Будь моим смыслом

Выписывают Мишу на следующий день к вечеру, убедившись в правильной постановке диагноза. Андрей как раз успевает позвонить ему, прежде чем тот вызовет такси, и предлагает весьма настойчиво свою помощь. Миша, что не может не радовать, от неё не отказывается. Правда, когда Андрей видит его, ему приходится с сожалением признать, что согласился Миша не столько из желания провести с ним время, сколько из нежелания спорить. Выглядит он всё ещё очень уставшим, и таки засыпает по дороге домой. Уже приехав, Андрей ещё минут двадцать палит бензин, не решаясь разбудить своего пассажира. Будить Мишу не хочется, и даже не только из глупого желания поумиляться с того, каким трогательным он выглядит, когда спит. Будить Мишу не хочется из банальной жалости. Вот спрятать бы его от всего этого суетливого мира в ладонях, спрятать от проблем, рутины, предстоящих неизбежных разборок с сыном и отцом… А ещё лучше — спрятать от тех его мыслей про собственную никчемность. Миша чудесный, и Андрею очень хочется, чтобы наконец и сам Миша в это поверил. Мишу хочется окружить любовью, холить и лелеять, оберегать, поддерживать, защищать от любой боли, от страха, лишних волнений, разочарований и слез. Мишу хочется сделать счастливым. На самом деле такое с Андреем впервые. Раньше он вообще на любовь и отношения, честно говоря, смотрел несколько так свысока, как на что-то, что общество излишне идеализирует. Узами брака связывать себя он в ближайшее время тоже не стремился, так что да, внезапная влюбленность, да ещё и столь сильная, для него определенно стала сюрпризом. Впрочем, в любом случае назвать этот сюрприз неприятным, язык бы у него не повернулся. И все-таки Мишу нужно разбудить. Ради его же блага, ведь спать в родной кровати, под теплым мягким одеялом, несравненно удобнее, чем в машине. Если бы было возможно, Андрей бы и на руках его с удовольствием донес, но кому-то нужно открывать двери и нажимать кнопки, так что, увы, Мишин хрупкий тревожный покой придется прервать, а потом выпустить его, сонного и трогательно неуклюжего, из теплой машины на мороз, под ледяной ветер с колючим снегом. Провожать его до квартиры Миша Андрея словами не зовёт, но дверь подъезда, которую он держит приглашающе открытой, говорит всё, что нужно, и без слов. В самой квартире непривычно тихо и пусто. Даже Андрей замечает, как сильно не хватает здесь присутствия Кости, что уж говорить о Мише. Тот вздыхает тяжело и выглядит теперь не просто уставшим, но ещё и грустным. Пока ехали, Андрей уже успел узнать, что сейчас Костю определили пожить пару дней у дяди Лёши, чтобы и сам он был под присмотром, и у Миши было время прийти в себя перед неизбежным сложным разговором. Самого Андрея Миша ведёт поболтать на кухню. Андрей не то чтобы супер хозяюшка, но в этот раз он решает взять дело в свои руки. У него они, в отличие от Мишиных, хотя бы не дрожат. Миша молчит и цедит свой сладючий чай неохотно, так же без аппетита жуя бутерброд с сыром. Андрей, честно говоря, совсем не понимает, зачем он сейчас здесь. Позвал Миша его из вежливости, или потому, что захотел, чтобы он был сейчас рядом? Мише нужно, чтобы он ушёл как можно скорее, или все-таки нужно, чтобы остался? Сложно! И Миша совсем не помогает понять, что, для чего, и как. Миша молчит, смотрит в стол и даже не шевелится лишний раз без необходимости. Вымотанный. Села батарейка просто под ноль, вот вот мигнет логотипом на прощание и погаснет. Скрипит стул. Миша встает из-за стола. Не помог ему чай согреться. Его ладонь всё такая же ледяная, когда он берёт всё также молча Андрея за руку и тянет за собой. Хотя слово «тянет» здесь не то чтобы очень подходит. «Тянут» обычно против воли, а Андрей за ним идёт по собственному желанию. И руку его Миша сжимает мягко, осторожно, так, чтобы при желании можно было легко хватку эту слабую сбросить. Желания такого у Андрея, конечно же, нет. В тишине спальни слышно, как срывается трепетно Мишино дыхание, и от звука этого у Андрея бегут по спине мурашки. А когда Миша слегка толкает его в плечи, укладывая спиной на постель, а потом, не думая долго, садится ему на бедра, сердце и вовсе заходится бешеным стуком. Приятная тяжесть чужого тела, Мишин сладкий запах, интимный полумрак в комнате и мысли о том, что будет дальше, всё это пьянит и кружит голову, как хорошее вино. Но даже сквозь пелену восторга Андрей всё-таки замечает, что что-то не так. От Миши не пахнет желанием, страстью, азартом, от него пахнет потерянностью и тоской. — Миша! — Андрей ловит чужую руку, поглаживающую его по груди, и, поцеловав невесомо в запястье, мягко отстраняет. — Зачем ты это делаешь? — спрашивает он тихо. На самом деле, сложив два и два, нетрудно догадаться, зачем. Это благодарность, плата за помощь, будто Андрей требовал чего-то от него за свои услуги… Первой реакцией становится злость и обида. Хочется крикнуть, мол за кого ты меня принимаешь? Но Андрей остывает, даже не вспыхнув. Это Миша: Миша, который дрожал под его рукой, когда он всего-лишь погладил его по плечу; Миша, который закрывался от его вскинутой руки, как от удара; Миша, который прижимался к нему благодарно и отчаянно, когда Андрей вступился за него перед отцом, потому что Мишу никто обычно не защищал; Мише причинили когда-то очень много боли, и он просто не знает, что может быть как-то по-другому. Вот и сейчас от его вопроса Миша вздрагивает испуганно, зажимается весь и прикусывает по привычке свою ладонь. — Не кушай ручку! — просит Андрей, забирая многострадальную конечность в плен своих ладоней и гладит легонько большим пальцем след от укуса. Из навыков, полученных на работе, не так уж много того, что можно с пользой применить в мирной жизни, но вот навык с лёгкостью уложить кого-то на лопатки, да так, что человек и понять ничего не успеет, как ни странно в этот список входит. Его пассий это обычно заводит, но и вне сексуального подтекста, оказывается, работает приемчик эффективно. Вот и сейчас Миша даже пискнуть не успевает, а Андрей уже меняет их взаимоположение так, что теперь они просто лежат рядом, без намека на что-то сексуальное. Серьёзный разговор в той позе, что была у них раньше, вести было бы точно невозможно. Миша бы сгорал от стыда, а Андрей не заставил бы свой мозг работать никакими пинками, когда на бедрах у него сидит роскошный омега, один вид которого с первой же встречи заставлял его капать слюной. — Миш, если ты так хотел меня отблагодарить, то не надо! Я от чистого сердца всё это делал и взамен ничего не жду! — Андрей старается говорить как можно мягче, чтобы не напугать, не давить, не обидеть случайно. Уж слишком деликатный выходит вопрос. — Ты не хочешь? — спрашивает Миша хрипло, избегая чужого взгляда. — Мне казалось, что я… — он не договаривает, замолкая беспомощно на полуслове. — Не казалось, — Андрей тянется пальцами к чужой щеке как-то даже робко. — Ты мне действительно нравишься, очень! И я хочу от тебя… да всего хочу, Миш, не только секса! Мне ты нужен! Но не так, не когда ты это делаешь через силу! Миша прячется лицом в подушку и что-то смущенно бормочет. Неловкая ситуация, да. Андрей его сейчас очень даже понимает. Ему и самому неловко. Как бы то, что он сам к Мише неровно дышит — факт очевидный и даже уже озвученный. Но вот то, а нравится ли он Мише, остаётся открытым вопросом. Миша пока на этот вопрос ответа не дал. — Мне уйти? — сложный вопрос, но раз уж взялись точки над ë расставлять, то надо дело довести до конца, как бы страшно не было. Миша ловит Андрея за руку. Обычно молчание — знак согласия, но сейчас его видимо стоит принять за отрицание. — Не уходи! — все-таки озвучивает он, а после добавляет смущенно, но при этом глядя в глаза: — Я тоже хочу…быть с тобой. Но… — Но не так, да? — подсказывает Андрей. — Не сейчас. Миша кивает и неуверенно улыбается короткой нервной улыбкой. — А чего ты хочешь сейчас? — все-таки не удерживается Князь от вопроса и тут же злится на себя за то, что, наверное, давит сейчас на Мишу, который и так в смятении. Но всё же им не по пятнадцать, и пусть Миша стеснительный и неловкий, но таки взрослый человек, который знает, чего хочет, поэтому он не убегает, не гонит Андрея, не прячется, а просто ложиться ближе, прямо к Андрею под бок, и укладывает доверчиво голову ему на грудь. Андрей давится вдохом и осторожно кладёт свою ладонь между чужих острых лопаток-крыльев. Это не то, чего он ожидал. Это не так, как он представлял себе какой-то сдвиг в их отношениях. Это не секс, и даже не поцелуй, так ещё и Миша уже спал, прижавшись к нему, и раньше, но всё равно Андрея охватывает вдруг странное, теплое ощущение случившегося чуда. Андрей смотрит на Мишу, буквально сразу задремавшего мирно в его неловких осторожных объятиях, такого трогательного с этими его поджатыми к груди руками и тем, как он тихонько посапывает в Андреев же свитер, и ему кажется, что в руках у него теплится ласковым огоньком настоящее ожившее чудо, тот самый новогодний подарок из мечты, который появился вдруг под елкой действительно из воздуха. В Мише есть что-то такое неуловимо уютное, теплое, как те обрывистые ассоциативные воспоминания: о том, как волшебными узорами золотилась в лучах света пыль на душном чердаке бабушкиного дома, где с деревенскими ребятами они играли в военный штаб; о битых стеклышках под которыми ему, пусть он и альфа, нравилось, играя в секретики, прятать в земляной лунке пестрые фантики, бусины и яркие пуговицы, мелкие цветочки и ракушки; о запахе только что вызволенных из духовки булочек, о которые он всегда обжигал язык из-за своей нетерпеливости; о первых действительно теплых днях, когда выходишь из дома в одной футболке, и так непривычно чувствовать снова голой кожей ветер и солнечные лучи, после долгой, кажется, до бесконечности зимы; о теплом, не успевшем ещё остыть, шифере крыши навеса, на которой ему нравилось лежать ночами, глядя на звезды; о горячем от солнца асфальте, по которому так приятно бегать после грибного дождя босиком; и, раз уж скоро новый год, то, конечно, и о том, как, шурша пакетом с конфетами и мишурой на новогоднем костюме, они шли с мамой со школьной ёлки, и всё казалось таким сказочным: и скрип снега под сапогами, и гирлянды с бумажными снежинками на окнах домов, и даже стойкий аромат лака для волос на маминых кудрях… Такие вещи логично связать между собой и к тому же ещё и обосновать, как они относятся к Мише, сложно, но ассоциации на то и ассоциации, особенно когда они принадлежат человеку творческому. В целом же Андрей может сказать, что Миша у него ассоциациируется с чем-то тем самым тёплым, неуловимым, хрупким… Проще говоря с счастьем, настоящим, искренним, простым, которое так редко удается испытывать во взрослой жизни. Миша копошится во сне, а потом вдруг кладёт ладонь ему на грудь, и сердце у Андрея гулко ухает, останавливается, замирает, и Князь не уверен так-то, что снова пойдет с такими-то выкрутасами. Мишу хочется сейчас к себе прижать так крепко, что страшно случайно сломать. Андрей себя ощущает так, будто он снова ребёнок, которому родители позволили подержать в руках любимую мамину фарфоровую статуэтку в виде девушки-лилии. Она немецкая, друзья семьи привезли в подарок из ГДР. Такая прекрасная и такая хрупкая. Он держит её с восхищением и испугом, боясь дохнуть лишний раз, чтобы не разбить. Он брал её с полки потом не раз ещё, уже без спроса родителей. Его, как художника, влекло совершенство пропорций, изящество изгибов, лёгкость позы, детали. Безумно красиво. Андрею самому хотелось плакать, когда однажды он уронил её случайно, и она разбилась. Андрей не хочет, чтобы разбился и Миша. А Миша в его руках кажется таким же хрупким, не телом даже, а душой, которую так доверчиво перед ним открыл. И душу эту как раз таки в шкафчик за толстое стекло не спрячешь, её в руках держать и надо, согревая, прижимая к сердцу, как самое дорогое. Что-то хрупкое всегда так невыносимо легко сломать по неосторожности… Миша спит безмятежно рядом, и в льющемся из незашторенного окна лунном свете, он, бледный и тонкий, кажется Андрею фарфоровым…