Daisies

      Шумное, полное огней и смеющихся голосов помещение небольшого джаз- клуба будто живёт собственной жизнью. Отдельно от внешнего мира, полного лишений, безработицы и безысходности.       Здесь всё иначе, здесь постоянно происходит движение: кто-то суетливо вертится у барной стойки, кто-то приглашает даму на очередной танец; в центре зала по чуть затёртому паркету отстукивают многочисленные каблучки, а на располагающийся рядом сцене с присущей лёгкостью импровизирует музыкальный коллектив.       Адаптивность — одно из удивительнейших свойств человеческого вида. Как бы тяжела ни была жизнь, какая бы напряжённая ни висела обстановка вот уже на протяжении нескольких лет — люди умеют находить отвлечение в мелочах.       Яркие ноты звучащих инструментов похожи на догонялки: быстрый, шальной саксофон перекликается с чуть более благородным тромбоном, словно пытаясь опередить его, но сливаясь в итоге в потрясающий тандем; на фоне ни на секунду не отстаёт бойкий контрабас, незаметно, но уверенно задавая темп, что так и гонит расцветающие под этими звуками души на танцпол. Затем — резвая, игривая перебежка клавиш, то вниз, но наверх, и снова чуть ниже. И вот к ним присоединяется банджо, и темп становится ещё энергичней, превращая пространство в тёплую, приятно-суетливую обитель джаза и движения.       И одна очень грешная, но очень живая душа тает в этом празднике музыки, забывая обо всём. Есть только настоящее, только этот момент, только лёгкость и страсть к любимому жанру.              Аластор обожает весь этот ритм — ритм оживлённого города, ритм самой жизни. А город, пожалуй, в свою очередь обожает Аластора.       Днём он любимый всеми радиоведущий, с эфирами которого знаком любой уважающий себя житель Нового Орлеана. Вечером — завсегдатай этого клуба, иногда радующий присутствующих своим голосом со сцены.       Есть у него и ещё одна сторона. Ночная. Достойная, пожалуй, называться истинной. Но о ней никому не следует знать, в особенности тем, кто отдыхает сегодня здесь. Пока что.              На сцене танцует симпатичная пухловатая леди, иногда бросая на него хитроватый взгляд, подмигивая и улыбаясь.       Аластору нравятся улыбки.       Это полезный инструмент, способный скрыть любую нелицеприятную правду. А ещё — очаровать, внушить собеседнику доверие, расслабить обстановку до необходимого уровня и отвлечь внимание от истины.              Аластору нравятся улыбки. До такой степени, что иногда он их коллекционирует. И пускай все думают, что сегодня он пришёл в это место лишь затем, чтобы отдохнуть и расслабиться после рабочего дня, угоститься и, возможно, наконец познакомиться с какой-нибудь особой, что привлечёт внимание вечного одиночки. Пускай все верят его обходительным манерам, лучезарной улыбке и абсолютно завораживающему голосу. Ни одна живая душа и не догадается, что веселье лишь началось.       И что, на самом деле, он пришёл за пополнением коллекции.                     Джаз-бэнд завершает очередную заводную композицию и танцовщица, показательно откланявшись в разные стороны, подходит к стойке с микрофоном, уводя луч прожектора вслед за собой.       — Ну что, как вам шоу, леди и джентльмены? — её звонкий голос проносится по всему залу, который наполняется аплодисментами и одобрительными возгласами. — Знаю, знаю, вы очень меня любите!       Она пару секунд кокетливо вертится, а затем вновь смотрит прямо на Аластора.       — Но есть кое-кто ещё, кого вы точно хотели бы видеть на этой сцене, не правда ли?       Без предупреждения прожектор переключается прямо на него, сидящего за отдалённым столиком и не ожидающего столь резкого перехода на его скромную личность. На мгновение мужчина замирает под ярким светом, выпрямившись по струнке и пару раз моргнув — но очень быстро возвращает себе привычный образ и машет публике в ответ на очередные довольные крики.       — Аластор, дорогой! — девушка протягивает вперёд руку, жестом подзывая его к себе. — Ты ведь порадуешь нас чем-нибудь сегодня?       Скромно улыбнувшись и поправив свою бабочку, радиоведущий кивает, встаёт с места и следует к сцене, по дороге что-то шепнув одному из участников джаз-бэнда. Когда он запрыгивает туда, где стоит микрофон, мелодия уже начинает литься на фоне, и он умело подхватывает её.       Это джазовая композиция, слишком хорошо отображающая дух их времени — одна из тех, что способна сначала приласкать одинокую душу своими мелодичными нотами, а затем разбить её же о жестокую реальность, об осознание самой сути одиночества.       Аластору никогда не нравились песни о любви: слишком уж неправдоподобно, слишком пресно, а в большинстве случаев — чересчур слащаво, хоть и с терпкими нотками любимого жанра. Он не мог прочувствовать их, ощутить и понять в полной мере, а исполнял лишь в те моменты, когда необходимо было купить эту самую любовь у слушателей.       Совсем другое дело — такие песни, как эта. Песни о страданиях. Об упадке духа, о кризисе и о том, что никому в этом мире ты на самом деле не нужен.       Незаменимая Бесси Смит — женщина, понявшая это ещё до того, как вся страна осталась без денег, перспектив и надежд. Аластор питал глубокое уважение к этой певице. Те сила и величие, с которыми лился из её уст печально-жестокий текст, вызывали в нём почти такой же восторг, как и недалёкость танцующих вокруг сцены людей, многие из которых даже не особо вслушиваются в смысл спетого. Но это и неважно.              — When I begin to fall so low       I didn`t have a friend and no place to go.              О, что за великолепное произведение! Улыбка радиоведущего становится чуть шире, пока он поверхностным взглядом пробегается по толпе.              — It`s mighty strange without a doubt       Nobody knows you when you down and out.       I mean, when you down and out.              Он старается разглядеть среди посетителей кого-нибудь подходящего. Направленный прямо на него софит немного слепит, погружая окружающее пространство в темноту, но это не мешает безмолвно анализировать.       Ему нужно что-то яркое. Способное впрыснуть в кровь излюбленный адреналин, разбудить то непередаваемое чувство азарта внутри.       Аластор плавно покачивается в такт музыке, одаривая улыбающихся ему девушек чарующим взглядом и иногда ловя знакомые кокетливые подмигивания Мимзи.              — Mmm, and I fell so low       Nobody wants me `round their door.       Mmm, without a doubt       No man can use you when you down and out.              Под конец его мягкий, обволакивающий тембр становится чуть ниже.       Когда тихие клавишные нотки складываются в последний аккорд и музыка затихает, зал вновь наполняется довольными аплодисментами.       — Спасибо за ваше внимание, дорогие гости! Как вы, возможно, уже поняли, это была Бесси Смит — «Nobody Knows You When You’re Down and Out», — поклонившись, ведущий не задерживается слишком долго.       Передаёт микрофон уже вернувшейся танцовщице и неспешно спускается со сцены.       Он направляется к длинной барной стойке, питая желание поскорее смочить горло крепким виски. Мимзи тем временем уже вновь что-то громко и торжественно объявляет, после чего ещё активнее предыдущего пускается в пляс. Усмехнувшись, Аластор расслабленно облокачивается о стойку локтями и жестом подзывает к себе одного из барменов.       — Мимзи сегодня в ударе, не правда ли, Джо? — улыбнувшись в знак приветствия, он заказывает свой виски.       — О, это ещё что! — бармен смеётся. — Я слышал, она собирается ехать покорять Париж.       — Вот как? Мне она не сообщала о своих планах. И откуда в этой очаровательной проказнице столько энергии?       Они оба вновь смотрят в сторону сцены и продолжают ненавязчивую беседу ни о чём. Момент перезагрузки перед охотой.       Спустя некоторое время радиоведущий уже тянется за второй порцией выпивки, когда откуда-то со стороны вдруг доносится громкий звук опрокинутого бокала и чьи-то возмущённые возгласы.       Не то чтобы что-то необычное для данного места, скорее, даже наоборот — классическая барная симфония, однако, голос заставляет Аластора обратить внимание на происходящее.       — Простите, но не могли бы вы следить за манерами?! — молодой человек невысокого роста с до смешного недовольным надутым видом демонстративно стряхивает темно-красные капли со своего идеально-белого одеяния. — Вы испортили весьма недешевый костюм, и, сдаётся мне, сделали это нарочно.       — Да пошёл ты, фондовичок! Купишь себе ещё десять таких же педиковских пиджаков, — грубо выплёвывают в ответ.       Аластор с интересом поворачивается в сторону развернувшейся сцены, всё ещё опираясь о стойку одной рукой, а во второй держа стакан.       Кажется, вечер наконец перестаёт быть томным.       Миловидный мужчина с золотистыми волосами, большими голубыми глазами и аристократически-бледной кожей, в ослепляюще-белоснежном костюме и с отполированной до блеска тростью буквально кричит своим видком о том, насколько он здесь лишний. Необычный гость похож на кусок какой-то другой жизни, по ошибке вживлённый в этот клуб. Весь его вид противоречит окружающей обстановке. Дорогой, идеально посаженный пиджак, явно сшитый на заказ в одном из лучших ателье; под ним полосатый жилет глупого нежно- розового оттенка; чёрный галстук-бабочка и такие же чёрные атласные перчатки. Атласные, чёрт возьми, перчатки! И рост, приближённый к детскому — даже стоящие чуть поодаль хрупкие дамы явно выше этого мужчины на полголовы. Возможно, он мог бы выглядеть привлекательно, если бы не смотрелся настолько чужеродно и нелепо и если бы не вёл себя столь... неуклюже.       Удивительно, как его ещё не сожрали здесь. Очевидно, исключительно из подсознательного страха. Хотя, как может что-то настолько несуразное вызвать страх?       Стоящий поблизости бармен протягивает необычному гостю ворох салфеток, и тот принимает их с неловкой улыбкой, начав вертеться во все стороны, с целью, по всей видимости, оценить масштаб ущерба.       Что такой человек мог забыть в подобном месте? Нет, конечно, этот бар — не совсем уж третьесортная забегаловка, но и клубом для элиты он не был даже близко. Здесь собиралась публика среднего класса, приходившая за лёгкостью джазовых нот и ещё совсем недавно — за чересчур приторными и, разумеется, абсолютно безалкогольными коктейлями, подозрительно отдающими вкусом производственного спирта. Ныне же — за долгожданно доступной и вкусной выпивкой и за отвлечением от сложной ситуации, сложившейся где-то там, за пределами этого маленького мира быстрых ритмов и иллюзии беззаботности.       Одно Аластор мог сказать точно: ещё никогда ему не доводилось видеть в здешних местах столь белоснежную, ослепительную, почти что ангельскую улыбку.       Которая, впрочем, исчезает с чужого лица так же быстро, как и появилась.              Громила агрессивного вида, спровоцировавший конфликт, кажется, лишь сильнее раззадоривается поведением невольного оппонента. Слышится что-то наподобие «Что ты из себя строишь?» и «Тебе здесь вообще не место!» вперемешку с отборными ругательствами. Какая бестактность.       Блондин вновь хмурится, растерянно вжимает голову в плечи, и на его лице вырисовывается такая обида, словно он вот-вот заплачет. Если бы у невинности было живое воплощение — думает Аластор — оно бы выглядело так.       Не теряя больше времени, он в своей привычной манере выпрямляет спину и подходит ближе.       — Зачем же вы столь грубы с нашим милым гостем? — он без церемоний приобнимает хрупкого незнакомца за плечи и отводит в сторону, бросив в сторону другого мужчины тот самый редкий взгляд, который обычно предназначается для будущих жертв.       Блондин едва слышно разозлённо пыхтит, будто маленький паровозик, кажется, тоже успев проводить хама недобрым взглядом — однако, следует за движением, позволяя увести себя в другой конец барной стойки.       — Что не так с этими людьми? — бурчит молодой человек, забираясь на высокий стул и всё ещё пытаясь как-то оправить свой безнадёжно испорченный пиджак, будто это способно помочь.       — Не огорчайтесь так, — произносит Аластор одним из лучших голосов своей коллекции. — Вам не идёт столь грустное выражение лица, дружище! Где же ваша очаровательная улыбка?       Словно очнувшись, незнакомец наконец переводит на него более заинтересованный взгляд и действительно слегка приподнимает уголки губ.       — О, а это ведь вы недавно пели со сцены? Мне понравилось!       Ведущий прикрывает глаза в жесте благодарности.       — Весьма польщён.       — Вы... работаете тут?       Аластор беззлобно хмыкает. Значит, точно не местный житель.       — Не совсем. Я пою для души, а основной мой род деятельности — радиоэфиры. Разве вы не включаете «Голос Нового Орлеана» по утрам? Или в течение дня.       Блондин коротко хихикает, неумело пытаясь скрыть заминку.       — Если честно, пока что не доводилось, — он заправляет выбившуюся золотистую прядь за ухо, и, не будь собеседник мужчиной и не получись это движение уж чересчур естественным, можно было бы принять его за ненавязчивый флирт. — Но я обязательно послушаю... Завтра!       «Наивная душа», — думает радиоведущий.       — Аластор! — представившись, он приветливо протягивает ладонь.       — Очень приятно! Лю... — тот на мгновение запинается, будто слегка волнуется. — Люциус.       Какое... благородное имя. Откуда этот человек может быть родом?       Он снимает свою идеальную перчатку для рукопожатия. Аластор чувствует слишком тёплое касание — что-то горячее стремительно обволакивает руку. Кожа новоиспечённого знакомого словно... горит. Короткое лёгкое сжатие длится всего пару секунд, после чего блондин спешно прячет взгляд. Заметив его желание отвлечься, Аластор подталкивает ему карточку с барным меню.       — Позвольте угостить вас, чтобы немного сгладить то неприятное впечатление, которое, возможно, создалось у вас об этом месте.       Люциус вновь мягко улыбается. Некоторое время внимательно изучает все представленные в списке позиции и в итоге останавливает выбор на яблочном соке. Аластор, едва сдержав добродушный смешок, делает заказ и усаживается на стул рядом.       — Вы очень добры, — замечает собеседник, но затем его тон слегка падает. — Не то что этот... странный мужчина, который намеренно разлил вино рядом со мной.       Аластор порывается что-то ответить, но собеседник драматично стукает своей небольшой ладошкой по поверхности стойки, раздосадованно качая головой.       — Я не понимаю! Я ведь не сделал ему ничего плохого, правда? Но он словно заранее уловил во мне что-то негативное, вызвавшее такую реакцию. Почему?       Ведущий вначале сочувственно улыбается, а затем кладет руку на чужое плечо, ободрительно сжимая.       — Не обижайтесь на него. Дело не в вас. От этих людей не стоит... ждать слишком многого, — жестом второй руки он обводит помещение. — На дворе тяжелые времена, и, приходя сюда, они всего лишь пытаются жить свою лучшую жизнь. Ловят момент, пока могут. Ведь всё равно рано или поздно все мы станем клумбой для маргариток, друг мой.       Собеседник поворачивается к нему и в свою очередь опирается локтем о стойку, приподнимая одну бровь.       — Отчего же времена столь тяжелы? — он оглядывается по сторонам, будто бы ответ можно найти в окружении. — Я думал, эти люди счастливы.       Возможно, Аластор принял бы вопрос за издевательскую шутку, учитывая богатый наряд мужчины, если бы не его чересчур искренний непонимающий взгляд.       Может ли Люциус быть иностранцем? Ирландец? Англичанин? Кажется, в его речи нет британского или какого-либо другого заметного акцента. Наследник состоятельной американской семьи, выросший... где? На каком-нибудь острове Мадагаскар, вдали от мира, новостей и цивилизации?       Он прочищает горло.       — Вы что-нибудь слышали о крахе фондового рынка? — уточняет на всякий случай.       Как и ожидалось, Люциус лишь пожимает плечами.       — Полагаю, что нет, — он беззаботно поправляет свои нелепые перчатки. — Значит, вот как вы видите себя после смерти? Клумбой?       Аластор мысленно усмехается, отметив, что собеседник запомнил его незамысловатый эпитет.       — Удобрением, если хотите.       — Любопытно, — блондин отпивает свой сок, следом едва ли не облизываясь от удовольствия.       «Словно ребёнок», — невольно сравнивает Аластор, хотя теперь в этом человеке будто просыпается что-то гораздо более глубинное, чем эта миловидная внешность. Отчего-то в голове радиоведущего мелькает мысль о том, что Люциус может быть не настолько прост, как выглядит. Впрочем, он быстро её отгоняет.       Тот с интересом смотрит на него своими пронзительно-голубыми глазами.       — Вы цените жизнь, — он все так же улыбается и тихо кивает сам себе, не спрашивая, а утверждая. — Это хорошо.       — Ну разумеется! Она ведь у нас одна. И никогда не знаешь, в какой день или час прервётся. А потому стоит ли тратить её драгоценные моменты на излишнюю тоску, верно же? — ведущий приподнимает бокал, будто сказал тост, и Люциус, хихикнув, чокается с ним своим стаканом сока.       — Мне нравится ваша позиция. Умение наслаждаться моментом и миром вокруг, — блондин вновь одобрительно кивает и подпирает свою чуть порозовевшую щёку рукой. — Однако, ваши слова о бесславном опустошённом конце, ожидающим всех нас, звучат не слишком-то оптимистично.       Аластор пожимает плечами.       — Но ведь это всего лишь сухая истина. По ту сторону жизни ничего нет. Лишь бесконечная пустота.       — Вы говорите об этом с поразительной уверенностью.       В глазах радиоведущего сверкает едва уловимая хитринка.       — А вы, стало быть, верите в загробную жизнь? — говорит он с лёгкой иронией в голосе, но без издевательских ноток, лишь с азартным любопытством.       — Хм... В некотором смысле, — Люциус отодвигает свой опустевший стакан и Аластор не упускает возможности вновь подсунуть ему барное меню, как бы невзначай открывая его на разделе с сидром.       — А я думал, люди вашего происхождения не интересуются подобными... теориями, — хмыкает он.       — Не думаю, что вы построили верное представление о моем происхождении.       — Так просветите! Откуда же к нам приехал столь обворожительный молодой человек?       — Издалека, — отрезает собеседник, на этот раз даже не успев смутиться или растеряться, лишь виновато улыбнувшись, мол, «извините, но я вынужден уйти от этой темы». — Давайте лучше о вас. И, полагаю, мы могли бы перейти на «ты».       — Как пожелаешь, мой дорогой приятель! — Аластор снова чокается своим бокалом с чужим. — Что бы ты хотел узнать обо мне?       — Всё, чем ты захочешь поделиться. Твоя жизнь кажется такой хорошей и интересной!       Хорошей. Интересной — да, но хорошей... Это говорит одетый с иголочки богатый щегол, не имеющий ни малейшего представления о том, как и какими жертвами ведущий добивался своего нынешнего положения в обществе. Как и любой из присутствующих в клубе людей добивался хотя бы простой возможности находиться здесь.       — Много ли ты знаешь о жизни, Люциус? — задумчиво, но слегка игриво произносит он.              Люциус позволяет Аластору заказать для него бутылочку сладкого яблочного сидра. Затем — ещё одну. А получасом позже ведущий уже предлагает своему визави что-то из более крепкого ассортимента, настоятельно рекомендуя насладиться терпким вкусом виски, смешанным с приторно-сладкой колой.       Люциус оказывается интересным слушателем, с удовольствием расспрашивая радиоведущего о его любимых джазовых исполнителях, о работе, о здешних людях и их увлечениях. Сам он говорит мало, но на удивление умело поддерживает почти любую тему, из-за чего беседа протекает столь легко и естественно, будто бы они были знакомы уже долгие-долгие годы, и сейчас наконец увиделись после длительной разлуки.       Когда Люциус наконец решается попросить у бармена чистый виски, музыка в помещении уже стихла, а на фоне звучат лишь негромкие голоса оставшихся здесь посетителей. Бóльшая часть гостей разошлась, и основной свет в зале теперь выключен, создавая более камерную, даже несколько интимную обстановку.       Аластор рассказывает Люциусу о своём коллеге из информационного отдела, имени которого даже не особо помнит.       — Почему-то он решил, что раз я пару раз завёл с ним беседу в столовой — значит, мы теперь закадычные друзья, — ведущий усмехается и снимает очки, чтобы протереть их аккуратно сложенной маленькой тряпочкой. — Однажды он пришёл ко мне во время перерыва. Я сидел на своём рабочем месте и перебирал сценарии, а он ввалился, устроился рядом и с отчаянием на лице принялся сокрушаться о том, как уже долгое время изменяет своей жене с молодой любовницей и не знает, как ей в этом признаться.       — Какой ужас, — собеседник качает головой, хотя его лицо выражает веселье, а сам он находится в приподнятом настроении, беззаботно болтая ногами в воздухе и иногда забавно икая.       — Если честно, я — последний человек, к которому стоит приходить за подобными советами. Но отчего-то он решил излить душу именно мне. И вот он закончил своё душераздирающее признание — и знаешь, что я сказал в ответ?       Люциус чуть подаётся вперёд, моргая.       — Я сказал: «Дорогие слушатели, давайте поддержим нашего гостя за это непростое откровение! Ему действительно нелегко далось столь искренне сознаться в своих грехах, но будем считать сегодняшний монолог своеобразной исповедью!»       Блондин прикрывает рот рукой, фыркая.       — Мамоньки! Да ты, оказывается, тот ещё безбожник, — наконец в этих голубых глазах можно увидеть долгожданные искорки восхищения. — Ты же на самом деле не был в эфире, да ведь?       Аластор машет рукой.       — Разумеется, нет! Подобная безвкусица разом понизила бы мне все рейтинги, — он надевает очки обратно. — Но нужно было видеть выражение его лица в тот момент!       Он смеётся, и Люциус подхватывает его веселье, хохоча так звонко, что это посылает по телу радиоведущего странную, непривычную волну на удивление тёплых мурашек. Этот смех — он словно... забирается куда-то под кожу. Глубоко и прочно, надолго заседая там.       — Значит, я для тебя тоже не более чем надоедливый собеседник, м? — отдышавшись, спрашивает маленький наглец и смотрит так, будто заглядывает в саму душу.       Это первый раз за вечер, когда Аластора одолевает столь непривычное и поистине жалкое сомнение.       Быть может, стоит подождать?       Нет-нет, что за глупость.       Он прочищает горло, делая вид, что смутился столь нелестным предположением.       — Ну что ты, дружище! Обижаешь? — вновь широко улыбается. — С тобой я первым начал разговор. А, значит, ты сам меня заинтересовал.       Невысокий мужчина приподнимает одну бровь, выглядя всё так же хитро.       — И как? Не разочарован?       Аластор картинно хватается за сердце.       — Как ты смеешь так думать?       Люциус пару секунд удерживает на лице некое обвинительно-обиженное выражение, после чего не удерживается и, пихнув ведущего в плечо, вновь заливисто смеётся.       — Знаешь, мне кажется, ты бы нашёл общий язык с моей дочерью! Она — такое жизнерадостное улыбчивое создание.       Аластор, делающий в этот момент очередной глоток из своего бокала, замирает.       Дочь? Вот дерьмо.       У него есть ребёнок.       Вот и второй раз за вечер.       Хотя, говоря объективно, этот странный господин не походил на того, кто мог бы быть отцом.       — Как обворожительно. Сколько ей? — как ни в чем ни бывало продолжает Аластор.       На мгновение собеседник заминается и комично чешет подбородок.       — Ох, вспомнить бы... — бормочет сам себе, погружаясь в раздумья.       Затем словно спохватывается.       — Ах, точно! Ей же десять. Ха-ха... Как я мог забыть! — улыбнувшись шире обычного, неловко заправляет прядь волос за ухо. — Да, именно десять, ни годом более.       Радиоведущий смеряет засуетившегося визави изучающим взглядом. Придумывает? Не договаривает? Действительно не помнит возраст собственного чада? Сложно определить наверняка.       — Быть может, однажды мне доведётся познакомиться с ней, — коротко отвечает Аластор.       Он чувствует, что с каждой минутой внутренний запал всё больше и больше выветривается. Да и разговор порядком затянулся. Нужно двигаться дальше, пока чёртовы сомнения не одолели его с головой.       Он не настолько слаб, чтобы позорно отступить.       Поднявшись с места, Аластор поправляет свой галстук.       — Бар скоро закроется, нашим трудягам за стойкой тоже нужно отдыхать, — он протягивает Люциусу ладонь, приглашая встать. — Но я предлагаю продолжить наше интереснейшее общение в моём коттедже! Буду рад угостить тебя отборным вином из моей коллекции. Покажу тебе мамины розы, что растут в саду!       Тот, не думая, соглашается. Слезает с высокого барного стула; чуть не запутывается в собственных ногах. Ловко подхваченный Аластором, хихикает и приваливается к нему боком, позволяя в очередной раз обхватить себя за плечи и увести из бара.       Всё как обычно. Достаточная доза алкоголя, харизма угощающего — и вуаля: здравствуй, святая беспечность. Быть может, Люциус всё же не настолько умён, каким показался в какой-то момент.              Всю дорогу до дома Аластора блондин что-то напевает и беззаботно посмеивается. Он с радостью следует за новоиспечённым приятелем, когда тот срывает с куста розу и зовёт понюхать её. Восхищённо смотрит своими блестящими глазами на раскинувшийся внизу город, когда Аластор заводит его на небольшой холм, с которого открывается потрясающий вид на Новый Орлеан.       Он то идёт едва ли не вприпрыжку, то снова путается в ногах, и ведущий в десятый раз проводит мысленную аналогию с непоседливым ребёнком.       Что ж, ещё немного — и этому недалёкому очаровательному богатею будет не до смеха. Пускай улыбается, пока ещё есть время.       Момент уже близок. Он расплатится за то, что посмел посеять в нём сомнение.              Лес становится гуще и темнее, и в какой-то момент луна перестаёт освещать путь. Аластор оборачивается на застрявшего где-то позади мужчину, ожидая, что тот испугается обстановки и прильнёт к своему спутнику — но тот, как ни в чём ни бывало, присел на корточки и рассматривает светлячков. Приходится подгонять его на каждом шаге, поскольку Люциус цепляется едва ли не за каждый листок, попадающийся ему на пути. Как будто ни разу, чёрт его дери, не выбирался на природу! Сколько вообще ему лет? На вид как будто бы около тридцати. Как можно в тридцать лет реагировать вот так на элементарные вещи?       Это начинает раздражать. Нужно ускорить процесс. Ведущий прикончил бы его прямо сейчас, но слишком уж хочется насладиться будущей реакцией этого нелепого существа. Он не для того потратил весь вечер на маринад, чтобы сожрать в итоге сырой кусок. Осознание, страх и, наконец, бессильное принятие судьбы — излюбленная Аластором комбинация, складывающаяся в самый изысканный деликатес.       Ради него он столь тщательно выбирает жертв.              Чем ближе они к его дому, тем сильнее колотится собственный пульс. Это предвкушение всегда было высшей точкой азарта и выплеска адреналина. Но, кажется, раньше Аластор не замечал столь яркой реакции своего организма на данный процесс. Это не должно иметь значения, верно же?       Когда сквозь туман наконец вырисовывается силуэт небольшого деревянного домика, Люциус оказывается под боком и тычет в сторону здания пальцем.       — Какой милый коттеджик! Ик... — он вновь бессмысленно хихикает, и у Аластора возникает желание отпихнуть этот бесящий комок невинности подальше от себя. — Он похож на пряничный домик из сказок.       «Как же грандиозно ты заблуждаешься, приятель».       И вот они у порога. Внутри темно и тихо. Радиоведущий отпирает внешнюю дверь, затем проделывает то же самое со второй. Пропустив блондина вперёд легким толчком в спину, он сначала запирает обе двери изнутри — чётко выученными, отточенными движениями — и лишь после этого включает свет.              Одиноко висящая под потолком лампочка открывает вид на мрачное, полностью противоположное жизнерадостному джаз-клубу пространство.       В центре комнаты расположен грубый деревянный стол. Пол под ним залит кровью, засохшей безобразными чёрными пятнами. На самом столе разложены ножи, разделочные инструменты и какие-то измазанные в крови тряпки. Возле двери лежит топор, такой же окровавленный, как и половина предметов здесь. У дальних стен — набитые чем-то чёрные мусорные мешки.       Но первое, что моментально привлекает внимание — висящий прямо напротив входа настенный стенд с развешенными по нему человеческими челюстями и фотографиями жертв убийств, вырезанными из газет.       Аластор усмехается. Наконец он в своей настоящей среде обитания. Интересно, как скоро маленький ночной гость начнёт кричать и звать на помощь?              — Не слишком-то симпатично, — констатирует Люциус и фыркает от смеха.       Убийца, уже протирающий лезвие топора, готов закатить глаза от разочарования. Жертва оказалась чересчур пьяна, чтобы в достаточной степени оценить реальность. Видимо, придётся чуть оттянуть момент.       Взяв топор в руки, он идёт на кухню, чтобы подготовить пока всё необходимое.       — Знаешь, можно было бы и прибраться слегка, раз уж ты ждал гостей, — доносится осуждающе и внезапно на удивление серьёзно.       Аластор замирает. Поворачивается в сторону гостя и видит его абсолютно ровную осанку и прямую походку.       Люциус окидывает пространство спокойным взглядом, после чего следует к столу с таким видом, будто находится у себя дома. Присев, чуть отклоняется на стуле и бесцеремонно кладёт ноги на пустой уголок стола, элегантно скрестив их и даже не удосужившись снять обувь.       Кивает в сторону развешенных по стене челюстей так, словно это не более чем непримечательная интерьерная картина.       — Любопытно, — хмыкает он. — Собираешь коллекцию из улыбок своих жертв?       Он ведь не ослышался?       Стоит признать, ведущий ощущает некоторую обескураженность. Голос гостя стал немного другим, менее эмоциональным, но более глубоким. Что-то... изменилось.       Аластор всегда чётко контролировал количество употребляемого алкоголя, зная свою критическую дозу. Но сегодня он позволил себе отпустить контроль — и теперь уже совсем не уверен, что не переборщил.       Удерживая топор, он медленно проходит обратно в гостиную.       — Я плохо тебя расслышал, приятель.       Блондин скидывает свой ещё недавно столь бережно охраняемый пиджак, отправляя его прямиком на пол.       — Говорю, коллекция у тебя любопытная, — он даже не поворачивает голову. — Ты, вроде, обещал вино?       Аластор на мгновение прикрывает глаза и с силой сжимает переносицу. Пожалуй, ему стоит получше высыпаться.       — Тебя кроме вина больше ничего не беспокоит? — собственный голос вдруг кажется каким-то неуверенным.       Собеседник пожимает плечами.       — А должно?       Радиоведущий раздражённо рычит и в несколько размашистых шагов оказывается рядом. Хватает жертву за подбородок и поднимает его лицо на себя.       — Люциус, — он смотрит в голубые глаза со всей серьёзностью и угрозой, на которые сейчас способен. — Думаю, ты не совсем понял. Я серийный убийца. Надеюсь, такое понятие тебе знакомо?       Тот коротко смеётся.       — Я знаю, дружище, — деликатно обхватывает его запястье и отводит от своего лица. — Ты ничем меня не удивил.       Аластор чувствует себя по-идиотски. Подобной реакции он ещё не встречал. Бывала бессильная ярость, но сейчас... Он словно знакомится с какой- то новой, запредельной гранью человеческого восприятия вещей.       — Как давно ты понял? — наконец угрюмо произносит он.       Люциус глядит в ответ так, будто предмет разговора является чем-то до смешного очевидным.       — Ну, примерно на двадцатую секунду знакомства? — он приподнимает одну бровь и задумчиво потирает затылок. — Плюс-минус десять секунд, полагаю.       Блондин вытягивает руку вперёд и беспечно рассматривает перчатку.       Радиоведущий делает шаг назад и мотает головой.       — Полная чушь! — он теряется в собственных эмоциях, чувствуя одновременно растерянность и злость. — Ты не мог этого знать. Никто никогда не догадывался.       — О, я мог! — произносят в ответ удовлетворённо. — Я всегда распознаю взгляд убийцы. Его невозможно ни с чем спутать.       Аластор складывает руки на груди.       — И на что же ты надеялся? Что я проникнусь к тебе искренними чувствами и не трону?       Люциус играет бровями.       — Как вариант, — он игриво подмигивает. — Но вообще — я просто наблюдал.       — Что ж, твоя бессмысленная наблюдательность тебя не спасла! — выплёвывает убийца, растягивая губы в привычном хищном оскале. — Тебя не особо смущает, что я планирую пополнить свою коллекцию твоей улыбкой?       Люциус машет рукой.       — Ей Богу, Аластор. Даже предложение переспать было бы более неожиданным с твоей стороны.       Глаз ведущего непроизвольно дёргается. Заметив на секунду исказившееся в отвращении лицо собеседника, блондин показательно хохочет.       — А, знаешь, на короткое мгновение я ведь и правда было понадеялся, что ты ведешь именно к этому, — легким движением ноги он смахивает со стола всё, что лежит на ближней к нему половине, не обращая внимание на громкий звук падения металлических приспособлений на пол. — Как насчёт разложиться прямо здесь? Скромно, но органично. Твоё костлявое тело неплохо смотрелось бы во всей этой грязи.       Он плавно проводит по деревянной поверхности пяткой своего начищенного сапога, с каким-то особым удовольствием наблюдая за ответной реакцией.       Аластор окончательно перестаёт понимать происходящее. Это такая попытка изощрённо его надурить? Своеобразная защитная реакция? Нападай первым, если не хочешь быть съеденным?       Он даже не замечает, насколько крепко сжимает рукоять топора обеими руками — до побеления костяшек и негромкого хруста суставов.       Это он здесь — нападающий. Это он — тот, кто вгоняет других в ступор.       Это не должно работать по-другому.       Будто вспомнив о своей обязанности ни при каких обстоятельствах не терять лицо, убийца медленно и угрожающе поднимает своё оружие и уверенно двигается вперёд, прямо к чересчур смелому гостю.       Блондин лишь удобнее усаживается на стуле, переставив ноги на пол. С любопытством наклоняет голову вбок, широко и нагло улыбаясь. Словно приглашающе.       Аластор в несколько шагов оказывается рядом и возвышается над своей жертвой. Но не успевает сказать и слова, как что-то словно бы невидимое резко толкает его вперёд, заставив ноги подкоситься, а самого ведущего — упасть прямо на Люциуса. А, точнее, с размаху усесться на его колени, оказавшись в самом глупом положении, которое только можно себе вообразить. Топор безвольно выпадает из рук. Аластор тут же дёргается, злобно, почти истерически, моментально теряя выверенный образ — но шаловливые горячие ладони обхватывают его талию и прижимают ещё ближе, вынуждая напряжённо замереть.       Удерживают так крепко, что Аластор не может вывернуться. Не может даже пошевелиться.       Откуда в этом маленьком человеке столько силы? Почему в его руках Аластор теперь ощущает себя загнанным в клетку пугливым травоядным, а не гордым хищником?       Он упирается ладонями гостю в плечи, пытаясь отпихнуть от себя.       — Так ты из этих извращенцев, которые мечтают воплотить свои грязные фантазии, разделив ложе с маньяком, да? А по тебе и не скажешь. Выглядишь порядочным молодым человеком, которым гордятся родители и восхищаются друзья.       Он использует своё последнее оружие. Последний инструмент, которым владеет лучше всего. Разговор.       Люциус смотрит прямо в душу.       — Оу, неужто я настолько хорош в твоих глазах? — небесные глаза моргают слишком невинно для того, кто позволяет себе все эти действия.       Аластор едва удерживается от того, чтобы утробно, по-звериному зарычать.       — Поверь, в моей коллекции бывали и такие, как ты. Все они оставались без челюстей.       — Ох-хо! — собеседник высовывает язык, который отчего-то — всего на короткое мгновение — кажется маньяку непропорционально длинным — и медленно, показательно облизывается. — Да ты, оказывается, любитель пошалить. Боже, это что нужно было делать с чужими ртами, чтобы они отвалились?       Аластор испытывает жгучее отвращение вперемешку со стыдом от этих ужасных оборотов речи. Ему противно даже думать о том, что блондин может иметь в виду. Люциус потешается над его сконфуженным видом и вновь смеётся.       — Да ладно тебе, не напрягайся ты так! Я просто пошутил, — он примирительно поднимает ладони, и радиоведущий спешно выпутывается из хватки. — Вернёмся к тому этапу, где ты должен меня запугивать?       Убийца, тяжело дыша, словно пытаясь отойти от пережитой тактильной встряски, отходит в дальний угол комнаты и отряхивается, будто от грязи. Слегка сжавшись, отводит взгляд, предпринимая последние попытки убедить гостя в серьёзности своих мрачных намерений.       — Ты можешь дурачиться и вести себя по-идиотски, думать, что я с тобой заигрываю. Можешь говорить и фантазировать что угодно, мой друг. Но ты, кажется, так и не осознал самое главное. Ты не вернёшься сегодня домой. Не встретишь завтрашний день. И не выйдешь отсюда, — стёкла его очков опасно блестят в тусклом свете. — Никто не выходил. И это не игра.       Он совсем не уверен в том, что говорит. Впервые за долгие годы Аластор ощущает, что не уверен уже ни в чём.       Кажется, словно охотник — не он. Словно с ним развлекаются. Издеваются.       — А кто сказал, что я играю? — хмыкнув, отвечает оппонент, вновь склонив голову набок. — Играешь скорее ты. Должен отметить, из тебя действительно получился бы хороший актёр. Ты великолепно держишься, учитывая твоё смущение. Такой непоколебимый.       Аластор мотает головой.       — Почему? Почему тебя это не беспокоит? Ты хочешь покончить с собой? — он восклицает почти с отчаянием. — Или лишь пытаешься делать вид, что тебе плевать на приближающуюся смерть?       Блондин вдруг встаёт со своего места. Вышагивает из-под света лампы и скользит в полумрак. И теперь зрение абсолютно точно не обманывает ведущего: глаза собеседника светятся красным в этой полутьме.       — Много ли ты знаешь о смерти, Аластор? — тон чужого голоса становится резко ниже.       Он подмигивает, но на этот раз — далеко не кокетливо. Скорее издевательски.       — Ты лишь думаешь, что знаешь. Но это не так. Ты ведь ещё даже ни разу не умирал сам.       Сердце пропускает удар.       — О чём ты?       Собеседник кивает в сторону развешенных на стене улыбок.       — Знаешь, не то чтобы мне сильно было дело до тех, кого ты убиваешь. Но забавно наблюдать, как подобные тебе слепо верят в свою безнаказанность. Думаешь, скрылся от полиции — и избежал последствий? Какое полномасштабное заблуждение.       Люциус медленно поворачивается спиной, теперь задумчиво прогуливаясь по пространству.       До Аластора резко доходит: вот он — момент. Единственный шанс. Нужно действовать прямо сейчас!       Уже не задеваясь никакими вопросами, он молниеносно достаёт из кармана складной нож и неслышно, будто лесное животное во мраке ночи, подлетает к гостю сзади. Замахивается, целясь точно в шею. Удар придётся прямо в сонную артерию. «Будет много крови», — успевает подумать убийца и вонзает лезвие в кожу ничего не ожидающего противника.       ...Только вот рука буквально проходит чужое тело насквозь. Словно Люциус — лишь тень. Аластор не верит в происходящее и пробует ещё пару раз, но эффект не меняется. Он роняет нож, слыша, как внутри блондина начинает клокотать нечто, отдалённо похожее на гром.       Тот оборачивается через плечо. Эффектно, медленно и показательно, следом уже разворачиваясь к Аластору всем корпусом.       Сердце радиоведущего предательски уходит в пятки.       Лицо Люциуса стало другим. Как будто перед ним теперь другой человек. А человек ли?...       Его кожа — не аристократически-светлая, а мёртвенно-бледная. Глаза горят ярко-красным пламенем; рот... нет, скорее, пасть — сверкает острыми клыками. Носа больше нет, вместо него — неестественная плоскость. А на лбу вырастают длинные рога, не похожие на рога какого-либо животного. Словно принадлежат самому дьяволу. Затем что-то появляется за его спиной. Крылья. Бело-красные крылья!       Ведущий уже не замечает, как вновь оказывается у стены и прижимается к ней спиной, будто в попытке слиться, хоть Люциус всё ещё так же невысок, как и был. Сейчас Аластор ощущает себя маленьким и таким... жалким на фоне этого существа.       — Ты знаешь, кто я, мой дорогой друг? — спрашивает он, повторяя манеру обращения, затем махнув рукой. — О, не утруждайся. Меня зовут Люцифер. Надеюсь, такое имя тебе знакомо?       Костистая лапа тянется за рукопожатием. Шумно сглотнув, Аластор не сразу понимает, что от него хотят, лишь спустя несколько секунд протягивая свою дрожащую руку в ответ. Это скорее автоматизм, чем осознанное действие. По нежной коже ладони пробегаются горящие жаром острые когти. Не причиняя боль — лишь задевая какие-то чувствительные точки, пуская по всему телу ужасающие, яркие, завораживающие мурашки.       Насладившись соприкосновением, блондин деловито складывает руки за спиной и вновь начинает неторопливо расхаживать туда-сюда вдоль стены, но всё ещё остаётся достаточно близко, безмолвно обозначая: тебе не сбежать. Аластор неотрывно следит за каждым его движением.       — Знаешь, я давненько не заглядывал сюда, в мир живых. Стало интересно понаблюдать за вами. Там, где я правлю, люди появляются за уже совершённые грехи. А здесь... Здесь они грешат.       Радиоведущий, шумно сглотнув, чуть выпрямляется.       — Кто ты? — хрипло и растерянно срывается с его губ.       Кажется, это бóльшее, что он способен сейчас сказать.       — О, ты так и не понял? — существо в очередной раз усмехается.       Смотрит в глаза радиоведущего и, чёрт его дери, облизывается.       — Я король Ада, мой дорогой друг. Владыка Преисподней, — кажется, из его рта вырывается маленький глубок пара. — Дьявол во плоти.       Убийца неверяще мотает головой.       — Ты напоил меня чем-то? Подсыпал галлюциногены в бокал? — он почти шепчет.       — Скорее уж это ты пытался меня напоить. И чего же ради, грешник? — он обводит мрачное помещение рукой. — Зачем тебе... Всё это?       Аластор напуган, но любопытство — такое живое и человеческое — всегда брало над ним верх. Он улыбается.       — Сначала ответь, для чего ты здесь.       Кажется, Люциферу это нравится.       — Всё ещё бесстрашен и дерзок, — он хлопает его по плечу. — Хорошо, я расскажу. Видишь ли, в мире, который я создал и которым управляю, люди лишь пожинают последствия своих действий и решений. Тех, кто попадает туда, уже не изменить: их души прогнили насквозь. Но здесь, на земле, у вас всё ещё есть свобода выбора. И у каждого из таких, как ты, есть собственный момент первородного греха. Момент, когда они делают свой главный выбор. Точка невозврата. Это то, за чем интереснее всего наблюдать. И вот я смотрю на вас и задаюсь вопросом: почему при всей своей свободе воли вы продолжаете вновь и вновь грешить?       Он смотрит теперь с нескрываемым презрением, даже каким-то разочарованием. Будто Аластор — единственное воплощение всей мерзости этого мира, и отчего-то подобные мысли заставляют ощутить себя неуютно и жалко. Он смело приподнимает подбородок.       — И что же дальше? Ты нашел ответ на свой вопрос?       — Нет. Полагаю, что и никогда не найду. В этом вся суть.       — В чём? — Аластор говорит осторожно, но старается держать голос уверенным.       — В том, что вас невозможно понять. Вы всегда будете такими: своевольными, странными, жестокими, роющими самим себе могилу. Но свободными, — он вновь подходит ближе, и убийце стоит больших усилий держать спину ровно. — Такими, какими вас сделал я.       Низкий, глубокий голос, кажется, прокрадывается в самое сердце радиоведущего. Люцифер упирается ладонями в стену по бокам от лица Аластора, наклоняется всё ближе и ближе. А затем вдруг хватает за плечо и разворачивает, заставив прижаться к холодной поверхности грудной клеткой и повернуть голову вбок, чтобы упереться в стену щекой. Мужчину охватывает паника, когда длинный, обжигающе-холодный скользкий язык пробегается по его шее прямо под загривком, посылая неконтролируемый импульс через спинной мозг и срывая с губ сдавленный выдох.       Дьявол наклоняется к его уху, слегка прикусывает кончик. И шепчет. Горячо, бескомпромиссно и непозволительно властно.       — Помни это, Аластор. Каждый раз, когда ты пронзаешь тело очередной невинной души, попавшейся в твои лапы — помни, что это я дал тебе возможность делать такой выбор. Каждый раз, когда ты думаешь, что вершишь чью-то судьбу — помни, что это ты — тот, кто окажется в итоге в моих владениях.       Ведущий ощущает, как по его спине пробегаются острые когти, и ёжится от этих прикосновений.       — Все ваши поступки, ваши решения, ваша воля — мой подарок вам, который вы столь странно и бессмысленно используете, — продолжает владыка Ада. — Но это не значит, что за свои решения не придётся платить.       Аластор уже не в силах скрывать дрожь. Хочется отцепить от себя чужие руки, оттереть от своей одежды эти касания. Люцифер хихикает и, выпустив жертву из своей хватки, разворачивает обратно лицом. Делает полшага назад, снисходительно стряхивает с плеч убийцы пылинки и поправляет его галстук. Если честно, аккуратность собственной одежды — последнее, что волнует Аластора сейчас.       — На самом деле, я пришел сюда не только наблюдать. Мне нужно было выбрать, — продолжает дьявол.       — Выбрать что?       — Кого, — многозначительно поправляет тот. — Как ты помнишь, у меня есть дочь. Ей, разумеется, не десять, но что-то около того по человеческим меркам. С каждым годом моя малышка растёт и становится всё более и более самостоятельной. Моя жена... не позволяет часто видеться с ней, а потому я предрекаю время, когда мы отдалимся друг от друга насовсем.       Кажется, в этот момент в голосе владыки скользит едва заметная нотка глубинной печали. Но очень быстро он прячет её за своим общим статным образом.       — И когда это случится, мне нужен будет кто-то, способный скрасить моё одиночество. Тот, кто развлечёт меня. Тот, кто сможет заново вдохнуть сюда жизнь, — он едва заметно касается собственной груди. — Поэтому я и наблюдаю за грешниками здесь, в живом мире. Мне нужен поистине интересный экземпляр.       Аластор переваривает и обдумывает чужие слова, пока Люциус... Люцифер складывает свои белоснежно-красные крылья, прячет острые рога и превращается обратно в миловидного молодого человека, которого он встретил в баре.       — Полагаю... ты сделал свой выбор? — наконец тихо интересуется Аластор.       Люцифер подхватывает свою трость и ловко вертит её в руках.       — Кто знает, мой прекрасный грешник, — он поднимает с полна сброшенный ранее пиджак, делает лёгкое движение рукой в воздухе, и вот предмет одежды уже надет на своего обладателя, идеально чистый и без единой складочки. — Кроме того, ты обещал познакомиться с моей дочерью.       — Я не обещал... — Аластор хочет подойти, хочет вновь коснуться — лишь с целью убедиться, что это существо не являлось всё это время плодом его уставшего воображения.       Но король уже щёлкает пальцами и, окутавшись золотистым свечением, начинает медленно растворяться в воздухе.       — Будет весело, — последнее, что он бросает перед тем, как полностью исчезнуть.       

***

      Окутанная полумраком комната слегка освещается потухающим пламенем камина. По всему пространству расставлены свечи; на полу разложены амулеты, связки каких-то растений и парочка черепов.       На стене больше нет челюстей. На них зеленой и бордовой краской нарисованы многочисленные таинственные символы.              Аластор никогда не был поклонником культуры Вуду, ведь не верил в духов, магию и прочие альтернативные составляющие человеческой жизни — у него хватало и более важных дел.       До недавнего времени.       Его мама была выходцем религиозной группировки, связанной с этими тёмными силами, но сама давным давно не практиковала подобное и не планировала передавать свои знания сыну. Они жили свою мирную, тихую жизнь, однако, Аластор видел корешки книг, пылящихся на дальних полках её шкафа.       До недавнего времени он бы никогда не подумал, что однажды эти книги ему пригодятся. До недавнего времени он не знал ни одного ритуала по призыву потусторонних сил. До недавнего времени он считал, что знает о жизни всё.       Но пару недель назад его представление о существовании резко изменилось.       Полагаясь на свои интеллект, умение схватывать на лету, талант к оперативному изучению материала перед эфирами и матушкину кровь в венах, Аластор за две недели изучил о Вуду всё, что только мог. Историю происхождения, обычаи, практики.       И это дало плоды. Ведь сейчас, сидя на полу в центре замысловато начерченного круга, он чувствует чьё-то присутствие. Напротив него сгущается мрак, и чей-то чёрный силуэт, напоминающий его собственную тень, вырастает словно из-под земли.       — Чего ты хочешь, о человеческая душа? Для чего призвал меня?       Аластор не знает, с кем разговаривает, но это не имеет для него никакого значения. Теперь вообще мало что имеет значение. Он просто рад, что достиг своей цели почти с первой попытки.       — Я хочу заключить сделку. И на кон ставлю самое ценное, что у меня есть: душу.       — Вот как? Что попросишь взамен?       Аластор рассказывает о своём желании. Ему нужны способности. Концентрация всей тёмной магии в его руках.       Теперь он знает, что после смерти попадёт в Ад. И хочет хорошо подготовиться к своему появлению там.       — Что же ты собираешься делать с такой огромной силой, грешная душа? — бесформенное существо звучит заинтересованно. — Для чего тебе это?       Впервые за вечер радиоведущий ненадолго опускает взгляд. Он не думал, что придётся объяснять причину. Но вопрос есть вопрос. Здесь он не сможет никого обмануть.       Он неслышно вздыхает.       — Я собираюсь встретиться с королём Ада, — Аластор надеется, что этого достаточно.       Тень молчит, лишь продолжает в упор смотреть на него своими чёрными глазами. Не иначе как ждёт разъяснений.       — Я... уже встретил его один раз. В мире мёртвых мы увидимся снова.       —Хочешь ещё разок взглянуть на сильнейшее существо Преисподней, да? — кажется, теневой дух способен подтрунивать. — Думаешь, сможешь получить к нему доступ?       Ведущий спокойно улыбается.       — Думаю, он сам найдёт меня.       Тень неслышно плывёт по полу, скользит ближе и материализуется в воздухе прямо на границе с чертой круга, с интересом наклоняя свою нематериальную голову.       — И когда он придёт... — продолжает Аластор. — Когда мы с ним встретимся... Там. Я не хочу стать для него всего лишь игрушкой или питомцем. Я хочу стать тем, кто сможет бросить ему вызов. Тем, кто завладеет его вниманием и разогреет в нём любопытство. Тем, кто добьётся его интереса.       С каждым словом Аластор звучит всё более и более уверенно, крепко сжимая ладони в кулаки.       — Я хочу быть достойным его силы. Хочу быть достойным... Люцифера.              Король Ада, ещё не покинувший землю, всё это время находится в своём невидимом обличии и тихо наблюдает за радиоведущим из дальнего конца комнаты, привалившись к стене плечом и сложив руки на груди.       — О, как это мило, сладкий, — шелестящий голос не доходит до чьих-либо ушей, кроме собственных, и губ владыки касается довольная ухмылка. — Как жаль, что ты станешь удобрением для маргариток гораздо скорее, чем думаешь, дорогой. О, знал бы ты, в каком тёмном, забытом Богом и солнцем месте будет расти твоя клумба.       Люцифер выпрямляется, приглаживает ладонью свои волосы и хмыкает, наблюдая за тем, как комната наполняется зеленым свечением и нечто тёмное, бесформенное, будто присасывается к руке радиоведущего. Воспользовавшись моментом, владыка щёлкает пальцами куда-то в сторону и одним быстрым движением открывает видимый лишь его взору портал.       — Знаешь, твоё стремление поистине бесценно. Я почти что польщён, — он театрально прикладывает ладонь к груди.       А затем над головой короля появляются два привычных острых рога, и между ними вспыхивает яркий кусочек адского пламени.       — Но позволь тебя огорчить, мой самонадеянный грешник, — глаза Дьявола покрываются красной пеленой. — Ты меня даже не вспомнишь.