерифу.       — Ничего не берет их, хозяйка. Может, подстричь несколько узелков… — сказала Изабо, деликатно пытаясь распутать воронье гнездо, в которое превратились ее волосы.       — Стриги все, — равнодушно сказала она, рассматривая свое отражение. Бледное, с синяками под глазами, на щеке рваные ссадины, на шее синяки и царапины. Джослин прикрыла глаза, там больше не на что было смотреть. Там была не она. — Ну чего ты ждёшь?       — Как все?       — Все. Если отрежешь по плечи, все проблемы решатся, — если бы так просто решились бы и ее собственные беды. — Давай уже. Все равно отрастут.       Спустя долгие секунды напряжённого молчания Изабо взяла массивные ножницы и осторожно отрезала первую прядь. Джослин завороженно смотрела, как светлые завитушки падают к ее ногам. Она представляла, что это навсегда отпадают от нее мерзкие воспоминания, ощущения, мысли. Мерзкий Бенни, его дружок Диксон, остальные, лица которых она не запомнила — все они светлой кучкой покоились у ее ног, и она могла раздавить их или откинуть подальше. Вот упали все ее мысли, которых она боялась и стыдилась. Ее нежелание быть беременной, отчаянные попытки избавиться от этого, и ребенок-мотылек, которого она так и не увидела. И хорошо, потому что иначе она не уверена, что позволила бы забрать его у нее. Так бы и сидела вечность с мертвым тельцем на руках.       Наверное, и Джасперу стоило упасть вот этой спутанной длинной прядью, чтобы больше не причинять ей боль. Но Джослин не смогла, не хватило воли. Джози расторопно собрала все срезанные волосы в совок, но она успела выхватить ту саму прядь, что должна быть Джаспером. Она намотала прядь на палец, тряхнув головой, которая стала такой лёгкой, непривычно невесомой. Кончики волос щекотали ее голые плечи, едва касаясь их.       — На память, — сказала она вопросительно посмотревшей на нее негритянке. Та пожала плечами и, собрав остатки волос, выбросила их в мусор, чтобы потом сжечь в печи. Джослин представляла, что точно так же будут когда-нибудь гореть мерзкий Бенни и этот Диксон, и все остальные тоже. Потому что иначе она точно не сможет спать спокойно.