Under your scars

      Киторн в этом году не стал щадить плавным вхождением в права лета и сразу ударил удушливой жарой по жителям Врат. Его брат Флеймрул следом продолжая традицию, не сбавляет оборотов. Даже без вампира по соседству Тав обычно вела ночной образ жизни: в темноте легче слиться с толпой, к тому же все незаконные делишки по традиции совершаются именно в тёмное время суток, когда город засыпает. Однако этим летом горожане дружно решили, что дневная жара не подходит для того, чтобы высовывать носы на улицу. На рыночной площади который вечер не протолкнуться, точно в разгар дня. Нагретая беспощадным солнцем брусчатка остывает, отдавая удушливое тепло проклятому городу. Чионтар мельчает и корабли, прибывающие в порт рискуют сесть на мель, вставая к причалу.       — Если я умру от этой жары, ты знаешь, где меня похоронить. — Тав растягивается на тёплой черепичной крыше, прикрывая глаза руками, пытается унять головную боль.       — Могла бы просто попросить руку помощи, незачем так драматизировать. — Спасительная ледяная ладонь ложится на лоб, заставляя непроизвольно выдохнуть с облегчением.       Без брата сложно вести законопослушный образ жизни и ей пришлось вновь взяться за старое: мелкие кражи, слежка и прочие незначительные поручения, позволяющие добыть себе на пропитание. Ничего серьёзного или такого, где пришлось бы рисковать жизнью, никакой работы на больших криминальных боссов. Весть о смерти Густава быстро разлетелась по улицам, по всей видимости, не без помощи Марва. Неизвестно, что он ещё успел разболтать перед тем, как исчезнуть, но о полуорке ничего не слышно вот уже почти месяц, даже его мать толком не может сказать, куда тот запропастился. Впрочем, слухи о новом загадочном подельнике «злой близняшки», что занял место брата, уже сами собой расползаются со скоростью тараканов из разворошённого гнезда. За эти полтора месяца они с Астарионом действительно стали отличными напарниками. Вампир ловок, проворен и внимателен, обезвреживает ловушки и открывает замки не хуже неё самой. Боль от потери Гуса, конечно же, никуда не делась, но каждый раз, когда тоска становится невыносимой, Тав нащупывает в кармане кривоватую деревянную фигурку рыцаря, поглаживая пальцами шероховатый занозистый контур. Сэр Кривингтон имеет чудные успокаивающие свойства и всё ещё пахнет сандалом. Ей хочется верить, что Гус что-то знал и зачаровал его напоследок на облегчение душевных страданий.       — Лучше? — Вампир подаётся вперёд, — Я, конечно, могу сидеть так до рассвета, но хочу напомнить, что нас с тобой ждут, радость моя.       Между ними всё ещё висит недосказанность. После того разговора в таверне, Астарион больше не затрагивает тему шрамов, но сейчас, когда на город опустилась жара и всё чаще приходится расшнуровывать ворот рубашки, рубиновые глаза то и дело находят уродливый круглый рубец от копья под ключицей, задерживаясь на нём так долго, как только их владелец может себе позволить, оставаясь, как он думает, незамеченным. Тав начинает привыкать к его постоянному присутствию, и, кажется, без его саркастичных замечаний и соревновательной нотки, которую он добавляет почти в каждое совместное задание, жизнь была бы невыносимо пресной. Она чувствует его одиночество, чувствует, как он тянется ближе, аккуратно, чтобы не спугнуть, слегка касается её как бы невзначай, всегда прижимается теснее, если нужно пробраться через узкий проход, наклоняется к самому уху, чтобы прошептать ей что-то, если они в толпе. Тав привыкает к этой близости, медленно, постепенно позволяет ему делать осторожные шаги навстречу, но не выпускает из поля зрения. Она ощущает себя загнанным зверьком, которого пытаются приручить и за этим забавно было бы наблюдать со стороны, но что делать с таким знанием, когда ты непосредственный участник процесса? Октавия всё ещё медлит, зная, что если шагнёт навстречу, то моментально утонет с головой. В этот белобрысый омут её затянет беспощадно и неумолимо и, если судьба будет настолько жестока, что снова отнимет у неё самое дорогое, на этот раз её жизненный путь уж точно окончится где-нибудь на дне пузырька с ядом.       — Ты прав, нам пора.       Они спускаются вниз, на рыночную площадь, проходят сквозь галдящую толпу, что тонет в разогретом за день удушливом запахе пота, гнилых овощей и экскрементов животных. Тав натягивает на нос ворот рубашки, сдерживая тошноту. Астарион ныряет в арку, она спешно идёт следом. Улица, на которой они оказываются, выглядит почти безлюдной, здесь наконец-то можно вздохнуть с облегчением.       — Нам точно туда? — Октавия равняется с вампиром, оглядываясь вокруг: местность знакомая, но в записке было указано место на пару кварталов южнее.       Астарион достаёт скомканный листок и внимательно пробегается глазами.       — Я решил провести нас более длинным, но менее оживлённым путём. Заодно, если за нами следят, на пустых улицах это вычислить легче, чем в толпе.       — «Если»? Да ты оптимист! Ставлю весь наш сегодняшний гонорар, что хвост за нами тащится, как минимум от поместья.       Заказчик в этот раз пожелал остаться инкогнито, назначил встречу в тихом закутке, куда почти не заходят порядочные граждане. Практика не такая уж и редкая: жители города, имеющие кристально чистую репутацию обычно не спешат мараться тесными связями с отбросами общества, пусть и частенько прибегают к их услугам. Задание несложное: выкрасть у леди Джаннат какое-то кольцо, якобы дорогое, как память. И больше ничего: остальные ценности настоятельно велено оставить нетронутыми. Общается таинственный работодатель исключительно через посредников записками, внес щедрую предоплату и обещал заплатить столько же по возвращению кольца.       — Как думаешь, кто этот загадочный богатей, что так щедро платит за столь пустяковую работу?       — Мне всё равно, лишь бы платил. — Тав нащупывает колечко в кармане. Вещица старинная, скорее всего, фамильная, не мудрено, что за неё отваливают хорошие деньги.       За углом дома мелькает едва заметная тень. Астарион тоже замечает и они не сговариваясь переглядываются. С большой долей вероятности заказчик послал своих соглядатаев, чтобы убедиться, что всё в порядке, но Октавия ненавидит, когда настолько контролируют её работу. Вампир берёт её под локоть, наклоняясь к уху так близко, что по хребту бежит знакомая приятная дрожь.       — Ты направо, я налево, встречаемся в арке, через квартал отсюда.       — Рядом с магазином полезных мелочей?       — С ним самым, дорогая.       Они поворачиваются почти синхронно и бегут врассыпную. После долгого забега по запутанным улочкам, оторвавшись от преследования, Тав наконец видит идеально выбеленное здание магазина с аккуратной деревянной вывеской и сворачивает в арку рядом. Вампира нет поблизости, скорее всего, ещё заметает следы. Октавия прислоняется к прохладной каменной стене, пытаясь успокоить дыхание, прячется в тени, подальше от редких городских фонарей на главной улице. Астариона нет очень долго и тревога начинает расползаться в груди, вытесняя воздух из лёгких. Ночные улицы Нижнего города опасны, уж ей ли не знать, а «белобрысый подельник злой близняшки» уже давно многим не даёт покоя, привлекая любопытство её недоброжелателей. Тав осторожно выглядывает из арки, рассматривая редких ночных прохожих, но ни один из них не похож на её спутника.       — Кого-то ждёте, леди? — Голос за спиной заставляет подпрыгнуть от неожиданности.       Октавия мгновенно оборачивается, натыкаясь вплотную на наглейшую клыкастую улыбку, растянувшуюся между острых ушей. Впрочем, болезненный тычок под рёбра быстро стирает её с самодовольного вампирского лица.       — Ай! За что? — Астарион сгибается пополам, драматично хватаясь руками за бок.       — Ты заставил меня волноваться. Почему так долго? — Тав раздражённо шипит, изображая недовольство, но на деле скорее испытывает облегчение от того, что бедовый вампир не влип ни в какую историю.       — Я просто решил подглядеть за нашим преследователем. — Он принимает загадочный вид, привалившись к каменной кладке рядом. — Пареньку по человеческим меркам едва стукнуло лет пятнадцать.       Тав задумчиво хмыкает: не удивительно, подростков часто использовали как шестёрок для слежки, но всё же странное чувство беспокойства селится внутри.       — Что-то не так, бусинка?       Октавия молча качает головой и шагает из арки в длинный и узкий проём между двумя высокими домами. До места встречи остаётся примерно пол квартала и она очень надеется, что опасения ошибочны.       — На будущее: детишки проворны, надо бы всегда иметь при себе парочку зелий скорости, чтобы получить преимущество в отрыве от преследования.       — Стареешь? — Тав издевательски хмыкает, хотя сама несколько минут назад бежала так, что сердце едва осталось на месте.       — Эй! Я попросил бы! Я всё ещё ловок и скор. И останусь вечно молодым! — Его голос выражает глубочайшую уязвлённость. — Просто… Согласись, что с зельем это сделать быстрее и проще.       — О, у нас осталась их полная сумка после… битвы с Касадором. — Гус тогда приготовил даже больше, чем нужно. Зелья действительно могут быть полезны не только в бою, поэтому Тав делает себе пометку как-нибудь вытряхнуть старую сумку и провести ревизию оставшихся склянок.       — Знаешь, я тут всё хотел спросить. — Астарион равняется с ней, как бы случайно прижимаясь бедром. — Тогда в подвале, в тот вечер, когда ты рисовала мои шрамы на спине… Если бы нас… не прервали… Что бы ты ответила?       Тав помнит, о каком вечере речь. Они знали друг друга всего ничего и он уже полез целоваться. Её очень удивило, что вампир решил спросить разрешение на это. Наверное, если бы Гус тогда не ворвался со своим озарением, Октавия придумала бы кучу отговорок, одна другой нелепее, но уж точно не ответила прямым согласием. Сейчас, прокручивая в голове этот момент, она благодарит брата и всех богов за то, что это закончилось, не успев стать до ужаса неловким.       — Тогда? Ох, лучше тебе не знать. Но точно бы не согласилась.       — Понятно. — Астарион чуть отдаляется на безопасное расстояние, поджимая губы, — Значит, моё обаяние на тебя не сработало?       — Даже не знаю… — Оно сработало настолько, что лишило её дара речи и способности чётко излагать свои мысли на какое-то время, но вампир явно раздуется от самодовольства, если ему так ответить. — Просто… ну, знаешь, мне не кажется, что тогда ты был движим искренним порывом. Я права?       — Ц-ц… Как всегда подозрительна! — Он закатывает глаза, театрально возводя руки к небу. — Ну может быть, я действовал немного по привычке, пытаясь делать то, что у меня хорошо получается: манипулировать через похоть. А может быть… я действительно этого хотел… серединка на половинку. Такой ответ устроит?       — Ты хотя бы не полностью отрицаешь очевидное. — Тав чувствует, как движется к пропасти мелкими шажками. Больше месяца им удавалось лавировать на грани, удерживая взаимное притяжение под контролем и её это устраивало. Обрыв был рядом, в зоне видимости, но на безопасном расстоянии. Она всегда могла сказать, что держит ситуацию в своих руках, но теперь он подвёл её так близко к краю, что бездна смотрит в душу, затягивая бездонным взглядом глаз цвета красного вина. — Я бы сказала, что… возможно… с одной стороны хотела этого, но мне было страшно быть обманутой и затянутой в твои грязные манипуляции.       «И сейчас страшно, но уже по другой причине.»       Астарион резко тормозит и упирается в стену рукой, преграждая путь. Тав от неожиданности чуть не налетает на него, но успевает вовремя остановиться.       — А теперь? — Он наклоняется ближе, не сводя внимательного взгляда с её лица.       Дьявол, ну вот зачем? Почему именно сейчас? Слабая ниточка контроля ускользает из рук и она подаётся вперёд, сокращая дистанцию между ними до опасной губительной близости.       — А теперь я просто в ужасе.       Вампир усмехается одними уголками рта, невесомо ведя свободной рукой по линии челюсти, к скулам. Тав закрывает глаза, задерживая дыхание. В этот миг она слышит только бешено колотящееся сердце, что подпрыгивает к горлу, когда холодные кончики пальцев лёгким движением поддевают подбородок.       — Прекрасно, я тоже.       — Тогда чего ты ждёшь? — Едва слышно выдыхает она, чувствуя, что секунда промедления может стоить ей если не жизни, то уж точно рассудка и душевного равновесия.       Астарион притягивает ближе, мягко накрывая губами её губы. В поцелуе нет нетерпения или похоти, лишь бесконечная мучительная нежность. И ей хочется, чтобы этот миг никогда не заканчивался. Тонкие бледные пальцы зарываются в каштановые волосы, скользят ниже по затылку, оставляя след мурашек на своём пути, заставляют тело трепетать от той томительной дрожи, о которой она сама уже давно запретила себе даже думать. Руки сами сжимают ворот его рубашки, не давая отстраниться, она уже не хочет отпускать и никогда не отпустит. Тав шагнула в бездну и парит в невесомости, чувствуя, как в животе медленно и несмело разворачивают свои тонкие молодые крылышки пресловутые бабочки.       — Нехорошо опаздывать к заказчику, тем более по такой пошлой причине.       Насмешливый голос за спиной в одно мгновение обращает бабочек клубком тошнотворно-ядовитых змей, сворачивающихся кольцами внутри. Этот тембр она узнает из тысячи, пусть даже ей посчастливилось не слышать его уже много лет.       — Я так и знала, что это ты. — Цедит сквозь зубы Тав, неохотно прерывая поцелуй. — Какого хрена тебе от меня надо?       Знакомый до тошноты силуэт освещён тусклым фонарём со спины так, что лица незнакомца не видно, но Тав, к сожалению, без труда узнаёт в нём Энвера, мать его в задницу, Флимма. Или, как он любил себя величать, Горташа.       — Как грубо. Может быть я соскучился?       Октавия делает глубокий вздох, чувствуя успокаивающее прикосновение прохладной ладони к спине, сквозь тонкую ткань рубашки. Если б не Астарион рядом, она точно бы уже попыталась проверить, какого цвета у ублюдка внутренности.       — Назови мне хоть одну причину не оставить в твоём горле несколько дюймов стали, урод.       — А ты всё ещё забавная. — Гортанный смех отдаёт той самой снисходительностью, из-за которой кровь в жилах снова начинает закипать. Тав даже не замечает, как в руку привычной тяжестью ложится кинжал. — Одна причина сейчас находится прямо за тобой, и две на крышах, держат свои арбалеты наготове, достаточно причин?       Октавия быстро оборачивается: узкий проход между домами с другой стороны загораживает рослая плечистая фигура с огромным топором наизготовку. Она задирает голову вверх: снайперов не видно. Может, и блефует, но проверять нет желания. Они отрезаны по обеим сторонам узкого коридора между домами и, возможно, на прицеле у двух арбалетчиков. Ситуация заведомо не в их пользу. Октавия осторожно убирает кинжал.       — Вот и умница. Я здесь всего лишь чтобы мило поболтать. — Энвер кивает и здоровяк на том конце опускает свой двуручный топор.       В слабом блеске луны и уличных фонарей Тав с горечью узнаёт в громиле Марва. Не то, чтобы она в подробностях посвящала полуорка в свой конфликт с Флиммом, но он совершенно точно был в курсе, какую жгучую ненависть Октавия испытывает к самопровозглашённому королю контрабандистов. Его присутствие здесь — ничто иное, как способ отомстить, задеть за живое. И чёрт возьми, Тав ни на секунду не поверила бы, что Марв не знал, с кем у Энвера сегодня встреча. Как жаль, что их дружба закончилась на такой паскудной ноте.       — Мило поболтать? — Улыбка, которую она натягивает на лицо, скорее похожа на оскал. — Ну что ж, слышала ты сильно поднялся за последние несколько месяцев. Сидишь чуть ли не в совете. Поздравляю! Поделись секретом: пробил дорогу наверх ртом или другим местом?       Энвер делает пару шагов навстречу, скривившись в ответной гримасе.       — А ты всё так же остра на язык. Думал, смерть брата тебя немного приструнит. Каково это потерять близкого из-за собственной жажды мести и глупости?       И всё-таки Марв проболтался. Пальцы привычно обводят неказистые контуры деревянной фигурки в кармане. Подступающая истерика понемногу отпускает. Астарион всё ещё стоит рядом, чуть позади и молча наблюдает за их перепалкой, мягко водя ладонью между лопаток. От этого успокаивающего жеста ярость, тревога и обида понемногу отступают.       — Теперь, когда мы обменялись любезностями, давай уже перейдём к сути. Ты ведь не за колечком сюда пришёл? — Она достаёт перстень леди Джаннат, прокручивая его между пальцев.       — Отчасти ты права. Во-первых, хотел убедиться, что ты не теряешь форму. Всё сделано чисто, поздравляю! Даже сумела оторваться от преследования, я удивлён. Хотя колечко моей дорогой бывшей любовницы я, пожалуй, прихвачу на память. Знаешь, становлюсь слишком сентиментальным. — Ещё несколько шагов и Энвер оказывается совсем близко, накрывает её пальцы своими, вызывая волну омерзения и подкатывающей к горлу тошноты. — И конечно, я не забыл про оплату.       Он забирает кольцо, вкладывая в ладонь увесистый кошель с золотом. На мгновение Горташ задерживается, опуская глаза на распахнутый ворот рубашки, рассматривает затянувшийся круглый рубец под ключицей, в удивлении приподнимая брови, будто что-то вспоминает.       — Мда… у нас с тобой в прошлом были некоторые… разногласия. — Ублюдок бросает долгий взгляд куда-то за плечо Октавии и она понимает, что он смотрит на Астариона. Пытается понять, как много она успела рассказать?       — Разногласия? Разногласия — это споры о том, какое пиво в таверне лучше, а то, что сделал ты… Это… это… — Омерзение сменяется закипающим в крови гневом, отчего тело колотит мелкой дрожью, а слова застревают в горле. Вампир чувствует эту подступающую истерику и ловит её ладонь, украдкой переплетая пальцы.       — Не прикидывайся невинной овечкой, крошка Тав, я знаю о твоей милой маленькой мести. — Энвер театрально прикрывает рот ладонью, поднимая брови. — Ой, только вот ты слила Девятипалой ровно ту информацию, которую я и планировал. Неловко вышло, правда?       Тав дёргается вперёд и если б не Астарион, который сжимает её руку, удерживая на месте, Горташ бы точно сейчас отхватил смачного пинка по самому больному месту.       — Тише, бусинка, двое арбалетчиков, помнишь? — Вампир склоняется над самым ухом, в его шёпоте столько умиротворяющей нежности, что Октавия шумно выдыхая, отступает назад.       — Твой любовничек говорит умные вещи, тебе стоит почаще к нему прислушиваться. — Мерзавец все-таки отходит подальше, не желая искушать судьбу. Охрана охраной, а кинжал может оказаться под рёбрами с такой скоростью, что арбалетчики просто не успеют среагировать.       — Как-нибудь без тебя разберёмся. — Хмуро огрызается Астарион, незаметно поглаживая большим пальцем тыльную сторону её ладони.       Тав едва сдерживается, чтобы не расплыться в улыбке от его заступнического тона. Впервые в жизни кто-то, кроме брата, защищает её и от этого на душе теплеет, даже несмотря на присутствие рядом столь мерзотной личности, как Энвер Горташ.       — Не сомневаюсь. — Флимм натянуто улыбается, прочищая горло. — Так вот, Крошка Тав…       — Для тебя — Октавия. «Крошкой» я перестала быть с тех пор, как не работаю на тебя, Энни Флимм.       То жалкое подобие улыбки, которым пытается прикрыться Горташ, моментально слетает с перекошенного лица. Прозвище, которым его наградили ненавистные родители и фамилия обувщика, от родства с которым он всю жизнь старался откреститься, бьют в самую больную точку. Уж Тав-то в своё время навела справки, чтобы в нужный момент достать из рукава этот козырь и не без удовольствия посмотреть, как ублюдка будет корёжить.       — Я тебя понял… Октавия. — Тёмные глаза недобро сверкают в её сторону, но сам Горташ изо всех сил пытается сохранить самообладание. — Как ты правильно догадалась, я пришёл сюда не только за колечком. И даже не потому, что соскучился. Видишь ли, мне нужны твои услуги. И, как ты верно подметила, речь идёт о вещи более серьёзной, чем украсть фамильную драгоценность у одинокой аристократки.       — В каком же ты отчаянии, раз решил обратиться ко мне? — Тав хмыкает, наклоняя голову набок. Наверное, с большим трудом, но она всё же признаётся себе, что заинтригована.       — Ничего такого, просто ты лучшая воровка, о безвременной кончине которой я, уж будем честны, не буду сожалеть. — Ублюдок явно что-то недоговаривает.       — Как мило. И ты думаешь, я побегу работать на тебя, как в старые добрые? Да за всё золото мира я бы не согласилась быть твоей шестёркой на побегушках, Энвер.       — Ты так пренебрежительно отзываешься о моих маленьких сотрудниках, а ведь когда-то была в их числе, Октавия. — Энвер складывает пальцы, унизанные золотыми кольцами, на уровне груди. — Но дело в том, что ты не можешь отказаться.       — Поясни. — Всё это нравится ей всё меньше и меньше с каждой минутой. Что такого он затеял?       — Всё очень просто, Октавия. Я превращу твою жизнь в ад, если ты откажешься. — Самодовольная улыбка расплывается по небритому лицу. — Захочешь остаться в городе? Забудь про заказы! Придётся зарабатывать на жизнь исключительно честным трудом, ведь я сделаю так, что Кулаки с тебя глаз не спустят. Захочешь уехать? Чёрта лысого ты двинешься куда-то дальше Ривингтона, тем более на контрабандистских судах. Ты же помнишь, кто держит всю контрабанду в городе?       Девятипалая так бесилась, когда узнала, что Горташ выдавил Рыцарей Щита с чёрного рынка. Всей Гильдии, да и самой Кине, быстро набирающий в преступном мире власть выскочка был точно кость поперёк горла. Октавия задумчиво поджимает губы, зная, что он не шутит. Тех, за кого Флимм берётся всерьёз он просто так в покое не оставляет: в итоге, они оказываются либо на дне своей жалкой жизни, либо на дне Чионтара.       — Что ты от меня хочешь?       — Ну-ну, дорогая, не здесь. Это не для чужих… — его взгляд снова многозначительно перемещается на вампира — Острых ушей. Приходи ко мне в поместье, как будешь готова, поболтаем. Только не затягивай, а то не ровен час, я найду кого-то посговорчивей!

***

      — И что ты намерена ему ответить, бусинка?       Тав несётся по улицам таким шагом, что Астарион прикладывает усилия, чтобы поспевать за ней.       — Да пусть в жопу себе своё предложение засунет, чёртов урод! — Если б всю её ярость можно было выплеснуть на Горташа физически, он бы пал обугленным трупом прямо на улице.       — Постой ты, адово пекло!       Два квартала они пролетают незаметно, выбегая на успевшую опустеть к середине ночи рыночную площадь. Наконец, вампиру удаётся ухватить девчонку за руку и развернуть к себе.       — Я убью этого урода! Он труп!       — Тише, радость моя. — Вампир притягивает её к себе, прижимая к груди. Тав сопротивляется поначалу, но вскоре сдаётся и обвивая руками его торс, прижимается в ответ. — Вот и славно. Давай ты успокоишься, мы придём домой и ты расскажешь свою историю. Я хочу тебе помочь, но я должен знать, что между вами произошло и почему этот… Горташ… вызывает у тебя такую бурю эмоций, хорошо?       — Похоже, я слишком долго держала это в себе. — Бормочет она, уткнувшись в его шею, совсем обессиленно. — Ты прав, но для начала, давай всё же вернёмся домой.       Когда они оказываются дома, Тав запирает дверь, садится за стол и долго глядит в одну точку, собираясь с мыслями. Астарион не мешает, не настаивает, не подгоняет, просто сидит рядом и сжимает её ладонь. Он понимает, что некоторые истории вытащить из себя бывает ой как непросто. Попроси его рассказать самые неприятные и болезненные воспоминания о времени, проведённом в замке Касадора, он сидел бы точно так же. Свободной рукой Октавия ныряет под ворот рубашки, проводя по белёсому рубцу под ключицей.       — Мне было четырнадцать, когда мы познакомились. Хреновый был год, что скажешь… ***       Раны от плети на спине уже почти зажили, но всё ещё страшно зудят. Тав хорошо усвоила урок: нужно быть незаметной и бежать при первых признаках опасности. Темноволосый мужчина в броской одежде почти сразу привлекает внимание девчонки своим вычурным плащом и обилием драгоценностей на руках. От такого наверняка не убудет, даже если срезать толстенный кошель, привязанный к богато расшитому поясу. Главное, не попасться. Тав пристраивается сзади, налетает на незнакомца, как бы невзначай, ловкое движение острым ножичком и вот уже кошелёк тяжело ложится в ладонь. Девчушка уже собирается раствориться в толпе, как вдруг её запястье сжимают стальной хваткой. Тёмные глаза недобро сверкают, когда Октавия в панике дёргает рукой, пытаясь освободиться.       — Отпустите! Я всё верну, клянусь! — Она чуть не плачет, а хватка становится всё сильней. Огненные Кулаки бросают подозрительные взгляды в их сторону и о чём-то переговариваются.       Высокая мускулистая девушка-тифлинг, на вид немногим старше самой Октавии, стоявшая чуть позади, обращает внимание на возню:       — Всё хорошо, босс?       — Всё отлично, Карлах, у меня всё под контролем.       Карлах пожимает плечами и расслабляется, однако теперь не сводит с них глаз, просто на всякий случай. Интересно, у этого типа ещё и телохранительница. И как только Тав её не заметила, не поняла, что эти двое вместе?       — Техника неплоха, пальцы ловкие. В тебе есть потенциал, но не хватает практики. — Ухмылка расползается по лицу всё шире. — Прекрати трепыхаться, ты только ещё сильнее привлечёшь внимание Кулаков.       — Что вам нужно? — Тав угрюмо буравит его взглядом из-под густых бровей, однако слушается и перестаёт дёргать рукой. Всё это очень ей не нравится, но незнакомец, похоже, не собирается причинять ей вреда.       — Ты же не собираешься промышлять карманными кражами до самой смерти? Как насчёт того, чтобы работать на меня? Мне бы не помешали такие юные таланты.       — На… вас? — Октавия удивлённо моргает. Мужчина, наконец, ослабляет хватку, демонстрируя доверие, и она остаётся на месте. — И что же я буду делать?       — Ты незаметная и весьма хорошо можешь слиться с толпой. Будешь выполнять мои поручения, а я взамен обучу тебя всему, что знаю. Получишь стабильное жалование за выполнение работы, всё по-взрослому. Идёт?       Не то, чтобы у неё было много вариантов: когда выбор стоит между прозябанием на улице без внятных перспектив и возможностью подняться по карьерной лестнице, заработав полезные навыки и деньги, на ум приходит только один вопрос:       — Когда я могу начать?

***

      — С днём рождения, красотка! — Карлах обнимает так, что Тав чувствует, как рёбра вот-вот треснут.       За три года из всей свиты Горташа по-настоящему она сдружилась только с добродушной великаншей. Тифлингша научила её драться и взяла под свою опеку, как старшая сестра, и сейчас, когда Тав праздновала семнадцатилетие, она первая и единственная, если не считать Гуса, поздравила её с этим днём.       — Эй, ну хватит, раздавишь же. — Октавия кое-как выворачивается из крепких объятий.       — Энвер сегодня разрешил уйти пораньше. Что скажешь насчёт того, чтобы завернуть в «Эльфийскую песнь» и налакаться элем до поросячьего визга? — Карлах заговорщицки подмигивает, легонько толкая локтем в бок.       — Идея неплохая. Ты не против, если я возьму брата?       — Гуса? — Медовые глаза загораются от радости и предвкушения. — Да я только за! К тому же, у этого сладкого пирожочка ведь тоже день рождения!       — Точно, мы же близнецы. — Тав подмигивает, приобнимая подругу за плечи. — Значит, до вечера?       — До вечера! Только я не то, чтобы допоздна сегодня. Энвер сказал, что у него завтра важная встреча с какой-то эрцгерцогиней… Зариэль, вроде? Говорит, я там позарез нужна. — Карлах добродушно смеётся. — Ничего без меня сделать не может. Но будь спокойна, сегодня мы погуляем от души!

***

      — Где Карлах? — Тав так сильно бьёт ладонями по столу, что Энвер невольно подпрыгивает, отрываясь от пергамента.       — Прошу прощения? — Он вопросительно поднимает бровь, откидываясь в кресле. — Как ты сюда попала? Я тебя не звал.       О подруге ничего не слышно уже больше десяти дней, ровно с того самого дня, как Горташ взял Карлах на ту злополучную встречу с Зариэль. Сердце не на месте и Октавия подозревает, кто повинен в её исчезновении. Энвер всё это время пропадал в своём кабинете, не пуская к себе никого, кроме двоих хмурых амбалов, которых нанял в качестве личной охраны вместо пропавшей девушки. Всё это время Тав искала с ним встречи, но «Сэр Горташ занят и не даёт аудиенций». В конце концов, пришлось незаметно подсыпать снотворное в чай тому занудному секретарю и слабительное в сэндвич одному из мордоворотов на входе, чтобы попасть за закрытую дверь и устроить ублюдку очную ставку.       — Неважно, как. Я знаю, что это ты! Ты повинен в её исчезновении! — Тав едва сдерживает начинающуюся истерику.       — Либо ты успокоишься, либо мне придётся прибегнуть к радикальным методам, чтобы заставить тебя замолчать. — Его тон холоден и Энвер явно даёт понять, что разговор окончен.       Но Октавию уже несёт так, что она просто не может остановиться.       — Думаешь, можешь вот так вот затыкать любого? Знаешь что, Энвер, я докопаюсь до правды, чего бы мне это ни стоило! И ты поплатишься за всё, я клянусь! Все твои грязные делишки всплывут наружу, будь уверен! — По прошествии лет, Тав так и не смогла объяснить самой себе, что именно руководило ей, когда она открыто угрожала Энверу в его собственном кабинете в присутствии охраны, но тогда ей казалось, что максимум, что с ней могут сделать — это вывести под руки и швырнуть в уличную грязь. Горташ никогда ранее не причинял ей серьёзного вреда, он же наставник, в конце концов, даст выпустить пар, а потом прогонит.       — Какое смелое заявление.       Едва заметный кивок одному из охранников не ускользает от внимания, но Тав реагирует слишком поздно. Бросок копья прибивает её к стене, вышибая воздух из лёгких, а боль чуть пониже ключицы такая сильная, что хочется выть. Слёзы брызжут из глаз, неостановимым потоком, всё, чего ей хочется — это прекратить страдания прямо сейчас. Октавия хватается за древко, пытаясь вытащить чёртово копьё, что прошло насквозь, но остриё слишком прочно засело в стене, у неё на это просто не хватит сил.       Энвер тем временем медленно встаёт из-за стола, с садистской ухмылкой глядя на Тав, что точно бабочка, наколотая на иголку, отчаянно бьётся в безуспешной попытке выбраться из западни. Липкая кровь течёт под рубашку, пропитывая насквозь грубую ткань. Горташ подходит ближе, вертя в руке кинжал.       — Энвер… пожалуйста. Отпусти. — Сейчас, глядя смерти в глаза, Тав настолько в ужасе, что готова молить о пощаде, унижаться, лишь бы избавиться от страданий.       — Куда же делась вся твоя дерзость, крошка Тав? — Кинжал поддевает шнуровку на рубашке, разрезая кожаные тесёмки.       Тав понимает, к чему всё идёт. От кровопотери мозг начинает плохо соображать, сил хватает только на то, чтобы испуганно молить о пощаде.       — Нет, Энвер, прошу тебя, не надо…       Острое лезвие ведёт дальше, прорезая ткань, обнажает всё больше тела. Кинжал задерживается чуть выше пупка, надавливая на кожу.       — Я мог бы избавить тебя от страданий, а мог бы заставить помучиться ещё.       — Прошу… тебя… — Она пытается ухватиться за его запястье, но в глазах двоится и Тав даже не может поймать его руку.       Кровь заливает грудь, живот и всю правую половину, сил трепыхаться уже не остаётся и Тав безвольно обмякает, почти теряя сознание от боли.       — Как закончите с ней, — Горташ оборачивается к двум мордоворотам, что ухмыляясь стоят за его спиной, оставляя сальные взгляды на её полуобнажённом, истекающем кровью теле. — Приберите тут всё, а её оставьте где-нибудь под мостом. Только не давайте ей вырубаться в процессе, не хочу, чтобы девка откинула копыта прямо в моём кабинете.       Тав смаргивает слёзы, пытаясь запомнить мерзотную улыбку, растянувшуюся на его лице, чтобы однажды стереть её раз и навсегда. Отключаться нельзя, ни в коем случае, через какую бы мерзость ей ещё ни предстояло пройти.       — Чтоб ты сдох, сраный урод. — Отчаяние сменяется бессильной яростью, когда становится понятно, что терять ей уже нечего.       Остатки слюны в пересохшем рту отдают металлом. Плевок получается скудным, но достигает цели, оседая на мерзкой ухмыляющейся роже. Энвер с трудом подавляет мимолётно сверкнувшее в тёмных глазах бешенство, но как бы он не старался, довольная ухмылка всё же искривляется в гримасу. Если уж ей и суждено подохнуть, то это последнее удовольствие она может себе позволить.       — Удачи, крошка Тав. Развлекайся.       Ублюдок выходит из кабинета, аккурат в тот момент, когда один из амбалов приближается к ней, развязывая шнуровку на штанах…

***

      Астарион чувствует, как её колотит озноб. После того, что Тав рассказала, в его собственной памяти всплывают картины, которые он предпочёл бы забыть навсегда. Ублюдок заслуживает гореть где-нибудь в самой жаркой Преисподней за то, что он с ней сделал, предпочтительно в тесном вонючем котле по соседству с Касадором. Вампир ободряюще сжимает её дрожащие пальцы, подаётся вперёд, убирая выбившуюся каштановую прядь за ухо свободной рукой.       — Должно быть, ты сейчас думаешь, что я слабачка… Ты наверняка пережил чего похуже и не один раз. — Тав слабо улыбается, утыкается носом в его ладонь, отчаянно ища ласки, поддержки, любого прикосновения. — Я тут сижу жалуюсь, а для тебя это был обычный день в замке у Касадора.       От того, как она преуменьшает произошедший с ней ужас у Астариона всё внутри сжимается. Он видит в ней того молодого эльфа, недавно обращённого и едва освоившегося в своём новом статусе вампирского отродья, который впервые вышел на охоту, совсем наивно полагая, что это будет приятная прогулка с ничего не обязывающим флиртом. Что бы он сейчас сказал себе из прошлого, когда в первый раз был подвешен Касадором за крюки на псарне за неудачную вылазку? Как бы он утешил того юного, ещё не до конца потерявшего веру во что-то хорошее эльфа, который наивно влюбился в свою первую жертву, за что был закопан в землю на целый год? А что он может сказать Тав?       Собравшись с мыслями, Астарион берёт её лицо в ладони, касается пересохших губ, вкладывая в поцелуй всю теплоту, на которую только способно его иссохшее неживое сердце.       — Насилие — есть насилие. Неважно, сколько раз это произошло с тобой: один или тысячу. Это твоя боль проживи её, если хочешь, но твоё прошлое не должно определять твою личность. — Красноречие всегда было его сильной чертой, но вот только когда дело касалось чего-то действительно искреннего, личного, Астарион всегда прикусывал язык. Но теперь всё, что он думает и говорит кажется таким правильным, потому что говорит он это не столько Тав, сколько самому себе. — Не дай ублюдку испортить тебе жизнь.       Она близко. Так близко, что дрожащее дыхание жжёт лицо, когда полуоткрытые губы ведут по щеке, к подбородку. Девчонка, что ещё месяц назад боялась его прикосновений как огня, теперь отчаянно ищет их каждой клеточкой тела. Тёмные ресницы слегка подрагивают на загорелой коже совсем близко.       — Ты прав… Я ему не доставлю такого удовольствия. — Тав отрывисто выдыхает в его губы и Астарион больше не в силах держаться.       В этот раз поцелуй выходит более страстный, глубокий и полный отчаянного желания их двоих быть ближе. Вампир нежно прикусывает её обветренную нижнюю губу, отчего Октавия в удивлении приоткрывает глаза.       — Что-то не так, бусинка? — Он прерывает поцелуй, отстраняется, пытаясь распознать эмоции на слегка сбитом с толку лице. Теперь, когда он знает правду, просто невозможно игнорировать её даже малейший намёк на дискомфорт. Просто потому что Астарион слишком хорошо знает, каково это, сотни лет подавлять в себе сигналы собственного тела.       — Всё так, просто… Непривычно. Но мне понравилось.       Тав подаётся вперёд в нетерпеливом желании возобновить поцелуй и теперь сама уже прикусывает губу вампира, пожалуй даже со слегка чрезмерным рвением.       — Быстро учишься. — Астарион тянет её к себе на колени и Октавия послушно скользит со своего стула, садится лицом к лицу, обвивая шею руками, прижимается так близко, словно хочет забраться под кожу.       Вампир осторожничает делать дальнейший шаг. Он проводит руками по талии, спускается на бёдра, но ни в коем случае не позволяет себе лезть под одежду, он даёт Тав привыкнуть и её тело отвечает мелкой нетерпеливой дрожью, будто всё, что она копила эти годы пытается вырваться, но не знает как. Астарион чувствует её волнение, смешанное с возбуждением и страхом. Она настойчива, но весь её напор обусловлен скорее упрямством и стремлением побороть собственные кошмары, чем желанием получить удовольствие от процесса.       — Я просто… хотел сказать, что нам не обязательно торопиться, если ты не готова. — Вампир отстраняется, пытаясь говорить спокойно. Будь его воля, он разложил бы её прямо на этом хлипком кухонном столе, но всё это сейчас ощущается слишком неправильным и поспешным. Кажется, что его слова Октавия приняла слишком буквально, как немедленный призыв к действию.       — Что? Я готова, о чем ты? Я хочу тебя!       — И глаза такие, словно перед тобой орда гоблинов, а не мужчина, которым ты хочешь наслаждаться.       — Но я… — Тав вдруг закрывает лицо руками и горько смеётся. — Я просто… думала, что чем быстрее мы сделаем это, тем быстрее меня перестанет пугать мысль… о близости. Боги, какая ж я дура!       — Последнее, что мне хочется, так это то, чтобы ты отчаянно бросилась на мой член, точно на битву с чудовищем, которое тебе предстоит побороть, дорогая. Я всё понимаю, но больше не хочу быть использованным. Даже для такой благой цели.       — Ты прав, дурацкая была затея. Извини. — Её лицо омрачается разочарованием, будто ещё чуть-чуть и она снова замкнётся в себе.       Октавия делает попытку встать, но Астарион всё ещё держит её за бёдра, возвращая обратно к себе на колени.       — Я сказал, что нам не обязательно торопиться, но я знаю множество способов сделать так, чтобы ты расслабилась и перестала думать о том, что ты что-то должна побороть прямо здесь и сейчас.       Он медленно тянет за шнуровку на её бриджах и зелёные глаза наблюдают за неторопливыми движениями с интересом и предвкушением. Нет, всё-таки идея со столом не выходит из головы. Астарион подхватывает Тав и сажает на столешницу.       — Если станет неприятно или дискомфортно, сообщи. — Как бы хотелось, чтобы кто-то в его жизни хоть раз сказал эти слова ему, когда они были так нужны.       Тав лишь молча кивает и приподнимается на руках, когда Астарион стягивает с неё свободные льняные бриджи. Нагретый летний воздух вибрирует между ними, она влажная, то ли от жары, то ли от возбуждения. Когда большой палец невесомо касается её через бельё, Октавия вздрагивает, прерывисто втягивая воздух через зубы. Он отодвигает краешек трусов, скользит между складками, слегка надавливая на чувствительный бугорок. Тав рвано выдыхает, притягивает к себе и утыкается в шею, оставляя мокрую дорожку языком, прямо до мочки уха. Её собственная шея сейчас в такой манящей близости, что вампир нервно сглатывает, подавляя соблазн впиться клыками в бьющуюся под нежной кожей жилку. Вместо этого он сосредотачивается на большом пальце, становясь всё быстрее и настойчивей. Тав тихо скулит, двигая бёдрами, жадно требует ещё.       — Терпение, радость моя, я только начал.       Средний и безымянный пальцы дразнят её, застывая в миллиметре от того, чтобы войти внутрь. Рука на мгновение замирает и Астарион чувствует, как Октавия дрожит в предвкушении.       — Дьявол, что мне сделать, чтобы ты продолжил? — Она нетерпеливо ведёт бёдрами, но вампир, хитро сощурившись, вовсе убирает руку, под раздосадованный стон. — Ты меня прикончишь.       — Говорю же, терпение, дорогая. — Астарион отстраняется, демонстративно облизывая пальцы, с удовольствием оглядывает плоды своих стараний.       Душный летний воздух делает своё дело: на её щеках румянец, а лоб покрыт бисериками пота. Тав часто дышит и ёрзает на столе, в нетерпении ожидая, когда вампир соизволит продолжить, зелёные глаза влажно блестят из-под полуприкрытых век. Самодовольно усмехнувшись, Астарион не спеша возвращает руку в исходное положение, скользя внутрь, всё тем же средним и безымянным, медленно наращивает темп.       — Астарион, пожалуйста. — Она почти на пределе, прижимает к себе теснее, впиваясь ногтями в спину.       — Пожалуйста, что? — Темп быстрый, но не настолько, чтобы она получила желаемое. Он нарочно держит её на грани, не давая разрядки, проверяет её лимиты выносливости.       — Ты… ты сам знаешь. — Тав прерывисто постанывает, утыкаясь в плечо.       — Не знаю, скажи мне.       Она сводит напряжённые бёдра, на случай, если вампир вдруг решит опять пошутить и убрать руку. Кажется, теперь он в ловушке, но против такой ловушки он абсолютно не возражает.       — Быстрее, дьявол бы тебя подрал!       — Ну раз ты настаиваешь… — Астарион исполняет её отчаянную мольбу, наслаждаясь, как Октавия захлёбывается стонами, выгибаясь навстречу его ловким пальцам.

***

      Тав проснулась около получаса назад, но всё ещё лежит в кровати, уткнувшись в подушку. Немного стыдно вспоминать о той уязвимости, что она продемонстрировала прошлой ночью, открывшись ему, но в то же время, Октавия не может перестать прокручивать в голове всё случившееся снова и снова. Это даже заставило на время забыть о проклятом Горташе! Кстати, о нём. Решить бы, что делать теперь. Чёрта с два она согласится на сделку с ублюдком, но может, всё же попытаться его прикончить? Энвер совсем недавно перебрался в богатое поместье у стен Верхнего города, она уверена, что вместе с Астарионом им бы не составило труда прошмыгнуть мимо охраны и прирезать урода во сне. Собаке — собачья смерть, как говорится. Хотя, сравнивать Энвера с собаками — оскорблять последних.       Октавия потягивается и, наконец, встаёт с кровати: вампира нигде не видно. Она, кажется, проспала почти весь день. Выглядывая за занавешенное окно, Тав видит, как солнце клонится к закату, окрашивая небо кроваво-красным.       — Астарион?       Звенящая тишина дома нарушается лишь гудением города за окнами. Никто не отзывается. Комната напротив приоткрыта и пуста. Всё это зарождает тревожные мысли. Ещё слишком светло, чтобы решить, что Астарион уже ушёл на охоту, тогда где же он? Неужели люди Горташа проникли к ней домой и похитили вампира? Даже если и так, то зачем это делать, когда он уже, по его представлениям, держит Тав за горло? Босые ноги торопливо спускаются по лестнице. На столе, том самом столе, лежит её старая кожаная сумка, которая была при ней в злополучную ночь убийства Касадора. Иронично, что Тав вспомнила о ней только недавно, когда речь зашла о зельях. Но вот о том, что было внутри кроме зелий, Октавия забыла, полностью погружённая переживанием своей утраты. Содержимое сумки выпотрошено наружу и пузырьки разных размеров, пустые и полные, хаотично разбросаны вокруг. Чем ближе Октавия подходит, тем сильнее убеждается: Астариона не похитили. В центре всего этого хаоса кинжалом к столу приколот пергамент. Тав сразу узнаёт его. Свиток с описанием нечестивых ритуалов, в том числе и ритуала Вознесения, который так хотел провести Касадор в ту ночь. Она так и забыла уничтожить эту гнусь. На длинном пергаменте, поперёк чьего-то убористого красивого почерка, угольком нацарапано лишь два слова: «ЛЖИВАЯ СУКА!»