"С тобой я мир обрел в разгар войны..."

      Письмо было все измусолено настолько, что чернила изрядно поблекли, а кое-где даже расплылись от постоянного контакта с руками. Джослин за последние пару месяцев перечитала это короткое письмецо добрую сотню раз. Даже не письмо — записку, в которой Джаспер поспешно объяснил, что вынужден отправиться на юг Техаса и не знает, когда сможет снова увидеть ее. Всего лишь несколько строчек на свернутом квадратом листе бумаге, который она получила от караульного, молодого капрала, узнавшего ее сразу и с сочувствием в ярко-голубых еще таких мальчишеских глазах протянувшего послание. Джослин машинально взяла, все еще ожидая, что Джаспер возьмет и выйдет к ней, легко подбежит, едва заметно улыбаясь, возьмет за руку и утянет прочь. Или они просто останутся стоять недалеко от казарм, разговаривая или молча. Неважно. Ее устроило бы все, если бы рядом был Джаспер. Но все, что у нее было — это маленький клочок желтоватой бумаги с наспех написанными, но аккуратными убористыми буквами.       Милая Джослин,       Я покидаю полк, чтобы нести службу на юге штата, в Галвестоне. Мне так жаль, что я не смог увидеть тебя еще раз. И теперь не знаю, когда выпадет такой шанс. Но верю, что обязательно вернусь к тебе. За тобой. И надеюсь, что верить будешь и ты.

С любовью, Джаспер.

      Конечно, она верила. Изо всех сил старалась верить. А что ей еще оставалось? Только безумная вера и тягучее ощущение где-то под ребрами, которое мешало свободно вдыхать. И Джослин не знала, что это было: пустота, заполнявшая ее от постепенного осознания, что Джаспер отдалялся с каждой минутой; или зудящий болезненный страх, что она не успела, так многого не успела, и теперь обязательно случится что-то неотвратимое.       — Джо! — раздался снизу голос Шона, заставивший ее встрепенуться и потереть лицо руками, чтобы прогнать навязчивые тревожные мысли, облепившие ее липкой паутиной. — Джо, спускайся!       Джослин резко встала, складывая письмо, на сгибах которого бумага заметно истончилась, в карман платья и сбежала по лестнице вниз. Там, у приоткрытой входной двери уже стоял полностью готовый Шон, в дорожном костюме, коричневом плаще и с небольшим чемоданом у ног. С улицы задувал прохладный ноябрьский ветер с запахами подсыревшего сена, дыма и влажной свежести, оставшейся после ночного дождя. Джослин нравились эти запахи, навевавшие знакомые воспоминания о сером Форксе. Если она закроет глаза, то даже на пару мгновений сможет представить, что она стоит на крыльце их светлого домика и готовится совершить быстрый забег до своего Купера, чтобы скрыться от вездесущего тумана мороси. Но потом все проходило. Она чувствовала тяжесть домашнего платья, опускавшегося почти до самых ступней, и слышала теплый треск дров в камине в гостиной.       Однако сегодня Джослин не нравились свежие касания залетающего в коридор ветра. Он, словно незваный гость, прошелся по их уютному маленькому дому, проверив каждый угол, двинул плотные шторы, колыхавшиеся теперь призраками, задел сухоцветы в стоявшей на узком комоде вазе, поигрался подолом ее платья и полами длинного плаща Шона, коснулся ее кожи и волос, оставляя прохладный след. В нем слышалось приглушенное завывание будущего и тревожный шепот перемен. Он будто бы предупреждал ее о чем-то или даже слегка грозил, подув в один миг сильнее, отчего входная дверь распахнулась, с грохотом ударившись о стену.       Джослин вздрогнула, слегка щуря глаза от яркого дневного света, который даже в сыром ноябре был все еще теплым и греющим. Он прогнал странные ощущения, почти предчувствия, оставленные после ветра, заставляя верить, что еще не все потеряно, что после войны всегда будет мир. Она осмотрела Шона с легкой улыбкой, освещенного этим теплым ореолом, придававшим ему немного таинственный потусторонний вид. Он застегивал последние пуговицы на плаще и поправлял рукава. Загорелые руки действовали быстро и уверенно. Лицо слегка осунулось, а уголки глаз будто бы немного опустились вниз, придавая ему горестный вид, но вот Шон посмотрел на нее, тепло улыбнувшись на прощание, и усталость ушла из его черт, оставшись только в темном взгляде.       — Почему ты так рано уезжаешь? Твой поезд ведь только завтра.       Джослин совсем не хотелось его отпускать, пусть уже не раз он отлучался по делам на несколько недель. Но в этот раз ей было тревожно, даже страшно оставаться одной на ферме. Она стремилась задержать его хотя бы еще ненадолго, раз уж поехать с ним не получалось.       — Зайду к поверенному, подпишу кое-какие бумаги, — Шон похлопал ее по плечу и вышел на крыльцо. — Не волнуйся, Джо. Ты справишься и без меня тут. Через неделю должен приехать Гарнер за сидром. Не позволяй ему сбить цену. Он и так продаст все втридорога.       — Как и все сейчас, — вздохнула Джослин, вспомнив как в прошлый раз увидела цены в лавке в Накогдочесе, взлетевшие аж в три раза за последние пару месяцев.       — Все будет хорошо, — его голос был уверенным и спокойным, будто он точно знал, что будет. Хотя знала именно Джослин, а Шон просто никогда не опускал руки.       Ветер швырнул на крыльцо опавшую листву. Фигурные дубовые и мягкие яблочные листья закружились по деревянному настилу веранды, цепляясь за подол ее платья. А потом обратный порыв унес их снова во двор, где они плавно осели на землю, теряясь в пожухлой траве. Неяркое солнце приятно золотило пожелтевшую листву и окрашивало в теплые оттенки деревянные постройки, бликовало на окнах коттеджа и внушало иллюзию уходящего лета. Джослин вдохнула полной грудью свежий, все еще теплый, воздух, представляя, как он заполнял ее легкие, а потом и все тело, прогоняя навязчивую странную тревогу внутри. Хотя не было ничего странного в том, чтобы беспокоиться о тех, кто сейчас на войне. Тревога была постоянным спутником почти каждого человека в этой стране.       Джослин машинально сунула руку в карман платья, нащупывая там сложенную записку от Джаспера. Она не знала и не слышала о нем ничего с тех пор, как он уехал в августе. Три месяца, таких долгих из-за бесконечного ожидания и одновременно скорых из-за повседневных осенних хлопот, сливавшихся для нее в один сплошной большой день. Возможно, когда она завтра проснется, все изменится. Она не знала точно, что именно. Просто нестерпимо хотела вырваться из этого бесконечного круга дней и ночей неведения и тревожных ощущений в самой глубине.       Заржала лошадь, заскрипела небольшая коляска, стукнул чемодан. Джослин сфокусировала взгляд. Жан-Клод, одетый в опрятную темную одежду, садился за вожжи, ожидая хозяина. Он терпеливо смотрел со скучающим видом в одну точку, пока Шон в последний раз прощался с ней. В этот раз он решил поехать с бОльшим комфортом, устроившись на узком сидении вместо жесткого седла. Хотя в понимании Джослин и это, с позволения сказать, транспортное средство было далеко от комфорта, который она и так почти забыла.       — Думаю, я успею вернуться к Рождеству, в Далласе обещали все сделать быстро, — оптимистично заявил он, садясь в коляску и дотрагиваясь до ее протянутой руки. — Все будет хорошо. Если что, обращайся к Уинстонам, Джорджи — отличный парень, всегда поможет.       Рождество. Это больше месяца. Так долго она еще не оставалась одна. Джослин через силу кивнула, не позволяя себе сомневаться. Она справится. И Уинстоны, их соседи-фермеры, жившие в паре миль к западу, действительно частенько захаживали к ним, обмениваясь новостями и, если надо, помощью. Она сжала руку Шона и задержала ее дольше в своей, слишком остро чувствуя шероховатость его сухих, огрубевших от работы ладоней. Она не хотела его отпускать. Из страха за себя. Из страха за него. Из нежелания оставаться одной даже на один день. Ей почему-то казалось, что стоит уехать Шону, как Джасперу и Джастину, и все вокруг превратится в выжженную мертвую пустошь, в которой она останется навсегда. И все же Джослин отпустила его руку. И отпустила Шона, кивнув ему на прощание и в знак того, что она обязательно дождется его и обязательно справится.       Она смотрела вслед покидающей двор старой коляске, отдаляющейся все быстрее, как только Жан-Клод вывернул на более ровную дорогу. А когда она скрылась из виду, еще какое-то время слышала призрачное шуршание колес по земле, будто Шон так и не покинул дом. Она не знала, сколько простояла, прислонившись к деревянной веранде, завороженная красно-желтыми красками осени и пустотой вокруг. И снова ей казалось, что она осталась одна в целом свете. Крикни — никто и не услышит. Пугающее ощущение.       — Мисс Джослин? — тихо прошептала Джози, выйдя из дома. — Вы в порядке?       Джослин встрепенулась, приходя в себя, прогоняя насильно все, что тревожило ее. Она не могла себе позволить бояться. И вообще, разве раньше она не оставалась месяцами одна, пока отец был в разъездах! Но на самом деле, она вдруг поняла, что никогда не была одна. Приветливые соседи, шумные одноклассники, всегда включенный мобильник, шум проезжающих машин за окном… Нет, раньше ее окружало так много людей, которых она не замечала, потому что это было в привычном порядке вещей. А сейчас, кроме нескольких рабов, трех лошадей и кудахтающих кур, не было никого. Только ветер, гулявший по сухим желтеющим полям, и едва заметный приносимый им запах костров, означавший, что где-то все же есть человеческая жизнь.       — Да, все хорошо, Джози, — Джослин развернулась к обеспокоенно смотревшей на нее негритянке. — Пошли в погреб. И позови Луи. Надо отложить бочонки для Гарнера.       К вечеру вернулся Жан-Клод, ведя пустую коляску. Значит, Шон благополучно сел на поезд до Далласа. И Джослин только могла надеяться, что он завершит все эти муторные банковские дела быстро. Она отмахнулась от навязчивой мысли, что вид пустой коляски и слегка сгорбленного негра, держащего вожжи, навевал какие-то странные, мрачные предчувствия. Задернула поплотнее шторы, как будто отгораживаясь от неприятных картин и вообще всего мира. Она завернулась в стеганное цветастое одеяло, поджав под себя ноги, и пожелала, почти как молитву перед сном, чтобы, проснувшись завтра и распахнув шторы, мир перестал быть таким пустым, а с улицы слышались бы привычный голос Шона, ворчание Джастина и приветственный возглас въезжающего во двор Джаспера.       — Мистер Гарнер, вы покупаете у нас сидр уже больше пяти лет, чтобы продать его на местных рынках. И каждый год он отменного качества. В этом году он ничем не уступает по вкусу. И вы в этом убедились, сняв три пробы в разных бочонках, хотя раньше не делали ничего подобного. Что вас еще не устраивает?       В самом конце Джослин уже повысила голос на пару полутонов, настолько раздражало ее снисходительное лицо мистера Гарнера с очевидными оттенками превосходства и сомнения. Как будто само ее единоличное присутствие, без Шона, могло испортить все содержимое погреба. Ей хотелось вылить ближайший бочонок прямо на его голову, да жалко было хороший сидр.       — Не обижайтесь, дорогая мисс Джослин, — произнес Гарнер таким тоном, словно обращался к несмышленому ребенку. И это его «дорогая», будто он разговаривал с кошкой. — Я просто хочу убедиться, что все осталось по-прежнему. Сами понимаете, времена нынче тяжелые.       — Так убеждайтесь побыстрее, — сквозь зубы процедила Джослин. — Цена остается прежней. С учетом роста инфляции, это отличное предложение.       Гарнер удивленно приподнял бровь, не ожидая, что она могла знать слово «инфляция». Напыщенный индюк! Чтоб эта последняя проба сидра, которой он демонстративно задумчиво причмокивал, встала ему поперек горла. Джослин кожей чувствовала его неодобрение тем, что Шон Маккиннон оставил сделку на ее ответственность. И наверняка про себя еще и прикидывал, как бы скостить цену, считая ее глупой девицей. Но она не собиралась уступать ни цента этому ушлому торгашу. Даже ценой полной отмены сделки. Где-то в глубине нее еще сидели остатки неуверенности после отъезда Шона, но сильнее были гнев и раздражение, а вдобавок оскорбленное чувство собственного достоинства, что на нее сейчас смотрели как на тупоголовую школьницу, вдруг написавшую тест на высший балл — с удивлением и подозрением.       — Мистер Гарнер, — не выдержала Джослин после очередного многозначительного молчания и преувеличенного внимания к бочонкам и сидру, — если вы не доверяете мне, то можете дождаться Шона, чтобы купить лично у него. Он обещал прибыть к Рождеству. Но я не могу обещать, что не продам всю партию раньше, напрямую в Накогдочесе. Там, я лично видела, сидр пользуется большим спросом.       Гарнер посмотрел на нее с плохо скрываемой злостью, но все же забрал все положенные ему бочонки, ворча под нос, что лично возьмет пробу с каждого, прежде чем пускать их в дело. Джослин молчала, от души жалея, что не плюнула ему в кружку, из которой он пробовал сидр. Но сделка состоялась, и она вздохнула с облегчением, угрюмо смотря в окно вслед уезжающей телеге, нагруженной бочонками. И настроение, с самого утра бывшее ни к черту, слегка приподнялось. Она смогла, она справилась. Утерла нос этому мистеру Гарнеру. Губы сами собой начали слегка подрагивать в довольной улыбке. Ей не терпелось поскорее рассказать обо все Шону, когда он приедет. Он наверняка повеселится.       Тихо приблизилась Джози, молчаливой спутницей остановившись за ее плечом. И теперь они вместе смотрели в окно, провожая телегу и наблюдая за кружащимися на ветру желтыми и коричневыми листьями.       Глухой удар в окно заставил их обеих вздрогнуть, а Джозефину еще и вскрикнуть, прижав руку к груди. Джослин только и успела увидеть мелькнувшую темную пернатую тень. Осторожно подойдя вплотную к оконному стеклу, она пыталась разглядеть, что стало с внезапно врезавшейся птицей.       — Не к добру это, мисс Джослин, — запричитала Джози, усиленно крестясь. — Ох, как не к добру. Плохой знак, когда птица разбивается о стекло.       — Не будь суеверной, Джози, — Джослин старалась быть уверенной, хотя внутри шевелилось нечто неприятное, словно поднимавшаяся дурнота. — Интересно, птица погибла? Ничего не видно, — с нездоровым интересом она все вглядывалась вниз, на землю, но ничего не видела, кроме грязно-желтой травы и облетевшего розового куста.       Она не была уверена, что хотела бы знать это наверняка и уж тем более видеть, но все равно продолжала высматривать, почти привставая на носочки. Наверное, стоило выйти на улицу и посмотреть, но внутри было спокойнее, безопаснее. Джослин тяжело сглотнула, чувствуя непривычную горечь во рту.       — Кто-то к нам едет, — дрожащим голосом выговорила Джози.       Джослин присмотрелась и заметила на дороге, где только что исчезла телега с сидром, появился силуэт всадника, быстро приобретавший более четкие очертания. Вскоре во двор въезжал молодой незнакомец с небольшой сумкой через плечо. Он спешился и направился к дому. Джослин не стала ждать и вышла на крыльцо, где все еще теплый ветер разгонял сухую листву по деревянному настилу. Джози выбежала следом, когда незнакомец уже поднимался по широким ступеням.       — Это же ферма Маккиннонов? — уточнил он, доставая из сумки небольшой прямоугольник письма. Джослин осторожно кивнула. — Тогда это вам.       Он протянул ей маленький хрустящий конверт с крохотной точкой сургучной печати по центру. Джослин пришлось заставить себя взять его из протянутой руки.       — Всего доброго, мэм, — незнакомец приподнял шляпу и через минуту уже покидал ферму, скача во весь опор по дороге.       Джослин сжимала хрустящую бумагу в ладони, не решаясь открыть. Пальцы стискивали его изо всех сил, грозя попросту порвать. Она знала, что так иногда приносили ужасные вести с войны, если знали, куда отправлять. Она не желала знать или даже верить в это. Не хотела, развернув письмо, увидеть имя Джастина, не представляя, что такой, как он, вообще мог погибнуть. Это просто невозможно. Или еще хуже — Джаспера. Только на секунду представив его имя, выведенное черными чернилами на чуть желтоватой бумаге, ее начинала бить мелка дрожь, А потом она вспомнила, что если с Джаспером что-то и случится, то она вообще вряд ли об этом узнает. Эта ужасная мысль, как ни странно, помогла ей успокоиться. Она точно не увидит здесь его имени. Не сегодня. Не сейчас.       Джослин подрагивающими пальцами медленно распечатала конверт, практически уже видя перед глазами имя Джастина и почти в панике перебирая в голове варианты, как она сообщит об этом Шону. Как такое вообще можно сообщить? Она расправила листок, на котором было от силы несколько строк. Имя она нашла сразу. Оно бросилось ей в глаза четко выведенными аккуратными буквами. И на несколько секунд, пока она не прочла остальные слова, Джослин испытала призрачное облегчение. Это был не Джастин.       Но эти секунды истекли очень быстро. Глаза уже бежали по строкам, мгновенно просматривая письмо от начала до конца. И снова. А потом еще раз. И еще. Она все никак не могла остановиться, словно это помогло бы ей найти другой смысл в послании. Но сердце уже стучало так сильно и быстро, что готово было выпрыгнуть прямо у нее изо рта. Она даже ощущала, как оно ударялось где-то в районе трахеи, мешая нормально дышать.       Края письма уже были изрядно помяты от ее нервных пальцев, но Джослин все еще не могла поверить в то, что было написано. Происходи это все в будущем, она наверняка приняла бы все за шутку, но здесь люди не склонны были так жестоко шутить.       — Мисс Джослин? — робко подала голос Джози, несмело приближаясь, но она не могла никак начать говорить. Голос просто не слушался ее. — Хозяйка?       Джослин вздрогнула, услышав так нелюбимое ею слово, открыла рот, попытавшись выдавить из себя какой-нибудь звук. И только прокашлявшись, почти раздирая горло от принужденных сокращений, она смогла совсем тихо проговорить:       — Попроси Жан-Клода или Луи… неважно кого, запрячь лошадь. Прямо сейчас. Мне надо срочно в Накогдочес. Вероятно, это какая-то ошибка, — Джози только молча смотрела на нее, непонимающими испуганными глазами, и Джослин наскребла в себе силы произнести то, что было в письме: — Тут написано, что Шон умер, — Джози ахнула, что только разозлило ее. К чему такие эмоции — это ведь все равно неправда. — Наверняка они ошиблись, — Джослин посмотрела на подпись в конце. — Этот мистер Скотт, поверенный. Или ошибся тот, кто сообщил ему. Шон в Далласе. И будет там еще недели две, не меньше. Так что нечего ахать, Джози, — негритянка продолжала в ступоре пялится на нее. — Ну же, Джози! Чего ты стоишь — найди скорее кого-нибудь, кто запряжет мне лошадь.       Джослин впервые повысила голос на кого-то из рабов. Но ей нужно было немедленно двигаться, что-то делать. И она, прикрикнув еще раз, чтобы Джози поторапливалась, быстро побежала к себе, чтобы сменить платье на более удобное. Она развела такую бурную активность, которая пришла на место первому ступору, что любой, самый расторопный негр позавидовал бы ей. Через несколько минут она уже полностью готовая с небольшой дорожной сумкой через плечо стояла на крыльце, слыша, как в конюшне возится кто-то из рабов. Вскоре оттуда показался одетый в простой черный костюм Луи и взволнованная Джозефина. Следом за ними вышла пегая лошадка, которую Луи вел в поводу, а за ней уже знакомая старая коляска, в которой не так давно уехал Шон. Воспоминание кольнуло Джослин, на мгновение перехватив дыхание. Если бы она только знала тогда… И тут же обругала себя: это всего лишь чертова ошибка. Все выяснится, как только она найдет этого мистера Скотта в Накогдочесе и ткнет полученным письмом прямо в лицо.       — Я не поеду в коляске, Луи, — снова строгим тоном сказала она, спускаясь во двор. — Слишком медленно, а неудобства почти такие же, что и в седле.       — Как же так, мисс Джослин, — покачал головой негр. — Не прилично вроде как… Да и дорога дальняя.       — Я проводила и целые сутки в седле. Не переломалась, — Луи переступил с ноги на ногу, с сомнением косясь на нее. Джослин не выдержала и, зыркнув в его сторону, с ворчанием залезла в поданную коляску. — Черт с вами, дольше запрягать будете. Поехали уже.       Луи вскочил следом, и едва он подстегнул лошадь, как рядом с ней уселась и Джози. Джослин вопросительно глянула на негритянку, которая даже не переоделась, а так и осталась в красно-коричневом платье с пятном земли на подоле. Та только напряженно посмотрела на нее в ответ и робко проговорила дрожащими губами:       — Я с вами, мисс Джослин, пожалуйста. Вдруг понадобится какая-то помощь.       — Не понадобится никакой помощи… Я просто проясню это недоразумение и все, — буркнула себе под нос она, хотя в глубине души все же была не против ее компании. Лишь бы только не причитала и не рыдала — Джослин не выдержит. Честное слово, не выдержит. Ее будущее сузилось до пары часов, в которых она доезжает до мистера Скотта и с облегчением выясняет, что произошла чудовищная ошибка. Все остальное она отметала, думая только о своем маленьком будущем и больше ни о чем.       Джослин долго стояла перед конторой поверенного в Накогдочесе, разом растеряв всю свою решимость и желание поскорее все выяснить. Простая коричневая дверь то отдалялась, то приближалась к ней. И только спустя несколько секунд она поняла, что от напряжения на глазах выступили слезы. Она со злостью вытерла их рукавом платья, не заботясь о приличиях. У нее, кажется, и носового платка с собой не было. Позади тихо фыркала лошадь, которую еще тише успокаивал Луи. Часто дышала Джози, стоявшая по правую руку. Ее собственное дыхание ускорялось в такт пустившемуся вскачь сердцу. Где-то под ребрами, в районе солнечного сплетения, собралось нечто холодное и неприятное, словно она разом проглотила пригоршню льда. Холодок пробежался по ее напряженным рукам, осел на плечах, забрался под кожу спины, разгоняя фантомные ощущения чужих прикосновений, непривычных и нежеланных. Джослин вдруг поняла, что не хотела входить туда. Совсем не хотела. Она лучше бы вернулась домой и дождалась Шона там. Плотно, до боли сжав губы, она все же сделала первый шаг. Надо было покончить с этим. Джослин вошла в конторку одна, оставив Джозефину на улице. Мистер Скотт принял ее практически сразу, когда она сообщила его помощнику имя Шона Маккиннона. Пожилой мужчина вышел к ней с непонятным выражением на лице, в котором она угадывала сочувствие.       — Хорошо, что вы так быстро приехали, мисс Винтер, правильно? — Джослин отупело кивнула. — Позвольте выразить свои соболезнования. У вас, полагаю, сейчас будет уйма хлопот, поэтому давайте сразу к делу.       — Я хотела только узнать, что это за странное письмо, — промямлила невнятно Джослин, пока ее усаживали на стул в кабинете. — Какая-то ошибка…       — Боюсь, что никакой ошибки здесь нет, мисс Винтер, — терпеливо объяснил поверенный.       Холодное нечто пустило свои липкие щупальца, сжимая легкие, трахею, горло, отчего слова вырывались с большим трудом. Гортань болела от ее потуг говорить.       — Но Шон в Далласе. Должен приехать через две недели…       — Он там и был. Его хватил удар позавчера. Он умер почти мгновенно. Так говорилось в заключении врача, который его осматривал, — он протянул ей сложенный пополам лист, и Джослин машинально открыла его, пробегая глазами по сухим строчкам. — Мои реквизиты были у него при себе, поэтому мне телеграфировали сразу. А как только тело доставили сюда, и я убедился, что это действительно Шон Маккиннон, то немедленно отправил посыльного к вам на ферму.       Пищевод и желудок тоже сжались под внутренним давлением, и к горлу подступила дурнота. Ее бросило в холодный пот, и неприятная капля стекла по позвоночнику вниз, до самого копчика, впитавшись там в ткань нижней сорочки. Джослин так ярко и отчетливо ощущала это маленькое влажное пятнышко на ткани, плотно прилегавшей к коже. И оно ужасно нервировало ее. Она думала о том, как же это неудобно, и как хорошо было бы иметь возможность носить штаны вместо длинных платьев. Она думала о всякой ерунде вроде джинсов и удобном нижнем белье, но только не о том, что Шон умер. Господи, неужели это правда? Шон умер?       — Я взял на себя смелость заказать бальзамирование тела, чтобы оно благополучно добралось до Накогдочеса. Мистеру Маккиннону это было вполне по карману, — продолжал тихо и размеренно рассказывать поверенный.       Хватил удар. Бальзамирование тела. Оно добралось. До чего же ужасные слова! Уже больше не он. Оно. Джослин прикрывала глаза на секунду каждый раз, когда слышала их. Словно это помогло бы исправить ужасную ситуацию. Как же это могло с ней случиться? Почему она никогда не думала об этом? Это какая-то жуткая несправедливость, искажение реальности, которого не должно быть. Что же ей теперь делать? Что делать…       — Полагаю, сначала вам следует обратиться к краснодеревщику, в городе нет гробовщика. Его мастерская на перекрестке Центральной и Западной, — проговорил поверенный. Видимо, она произнесла свои мысли вслух, пока пыталась заново отыскать свое самообладание или хотя бы злость. Но чувствовала только неприятный тошнотворный страх и растерянность. А мистер Скотт продолжал ее терпеливо инструктировать: — Мистера Маккиннона временно поместили в церкви, у них прохладно в подсобных помещениях. Вы можете забрать его домой и там провести все необходимые процедуры.       Господи, она понятия не имела, что еще за процедуры. Она даже в своем времени не была ни на одних похоронах. Все бабушки и дедушки отошли в мир иной, когда она была слишком маленькой. Но сил спросить об этом поверенного у Джослин больше не осталось. Все уходило на то, чтобы не исторгнуть содержимое желудка прямо на его начищенные ботинки.       — Вам надо подписать вот эти бумаги, мисс Винтер. И я вас отпущу.       — Что? Какие еще бумаги? — она посмотрела на поверенного, как на идиота. Какие могут быть бумаги, когда Шон умер. А она понятия не имела, что ей делать.       — Он вам не говорил? Ферма Маккиннонов оформлена на Шона и Джастина. После смерти одного из них, его половина переходит другому. Но поскольку младший Маккиннон на войне, и судьба его на данный момент неизвестна, Шон вполне разумно назначил вас доверенным лицом своей половины в случае своей смерти.       — Что это значит? — Джослин практически ничего не поняла, кроме того, что Джастин тоже может умереть. Вот так раз — и погибнуть за какую-то несчастную секунду, как это произошло и с Шоном.       — Это значит, что пока Джастин Маккиннон не вернется с войны, вы являетесь временно владелицей фермы и всех десяти рабов на ней. А если он не вернется в течение пяти лет после окончания войны, то ферма перейдет в постоянное владение. Подпишите здесь, — Джослин, быстро пробежав глазами документ, которые то и дело расплывался перед глазами, поставила свою подпись. — Еще у Шона остался небольшой счет в местном банке. Большую часть накоплений он перевел в нью-йоркский банк. Уж не знаю, как он умудрился. А на здешнем хватит средств, чтобы платить налоги еще пару лет. Подпишите еще здесь. Теперь вы можете самостоятельно снимать и класть средства на этот счет.       Джослин снова подписала, не веря, что все происходило наяву. Казалось, она попала в какой-то кошмар, реалистичный и мерзкий. И вот-вот должная была очнуться. Это ощущение пред-пробуждения не давало ей покоя. Она так хотела проснуться и понять, что это был всего лишь сон. Что все неправда.       — Как… как мне сообщить Джастину. Он ведь должен знать, — скорее сама себе проговорила она, почти забыв, что рядом стоял все еще что-то говоривший мистер Скотт.       — Я, как поверенный Шона, отправлю сообщение в военное ведомство. Но боюсь, оно может найти своего адресата далеко не сразу. Если вообще найдет.       Джослин не могла сейчас думать еще и о том, что Джастин может не вернуться. Это было слишком для одного дня. Слишком для нее одной. Она вообще не будет об этом думать, черт возьми. Ни сегодня, ни завтра, никогда. Мистер Скотт еще что-то терпеливо и любезно ей объяснял, и спустя еще несколько долгих минут она вышла на улицу, где ее ждали Луи и Джози. Она ничего не стала им говорить, по ее лицу наверняка и так все было более, чем понятно. Джозефина тихо заплакала, прикрывая рот ладошкой и издавая звуки, похожие на жалостливый щенячий скулеж. Луи просто снял свою черную шляпу и сидел молча с ничего не выражающим, почти равнодушным лицом.       Джослин стояла и смотрела на оживленную улицу города, не в силах поверить, что жизнь вокруг нее продолжалась, жизнь кипела, когда ее собственная словно замерла в вязкой субстанции. Она слышала громкие голоса, радостный смех, чувствовала запах выпечки и дождя. И никак не могла принять тот факт, что в такой чудесный день где-то совсем недалеко лежал Шон, который уже не увидит всего этого, не услышит последних новостей, которые громко выкрикивал какой-то человек с пачкой газет, не почувствует снова запах яблок, которыми следующим летом будет пропитано все. Мир внутри Джослин замер, тогда как снаружи продолжал вертеться с небывалой скоростью. У нее закружилась голова, а в горле снова встал неприятный склизкий комок, который она с трудом проглотила.       Она молча направилась в сторону перекрестка, где по словам поверенного, должен быть краснодеревщик. И нашла его мастерскую «Колман и сын», где были выставлены разные образцы мебели. Джослин подумала, что ошиблась, разглядывая столы, стулья, комоды и платяные шкафы, но все же вошла внутрь. Джози, периодически всхлипывая, плелась следом за ней.       — Простите, — обратилась она к продавцу. Какой-то отстраненной частью себя она ощущала неловкость за свой вопрос, но остатки потрясения и накатывающая волнами безнадежность не дали ей взять верх. — Мне сказали, что я могу здесь заказать… гроб, — она едва выговорила это отвратительное слово, от которого хотелось взвыть в голос.       — Вам надо в отдел срочных заказов, мэм, — любезно указал направление в соседний зал продавец и крикнул уже громче: — Джонни, к тебе со срочным!       Некий Джонни провел ее по небольшому темному помещению, где все окна были зашторены и пахло свежей древесиной, показывая несколько вариантов дерева и обивки. Ей было решительно все равно. Даже смотреть на длинные шестиугольные ящики было невыносимо, а уж выбирать и примеряться тем более. Дурнота стала сильнее, и Джослин со всей силы сжала холодные потные ладони, впиваясь ногтями в кожу. Она ткнула наугад в один из гробов из светлого дерева и выбрала первую попавшуюся белую обивку. И лишь потом, когда она уже шла по улице в сторону церкви, ей стало стыдно, что она так небрежно подошла к этому делу. Это ведь был Шон. Он заслуживал лучшего. Она пообещала, что все остальное она сделает гораздо тщательнее. Даже если ее будет с души воротить от этого.       Но когда она вошла в полумрак церкви и священник провел ее в холодное каменное помещение, где пахло сыростью, ладаном и еще чем-то специфическим с едва заметным оттенком спирта, то вся ее решимость испарилась. На простом деревянном столе лежало накрытое белой простыней тело, к которому Джослин не хотела подходить. И уж тем более открывать и смотреть. Она вжалась в каменную стену, чувствуя холод, проникавший прямо под одежду, и пыталась дышать ровнее. Ей не только надо было подойти, а еще и обмыть и переодеть — так ей объяснил священник, любезно разрешивший им подержать Шона до завтра за небольшое пожертвование. А она не могла себя заставить даже взглянуть.       Почти все сделала Джози. Тихонько и монотонно напевая себе под нос мелодичные молитвы, она бережно и в то же время довольно быстро сделала все необходимое. Где-то на середине этого действия Джослин осмелилась осторожно подойти, смотря себе под ноги, но только не на тело. А когда все же решилась, то на целую прекрасную секунду испытала радостное облегчение, ведь это был совсем не Шон. А просто какой-то совершенно незнакомый человек. Или спящая восковая кукла. Но никак не Шон. Точно не он. Но чем дольше она смотрела, тем яснее проступали знакомые черты, в которых не было прежнего радушия, доброты, задорной веселости. Только бесконечное спокойствие и отстраненность. Он словно погрузился в глубокий сон. И вскоре откроет глаза и встанет, улыбнувшись ей своей неизменной широкой искренней улыбкой.       Джослин теперь смотрела на него, не отрываясь, словно только и ждала этого момента. Даже не заметила, как Джози вышла из помещения, чтобы вылить грязную воду. Тишина, темные каменные стены и приторный запах ладана давили на нее со всех сторон. А она все вглядывалась в лицо Шона, до рези в глазах. Свет заколебался, порождая множество маленьких теней и полутонов. Лицо покойника как будто дрогнуло. Джослин инстинктивно отступила назад, почувствовав суеверный страх. И поняла, что осталась одна. Кроме нее и мертвеца, не было никого. И теперь ей казалось, что его веки задрожали, а губы вот-вот разъедутся в улыбке. Она отступила еще дальше, уверенная, что только что сошла с ума от потрясений. Скрипнула дверь, и она вскрикнула, перепугавшись до чертиков. Но это была только Джози со стопкой чистой одежды, которую успел привезти Луи, отправленный на ферму. Джослин едва не расплакалась от облегчения, и уже смелее подошла к лежащему Шону. Он снова выглядел мирным и спокойным. Она взяла из рук Джози одежду и помогла аккуратно одеть его, стараясь не обращать внимания на твердость и неестественный холод тела. А после осталась с ним до утра, хоть все в ней противилось этому. Ей не нравилось это место, и этот запах. Но это был Шон, который сделал для нее так много. Она должна была отплатить ему хотя бы тем, чтобы не оставлять его в одиночестве в этом жутком месте.       Шона похоронили на следующий день на маленьком местном кладбище на северной окраине Накогдочеса. Рядом с могилой его жены. Народу было совсем немного, хотя Маккиннонов хорошо знали в округе. Но пришли только ближайшие соседи, кому успели сообщить о случившемся. Джослин надеялась, что это не обидит его, хотя, если честно, не верила в жизнь после смерти. Священник, тот же, что и был в церкви, и наверное, вообще единственный в городе, заунывно читал последнюю молитву. Джослин слушала его словно в трансе, стоя чуть в отдалении от остальных. Подул резкий ветер, поднимая опавшие листья и взметая полы ее черного платья, тоже предусмотрительно привезенного из дома. Оно было тесным и неудобным, единственным, которое не подогнали по ее фигуре.       Несколько длинных прядей выбились из небрежной косы. Щеки защекотало от капель дождя, и Джослин подняла лицо к небу. Но никакого дождя не было — она даже подставила открытые ладони, чтобы убедиться. А капли все продолжали стекать по щекам. Она поднесла пальцы к лицу и стерла несколько, растерев их между подушечками. А они все капали и капали, застилая глаза, отчего все окружающее превратилось в не слишком качественную акварель. Священник закончил последним «Аминь», которые подхватили все остальные. Джослин стояла неподвижно, смотря как гроб опускается вниз, а сверху уже засыпалась земля, глухо ударяясь о деревянную крышку. Она совсем плохо видела из-за обильных капель, которые она все смахивала ладонями, словно на нее пролился настоящий ливень, хотя с неба не упало ни дождинки. Она плакала беззвучно, без всхлипов и придыханий. Слезы-капли просто катились по ее лицу, словно вода. И не приносили долгожданного облегчения. Джослин снова была одна, как в самый первый день здесь. Но вместо канонады выстрелов и треска пожара между редкими деревьями гудел ветер, шевеля мелкие камни на старых могилах. Вместо криков и ругани стояла устрашающая тишина. Вместо толпы солдат лишь безмолвное мертвое кладбище, начавшееся когда-то с обычного бутхилла из пары могил. Джослин даже знала, где эти самые первые могилы. Шон ей показал как-то, когда взял с собой на годовщину смерти жены. Тогда это казалось захватывающим, а сейчас ей виделись только мрачные унылые надгробия, среди которых теперь будет лежать всегда веселый и жизнерадостный Шон.       Какая же паршивая несправедливая жизнь!       Джослин шмыгнула последний раз. Слез больше не было, осталось только горькое нечто внутри, которое не желало уходить. Оно подтачивало ее изнутри, вселяя тревогу перед завтрашним днем, когда она не будет знать, что делать дальше. И жуткий страх перед предстоящим вечером, когда она вернется в пустой дом, теперь уже навсегда покинутый Шоном. Она ни за что не сможет уснуть там. Никогда.       Но вопреки ее страхам, что ей повсюду будут слышаться его призрачные шаги и бодрый голос, Джослин вырубилась, едва голова коснулась подушки. А когда проснулась на следующий день, в окна вовсю светило первое зимнее солнце, непривычно теплое и ласковое. И глаза снова защипало от того, что и природа продолжала свое движение, не заботясь о тех, кто покинул ее. И Джослин знала, что так надо делать и ей. Жизнь продолжала двигаться вперед, даже если ей и казалось, что внутри нее все остановилось.       И дни пошли за днями. Медленно и тягуче, словно густая патока. Негры продолжали работать, прекрасно зная свои обязанности, выученные за годы жизни с Маккиннонами. Большинство из них легко и быстро пережили смерть Шона. Хотя у них были такие непроницаемые лица, что она затруднялась описать их истинные чувства. Только Луи, который всегда был на подхвате у хозяина, ходил особенно притихшим. Да чувствительная Джози, нет-нет да всхлипывающая украдкой в передник. Джослин старалась не обращать внимания на эти с каждым днем раздражающие звуки. Сама она перестала плакать на следующий вечер после похорон — нечему было литься из нее. Только болезненное жжение в сухих глазах заставляло ее моргать чаще и со злостью спускаться в погреб, чтобы проверить сидр, снять пробы, разлить по бутылям и маленьким бочонкам, и отправить Жан-Клода или Изабо продавать его на местный рынок в Накогдочесе. Иногда она тоже уезжала с ними, одевшись по старинке мальчишкой для удобства, чтобы отвлечься от пустого холодного дома и опустевшего кабинета, где по привычке еще протирали пыль. Она слонялась по рынку или городу, не замеченная никем, просто худенький маленький подросток в вязаной шапке и мешковатой одежде. Слушала сплетни, новости и имена погибших, звучавших каждый раз, когда вывешивали списки. Со страхом искала там имя Джастина и каждый раз с облегчением не находила. Она так ждала его. И Джаспера. Их обоих. Каждый день. Еще немного, и она была готова начать молиться. Но никто не приехал ни через день, ни через неделю.       В Сочельник дом был по-особенному тих. Луи принес небольшую сосенку, и они с Джози украсили ее печеньем, которое испекла Изабо, и старыми игрушками покойной миссис Маккиннон: маленькими куклами, лошадками и ангелами. Джослин молчала, смотря на нарядное деревце, чувствуя только бесконечную тоску. Слегка выцветшие игрушки с улыбающимися лицами смотрели на нее своими неживыми глазами, напоминая о смерти. Она не хотела думать о смерти в этот день. Это же Рождество. Год назад оно было наполнено радостью, разговорами и огнями Нового Орлеана. И бодрым голосом Шона где-то поблизости. Он всегда был где-то поблизости. А сейчас полумрак гостиной освещал тусклый свет от камина и пара керосиновых ламп. За окном вместо огней царила непроглядная темная ночь. Ветер завывал в дымоходе, а в окна барабанил сильный дождь.       Джослин все смотрела на игрушки, пока их маленькие лица не стали казаться живыми. Они хмурились и улыбались, улыбались и хмурились. Тени плясали на их щеках, заставляя подмигивать и хитро ухмыляться. Совсем как Шон, когда лежал в темной церковной подсобке. Джослин отступила назад, моргая быстро-быстро, чтобы только прогнать эту жуткую иллюзию. В груди снова поднималось большое холодное нечто, грозящее вырваться каким-нибудь жутким воем или хрипом из ее рта. Ей так хотелось сбежать отсюда. Куда угодно. На север, в Форкс, которого еще не существовало. Найти там место, где когда-нибудь будет построен их дом, и лежать на земле, долго-долго, смотря в серо-стальное небо. Или на юг, к Джасперу. Она не знала, где он, но была уверена, что найдет его. Обязательно найдет. Черт знает, что она будет делать там среди солдат и войны, но ей не привыкать. Она готова была пробегать мальчишкой хоть до самого конца. Но только не здесь в этом пустом доме, где нарядное рождественское дерево стояло посреди мертвой и темной гостиной, словно насмешка жизни, или мрачная шутка смерти. Она до смерти боялась остаться одна, и вот так и случилось. Она абсолютно одна, и день, когда все обретают надежду, она чувствовала беспросветную безнадегу и отчаянье.       — O little town of Bethlehem, how still we see thee lie       Above thy deep and dreamless sleep the silent stars go by       Yet in thy dark streets shineth the everlasting light       The hopes and fears of all the years are met in thee tonight       Джослин вздрогнула, услышав тихий с хрипотцой голос Изабо. В будущем такими голосами пели джазовые примадонны. Негритянка сидела на стуле, закрыв глаза и раскачиваясь в такт неспешному ритму, чарующему и почти мистическому. Джослин узнала слова. Эту песню на Рождество часто включал отец, и голос Элвиса Пресли звучал по всему дому. Она любила ее слушать, но даже не знала, что та была настолько старой.       — For Christ is born of Mary, and, gathered all above       While mortals sleep, the angels keep their watch of wondering love       O morning stars together proclaim thy holy birth       And praises sing to God the king and peace to men on earth       К голосу Изабо присоединился более высокий Джози, и песня зазвучала объемнее. В отличие от спокойной современной, всегда напоминавшей колыбельную, эта пелась почти с надрывом и странным гипнотическим ритмом, словно она слышала не рождественский гимн, а древнее африканское заклинание. Джослин чуть прикрыла глаза, смотря на пестрое рождественское дерево и тьму за окном сквозь ресницы.       — O little town of Bethlehem, how still we see thee lie       Above thy deep and dreamless sleep the silent stars go by       Yet in thy dark streets shineth the everlasting light       The hopes and fears of all the years are met in thee tonight       Джослин подхватила следующий куплет, даже не пытаясь подражать их напеву. Скорее вспоминая глубокий южный голос из далекого будущего, которое для нее теперь никогда не наступит. Она вспоминала длинные, испачканные в краске, пальцы отца, нажимавшие кнопку на магнитофоне, а много позже на пульте новенькой стереосистемы. Старые семейные игрушки на елке и страшненький ангел на верхушке, доставшийся от какой-то из бабушек. Открытки, которые они вместе с отцом рисовали и отправляли на случайные адреса. Веселые игры в детстве и радостная распаковка подарков. И тихие спокойные вечера в последние годы, когда они просто сидели у телевизора и смотрели «Чудо на 34-й улице» или Гринча.       Джослин наполнила печаль, в этот раз не тяготившая ее мертвым грузом. Она была с оттенком утерянной теплоты и забытой радости. Печаль разливалась внутри нее приятной, спокойной прохладой, словно она снова стояла под мелкой моросью Форкса, покрывавшую ее мелкими пылинками воды. Хотелось просто умиротворенно сидеть и смотреть в одну точку где-то за окном. Может быть, сегодня она увидит там, на едва видневшейся в темноте дороге, знакомый силуэт. В прошлый раз Джастин приехал как раз к Новому году. А следом за ним явился и Джаспер. Джослин очень хотелось надеяться, что в этом году все повторится. Но Рождество закончилось, и никто не приехал. А в последний день 1862 года она до последней минуты сидела и смотрела вдаль практически в ожидании чуда. А когда часы пробили полночь, встала и тихо поднялась в свою комнату. Она засыпала с тихой ненавязчивой печалью, слушая тихое поскрипывание дома и шум ветра за окном.       Ничего страшного, она еще подождет. Она уже привыкла ждать. Когда-нибудь они обязательно вернутся. Джаспер обещал вернуться.