Сомнамбулический роман

Они другие, оба это понимают буквально сразу. Как минимум, у них другая жизнь и другие профессии. Миша больше не артист, не бунтарь-панк, вещающий со сцены простые истины анархической теории, а скромный преподаватель истории в университете. По вечерам теперь он за компьютером не играет, а что-то внимательно вычитывает, изучает, анализирует, или пишет сам какую-нибудь очередную статью или рецензию. Бывает такое, что домой он приносит с собой горы каких-то бумажек, порой даже студенческих эссе, и возится с ними до поздней ночи. В этой реальности не существует никакого Горшка, зато есть Михаил Юрьевич, добрый, но в тоже время строгий и принципиальный молодой педагог и научный исследователь с предрекаемыми ему блестящими перспективами. Что касается Андрея, в этой реальности он целиком и полностью художник, этим зарабатывает на жизнь, и жизнь его строится вокруг этого. Раньше, там во снах, из-за постоянных разъездов он рисовал в основном в своих тетрадях. Сейчас в его квартире, куда он в день знакомства привозит Мишу сразу после работы, целая отдельная комната отведена под мастерскую. Миша задумчиво кружит вокруг холстов с законченными и недописанными работами. Иногда, когда видит на них что-то знакомое из той, другой жизни, опускает осторожно ладонь на уголок рамы, сжимает слабо пальцами, робко, уязвимо, так люди на кладбище прикасаются к кресту или могильной плите, так Андрей в том треклятом сне касался Мишиного плеча, говоря «Береги себя!». Он как-будто что-то ищет, но не находит. И Князь вдруг понимает. Миша ищет на этих картинах себя, ведь раньше он всегда был там, угадывался в каждом втором образе: изгибом, тенью, блеском черных глаз, а теперь картины Андрея болезненно пусты. Он художник, потерявший музу. Ничего не говоря, Князь протягивает ему простую картонную коробку, ту, что прятал годами в шкафу. В ней обрывки, те самые, рука не поднялась уничтожить их, а новых портретов Андрей рисовать не мог, сразу подступал к горлу горький ком, и жгло глаза. Миша сначала не понимает, что и к чему, смотрит растерянно, но потом узнает знакомые черты на этих обрывках, складывает, словно пазлы, один рисунок, за ним второй, третий, а затем поднимает на Андрея такой раненый, скальпелем режущий душу взгляд, и говорит тихо: — Я сделал тебе больно. Прости! Андрей не выдерживает. Падает рядом на колени и утыкается лбом ему куда-то в живот, сжимая чужую поясницу почти до хруста. — Когда ты умер… — выдавливает он через силу. — Я сделал это, когда ты умер, и потом безумно сожалел! Больше не было снов, и я ужасно боялся, что проснусь однажды, не помня тебя, но я больше не мог тебя рисовать, и эти обрывки были единственным, что у меня осталось от тебя! — Значит умер, — отзывается Миша тихо. Его холодные тонкие пальцы перебирают нежно чужие волосы. — Получается, сны прекратились поэтому. Андрей наугад целует его куда-то в живот прямо через свитер и трется об него головой, словно огромный кот. — Прости! Я думал, ты знаешь. Миша шумно выдыхает. — Я догадывался. Это было логично, учитывая то, как я жил. Что последнее ты помнишь? — интересуется он осторожно. Андрею не нужно задумываться, чтобы дать ответ. Он короткий, и царапает горло осколками битого стекла. — Похороны. А ты? — голос у Андрея дрожит. — Боль и одиночество. Моя комната… там так душно, а мне так больно, больно и холодно, — Мишина рука в его волосах нервно сжимается. Его худое тело в объятиях Андрея дрожит расстроенной струной, и Андрей рад бы забрать себе эту дрожь, вот только и сам дрожит так же. — Я был там совсем один. Я звал тебя и… — Прости! Прости! Прости! — Андрей готов повторить это тысячи раз подряд, только бы чужая боль, которую он чувствует так же остро, как свою, утихла хоть немного. — Прости! — он перехватывает чужие ледяные ладони и покрывает их торопливыми горячими поцелуями в надежде согреть хотя бы сейчас. — Я не должен был тебя оставлять! Я должен был быть рядом! — Андрей, — зовут его мягко. Миша вдруг опускается рядом так же на колени и притягивает его к себе. Князь громко всхлипывает, роняя голову ему на плечо. — Мне не за что тебя прощать! Передо мной ты ни в чем не виноват! Мы с тобой только встретились, а они — не мы! Их жизнь другая, и они приняли те решения, которых мы можем не принять! — Я не повторю ЕГО ошибок! — хрипит Андрей почти с яростью. — Я тебя не оставлю! — Не оставляй! — говорит Миша так просто и зеркальным жестом кладет голову ему на плечо. Они сидят так, обнявшись, ещё очень долго и, ведя мысленный диалог, никак не могут (бояться) отпустить друг друга. ***** «Они — не мы» — утверждение крайне верное и неверное одновременно. Первое время, привыкая заново друг к другу, и Андрей и Миша ловят себя на том, что сходства с образами из снов одновременно очень много, но в тоже время и различий не меньше.Так, например, Андрей из реальности в целом и более серьезный какой-то, и более по-хорошему наивный одновременно. Он более самостоятельный, приучен к домашнему быту, потому что живёт отдельно от родителей и не женат, волей неволей приходиться учиться хозяйствовать. У него нет таких проблем с алкоголем и нет той беспечности по отношению к деньгам и жизни, которую позволить себе могут только подростки и звезды. И в тоже время этот Андрей не сломан часами дежурства около чужой постели во время нескончаемых ломок, это не он выслушивал бесконечные разговоры о смерти, не он бинтовал в который раз изрезанные Мишины руки, не он срывал голос, криком пытаясь достучаться до любимого человека, который медленно убивал себя у него на глазах. Что касается Миши, он тоже такой знакомый и одновременно совсем другой. Он также любит черешню, мамины блинчики, мороженое в рожке, музыку, историю, книги, Андреевы рисунки и стихи, разговоры о космосе и светлом анархическом будущем, свою гитару, свои длинные волосы, растянутые свитера, тяжёлые ботинки и плащи, гулять под дождем, смотреть вместе фильмы, обнявшись на диване, петь, пусть и редко теперь, желательно когда никто не видит и не слышит, и многое другое, что делало Мишу Мишей. Но есть одно решающее отличие. Тот Миша панически боялся стать взрослым, этот Миша им стал. Не такой наивный уже, обросший колючками, готовый нести сам за свою жизнь ответственность. Внутренний ребёнок в нём ещё жив, но надёжно спрятан под толстой броней, и увидеть его теперь могут лишь близкие люди. С одной стороны Андрею грустно это видеть. Словно кто-то взял и спрятал солнце в лампадку, чтобы оно теперь светило только ему одному и только его грело. Но с другой… С другой Андрей вспоминает, сколько раз эта Мишина доброта и наивность оборачивались для него злом, как часто он плакал от того, что ему делали больно, приняв доброту и искренность за слабость, и тогда он думает, что так лучше. В конце концов вон даже Достоевский очень доходчиво писал, как общество относится к таким людям, кем их считает, и чем для тех самых людей всё заканчивается. Лучше пусть Миша прячется под броней, чем снова играет в Данко и святого Себастьяна в одном флаконе. Андрей, конечно, готов защищать его до последнего своего вздоха, но кто знает, не облажается ли он также, как облажался тот Князь, и если так, то пусть лучше Миша будет в состоянии сам защитить себя, а не останется вдруг, как в той жизни, совершенно беззащитным. Есть отличия, которые радуют обоих, как, например, то, что Миша из их реальности никогда не притрагивался к наркотикам и не грезит пресловутым желанием умереть молодым. Но есть и те вещи, о которых оба грустят. У них не было совместного детства, и первый поцелуй в этот раз оба подарили не друг другу, как и первую близость, и того абсолютного доверия, нажитого за долгие годы поддержки, взаимовыручки и дружбы между ними пока нет. Для этого потребуется время, как минимум чтобы узнать друг друга так же хорошо, как знали те другие Андрей и Миша. Для Андрея одной из самых больших потерь является Мишина тактильность. Он привык по снам к Мише ласковому, как домашняя кошка, тому, что так и льнул к его рукам, и, кажется, просто существовать не мог без его прикосновений. Этот Миша — дикий маленький зверек. Ему нравится быть с Андреем, но видно, что он не привык к ласке, вздрагивает каждый раз, когда Князь прикасается к нему без предупреждения, и стесняется или даже боится прикасаться к нему сам. Но за их реальностью есть большое преимущество — впереди у них вся жизнь, жизнь, не отравленная наркотиками и попытками самоубийства. У них есть время, и если они не будут дураками, то любой лед между ними когда-нибудь растает. Они могут и подождать. Какие-то вещи остаются неизменными. Например то, что Миша учит Андрея играть на гитаре. Князь, конечно, не столько учиться, сколько скорее вспоминает, но это не отменяет вечеров, когда они сидят вдвоем на мягком ковре у дивана, и Мишкины холодные пальцы осторожно ложатся поверх его пальцев, уча правильно зажимать аккорды. Их музыка, их песни, они оба всё помнят. Андрей довольно часто напевает «Лесника» или «Куклу», когда погружается в работу над очередной картиной, Миша любит мурлыкать «Проклятый старый дом», «Защитников» или «Дурака и молнию», когда копошится на кухне. Вот оно ещё одно разительное отличие: Миша из снов был бытовым инвалидом, этот Миша — не образцовая хозяюшка, конечно, но вполне способен поддерживать чистоту в квартире и готовить съедобную, иногда даже весьма вкусную еду. Впрочем, Андрей с его рук готов есть хоть яд, так что его всё более чем устраивает. Этот Миша в целом более… Нет уж, женственным Андрей опасается называть его даже в мыслях. А ну как прочтет?! Но да, этот Миша мягче, терпимее, добрее к самому себе. Наверное так сказалось взросление в спокойной институтской среде вместо диких панковских тусовок и беспощадных реалий музыкального шоу бизнеса. В этой реальности Мише не приходилось постоянно кому-то что-то доказывать с кулаками и ломать себя, чтобы соответствовать образу. У этого Миши складная размеренная речь, почти лишенная таких привычных слов паразитов, он опрятно одет, и пусть выглядит всё ещё тощим и немного больным, но определенно ухоженным. Когда Андрей приводит его к себе домой, мама буквально с порога начинает его обожать, а уж когда после ужина он предлагает ей помощь с мытьем посуды… Ну тут уже даже говорить не о чем. Теперь каждый раз, когда Андрей забегает к родителям, его снабжают двойной порцией гостинцев, с пометкой «передай Мишеньке». Миша за гостиницы всегда благодарит, но толком ничего не ест. Мишино сложное отношение к еде, увы, остаётся в списке сохранившихся из той жизни привычек. Андрея он кормит от души, умиляясь на его округлившиеся щеки, но сам перебивается салатами и супами. Остаётся только радоваться, что не морит себя кефирными диетами и не бегает в туалет проблеваться после каждого полноценного приема пищи. Как говорится, спасибо и на том. Чего им обоим точно не хватает здесь, в их реальности, так это их музыки. Однажды Андрей спрашивает Мишу прямо, не скучает ли тот по выступлениям на сцене. Миша скучает: по созданию музыки, по тому чувству, когда можно петь во весь голос, не стесняясь соседей и самого себя. На следующий день Андрей везёт его в караоке кафе, и там они несколько часов горланят сами для себя под гитару свои же любимые песни. И всё же оба приходят единогласно к мысли о том, что создавать в этом мире «Короля и шута» им не стоит. Быть может, когда-нибудь они попробуют сделать что-то совершенно новое, но те их песни должны остаться там, в другой реальности. — Будет нечестно их петь, — говорит Миша по этому поводу. — Мы их не создавали. Будет подло их красть, даже если мы крадем у себя же. Андрей с ним на тысячу процентов согласен. Музыкой они всё же занимаются, но больше чисто для души. Честно говоря, оба понимают, что нет, к той крутой и яркой, но в тоже время такой утомительной звёздной жизни они не готовы. Им хорошо и так. Может их жизнь и простая, и хвастаться им в ней особо нечем, но и Андрея и Мишу всё устраивает. Мир, конечно, хочется повидать, но они решают, что на отпуск за границей вполне реально и накопить когда-нибудь, пусть даже и с отнюдь не многомиллионных зарплат художника и преподавателя, а пока прекрасно отдохнуть можно и в деревне на даче. Со временем, лучше узнавая друг друга, Андрей и Миша обзаводятся и новыми общими привычками, как и положено паре. Так, например, теперь они иногда рисуют вместе. Каждый добавляет по очереди на картину свои детали, и получается что-то столь же целостное и неразделимое в своей сути, как и их связь. С тем, что теперь они неразлучники, на удивление готовы считаться даже Мишины родители. Миша приводит Андрея к ним знакомиться под конец года. Представляет лучшим другом. Конец декабря с его бесконечной чередой зачетов и отчетов — время для преподавателя сложное, Миша кажется вымотанным в ноль, и засыпает едва ли не за столом. Андрей осторожно переносит его на кровать в Лешкину комнату, а сам идёт курить на балкон. Там его и ловит Юрий Михайлович и, хлопнув авторитетно так по плечу, внезапно строго говорит: — Ты береги его! Если узнаю, что ты Мишку обижаешь, шею сверну! — Сказать, что Андрей в шоке — значит ничего не сказать. Князь мямлит что-то, то-ли пытаясь вызнать, в чем они так спалились, то-ли стараясь неуклюже оправдаться, но Михалыч перебивает его железобетонным: — Я же не слепой и не дурак! Что сын мой по мужикам давно догадывался. А сейчас вижу, как Мишка рядом с тобой от счастья светится. Да и сложно было не заметить, как вы, голубки, под столом за руки держались и по углам зажимались весь вечер! — больше он ничего не говорит и, смутившись резко, уходит. Он не собирается никому объяснять, что да мол, догадывался давно уже, что сын голубой, что злился из-за этого, было дело, но однажды увидел во сне уничтоженного горем и чувством вины себя, рыдающего над гробом сына, ужаснулся и решил, мол да пошло всё к черту! Лучше пусть у него будет сын голубой, но зато живой и счастливый, чем вот так. И без того они своего мальчика однажды уже потеряли на столько лет. Той ночью Юрий Михайлович выбирается тихо из кровати, стараясь не разбудить жену, и идёт на кухню попить воды. Так он себе говорит, но сам делает жалкие пару глотков, зато застревает на несколько минут в дверях, глядя на заснувшего на диване в гостиной в обнимку с папкой документов Мишу. Тот как раз в гости заглянул, даже на ночь остался, поддавшись на мусины уговоры. В полумраке комнаты Юрий Михайлович смотрит внимательно и жадно, как тот дышит, и его потихоньку отпускает. Живой. Здесь с ними. Значит всё ещё можно исправить. Тихо и осторожно Горшенёв старший подходит, забирает документы, перекладывая их на журнальный столик, укрывает сына пледом и, не удержавшись, треплет его мягко по волосам, опасливо так, будто боясь этого своего такого редкого проявления нежности. Апогеем родительского признания их отношений становится в итоге тот факт, что когда мать с отцом зазывают их отпраздновать Новый год на даче, они стелят им одну постель. — Не думаю, что вы там у себя по разным кроватям спите, — бормочет отец, поймав Мишин шокированный взгляд и добавляет строго, глядя уже на Андрея: — Но совесть имейте! Чтобы прилично всё! Прилично, конечно, не получается. Как бы они усердно не играли в молчанку, а все же прокалываются в итоге на своей забывчивости. Пуловер Мишкин никак не скрывает свежие засосы на ключицах. Юрий Михайлович недовольно ворчит, пока теть Таня успокаивает его ласковым: — Ну что ты завёлся, Юр?! Дело молодое, нас вон вспомни! Зятя Михалыч со временем с горем пополам, но принимает. Мол парень он на самом деле оказывается ровный, никакой не Боря Моисеев в перьях и стразах, и на рыбалку можно с ним сгонять, и футбол под пиво посмотреть по телеку, и выпить как следует. Мишу во время таких посиделок изгоняют обычно вместе с Татьяной Ивановной и Лешкиной Аллочкой. Тот бесится сначала с того, что его причислили к бабской компании, на что ему высказывают тираду в стиле: «мол баба не баба, а мозг ты Андрею выносишь, так что дай мужу спокойно отдохнуть от тебя». Миша в ответ шипит что-то про сексизм и в отместку насаждает в женском обществе дух воинствующего феминизма, продвигая яростно идею того, что в основе светлого будущего лежит анархо-матриархат. Что что, а проповедовать Миша умеет. Из положения своего Миха довольно быстро учиться извлекать пользу. Слушать маму с ее рецептами и житейскими мудростями оказывается весьма и весьма полезно. Ну от кого ещё можно узнать: что маски на лицо из вишневого сока отбеливают веснушки, что отвар семян льна дарит волосам блеск и мягкость не хуже дорогих уходовых средств, что пересоленный суп можно спасти ложкой сахара, а пятно от вина отстирывается обычным кипятком и многое другое? От Аллочки Миша тоже набирается советов, но несколько иного рода. С последствиями их продуктивного обмена опытом дело приходится иметь никому иному, как Андрею. В тот день они снова гостят у Мишиных родителей, и когда разуваются в прихожей, Миша стягивает берцы максимально демонстративно, чтобы Андрей точно обратил внимание и почуял неладное. Когда же Андрей замечает наконец, что вместо привычных носков Мишины ступни обтянуты полупрозрачной тонкой тканью, провокатор тут же прячет их в типично бабулевские меховые тапочки-калоши. В итоге весь вечер Андрей сходит с ума, жадным взглядом следя за тем, как нет нет да показывается из-под широких джинс бледная щиколотка, обтянутая капроном. К концу дня Князев уже не чувствует себя человеком и набрасывается на Мишу, едва за ними закрывается дверь их квартиры. Он и так готов поклоняться этим бесконечно длинным стройным ногам с острыми коленками и узкими ступнями с изящными маленькими пальчиками, но сейчас, когда Андрей смотрит на Мишу, лежащего на кровати в одних лишь кружевных чулках с поясом, он испытывает навязчивое желание, необходимость почти, вокруг этого потрясающего создания воздвигнуть новую религию. На следующий день Миша впервые отпрашивается с работы, сказавшись больным. Его охрипшему после бессонной ночи слабому голосу охотно верят. Бывают, конечно, у них и плохие дни, когда два сильных характера сталкиваются в противоречиях, но долго быть в ссоре они не могут, бояться, наученные своим-чужим горьким опытом. Поэтому, шипя друг на друга, они все же ложатся спать вместе в такие дни, и пусть пинаются и переругиваются ворчливо пол ночи, зато Андрей спокоен, что вот он Миша с ним рядом, пыхтит злобно, как разъяренный ёж, а не слоняется по каким-нибудь сомнительным клубам, и Мише спокойнее знать, что Андрей не напивается где-то в одно рыло, не зная меры. Утром они стабильно просыпаются в обнимку. Бывает и такое, когда их будят кошмары, от которых Миша уходит тихо плакать на кухню, глядя невидящим взглядом на свои худые бледные руки с нетронутой кожей на сгибе локтей, но с россыпью старых шрамов на запястьях, а Андрей предпочитает морозиться на балконе, нервно смоля одну сигарету за другой. Мише сниться его комната на чердаке с кислотными обоями, батареей початых бутылок на полу, постерами на стенах, ему снятся страх, боль и одиночество. Андрею снится пасмурный летний день, огромная толпа рыдающих людей, серые стены крематория. Эти сны ужасны, но за одно оба им все-таки благодарны. Благодаря им, что Андрей, что Миша убеждаются всякий раз всё сильнее и сильнее в одной простой истине — им расцепляться никак нельзя! Такими ночами Андрей идёт на кухню следом за Мишей, ставить чайник, а пока он кипятится, целует тонкие белые рубцы и чистые вены благоговейно, как святыню. Такими ночами Миша приносит Андрею тапочки и плед, и они курят молча на балконе вместе, прижавшись друг к другу. Плохие ночи, а вместе с ними и кошмары уходят с рассветом, ссоры забываются, как что-то глупое и ненужное, а они остаются друг у друга… Одна душа в двух телах, двое против всех: обстоятельств; жестокого мира вокруг; людей, что никогда не смогут да и не захотят их понять. Против всех и всего. И даже против смерти.