"С тобой я мир обрел в разгар войны..."

      — Не шевелись.       — Это сложно. Долго еще?       — Ты слишком нетерпеливый. Мне надо закончить набросок твоего лица, а после можешь расслабиться.       Сегодня был последний день, когда она могла вот так видеть Джаспера, очень близко, разговаривать, улыбаться и дотрагиваться до него. Завтра его отпуск закончится, и он снова уедет, чтобы вернуться неизвестно когда. Джослин для себя, внутренне, решила, что он обязательно вернется, обязательно выживет, потому что она своими глазами видела Джаспера Хейла, который, она была почти уверена, был потомком Джаспера Уитлока. Не бывает таких похожих, словно братья, людей. А значит, все будет именно так, и его род каким-то образом продолжится. Джослин предпочитала не думать, что вообще-то у него еще был младший брат, похожий на него, по словам Джаспера. Она гнала от себя мысли о нем, в ее мире были только Джаспер-из-будущего и Джаспер нынешний. Именно так — нынешний. Он больше не был Джаспером-из-прошлого. Это время перестало быть прошлым, и стало настоящим, она сама не заметила, как. И с каждым днем это ощущение крепло в ней, а ее собственное время как будто отдалялось, хотя по всем законам физики должно было приближаться.       Джослин не волновалась, нет. К чему, если все уже известно. Но карандаш в руке чуть подрагивал, когда она выводила аккуратную линию носа и губ. Она сжимала его сильнее, практически со злостью, смотря на Джаспера исподлобья, на его красивый профиль и непонятный взгляд вдаль. Она не хотела, чтобы он увидел ее злость. И ее тревогу. Эти чувства становились сильнее по мере того, как приближалось его время уезжать. Но она все еще считала, что поводов для волнения нет. Точнее, отчаянно хотела в это верить.       — Все в порядке? Джо? — Джаспер скосил взгляд на нее, стараясь оставаться в том же положении.       — Да. Отлично. Еще немного, — она поджала губы, сильнее вдавливая грифель в бумагу, которая вот-вот грозила порваться под ее напором. Тяжело выдохнув, отчего прядь волос взметнулась вверх и плавно опустилась на прежнее место, чуть ослабила давление и уже более легко повела линию лица дальше.       — Уверена? У меня такое чувство, что ты злишься. Я чем-то обидел тебя? — он не выдержал и повернулся в ее сторону.       — Не двигайся, — шикнула Джослин       — Джо? — он нехотя повернул голову обратно, но так и продолжал искоса сверлить ее своим проницательным взглядом.       — Ты не сделал ничего такого, чтобы обидеть, — голос чуть дрогнул, и она принялась вырисовывать линии и штрихи с удвоенной силой.       На самом деле, именно это ее и беспокоило. Джаспер ничего не сделал. С тех пор, как она тихо вышла из его комнаты и, крадучись, добежала до своей, чтобы заснуть с блаженной улыбкой на губах, припухших и горящих, — Джослин было плевать тогда на свое выражение лица, все равно в темноте и тишине ее спальни никто этого не увидел бы, даже она сама. Те быстро пролетевшие минуты стали единственными. Больше они такого себе не позволяли. Точнее, не позволял Джаспер. Будь ее воля, она ни за что бы не остановилась, дошла бы до самого конца. Но он все следующие дни будто специально стремился быть у всех на виду. Они сидели в гостиной, так близко друг к другу, что она чувствовала тепло его тела сквозь ткань своего домашнего платья. Она подавляла в себе неприличную мысль, что эти дурацкие юбки крадут у нее добрую часть прикосновений. Будь она одета в современные джинсы, их бедра находились бы вплотную друг к другу и соприкасались бы по всей длине. Она до дрожи в коленках хотела это почувствовать. Пожалуй, все-таки в этих платьях был свой прок — под ними не были видны ее подрагивающие бедра.       Джослин боялась, что он мог подумать о ней что-то плохое. Она не слишком разбиралась в нормах поведения нынешнего времени, но подозревала, что их вчерашние действия сильно выходили за рамки дозволенного между молодыми людьми, не состоящими в браке. Может, она не должна была вести себя так… развязно? Может, ей следовало дать ему пощечину, как в старых фильмах, где возмущенные леди гневались на позволивших себе лишнее джентльменов? А потом, гордо подняв голову, уйти прочь? Но она не умела так себя вести. А если честно, то и не хотела. И если бы все вернулось вспять, в тот вечер, то поступила бы точно так же, как она чувствовала, как желала. Хотя никогда до этого не могла подумать, что могла так чего-то или кого-то желать. Что ее тело могло так откликаться на чьи-то руки или губы. Она даже не задумывалась, что и как надо делать — все получалось само собой, словно ее вел какой-то древний инстинкт, который знал все. И она не могла ему противиться.       Но вопреки ее страхам, Джаспер все так же смотрел на нее, подолгу не отводя взгляда, как будто любуясь, невзначай касался ее, наклонялся почти к самому лицу, когда говорил что-нибудь. Он играл с Шоном в очередную партию в шахматы, а сам то и дело смотрел на нее, сидящую рядом и наблюдавшую за импровизированным сражением и непринужденной беседой. Или брал ее за руку на прогулке вокруг фермы, не уводя далеко от дома, чтобы они всегда были видны из окон. Джослин наслаждалась каждым мгновением, зная, что они скоро закончатся. И в то же время злилась, что они теряли так много всего, теряли те самые мгновения, когда могли гораздо больше. Иногда она злилась на Джаспера, что он, сделав шаг вперед тогда, теперь отступил на два назад, и теперь играл галантного джентльмена, хотя ей хотелось совершенно другого. А порой испытывала раздражение от себя самой, что была такой трусихой, не смевшей схватить его и притянуть как можно ближе, и не позволять отдалиться.       Джослин в тайне надеялась, что во время перевязки, на которую она сама же и вызвалась, сможет приблизиться снова к нему, но Джаспер предусмотрительно не оставил ей такой возможности, устроившись на кухне возле таза с теплой водой. И ей пришлось, скрипя зубами, быстро снимать и накладывать новую повязку на виду у Изабо, Джози и заглянувшего Шона, который тут же с интересом принялся разглядывать почти зажившую рану и выспрашивать подробности. Джаспер преувеличенно охотно отвечал, а Джо, не удержавшись от досады, украдкой ущипнула его парочку раз за поясницу, с тайным удовлетворением заметив, как он тихо вздрогнул. Правда секундой позже уже пожалела о своем поведении и незаметно ласково погладила покрасневшее место, без слов извиняясь и видя, как по напряженной спине расползлись мелкие мурашки.       — Но все-таки что-то не то я сделал? — вырвал ее из мыслей Джаспер.       Джослин бросила на него быстрый взгляд и снова уткнулась в рисунок, на котором уже четко вырисовывалось его лицо, с мимолетной улыбкой и слегка прищуренными глазами. Она даже успела набросать небрежно взлохмаченные волосы, которые шевелились на приятном прохладном ветру, и контуры шеи, скрывающейся за воротом рубашки. И не заметила ведь — рука сама выводила знакомые линии и изгибы. Наверное, она могла нарисовать его и с закрытыми глазами.       — Нет, не сделал, — вздохнула Джослин и, недолго думая, вывела несколько неровных прерывистых линий, соединившихся в массивный ствол большого дуба, под которым как раз и сидел Джаспер, устроившись на толстом выпирающем из земли корне.       Джаспер снова скосил взгляд на нее, в котором сверкнуло понимание, а потом и вовсе полностью развернулся, не обращая внимания на ее протестующий возглас. Он тяжело вздохнул, запустив руку в волосы и взлохматив их еще сильнее. Джослин на миг подумала, что этот жест стоит запомнить, чтобы после добавить в рисунок.       Сегодня они, наконец, за все эти дни оказались наедине, подальше от любопытных глаз. Здесь, под тем самым огромным дубом, который она приметила из своего окна еще в первый день, их никто не видел. Дерево росло на пологом холме в полумиле от дома, а его раскидистые ветви низко нависали над землей, создавая естественное укрытие. Как только весной распустится листва, здесь будет замечательно находиться в ее тени. А если спуститься по противоположному склону холма, то через пару сотен ярдов наткнешься на маленькое озеро, сейчас выглядевшее серым и холодным, но летом в нем было замечательно купаться. Каких-то полгода назад Джослин чуть ли не каждый вечер спасалась в нем от жары.       — Джослин, — Джаспер легко накрыл ее запястье своей теплой рукой, останавливая штриховку. Она подняла на него недовольный взгляд, пытаясь не обращать внимания на то, как он почти невесомо поглаживает тонкую кожу в месте, где бился пульс. И конечно же, он тут же застучал быстрее. — Джо, — он мельком глянул в рисунок и уже более настойчиво отнял ее ладонь с зажатым карандашом от листа, — пойдем, прогуляемся.       — Но я так и не закончила…       — У тебя весь рисунок усыпан полевыми цветами, а сейчас конец января и ни одной свежей травинки вокруг. Уверен, ты и меня сможешь так же нарисовать по памяти.       Он потянул Джослин за собой, не обращая внимания на ее недовольное сопение, и повел вниз по противоположному склону, прямо к озеру. Она не успевала поднимать подол длинного платья, который колыхался по земле и собирал грязь, пока она быстро, практически бегом, поспевала за Джаспером, не отрывая своей руки. На особенно сыром участке почти в самом низу собралась жидко хлюпающая, глинистая жижа, которая наверняка осядет толстыми мокрыми комьями на подоле. Пока Джослин прикидывала, как ей перепрыгнуть или обойти эту противную кашу, Джаспер легко подхватил ее за талию и ловко перепрыгнул грязь — она даже пискнуть не успела — и аккуратно поставил на твердую землю. Его руки задержались еще некоторое время на талии и медленно, словно не желая этого, отстранились. Но в этот раз Джослин, разозлившись, не позволила ему снова отдалиться и решительно шагнула вперед, почти прижимаясь вплотную к нему и хватая за рукав кителя.       — Снова поведешь меня поближе к дому, чтобы быть у всех на виду? — с легкой издевкой спросила она, приподнимая бровь, и вцепилась в рукав еще сильнее. — Боишься, что я накинусь на тебя в этом уединенном месте?       — Скорее боюсь, что сам не выдержу и накинусь на тебя, — так же зло бросил он, а потом тяжело выдохнул и мягко опустил руки на ее плечи, чуть поглаживая через плотную ткань платья. — Джо, не знаю, что ты обо мне подумала… тогда или после. Я сам не знаю, что мне думать… — он продолжал поглаживать ее, словно успокаивая, наклонился к самому виску и обдавал его теплым дыханием.       Вся злость Джослин испарилась. Она просто ловила эти приятные ощущения, досадуя на время, нравы, его воспитание, свое желание…       — До чего сложное и непонятное время, — покачала она головой. — А до сексуальной революции еще целых сто лет!       — Какой-какой революции? — опешил Джаспер и отстранился, смотря на нее удивленным взглядом.       — Сексуальной, — громко проговорила она прямо ему в лицо, чеканя каждый слог. — Знаешь, не пройдет и века, а люди станут относиться к сексу, — она снова выделила запретное слово, наблюдая как расширяются его зрачки, а руки сильнее впиваются в ее плечи, — не как к чему-то неприличному. А тело больше не будут скрывать за громоздкой одеждой.       — Боже, Джослин, о чем ты вообще говоришь? Я не понимаю, — сквозь сжатые зубы прошептал он, теперь уже сам цепляясь за нее и не отпуская.       — Неважно.       Джослин уже пожалела, что ляпнула, не подумав, так опрометчиво и глупо. Она ведь хотела рассказать совсем не так, уж точно не начинать такой сложный разговор с секса. А теперь судорожно соображала, как вывернуть в более спокойное русло. Но Джаспер, кажется, закусил удила.       — Нет, важно. Что с тобой происходит, Джо? Что за предсказания? Может, еще и предскажешь, когда эта чертова война закончится? Потому что если бы не она, то я бы… — он резко замолчал, поджимая губы, и наклонился прямо к ее лицу, почти касаясь в легком поцелуе, таком невинном и таком многообещающем. В нем Джослин чувствовала все, что сама хотела, чего все эти дни неосознанно ждала, а не получая, злилась.       — Нет, не предскажу, — вздохнула, наконец, она и решилась. — Я знаю это с точностью до дня.       Губы Джаспера замерли на ее щеке, а сам он слегка отстранился и теперь смотрел на нее внимательным встревоженным взглядом. Джослин не знала, боялся он услышать ответ или уже решил, что она сошла с ума. Но отступать было поздно. Она все равно хотела рассказать об этом, но подходящего момента все не находилось. Будто для такой новости может быть подходящий момент!       — Это не случится скоро, как все думают, Джаспер, — смотря прямо на него, начала она. — Ничего просто и легко не закончится. Три года. Вот сколько еще продлится эта война. Три долгих, ужасных года, — Джаспер хмуро смотрел на нее, практически не мигая. — И Юг проиграет, Джаспер. Мы проиграем, — она сама не заметила, как уже давно стала говорить мы, наш, у нас, когда беседовала с Шоном о последних новостях с фронта. А вскоре и в мыслях у нее укоренились эти слова. — И ничего больше не будет, как прежде.       — Проиграем? — только и смог вымолвить он, отступая на шаг.       — Девятого апреля 1865 генерал Ли подпишет капитуляцию генералу Гранту после сокрушительного поражения при Аппоматтоксе.       Джаспер смотрел на нее шокировано, отступая еще на несколько шагов, хмурясь. По его лицу было непонятно, верил ли он ей или решал, как бы побыстрее скрыться. Джослин замолчала, выжидая и не смея приблизиться. Она боялась, что он снова начнет уходить, еще дальше, и тогда она точно сорвется и выплеснет все, что накопилось за последний год. Будет реветь, орать, ругаться и бог знает, до чего опустится еще. Но молчание затягивалось, давя на нее своей тяжестью.       — Не веришь мне? — она надеялась, что в ее голосе не слышались подступающие слезы, и усиленно заморгала, прогоняя колющие ощущения в глазах.       Зачем она вообще начала этот дурацкий разговор! Какой смысл рассказывать то, чего никак не изменить! Она не могла остановить войну. Она не могла заставить Джаспера не возвращаться в свой полк, как не могла заставить и Джастина…       — Откуда такая уверенность?       — Я же сказала, что точно знаю. Потому что там, откуда я родом, каждый американец знает эти даты. Двенадцатое апреля 1861 — падения Самтера и начало войны. Девятое апреля 1865 — окончательная капитуляция Ли. Десятое мая 1865 — арест президента Дэвиса и прекращение существования Конфедерации.       — И откуда же ты родом? Уж точно не из Харперс Ферри, — кажется после перечисления точных дат Джаспер как будто успокоился и снова выглядел собранным, хотя и не спешил подходить к ней.       — Нет, я из штата Вашингтон, на самом северо-западе страны. Из городка Форкс, недалеко от Сиэтла. Но сейчас, в 1862, его еще не существует, — Джослин глубоко вдохнула и на выдохе выпалила: — Я родилась 21 марта 1988 года. А 17 апреля 2005 поехала по просьбе отца в Харперс Ферри, чтобы забрать несколько его картин из тамошних музеев, посвященных Гражданской войне, — она специально говорила как можно больше самых незначительных подробностей, надеясь, что это сделает рассказ менее бредовым: про опустевший городок и странного смотрителя музея, про индейское капище и пансионат, в котором она остановилась. — Мой отец, Энтони Винтер, довольно известный художник в своем времени. Ты спрашивал, не умер ли он. Нет, не умер. Он просто еще не родился. А я, судя по всему, умру гораздо раньше, чем он появится на свет. Вот такой парадокс, — она издала мрачный смешок.       Джаспер продолжал молчать, разглядывая преувеличенно внимательно озеро, на берегу которого они теперь стояли, и искоса посматривать на нее. Джослин подавила в себе досаду и страх, что он так далеко и так молчалив, и поспешила рассказать остаток своей истории, закончившейся ее попаданием в прошлое.       Господи, ей самой казалось, что она несла полнейшую околесицу. Катастрофический бред! Уже почти третий раз за последний месяц она рассказывала свою историю, и менее реалистичной она не становилась. И сейчас она сильно рисковала навсегда оттолкнуть от себя Джаспера и потерять. Как раз когда она только начала понимать, что нашла его, именно его. И даже крохотной частью себя верить, что и оказалась она здесь не по какой-то злой случайности, а только из-за него. Эти мысли делали ее жизнь осмысленней, а ее саму наполняли надеждой и верой в лучшее даже после войны.       — А все, что ты говорила про публичный дом и побег из Харперс Ферри…       — Все правда. Я просто не сказала, как оказалась там. Но такое ведь не вывалишь сразу, да? — нервно рассмеялась она, но Джаспер даже не улыбнулся. — В любом случае, это все неважно. Ты должен знать, что война будет проиграна. Она уже проигрывается, просто никто этого не хочет замечать. Но через год все станет очевидно. А когда война закончится, для Юга все станет только хуже. Каким ты знал Старый Юг, он больше никогда не будет. Союз задавит его и на долгие годы погрузит в упадок.       — Ерунда какая-то, — Джаспер, наконец, отмер и теперь с задумчивым видом ходил вдоль берега, распинывая мелкие камни. — Даже если все так, как ты говоришь, я не верю, что Линкольн позволит…       — Линкольна убьют. Четырнадцатого апреля 1865.       — Что? Кто?       — Какой-то актер, радикальный конфедерат. Джон Уилкс Бут, — Джослин все еще не понимала, верил он ей или нет, но была готова ответить на любые его вопросы, считая их хорошим знаком. — Sic semper tyrannis! Вот, что он скажет, когда застрелит президента. Такова…       — Такова участь тиранов, — закончил Джаспер, снова смотря только на нее, и под этим взглядом она едва могла дышать от волнения и тревоги.       — Я знаю, что в такое сложно поверить. Может, даже невозможно. Но я ни словечком не соврала.       Джослин подошла к нему, осторожно, словно боясь отпугнуть, и встала рядом, не решаясь дотронуться. Он стоял практически неподвижно, сложив руки на груди и закусив губу. Весь его вид говорил о глубокой задумчивости, и когда она все-таки неуверенно дотронулась до его локтя, даже слегка вздрогнул, возвращаясь в реальность.       — Джаспер? Скажи что-нибудь. Что угодно.       — Джо, все, что ты сказала… — он замолчал, пытаясь подобрать слова, и она замерла, практически уверенная, что он решал, как бы помягче преподнести что-то нехорошее. — Клянусь, на мгновение мне показалось, что я снова слышу ту обезумевшую индейскую женщину…       — Я не сошла с ума. Хотя в начале и сама так считала.       — Я знаю, — он повернулся к ней, накрыв ее руку своей, и Джослин едва не подпрыгнула от радости, что он не шарахнулся от нее прочь, как от чумной. — Ты совсем не похожа на ту старуху, — она мрачно хмыкнула сомнительному комплименту. — И я точно знаю, что ты веришь в свои слова.       — Понимаю, — Джослин опустила голову, пряча разочарование. — Наверное мне стоит как-то доказать, что это правда. Я не знаю всех сражений Гражданской войны. Только самые крупные. Из ближайших — это Пи Ридж, в Арканзасе. В марте. Конфедерация проиграет. Думаю, до нас должны будут дойти какие-то новости — битва была довольно серьезной. Точнее будет.       — Джо, все в порядке. Успокойся, — Джаспер легонько погладил ее по руке и едва заметно улыбнулся, лишь слегка приподняв уголки губ, но Джослин как-то сразу стало легче. — Не надо таких подробностей. Я не сказал, что не верю. Мне просто нужно время, как и тебе.       — Но разве ты не хочешь знать, чтобы…защитить себя, — ей было невыносимо думать, что впереди еще столько кровопролития, и у него будет миллион шансов погибнуть.       — Джослин, — он медленно протянул ее имя и сжал руку, — от того, что я буду знать об исходе битвы, ничего не изменится. Может, будет только хуже. Я все равно буду вынужден идти в атаку, даже обладая знанием, что она попадет под шквальный огонь. Приказы не оспаривают.       — Но если речь идет о жизни и смерти…       — Ты хочешь, чтобы я стал дезертиром? Или трусом?       — Нет! Конечно, нет, — Джослин не знала, как ей объяснить свои чувства. Их было слишком много. — Я просто хочу, чтобы ты жил.       Джаспер ничего не ответил. Просто молча взял ее за руку и повел обратно, в сторону дома. Она послушно шла за ним, недоумевая, как самое обычное желание немного поддразнить его и вывести на поцелуй привело к роковому разговору. В ее голове он должен был произойти совершенно иначе, без неудобных фраз и тяжелого молчания. А теперь ничего не исправить, и он все равно пойдет в самое пекло, заранее зная о поражении. Джослин было все равно, вернется он проигравшим или вообще сбежавшим с поля боя. Главное, чтобы вернулся живым. Но об этом она не стала ему говорить, зная, что только оскорбит своими словами. Хотелось плакать, реветь в голос от бессилия и невозможности остановить. Так же, как она не могла остановить Джастина.       Обрадованная его приездом на новый год и вполне неплохой реакцией Шона, она буквально на следующий день попыталась заговорить об этом и с ним. Но натолкнулась на непробиваемую стену, когда он шутливо решил, что Джослин напридумывала всякого, впечатленная войной. Хотя уж кто-то, а Маккиннон должен был знать, что, околачиваясь в его отряде целый месяц и таская сообщения к телеграфу под носом у янки, она растеряла всю свою впечатлительность. Но Джастин решил эту сложную загадку по-своему, тепло посмеиваясь над ее попытками, как он думал, напугать его.       — Успокойся уже, Джо, — сказал он тогда напоследок, садясь на коня. — Я прекрасно понимаю, куда иду. И знаю, что эта война не закончится завтра. Я умею выживать. Так что не надо придумывать небылиц.       — Почему, стоило мне надеть платье, ты сразу решил, что я стала впечатлительной нервной дамочкой? Я просто хочу помочь, как ты помог мне. Разве я не могу попытаться спасти твою жизнь, как ты спас мою?       — Джо, — непривычно терпеливо и уже серьезно ответил Джастин, — я не считаю тебя нервной дамочкой. Хотя ты и ведешь себя сейчас именно так. Я понятия не имею, что ты имеешь ввиду, рассказывая мне, как закончится эта война. И откуда ты набралась такого. В любом случае, я все равно уеду. Это не изменить. А тебе лучше остаться здесь, в безопасности. И не высовываться одной отсюда. А когда все закончится, неважно, завтра или через три года, как ты говоришь, мы подумаем, как жить дальше. И не надо хоронить меня раньше времени.       — Не суди его, — сказал Шон, когда Джастин ускакал, оставив после себя только комья сырой грязи во дворе и злую неразрешенную досаду у Джослин внутри. — Джастин всегда был только реалистом. И ты дала ему пищу для размышлений. Он не забудет твоих слов, поверь.       И сейчас с Джаспером практически все повторялось, разве что он не выговаривал ей строгим тоном и не пронизывал укоризненным взглядом. И на том спасибо. Джослин сильнее сжала его руку, в бессмысленной надежде, что это каким-то мистическим образом удержит его от опрометчивых поступков, какие любили совершать мужчины. Почему они все уходили воевать? Почему так хотели рисковать своей жизнью? Почему шли прямо на выставленные дула винтовок, зная, что сейчас они выстрелят? Она этого не понимала. Отказывалась понимать.       Они дошли до дома в полном молчании. Джаспер был целиком где-то в своих мыслях. И только его рука, сжимавшая ее ладонь и изредка перебиравшая пальцы, давала ей понять, что он не забыл про нее. Была какая-то незавершенность в их разговоре, тяжестью давившая на плечи. Или это казалось только Джослин. Но у нее еще был остаток вечера и следующее утро, чтобы попытаться расставить все на свои места. У нее будет время подумать, подобрать правильные слова. Но Джаспер не оставил ей и этого, засобиравшись в Накогдочес чуть ли не сразу, как они вошли во двор.       — Я думала, ты останешься до завтра, — она старалась говорить отстраненно, пока он с помощью Луи запрягал лошадь.       — Я решил, что лучше попрощаться сегодня, — положив руки ей на плечи, почти что прошептал он и легонько погладил ее шею, вероятно, заметив, совсем приунывший вид. — Не сердись, Джо. Так будет лучше.       — Лучше для кого? — раздраженно бросила она и уже более миролюбиво добавила: — Джаспер, если ты не хочешь, я слова больше не скажу про будущее.       — Ты уже сказала столько, что мне никогда не забыть, — печально усмехнулся он. — Дело совсем не в этом. Хотя должен признать, что не знаю, как мне относиться к твоим словам, — Джослин молчала, вцепившись руками в ворот кителя и с тревогой смотря за малейшими изменениями на его лице. — С тобой тяжело расставаться, Джо, — Джаспер нежно погладил ее по щеке. — А завтра будет еще тяжелее.       — Ладно, — кивнула она, уткнувшись ему в грудь, чтобы только не видеть его хмурого лица, и чтобы он сам не видел ее покрасневшего носа и влажных глаз, которые нестерпимо щипало.       — Ты ведь не плачешь? Прошу, не плачь. Иначе мне точно придется остаться, чтобы утешить тебя. А если останусь, то рискую и вовсе не вернуться на войну.       На мгновение Джослин действительно захотела отпустить слезы и с чувством порыдать у него на плече. Чтобы он остался, забыв про войну и все, что она ему наговорила, и гладил ее по волосам, мягко и трепетно, утешая. Вот как сейчас. Но представив себе эту картину, она поняла, как ей будет стыдно после. Еще никогда она не выставляла свои слезы напоказ и уж точно она не собиралась позориться перед Джаспером Уитлоком.       — Вот еще, не надо меня утешать, — нарочито раздраженно пробурчала она ему в плечо и, досчитав до пяти, подняла лицо. Джаспер смотрел на нее с едва заметной улыбкой, словно прекрасно разгадал все ее потайные желания и мысли. Это окончательно привело ее в чувство. — Давай уже, запрыгивай в свое седло, лейтенант Уитлок. А то еще сам расплачешься. И утешать придется тебя.       Джослин отступила на шаг, не обращая внимания на окутавший тело холодный воздух, который совсем не ощущался рядом с таким теплым Джаспером. Улыбка застыла на его удивленном лице, заставив ее ощутить вину за свои слова и одновременно легкое удовлетворение, что неловкость испытывала не одна она. Он вздернул в ухмылке уголок губ, отчего лицо приобрело совсем не свойственное ему ироничное выражение, и успел ухватить ее за руку. Галантно наклонился и поцеловал тыльную сторону ладони — все по чертовым правилам этикета. Не придраться. Джослин не знала, смеяться или злиться от такой театральной демонстрации приличия. Она быстро присела в книксене, надеясь, что все сделала правильно, потому что видела это только в фильмах.       Еще несколько секунд, что они прожигали друг друга взглядами, возмущенными и выжидающими, а потом он запрыгнул на Ориона и, цокнув, выехал на улицу. Там уже его ждал верный Перси на своем спокойном муле. Джослин не выдержала и выбежала следом, стоя у забора и провожая его удалявшуюся спину. И кусала губы, пытаясь заглушить обидные слезы. И пусть он их и не увидит, но она-то будет знать! На повороте, который должен был скрыть от нее всадников, Джаспер притормозил и обернулся, гарцуя на одном месте. Джослин слабо улыбнулась, не боясь, что он сможет разглядеть это, а потом махнула ему рукой. Он приподнял шляпу и поскакал догонять Перси, который уже скрылся за поворотом.       Джослин еще долго смотрела на пустую дорогу, дыша глубоко, чувствуя, как в нос проникают запахи сырой земли и преющей травы, дождя и дыма из труб. Наверное, теперь они всегда будут связаны у нее с расставанием. Она дошла до своей комнаты, села за стол и начала рисовать по памяти, делая крупные смелые мазки сырой кистью, размазывая черный цвет, который на бумаге превращался в десятки оттенков серого. Холодный маренго переходил в угольный на земле, а наверху, в небе, светлый циркон с грифельными полутонами, разбавленные светло-серебристыми пятнами облаков. Между ними вырастали черно-коричневые стволы деревьев с изумрудно-зеленой хвоей, единственными источниками цвета на картине. И где-то затерявшийся среди буйной северной зелени виднелся белый двухэтажный коттедж с тусклыми точками света в окнах, занавешенными плотными шторами. Она почти безошибочно передала все, что оставалось в ее памяти о доме, таком далеком и недостижимом. Сегодня, сейчас, ей особенно хотелось вернуться обратно.       В дверь постучали и после короткого ответа вошел Шон. Он приблизился к столу и заглянул ей через плечо, рассматривая с интересом рисунок, который был почти закончен.       — Что это за место?       — Мой дом, в Вашингтоне. Там почти всегда небо затянуто тучами, и большую часть года идет дождь, — наверное, впервые она говорила о Форксе с любовью и тоской. Кто бы сказал ей еще год назад, что она будет скучать по унылому серому городишке, она подняла бы того человека на смех. Но сейчас она больше всего хотела снова почувствовать сырую дымку мороси на щеках и свежий запах хвои и океана.       — Выглядит красиво. Но не думаю, что смог бы там жить, — улыбнулся Шон, присаживаясь на другой стул, стоящий у окна.       — Да, я тоже так думала когда-то.       Шон словно почувствовал ее печаль и перевел тему:       — А где наш лейтенант? Я рассчитывал сегодня испробовать один забытый прием в шахматах.       — Уехал, — Джослин не поднимала головы от альбома.       — Мне казалось, он собирался только завтра…       — Я рассказала ему, Шон, — Джослин, наконец, посмотрела на него. — И, кажется, момент был не очень подходящий.       — Не поверил?       — Не знаю, — она откинулась на стуле, прокручивая в голове весь их разговор и напряженное прощание, так не похожее на другие. Джослин в отчаянье взглянула на Шона. — Шон, а вдруг он больше не вернется? Вдруг решит, что я сумасшедшая. В этом веке все так запутанно. Нельзя и шагу ступить, чтобы на тебя не навесили ярлык распутницы или ведьмы.       — Вернется, куда денется, — с успокаивающей улыбкой заметил он и на вопросительный взгляд Джослин продолжил: — Даже если не поверит, все равно вернется. Когда влюблен, разве имеет значение что-то другое. А лейтенант Уитлок уж точно в тебя влюблен по самые уши, — он постучал указательным пальцем под левым глазом. — Не будь сейчас война, только бы и торчал тут у нас.       — Скажешь тоже, — усмехнулась Джослин, хотя внутри сердце подпрыгнуло к самому горлу, желая поверить словам Шона.       — Скажу, конечно, — не переставал улыбаться он. — Все же как на ладони, Джо. Он видел тебя в мальчишеской одежде черт знает где, среди солдат, каким-то образом нашел тебя здесь, и все продолжал приходить к нам, к тебе. Не думаю, что его остановит еще одна странность, — его слова казались вполне разумными, но червячок сомнения все еще подтачивал ее изнутри. — Тебе бы компаньонку, конечно, но где ее сейчас найдешь. Да и не так часто Джаспер нас посещает, так что вполне сгодится и Джози. Хорошо, что он кажется вполне сознательным и ответственным молодым человеком, — ну да, это она только таила запрещенные желания. А Шон продолжал рассуждать. — Но, когда все закончится, надо будет обязательно решить этот вопрос. Если, конечно, лейтенант не женится на тебе раньше. Что-то мне подсказывает, что он не дотерпит еще три года.       — Женится? — опешила она. — В смысле женится?       — Джо, я не знаю, как там будет через сто пятьдесят лет, но здесь и сейчас молодые люди сначала вступают в законный брак, и лишь потом все остальное, — он не стал уточнять, что это все остальное, но было понятно и без слов. — Просто будь благоразумной, договорились?       Джослин кивнула, почти машинально. Она была уверена, что ей не стоит об этом волноваться — Джаспер будет благоразумен за них двоих. И она не знала, было ли это хорошо или нет. Она бросила взгляд на свой альбом, из которого торчал лист с наброском Джаспера, сидящего под дубом среди полевых цветов и ярко выделяющихся колосков люпина. Ей так хотелось весны, и она решила изобразить ее на картине. Осталось только добавить окончательные штрихи в образ Джаспера, но теперь это казалось слишком сложным. Джослин затолкнула лист в альбом и решительно повернулась к Шону.       — Ну, раз, шахматы мне сегодня не светят, пойдем-ка займемся другим делом.       Все следующие дни он скрупулезно выспрашивал и записывал все, что она знала и помнила про войну: сражения, потери, захваты городов, торгово-экономические связи, настроения в обществе. Джослин мало, что могла, на самом деле, сказать, и все равно записи увеличивались с каждым днем — Шон заносил еще и свои мысли, планы, идеи. Каждый раз, когда он ездил в город, обязательно заглядывал в банк узнать о текущем положении, сверял со своими записями и без конца встречался с поверенным. А она все это время следила за сидром, считала доходы фермы, вскрывая письма из банка с бесконечными цифрами и сверяя с записями из бухгалтерской книги Шона. Это было одно из самых скучных занятий во вселенной, но зато она снова могла не думать о плохом. О том, что от Джастина не было ни слуху, ни духу с начала января. И почти столько же от Джаспера. Он так и не вернулся — его полк ушел чуть ли не на следующий день после его отъезда. И, конечно, он ушел вместе с ним.       В конце февраля Шон вернулся с новостями, что одиннадцатый полк присоединился к бригаде Ван Дорна. Джослин ни о чем не говорило это имя, но когда выяснилось, что они уже дошли до Арканзаса, все внутри ухнуло вниз от осознания того, что все они идут навстречу своему поражению, а многие, сотни и тысячи, навстречу смерти.       — Но там ведь Пи Ридж… — дошло наконец до нее. — И мы проиграем.       Она с особым волнением ждала этих новостей. Ее разрывало на части. Это было первое сражение, которое должно было подтвердить все ее слова, хотя Шон и так верил. Но теперь это стало важным и для нее. Но еще там, в самой гуще, был Джаспер, который наверняка не станет отсиживаться где-то в арьергарде и не отступит, даже если дело проиграно.       Десятого марта местные сводки новостей мрачно вещали об их поражении. Солнечный и довольно жаркий день казался темным из-за тревожных людей, без конца обтаптывающих пороги мэрии в ожидании списков погибших. Джослин стояла в отдалении под руку с Джози и смотрела на все со стороны, не могла пересилить себя, чтобы пойти к ним и тоже ждать. И как позже выяснилось, в списках царил такой бардак — никто толком не мог подсчитать ни взятых в плен, ни убитых. Единственное, что точно было известно — почти все старшие офицеры были убиты, потери были даже среди генералов.       Им снова оставалось только ждать. И попытаться приготовиться ко всему. И Джослин ждала. Как никогда прежде. Иногда ей казалось, что все потеряно, но где-то глубоко под ребрами тлело что-то беспокойное и теплое, словно говоря, что отчаиваться не стоит, он еще жив и где-то есть.       Апрель принес с собой непривычную жару. Она наступила так неожиданно и резко, что Джослин, однажды выйдя на улицу, с удивлением почувствовала на коже палящие лучи дневного солнца и сразу же под плотным платьем побежали тоненькие струйки пота, неприятно щекотавшие кожу и впитывающиеся в льняную ткань под грудью. Но сегодня была замечательная погода. Прохладный ветерок с востока ласково обдувал лицо и шею, шевелил волосы на затылке и играл с подолом платья, забираясь под него. Вокруг фермы царил сладкий запах яблоневого цвета, в котором утопал коттедж — его даже не было видно среди нежных цветов. Белые лепестки кружились в воздухе и медленно оседали на землю, устилая ее снежным ковром. А в поросших полевыми цветами пологих холмах, под раскидистой кроной большого дуба было еще лучше. Джослин повадилась все чаще проводить здесь свое время, рисуя местные открывающиеся пейзажи, наполненные цветочными полями с частыми колосками разноцветных люпинов, бледно-голубыми холмами вдалеке и блеском маленького озера внизу. Или выводила по памяти портреты Шона, сидящего вечером на веранде с книгой в руках; Джастина, хмуро затягивающегося сигаретой; Луи, прикорнувшего невзначай под яблоней; Изабо, стоящую посреди табачного поля и устало вытирающую пот со лба; Джози, жующую упавшее, слегка помятое яблоко… Она нарисовала почти всех обитателей фермы не по одному разу, и ее альбом почти закончился. Он был наполнен холодными рисунками Форкса и теплыми пейзажами Техаса. Обоими ее домами. Шон обещал привезти новый, когда в следующий раз поедет в город.       В последнее время он все чаще мотался в Накогдочес, а пару раз даже уезжал на несколько дней в Даллас и Новый Орлеан, собирая и подготавливая многочисленные бумаги и какие-то векселя, чтобы обезопасить накопления и, самое главное, ферму. Джослин не понимала и половины из того, что значилось во всех этих бумажках, но у Шона, слава богу, был знакомый поверенный, который хоть и удивился просьбе рассмотреть возможность перевода средств в иностранные банки и обмен на доллары Союза, но все же без лишних вопросов приступил к делу. Но слишком медленно. Джослин волновалась. Цены на самые простые продукты и вещи поднимались с каждым месяцем, курс обмена тоже неуклонно рос. А меньше, чем через год, когда вступит в силу прокламация об освобождении рабов и Юг начнет сдавать свои позиции на войне, все станет только хуже, в разы.       Джослин тряхнула головой, прогоняя тяжелые мысли, от которых толку никакого не было — она не могла ускорить время или заставить письма лететь быстрее. Она была только наблюдателем приближающегося краха. Хорошо, если удастся сохранить хотя бы что-то.       Капнув из фляги немного воды в зеленую краску, она макнула кисть и повела ее по листу, размашисто и щедро, наблюдая, как цветные пятна растекаются по бумаге, собираясь в пока еще бесформенные скопления, которые вскоре превратятся в силуэты дубов и зеленые холмы. Зеленый цвет успокаивал ее, его оттенки почти погружали в полудрему или транс. Она шумно выдохнула и отряхнув кисть, взяла красную краску и щедро мазнула яркую закатную полосу. Красный заставил ее встрепенуться и сконцентрироваться, его кровавые тона врезались в глаза, тревожили и пугали.       Может, все-таки лучше остаться только при зеленом?..       Джослин прикрыла глаза и оставила кисти. Ей до смерти надоело рисовать бесконечные ландшафты, которые она знала от и до. Она могла сколько угодно малевать цветные радужные картинки, но внутри крепло тревожное черно-серое чувство чего-то неотвратимого. А вместе с ним все чаще полыхали кроваво-красные всполохи страха. Страха за Джастина, который после января так и не дал о себе знать даже строчкой; за Шона, в последние недели сильно сдавшего от многочисленных тревог и поездок, ей даже пришлось взять на себя большую часть работы с яблонями. И за Джаспера, которого она не видела с того дня, как рассказала ему все. Его лицо постоянно стояло перед глазами, уверенное и спокойное, а руки каждый раз порывались его нарисовать, но в ее альбоме по-прежнему хранились только два рисунка, которые она сделала еще во время его отпуска, и с тех пор суеверно не могла себя заставить, несмотря на все желания, сделать хотя бы набросок портрета. Но больше всего она боялась остаться одна, потерять тех немногих, кого знала в этом времени. Она не справится, ни за что не справится без них. Просто пропадет в одиночестве, без их помощи и незримого присутствия где-то рядом.       Джослин отложила состоящий только из пятен рисунок и легла на траву, вытянув босые ноги к солнцу, которое тут же пригрело пятки и выступающие косточки на лодыжках. Она смело дернула ногой, приподнимая простое голубое платье чуть выше, до колена — все равно никто не увидит, домочадцы привыкли, что пару раз в неделю она уходила чуть ли не на полдня сюда и в основном не беспокоили. Теплые лучи коснулись голеней, а острые травинки щекотали теплую кожу. Джослин, прищурившись, смотрела наверх через полуприкрытые веки, туда, где сквозь густую темно-зеленую листву пробивался свет. Фигурные, дубовые листья колыхались на ветру и казались почти что черными, оттеняемые ярким солнцем, и снова почти что вводили ее в некий транс своим трепетом и тихим шелестом. Внутри, где-то под ребрами зрело и поднималось странное ощущение, тянущее практически на физическом уровне. Она пыталась сконцентрироваться на нем и уловить, но тут несколько особо надоедливых травяных колосков залезли в лицо и глаза, и она непроизвольно чихнула от их острых касаний, потеряв настрой.       — Будь здорова, — с тихим приглушенным смешком произнес такой знакомый голос.       Джослин моментально вскинулась. Внутри с новой силой зашевелилось и заметалось, будто в груди сидела птица или что-то живое и теперь исступленно пыталась вырваться наружу, к тому, что было важнее всего. Она отбросила назад непослушные волосы и попыталась подняться на внезапно ставшими совсем неловкими ноги, проскользнувшие голыми пятками по траве. Не может быть!       Джаспер стоял в нескольких шагах на пологом спуске, в ореоле солнечного света, теплый и яркий, только лицо все еще оставалось в тени, но она уже отчетливо видела его белозубую улыбку, которой он сверкнул, выпустив легкий смех. Серый китель был переброшен через плечо, жилет небрежно расстегнут, широкополая шляпа зажата в руке, и густые светлые волосы с оттенком липового меда едва заметно шевелились на ветру. Они стали чуть длиннее. Снова. Уже закрывая полностью уши и обрамляя овал лица, оттеняя ровный загар. Он словно весь состоял из теплых южных оттенков, желтых, охряных и медовых.       — Джаспер, — выдохнула она, ни капли не злясь на его веселость над ее неловкостью, а прошлая обида и досада уже давно прошли, перекрылись тревогой за него и надеждой на встречу.       — Джослин, — он подошел ближе, пока ее сердце отбивало бешеный ритм, а она пыталась разглядеть на нем следы сокрушительного поражения: раны, синяки, возможно, тень горя на лице. Но видела только чуть впалые щеки, едва заметную пробивавшуюся светлую щетину на подбородке и странный блеск в ореховых глазах.       — Ты вернулся, — она, наконец, смогла подняться и теперь смотрела на него, не решаясь подойти ближе. — Я боялась, что ты…       — Со мной все хорошо. Ни царапины, на удивление, — в этот раз он первый сделал шаг и взял ее руку в свои, такие знакомо теплые и сухие.       — Мне жаль, что битва проиграна, — она наслаждалась его невинными прикосновениями, поглаживанием запястья, переплетения пальцев. Большего было и не надо.       — Да, — кивнул он, слегка помрачнев, но потом снова улыбнулся, поцеловав ее ладонь. — Но как оказалось, это было не так удручающе, когда знаешь обо всем заранее, — он легонько подмигнул ей.       — Значит, ты мне веришь? Теперь.       — Думаю, я поверил практически сразу. Я будто знал, или скорее чувствовал, что ты не могла тогда лгать. Просто мне нужно было время, чтобы принять это. Не каждый день тебе заявляют, что твое дело проиграно, знаешь ли.       — Но ты тогда так внезапно уехал… — она аккуратно разгладила складки на его жилете и рубашке, наслаждаясь ощущением теплого твердого тела под одеждой. Джаспер перехватил ее руку и поцеловал ладошку, не отпуская, продолжая держать возле своих губ, и ее платье вдруг стало тесным от расширившихся ребер и пытающихся судорожно втянуть кислород легких. Если бы на ней был сейчас корсет — она точно свалилась бы без чувств.       — Я уехал так быстро, потому что останься я еще на одну ночь, и меня не остановило бы даже то, что ты могла оказаться сумасшедшей, бредящей о будущем, смерти Линкольна и этой… сексуальной революции, — губы Джослин растягивались в широкой улыбке, а щеки горели под его взглядом, когда он произносил эти слова. — Я бы сам пришел к тебе, наплевав на все приличия. Прокрался бы среди ночи, как вор, — он очень медленно наклонялся к ней, пока говорил, переходя на шепот.       — Вор бы из тебя не вышел. Я бы сама впустила тебя, — она тоже шептала, привставая на носочки, навстречу ему.       — Я знаю. Поэтому и уехал. И почти сразу пожалел об этом, — он наклонился еще ниже, и его губы касались ее, пока он говорил.       — Но ты вернулся, — ее губы тоже теперь проходились по его, едва касаясь и дразня, отчего немели кончики пальцев на ногах и руках, словно от удара током. — Я так скучала по тебе, Джаспер.       — Уверен, что и вполовину не так сильно, как скучал я.       Джослин выдохнула, а Джаспер, наконец, ее поцеловал. По-настоящему, и у нее едва не дрогнули колени, что она вынуждена была вцепиться в сильные плечи. Его руки поддержали ее за талию, крепко обхватывая и поглаживая ребра, распространяя легкую щекотку, от которой где-то в груди вибрировал тихий смех. А может, это было от счастья, такого полного и светлого, что распирало изнутри. Джаспер целовал ее медленно, совсем не спеша, придерживая затылок и вжимая в себя. Руки полностью обхватили ее лицо, придвигая еще ближе. Она слышала его шумные вдохи у своего подбородка, шеи, волос, чувствовала на коже влажный след от губ, которые снова накрывали ее рот и целовали уже исступленно, прерывисто, оставив первую нежность.       Джослин держалась на ногах из последних сил, слегка пошатываясь, но все еще надежно прижатая к нему так близко, что могла чувствовать, как стучало его сердце рядом с ее, быстро и сильно. Джаспер оторвался от нее и, водрузив на голову свою шляпу, подвел к месту между корней дуба, где она устроилась до этого, и усадил на свой расстеленный китель. Там трава была особенно густая и мягкая, а тень от дерева скрывала от жары. И от чужих глаз. Он долго смотрел на нее, вглядываясь в лицо, касаясь кончиком носа, лбом, потираясь щекой в мимолетной ласке.       — Значит, тебя не смущает, что я даже не из этого времени и места? И что у меня другое воспитание, — она тянулась к его волосам, мягким и чуть спутанным с дороги, аккуратно расправляла прядки, задерживаясь на шее, заводя на мгновение пальцы за ворот рубашки. Конечно, она догадывалась, что ему было все равно. Но так хотелось услышать это, чтобы окончательно убедиться.       — Мне не важно, где и когда ты родилась, Джо. Ты все равно сейчас здесь, со мной. И я не хочу, чтобы ты возвращалась, — он снова поцеловал ее быстро, глубоко и крепко. — Я хочу, чтобы ты осталась. Навсегда.       — Я не вернусь, — она тихо вздохнула, почувствовав его руку на оголившемся плече, поглаживающую легонько, круговыми движениями, пока Джаспер целовал ее шею. — Думаю, это невозможно. Я не знаю, как сюда попала. Разве что я поселюсь в Харперс Ферри, буду каждый день таскаться на кладбище и биться головой о могильные камни, — она нашла в себе силы выдавить смешок, пока его губы уже спустились к ключицам.       — Плохая идея. Я не собираюсь жить в Харперс Ферри, — он поднял на нее взгляд и серьезно посмотрел, хотя глаза блестели от непонятных ей эмоций.       — Я тоже. Мне этот городишко не понравился ни в этом времени, ни в будущем.       Он усмехнулся, окидывая ее взглядом, задерживаясь на открытых оголенных лодыжках и босых ногах. Осторожно протянул руку, обвел ступню, смахивая редкие травинки, и обхватил лодыжку. Джослин задержала дыхание, наблюдая за движениями его пальцев по ее ноге, невыносимо медленно, почти неуверенно поднимающихся все выше.       — Знаешь, я встретила кое-кого в Новом Орлеане. Он такой же, как я, но уже живет здесь двадцать лет, — она говорила быстро, не думая, лишь бы отвлечься от будоражащих ощущений от его прикосновений. — Он перепробовал кучу способов вернуться, и ничего не вышло. Говорил, разве что Эйнштейн смог бы.       — Кто такой Эйнштейн? — Джаспер уже добрался до коленей, скрытых панталонами, и теперь поглаживал их сквозь хлопковую ткань, прерывисто дыша прямо ей в губы.       — Это… боже, ты же не знаешь. Это так странно. Я бы хотела тебе рассказать про него. Уверена, тебе понравится. Хотя боюсь, физика — не мой конек, чтобы хорошо объяснить.       — Мне нравится физика… Я вполне мог бы поступить в инженерные войска, если бы закончил Академию...       Джослин чувствовала его дыхание на своей шее и груди, пока ее собственные руки уже расстегнули пуговицы рубашки и теперь осторожно гладили его, задерживаясь на старом шраме от пули, задевали твердые соски и еще более твердые, напряженные мышцы живота. Ей так нравились эти ощущения под ее ладонями, что она не заметила, как увлеклась процессом, изучая его, пока это было возможно. Джаспер чуть отстранился, все еще в ее досягаемости, и слегка подрагивающими руками расстегнул несколько пуговиц на ее лифе, пробрался пальцами под него, потянул за шнуровку нижней сорочки и мягко накрыл ее ноющую грудь, полностью обхватывая ладонью. Ничем не сдерживаемый лиф практически сразу спустился вниз, оголяя оба полушария. Прохладный воздух коснулся чувствительных сосков, торчащих, как две крупные горошины. Джослин и не знала, как было мучительно тереться ими о ткань сорочки, и только когда приятная свежая прохлада и теплые руки Джаспера коснулись их, она испытала облегчение и трепет.       Джаспер все смотрел на них, то гладя тонкую кожу, то очерчивая ореолы, отчего соски под его взглядом и прикосновениями съеживались еще сильнее, а полушария слегка подрагивали от ее прерывистого дыхания. Когда он, наконец, оторвался и посмотрел на нее, его глаза были такими темными, цвета лесного ореха и спелого миндаля.       Джослин потянулась к нему, прижимаясь, чувствуя, как ее обнаженная грудь приятно прилегает к его и легонько трется при каждом вдохе. Внизу живота собиралось непривычное напряжение, подвижное и вибрирующее. Хотелось прижаться и им тоже. Бедра сводило, а между ними становилось так горячо от сильной пульсации, что ей пришлось свести их, чтобы только унять эти ощущения.       Когда она оказалась лежащей на спине, а пушистые колоски травинок щекотали ей шею и лицо, пульсирующие ощущения словно взбесились, стуча в ритме ее быстрого пульса между сведенных ног. Она постанывала от нетерпения и странного приятного дискомфорта, когда Джаспер опустился сверху, и она почувствовала его собственное тяжелое, но невероятно притягивающее возбуждение.       Боже, неужели это все взаправду и происходит с ней? Она умрет, если окажется, что это сон.       Джослин хотела почувствовать его сильнее, ближе, но неудобное платье и еще более неудобные панталоны казались непреодолимой преградой. Она неосознанно потерлась животом и промежностью о Джаспера, отчего он резко толкнулся в нее, вызвав самый настоящий электрический импульс, заставивший ее выгнуться и инстинктивно развести бедра. Он тут же воспользовался этим, устраиваясь между ними и разводя еще шире. Платье было задрано до бедер, грудь колыхалась от прерывистых вздохов, болезненно острые соски терлись о грудь Джаспера, задевая и его собственные, вызывая тихие приглушенные стоны. Он уже быстро и неловко развязывал завязки ее панталон, и она помогала ему снять их, приподнимая таз. Все было так хаотично, смазанно, судорожно, что она не заметила, как его пальцы уже осторожно касались ее промежности, трогая и изучая. Джаспер смотрел на нее во все глаза, дыша через раз, хрипло и громко.       Она потянулась к его штанам, на ощупь, смотря только в его потемневшие глаза. Рука сразу наткнулась на твердую эрекцию, вжимавшуюся в нее несколько минут назад. Его собственные пальцы резко замерли на ней. Он рвано выдохнул, а Джослин продолжала чуть подрагивающей рукой вести до пояса, расстегивать пряжку ремня, все время чувствуя его пульсирующее возбуждение под своими пальцами, и эта пульсация отдавалась в ней самой, отстукивая учащающийся ритм. Она смотрела только на Джаспера, в его напряженное лицо, когда, наконец, ремень был расстегнут и ее ладонь неуверенно и в то же время смело проникла под одежду и коснулась его, такого горячего и притягивающего к себе. Джослин столько раз видела изображения или скульптуры обнаженных мифических героев и богов, просто неизвестных мужчин в набросках матери, но все же почувствовать это самой было чем-то невероятным, неизведанным. Она медленно, надеясь, что это не выглядело неумело или неловко, высвободила его напряженный член, обхватила ладонью и замерла, не осмеливаясь идти дальше. Она чувствовала пульсацию в своей руке, неожиданную бархатную мягкость кожи и каменную твердость под ней. Поразительные, удивительные ощущения, от которых стягивал и тяжело ныл низ живота, болезненно твердели соски, а между раскинутых ног становилось прохладно от выступившей обильной влаги. Она не знала, должно ли ей быть за это стыдно, она никогда не думала о таких физиологических вещах, когда представляла себе этот момент. И не собиралась думать и сейчас, особенно когда Джаспер смотрел на нее так пристально, не отрываясь, а его теплые, почти горячие, пальцы снова начали поглаживать чувствительную кожу промежности, легко проскальзывали между влажными складками, заставляя бедра мелко подрагивать. Она сжала его чуть сильнее, все еще поражаясь твердости и размерам, которые пока знала только на ощупь. Неужели в нее все это вместится! Она до жути хотела это выяснить. И почувствовать.       Джаспер толкнулся в ее руке, и она смогла ощутить всю его длину и форму, едва не задохнувшись от новых ощущений. Еще один медленный толчок и судорожный вздох прямо в шею.       — Джо… — простонал он, уткнувшись в ее плечо и добавил что-то совсем невнятно — она не смогла разобрать за собственными тихими всхлипами.       Его пальцы все смелее скользили между ее ног, изучая и лаская. И она тоже решилась, провела сжатой ладонью вдоль, вверх-вниз, и снова, двигая рукой уже увереннее. Джаспер снова резко толкнулся, а его палец одновременно вошел в нее. Джослин ахнула, вся сжавшись вокруг него. На мгновение промелькнуло неприятное воспоминание холодных рук миссис Братт, что проверяла ее девственность в публичном доме. Но сразу испарилось. Не было ничего общего в этих ощущениях. Внутри нее приятно подрагивало, пульсировало вокруг замершего пальца. Джо неожиданно для самой себя чуть качнула тазом и вцепилась в плечо Джаспера свободной рукой, боясь, что земля уйдет из-под нее. Палец внутри осторожно двигался, входя и выходя. Или уже два — она, честно, не могла разобраться. Его губы снова накрыли ее, жадно целуя, сминая, облизывая. Она совсем потерялась в своих многогранных, ярких, всепоглощающих ощущениях: горящая ладонь на его члене, скользящие движения его пальцев в ней и их судорожные громкие вздохи, почти стоны, прямо на губах и во рту.       Джаспер вынул пальцы, чуть более резко, но она не обратила особого внимания, поглощенная предвкушением. Джослин знала, что сейчас случится, хотела этого всей душой и всем телом. Он аккуратно отнял ее руку от себя, и через пару мгновений, непозволительно долгих, она почувствовала его на своей чувствительной влажной коже. Задышав чаще от переполнившего ее трепета и приятного волнения, она заерзала, стараясь придвинуться еще ближе, цепляясь руками за ворот его уже расстегнутой рубашки. Джаспер наклонился к ней совсем низко, обдавая лицо и шею теплым влажным дыханием. Она совсем потерялась в его потемневших глазах, едва заметив, как обычные неуверенные касания перешли в сильное давление. И только когда он ворвался в нее с шумным выдохом, смешавшимся со стоном, прямо в губы, Джослин поняла, что вот и все, закончилось долгое томительное ожидание и рождалось что-то совершенно новое, потрясающее, правильное. В ней словно громко лопнул огромный пузырь, мазнув напоследок острой болью, но горячая волна смела все неприятные ощущения, оставив только наполненность и тесноту. Джаспер несколько секунд смотрел на нее расширившимися глазами и медленно протолкнулся дальше, раздвигая и расширяя ее изнутри. Он был полностью в ней, она чувствовала, как плотно друг к другу прилегали их бедра, что даже волосок не просочился бы.       Джаспер не двигался, даже не дышал, изучая ее с интересом и беспокойством. А она едва держалась, чтобы не стонать в голос от нестерпимого ритма, пульсирующего в месте соединения их тел. Там все саднило и горело от новых ощущений, с последними угасающими оттенками боли; от понимания, что он полностью заполнил ее, без остатка, не оставив даже крошечного пространства; от желания поскорее почувствовать первые движения, почувствовать Джаспера. Он все понял, как обычно, без слов. Его лицо стало серьезным, без капли веселости, только темнота в глазах и напряженные скулы. Джослин держалась за него, как за якорь. А потом он наклонился, целуя ее щеки, ресницы, губы, и начал движение.       Вокруг было так много всего, и еще больше — внутри нее. Прохладный ветерок, обдувавший ее разгоряченную кожу и холодивший влажные от поцелуев губы. Горячие сухие руки Джаспера на своих бедрах и груди. Острые травинки, колющие оголенную кожу, и мягкие колоски, тут же щекочущие ее. Тяжесть теплого тела на ней, в ней и прохладная земля, врезающаяся в спину и затылок при каждом движении. Шелест листвы над ними и едва слышные влажно хлюпающие звуки соединения их тел. Она слышала, как он на выдохах шептал ее имя, целуя все настойчивее в унисон толчкам, становящихся все более рваными. Его имя она выстанывала совершенно бесстыдно, кусая его и свои губы, инстинктивно выше приподнимая колени, не обращая внимания, что платье спуталось где-то в районе живота и нещадно мялось между их телами.       Джаспер тяжело дышал, двигаясь хаотично и прерывисто, а в ней как будто стало еще меньше места, сжалось, распухло, сдавливая его внутри себя. Он резко выскользнул из нее, скорее случайно, чем намеренно, и Джослин почувствовала, как его член прошелся, обжигая, по ее набухшей наэлектризованной промежности, заставив вскрикнуть от горячих касаний. Затем наткнулся на самую чувствительную точку, что не давала ей покоя, потерся и надавил. И она взорвалась, так неожиданно и ярко, до ослепляющих звезд под веками и шума крови в ушах. Выгибалась под ним, прижималась еще сильнее, терлась еще настойчивее, сама не ожидая от себя такого развязного поведения. Ей бы, наверное, стало стыдно, если бы Джаспер не смотрел на нее так удивленно и с восхищением, притягивая к себе и вжимаясь всем телом и с тихими хриплыми стонами вторя ее рваным движениям, пока она не почувствовала, как напряглись его руки и спина, а ее бедра и промежность заливало что-то горячее, вязкое и густое.       Джослин все еще дрожала от остаточных ощущений после первого в жизни настоящего оргазма (то, что она сама вызывала несколько раз, было совсем не тем, блеклой тенью, даже близко не стоящей с нынешним), близости Джаспера, лежащего между ее расслабленно раскинутых бедер, и холодящего воздуха на влажной разгоряченной коже.       Она смотрела на колыхавшуюся дубовую листву над ними, сквозь которую просачивался неровный солнечный свет, словно через дифракционную решетку, меняя свои оттенки от ярко-желтого до почти темно-красного. Хотя возможно, ей все это только казалось, и ее глаза теперь были ни на что не годны. Но все равно это было красиво. Все вокруг было красиво и гармонично, как и внутри нее. Даже несмотря на пустоту, оставшуюся после Джаспера, которую она снова хотела заполнить им.       Он приподнялся на локте, внимательно смотря на нее, чуть поглаживая кончиками пальцев висок и щеку, задевая распухшие губы. Наверное, хорош был у нее видок: растрепанная и раскрасневшаяся, с горящими глазами и задранным до бедер платьем. Но эти дурацкие мысли сразу ушли, стоило только посмотреть в его глаза, в которых было столько всего хорошего и теплого, чему Джослин боялась давать конкретные названия. Как-нибудь потом. Не сегодня. Она тоже не удержалась и провела дрожащей рукой вверх по его шее и вдоль овала лица, зарылась в мягкие волосы на затылке, убрала несколько свисающих влажных прядей со лба.       — Ты ведь ни о чем не жалеешь, Джаспер? — пришла в голову запоздалая внезапная мысль.       — Я должен… — его голос был слегка охрипшим. Джослин нахмурилась, решив, что если он ляпнет сейчас что-то дурацкое и испортит такой момент, то она не побоится зарядить по его красивому лицу своими панталонами, валявшимися совсем рядом. И ей ни капельки не будет стыдно за это. — Но хоть убей, не жалею ни об одном мгновении.       — Хорошо, — успокоилась она и улыбнулась, — потому что я тоже ни о чем не жалею. И повторила бы все снова.       — В тебе говорит эта сексуальная революция? — прищурившись, уточнил он, словно смакуя это слово.       — Может быть, — пожала она плечами. — Но даже если бы я выросла в этом времени, то ничего бы не изменилось. С тобой ничего бы не изменилось, — он медленно улыбнулся и покачал головой, будто бы не веря или сомневаясь. — О других девушках ты так же беспокоился? — ляпнула она, не подумав. Хотя в ней уже давно сидел нездоровый, ревнивый интерес, а был ли кто до нее, который она давила, но сейчас не сдержалась.       — Была всего одна и лишь однажды, — Джаспер перенес вес на один бок и чуть отстранился. Джослин с тревогой пыталась найти на его лице недовольство вопросом или смех над ней, но не нашла ничего, кроме теплой радости и расслабленности. — Она не важна сейчас, в любом случае. Я едва помню ее лицо. Но ее репутация не пострадала, если тебя это так беспокоит, — с довольной улыбкой добавил он.       Джослин не беспокоила репутация какой-то незнакомой девушки или женщины, которой посчастливилось быть у него первой. И он прекрасно об этом знал, смотря на нее хитрым удовлетворенным взглядом. Джослин постаралась вернуть ему такой же, где-то в самой глубине желая быть у него последней. Но, конечно, она ни за что не признается в этом ему, даже себе.       Они, приведя себя в некое подобие порядка, еще долго лежали на траве, то молча, то лениво переговариваясь.       — Так что там про физику и этого Эйнштейна? — спросил он, поглаживая ее обнаженную грудь, балуясь с сосками.       — Мне нужно время, чтоб сосредоточиться. Это слишком сложная тема. В школе я получила за нее не самую лучшую оценку.       — Тогда расскажи что-то еще. Только не про войну. Не надо. Все равно это не изменить. Я хочу узнать что-нибудь про тебя, твою семью.       Джослин не стала спорить и тихо рассказывала о Форксе, отце и сбежавшей матери, пока лежала вплотную к нему. Она хотела чувствовать приятное тепло его тела рядом всегда, до самого конца жизни. Она даже осмеливалась загадывать о времени, что настанет после войны, пока пальцы Джаспера легко кружили по ее ключицам, задевая полузавязанный лиф платья, мягко оглаживая грудь, уже скрытую под ним. Он обязательно выживет, а она дождется его. И возможно, нет, наверняка, у них все сложится дальше, потому что она любила, теперь она это точно знала. А если любишь так сильно, разве сам мир не должен идти навстречу?       Джослин продолжала лениво размышлять о себе, о нем, о них, не желая, чтобы сегодня заканчивалось. Но поток ее бешеных мыслей, в которых она совершенно фантастическим образом приписала Джасперу Хейлу роль не только его, но и ее потомка, прервался далеким, но настойчивым голосом Джози, зовущей ее.       Джослин резко села, пытаясь судорожно затянуть шнуровку на лифе, пока Джаспер натягивал жилет на расстегнутую рубашку. Она вскочила, собрав все свои краски и кисти, запихнула под альбом скомканные испачканные панталоны и, прихватив ботинки, босиком направилась навстречу Джози, не желая, чтобы она застала их вместе с Джаспером — тут любой дурак тогда поймет, что случилось, хоть они и были полностью одеты. Остановившись на секунду, она развернулась и быстро спросила:       — Ты ведь останешься сегодня?       — Только если ты позволишь, — последовал знакомый ответ, хотя он прекрасно знал, что она всегда говорила да. И сейчас весело улыбался, несмотря на серьезный тон.       — Не закрывай дверь на ночь, — усмехнувшись, проговорила она и, не став ждать его ответа, побежала вниз по склону, переполненная счастьем. Все ее тело было переполнено этим ощущением, стучавшим набатом в груди и горевшем между ног, растягивающим губы в радостной улыбке, заставлявшим смеяться и верить в лучшее.