День Гая Фокса

1. Хороший убийца, плохой убийца Запахи и звуки Тауэра были настолько неприятными, что на какое-то время отвращение перевесило страх. Йоменская стража носила на себе множество ключей, и этот звон доносился далеко за стены крепости, словно отражался от воды. Запах трупов смешивался с запахами испражнений, с запахом слез, пота, металла, крови. Инспектору Пикфорду тоже было неприятно здесь находиться. Он прикрыл рот и нос платком, но не торопился снять наручники. Майкрофт пошевелил руками за спиной, и Пикфорд опомнился. — Нам не нужно в Ньюгейт? — спросил Майкрофт, осторожно формулируя вопрос. — Нет нужды, — ответил Пикфорд. Он сопровождал Майкрофта до самой крепости, они прошли рядом с Воротами предателей. Была в этом какая-то ирония, но Майкрофт обнаружил себя неспособным пошутить даже с самим собой. Нужно было срочно привести голову в порядок. Например, подумать, кто его сдал. Служанка? Если бы он вышел в комнату чуть позже или чуть раньше, он бы избежал этого фарса? В убийстве Тавернера присутствовала какая-то нелепая театральность. Ветер подул с воды, принес с собой еще запахи. Майкрофт опустил голову и ткнул нос в пиджак, насколько мог. Верхнюю одежду он не брал намеренно: ее все равно отберут, а хорошее пальто — дорогое удовольствие. Бифитеры просто рано или поздно продали бы его. Пикфорд вытащил конверт с печатью. Королева сама это подписала? Майкрофт против воли немного загордился собой. Наверное, это заключение будет очень плохо смотреться в его резюме. Бежать сейчас нет смысла. Поэтому он и поехал. Он не мог додуматься, как ему сделать себе лучше. А значит, оставалось только одно — не делать себе хуже. — Мама говорила, что выдувание яиц до добра не доведет, — сказал Майкрофт, когда Пикфорд собирался уходить. Наручники так и не сняли, инспектор отдал ключ страже. Пикфорд промолчал, и Майкрофт чуть не спросил у него, действительно ли он верит в его виновность. Хотя бы бифитеры были веселыми и румяными. Но они узнали содержание конверта и тут же стали опасными и серьезными. Они стали оценивать Майкрофта взглядом, и тот понимал, почему: они прикидывали, мог ли этот тщедушный щенок убить взрослого человека. Процедуры были строгими и методичными. Стража явно делала это уже много раз. Тщательный обыск прошел в полном молчании. Одежду забрали, взамен выдали то, от чего сразу зачесалась кожа. С собой у Майкрофта не было ничего; даже носовой платок, тщательно расшитый матерью, он оставил дома. Не хотел, чтобы эта вещь попала в Тауэр. Грубый мужчина с расческой проверил, нет ли у Майкрофта вшей. Кажется, с бритьем лица и мылом придется попрощаться. У стражи начался какой-то спор, который было легко подслушать. Спорили о камере. Тауэр в последнее время собирал урожай из ирландских революционеров и возбудителей спокойствия всех мастей. Один из бифитеров подтвердил это, гаркнув: — Мест сегодня маловато, парень. — Тогда я пойду домой, — ответил Майкрофт, и стража рассмеялась, у некоторых мужчин лицо стало из злого веселым. — Даже жаль, что повесят, — в сторону сказал один из стражи, самый тучный мужчина. — Он с юмором. Кто-то снова зашептался, а потом сказал: — Посадите его к такому же. К госизменнику. Может, они друг друга прирежут. Палачу меньше работы. Прирезать Майкрофта его новый друг не мог бы, даже если бы захотел. Второй заключенный лежал на низкой деревянной кровати, лицом в холодную кирпичную стену, поджав ноги под себя. Майкрофт опустился на свою кровать, сено в тканевом мешке зашуршало под его весом. Ему бы сейчас не помешал хоть какой-то план. — Свидетель? Майкрофт поднял голову, сощурился в темноту. Камеры меньших башен были плохо освещены и обычно располагали одним печальным зарешеченным окном. И ведром в углу. — Что? — У тебя есть свидетель? — слабым голосом повторил человек. — Наверное, — Майкрофт вспомнил про служанку. — Это хорошо, — человек поворочался, перевернулся к Майкрофту лицом. — Тогда это быстрее закончится. Свет из окна освещал худые руки, которые человек свесил на пол. У него не было ни одного ногтя на правой руке. Паника ударила в голову, как набат, и Майкрофт часто-часто задышал, чтобы не сорваться, пусть даже только перед самим собой. Человек заметил, немного приподнялся. — Не так уж это и больно, — сказал он окрепшим голосом. Майкрофт сделал вывод за долю секунды, и этот вывод ему не понравился. Голос человека был ему знаком. Он уже слышал его недавно, слышал раньше. Но сейчас в нем не осталось никакой актерской уверенности, никакого ораторского мастерства. Роджер Акройд, сын англичанина и цыганки из табора Ма, тоже попал в Тауэр. С одной стороны, это не было сюрпризом, учитывая то, что он устраивал в английских театрах. А с другой, Майкрофту было бесконечно жаль. — Где второй? — спросил он. Роджер повернул голову. — Второй? — У тебя был напарник. В театре. Роджер расплылся в некоем подобии улыбки. — Что ты смотрел? — Шекспира. — А-а-а, — протянул Роджер. — Второго убили. Но со мной медлят. Я единственный, кто хоть что-то может сказать им о нашем подполье. — Он пошевелил рукой без ногтей. — Планируешь молчать? Роджер коротко пожал плечами: — Я уже им говорил. Где, кто, когда. Сколько. И сколько у нас оружия. — Не поверили? — догадался Майкрофт. — Не-а. Пришли на место, а там свинарник. Так разозлились, что отбили мне спину. Встать не могу. Так что чувствуй себя тут как дома, я в тебя смогу разве что плюнуть. Майкрофт уловил в его словах злую двусмысленность и поспешил уверить: — Я не буду. — Не нравятся мальчики? — Не нравятся жесткие кровати. Роджер снова улыбнулся: — Я тоже сначала постоянно шутил. Роджер явно не узнал Майкрофта — ни по табору, ни по театру. И очень скоро он задаст самый логичный вопрос. — Что ты сделал? Майкрофт помолчал, вычисляя, что ему выгоднее сказать. — Не стесняйся, — подгонял его Роджер. — Я вот перерезал глотку бывшему губернатору. Тому, кто задерживал закон о профсоюзах. В Теневом кабинете часто обсуждали этот закон, самым острым камнем было право на забастовку. — И как? — Никак, — Роджер шумно покашлял. — Ничего не изменилось. Вряд ли они этот закон примут. Но, знаешь, удовольствия было море. Я сказал ему: «Рабочие Англии передают привет». А этот тип такой уже был старый, нихера не слышал. Он сказал: «А?» И я всадил нож ему в глотку. Такая умора. Майкрофт попытался понять психологию Роджера. От тревожных, но безвредных выступлений в театрах он пришел к убийству. Мгновенно он вспомнил другого убийцу, тоже с больной спиной. — Примут, — Майкрофт встал, подошел поближе, показал пальцем. — Это можешь убрать. Я не собираюсь тебя насиловать. Роджер все это время сжимал что-то острое в здоровой руке. — Примут что? — Закон. — Откуда ты знаешь? — Я убил Джона Тавернера. Поэтому я здесь. Оружие Роджера звякнуло о каменный пол, а сам он посмотрел неверяще и немного восхищенно. — Тавернер мертв? — Насколько я убедился, да. Роджер присвистнул. — Кто будет потом? Майкрофт не понял вопроса, выжидающе склонил голову. — Кто будет после Тавернера? Это стратегическое место для нашей миссис Мельбурн. Хотя и такое, знаешь… не совсем публичное. Я знаю про Тавернера только потому, что в свое время окучил мно-о-о-ого жен из Уайтхолла. Но она любит мужчин рядом. Вдова, сам понимаешь. — Я предположу, что ей нужны мужчины рядом не поэтому. — Да ладно тебе, — Роджер полусел, ойкая. — Можем и посудачить о королеве. Мы все равно не выйдем отсюда живыми. Судачить о королеве Майкрофт не хотел. Он ощущал к ней какое-то тепло. Уже второй человек за последние два дня презрительно отозвался о ней. — Сейчас миссис Мельбурн покажет зубы, — хихикнул Роджер. — Наконец-то. Пусть вспомнит, кто она. Майкрофт устало подумал, что королева уже показала зубы. Она без суда и досудебного расследования одной своей подписью отправила его в тюрьму и на казнь. Может быть, в чем-то Роджер и прав. И королева действительно так дорожила Тавернером, что не смогла простить его смерть. — А где второй? — Роджер вернул вопрос, заданный ранее. — В театре ты был не один. Майкрофт посмотрел в окно, на решетку, формирующую на полу камеры квадратные отсветы. — Второй на свободе. 2. Плохая мать, хорошая мать Энэида поставила свою трость рядом с креслом и сказала: — Я не хочу слышать слез, я не хочу слышать жалоб. Я хочу услышать решение. Шерлок с удивлением заметил, как бабушка запыхалась. Она действительно торопилась сюда из Эдинбурга, но доехала все равно только ближе к вечеру. На ней не было лица, она вся напоминала туман, образующийся при контакте фосфора с воздухом. Адель не могла сидеть, ходила по комнате вперед-назад и кусала ногти. Иногда одергивала руку. Брала что-то, останавливалась на мгновение. Но потом понимала, что она взяла книгу Майкрофта, и снова начинала ходить по комнате. — Ты его мать, — обратилась Энэида к ней. — Ты должна знать его лучше всех. — Я знаю, — громко ответила Адель. — Я все про него знаю. И я не верю, что он мог это сделать. Шерлок пожал плечами. Он давно бил тревогу и утверждал, что его брат — псих. Но никто ему не верил. Получите, распишитесь. Вот к чему приводит игнорирование ученых. В следующий раз, когда ученый скажет вам, что мир перенаселен и с огромной скоростью нагревается, лучше поверьте ему. — А что думаешь ты? — в этот раз Энэида обратилась напрямую к Шерлоку. — Я думаю, он вполне мог. — Шерли, — Адель возмутилась и по-настоящему разозлилась. Шерлок снова пожал плечами: — Я думаю, он способен на убийство. — Я не могу поверить, — Адель сложила руки на груди. — А кто таскал тебя помогать людям, раскрывать убийства? — Он просто не хотел идти в оперу. — Шерли, он был твоим другом, — от этого факта Шерлока немного передернуло. — Он всегда был очень добрым. Постоянно тащил в дом каких-то больных зверят. — Шерлок прав, — сказала Энэида, закуривая, обхватывая губами мундштук. — Майкрофт уже давно не ребенок. — Вы меня не слышите, — Адель наконец-то остановилась, села в кресло, закрыла лицо руками. Ее волосы давно перестали лежать в прическе, и она выглядела очень молодо. — Если позволите, — вмешалась Агата, которая все это время стояла у окна, — то я тоже с ним дружила. Этот ребенок прятал сигареты так, что я годами не могла их найти. Понимаете, о чем я? Шерлок сидел на полу по-турецки. — Почему тогда он не додумался спрятать труп? — спросил он, и Агата щелкнула пальцами. — Оставил его, чтобы кто угодно мог найти. И так глупо попался. Энэида прищурилась. — Я хочу сказать, — продолжил Шерлок, — что правда верю: брат может кого-то убить. Вы бы видели его в Итоне. Но я не верю, что он может убить настолько глупым образом. Шерлок хотел сказать немного не то, но ему с самого утра тяжело давались любые речи. О причинах этого он старался не думать. Адель провела у полицейского участка пять часов, и бедный инспектор Пикфорд, уже отправивший новоиспеченного заключенного в Тауэр, в конце концов вынужден был хотя бы на словах рассказать ей, в чем дело. Пошел дождь, и он пустил Адель в участок. Там с помощью нескольких крупных слезинок и заламывания рук Адель узнала не только обвинение, но еще и расположение мебели в комнате с трупом. Бедняга Пикфорд. Шерлок на секунду засомневался в устоявшейся семейной легенде о том, что их способности передавались со стороны Холмсов. Когда Адели что-то нужно было, она получала это самыми умными способами. Ее мать руководила революционной ячейкой. Можно предположить, что со стороны Гастингсов тоже водились не дураки. — Он этого не делал, — подала голос Адель. Потом резко подняла голову, спросила у Энэиды: — Почему… она подписала приказ? Почему не поручила начать расследование? Энэида почему-то посмотрела на Шерлока. Адель еле заметно кивнула. — Репутация идет впереди нас, — туманно ответила Энэида. — Я поговорю с ней, — сказала Адель. — Она не станет тебя слушать. Адель снова уронила голову на ладони. После резко встала, посмотрела на пустые подносы: — Я принесу еще чаю. Ей нужно было чем-то заниматься, чтобы не сойти с ума. Энэида устало сжала пальцы на своей трости. Она тоже волновалась, хотя всеми силами старалась это скрыть: руки подрагивали, а десятью минутами ранее чашка в них подпрыгивала. Майкрофт был похож на свою бабушку больше, чем ему хотелось бы. Агате тоже было трудно, и она ушла помогать с чаем, показав Шерлоку язык. — Как звезды? — вдруг спросил он. — Я не смотрела, — ответила Энэида. — Трубочисты украли телескоп. Шерлок улыбнулся. — С концами? — С концами. Пустила их посмотреть, потому что они ныли и просили. Вернулась — телескопа нет. Воришки. Надеюсь, они хотя бы смогли его продать. — А я видел недавно. Возвращался из Севен-Дайелс через лес, там небо чистое. А его казнят? Вопрос сорвался с языка сам собой. — Да. Если ничего не делать. Сможешь забрать большую комнату. — Если честно, — Шерлок попинал ногой ковер, — мне эта большая комната никогда не нравилась. Много будет пыли. Да и воняет там после него зверски, наверное. Энэида задумчиво глянула в сторону камина. Из-за переживаний она стала выглядеть на свой возраст, но какой? — У него есть друзья? Шерлок хмыкнул: — Никак нет, мэм. Для него это слишком низко, — Шерлок тоже задумался. — Правда, есть один пацан в Итоне. У них странные отношения. Энэида подняла брови: — Странные? — Ну да. Они обсуждают книги, картины. Политику. Как сделать страну справедливее. Но чаще книги и картины. Короче, полное болото. Уильям, хоть был очень честным и очень справедливым, не мог сдержаться и то и дело рылся в вещах старшего брата, а потом приносил Шерлоку последние новости. «Как обстановка?» — спрашивал Шерлок, пока они вдвоем громоздились на дерево. «Мама и папа поругались из-за Россетти», — печальным голосом отвечал Уильям. Он устраивал свою голову на груди у Шерлока, который уже успевал занять всю ветку. «Кто такой Россетти?» «Художник». «Фу. И кто победил?» «Мистер Диккенс сказал, что Россетти и вполовину не так велик, как Джеймс Уистлер, а мистер Блейк ответил, что Уистлер — вульгарный старикан и хамло. А потом они стали… оу. Кажется, я помню мистера Уистлера. Он приезжал к семье Мориарти писать портреты. В таком случае мистер Блейк прав, он действительно хамло». — Так что да, — подытожил Шерлок. — Друзей нет. Энэида проговорила, ни к кому особо не обращаясь, иногда морщась от доносившихся звуков салютов: — Интересная Ночь костров выдалась в этом году. Она неожиданно наклонилась к Шерлоку и спросила почти шепотом: — Этот… пацан. Он сейчас в Итоне? Шерлок полушутя зашептал в ответ: — А что? * Ребенок закричал, и леди Мориарти устало прикрыла глаза. Можно ведь ей отдохнуть, она только что родила сына. Красивый и здоровый мальчик, как сказала акушерка. Спасибо, Господи, что мальчик. Рука сжимала балдахин кровати так сильно, что у нее на запястье остались следы. Между ногами все еще было липко, и леди Мориарти старалась не смотреть вниз. — Шевелитесь, — поторопила она слуг слабым голосом. — Уберите там. Девушки забегали по комнате, схватили кувшины и чистые, дорогие полотенца из лучших тканей. На секунду она дернулась, почти села на кровати. Но акушерка уже унесла сына. Сейчас акушерка покажет наследника отцу — о, пусть он увидит, как она постаралась, как она постаралась не родить женщину. Потом ребенка отнесут кормилице. С ней он проведет свой первый день жизни, с чужой женщиной. Леди Мориарти стало до странного обидно. Она ни за что бы не стала предлагать свою грудь, как это делают простолюдинки. Но сердце немного болело. Ее грудь не для кормления, она для сокрытия и для того, чтобы художник умело, но не вульгарно подчеркивал ее на портретах. И, конечно, для мужа. Хотя в последнее время он даже не смотрит на нее так, как смотрел в брачную ночь. Она не помнит, в какую именно из ночей был зачат Альберт — разумеется, он Альберт, он родился в год Всемирной выставки и был назван в честь мужа королевы — и в какую из этих ночей ей было хорошо. Кажется, таких ночей не было. Это все та сука виновата, это все герцогиня. Это она носит платья с парижскими вырезами и делает вид, что никто ничего не замечает. Рука снова жестоко сжала балдахин. Пока ее мыли, она поймала себя на бредовой тревожной догадке. Она не посмотрела в глаза сыну, когда он родился. Не показала ему, что она его мама, что она здесь. Вдруг из-за этого он будет обижен и никогда ее не признает. Но это все суеверия, как говорит муж, а суеверия не делают смысла. Она стеснялась высказывать свою тревогу, потому что он бы просто поднял ее на смех. Но в конце концов она оказалась права. Она умирала со злым торжеством, пока задыхалась и давилась слюной. Она умирала, думая: кусок идиота, я была права! Я должна была посмотреть на него, когда он родился! Я должна была кормить его. Это не суеверия. Она умирала, думая: в этой семье никто и никогда никого не любил. С чего бы ее сыну вырасти нормальным. Почти перед самой смертью она простила Альберта. Даже попыталась сказать «я прощаю тебя», шевельнула губами, издала хрип. Альберт заметил и потуже затянул петлю на ее шее. Жестокость леди Мориарти воспитала человека, которому было не все равно. Возможно, страна обязана ей будущими революциями и потрясениями — или чем-то другим. Что же, она плохая мать. Но, судя по всему, она хорошая британка. Экипаж несся, пока Адель Холмс дышала, сложив губы трубочкой. Муж держал ее за руку и время от времени просил извозчика поторопиться. Адели показалось, что он недостаточно убедительно просил, но сил выразить протест у нее не было. К тому же, муж всегда очень вежливо говорил с людьми любых профессий и положений. Даже когда его жена рожала. Схватки начались в середине оружейной выставки, на которую она очень хотела попасть. Энэида была против вылазок в город на таком сроке и фактически заперла невестку в Дигнити-Холле. Глупости. Можно ведь ей и прогуляться. Потерпит этот ребенок пару часов, он не пуп земли, не король и не член правительства. Ребенок терпеть не захотел и внаглую полез наружу. Адель почему-то сразу подумала, что это будет очень вредный ребенок. И мысленно смирилась с тем, что станет периодически чехвостить ребенка веником. Во время второй беременности она чувствовала нечто схожее. Только уже думала о двух вениках, а не об одном. У первого ребенка сразу появилась какая-то претензия к окружающему миру. Он кричал и вертелся у матери на руках, пока та пыталась взять его поудобнее. — Какой огромный, — с присущим ей тактом прокомментировала Энэида, которую пустили в комнату пару минут назад. — Но зато мальчик. — Так-так, — сказал муж, которого Адель, вопреки протестам Энэиды, попросила быть рядом с ней в такой важный для них день. — Мои подозрения подтвердились. Он похож на нашего молочника. У Адели затряслись плечи. Она смеялась, но слабо и тихо. Хотела запустить в мужа подушкой, но только обессилено стукнула ладонью по кровати. В комнате пахло травой. Акушерка мисс Феррарс недавно ушла. Она носила свое платье днями, в нем же собирала траву для припарок и настоек. В Норт-Райдинге поговаривали, что мисс Феррарс ведьма. Наверное, она уже всему графству рассказала о родах. Но она была единственной, кого они могли себе позволить. А денег мисс Феррарс не попросила, но Адель узнала об этом только позже. Муж и Энэида ушли, дали ей время побыть с ребенком наедине. Тот уже перестал кричать и теперь хмурился, смотрел Адели прямо в глаза. Адель выставила вперед свой палец, и младенец машинально схватился за него своей ручкой. — Есть вероятность, — немного извиняющимся тоном сказала она, — что тебе помогла появиться на свет ведьма. Эта же ведьма потом поможет родиться и Шерлоку. Причем к Шерлоку мисс Феррарс испытывала настоящую любовь. Иногда Адель думала, что она наложила на Шерлока какое-нибудь заклятье разгуляйства. «О-о-о, силы тьмы! Повелеваю вам сделать так, чтобы этот ребенок не успокоился, пока не укусит Сатану за зад!» А на первого ребенка она, кажется, наложила заклятье сложного лица. Адель даже озвучила свою мысль вслух. Ребенок, как водится, ничего не понял. Только сильнее нахмурился. В его левом глазу застыли капельки крови. Должно быть, сосуды полопались. Это были ее первые и тяжелые роды. — А ты правда немного похож на молочника. — Адель посмотрела в сторону, на комод, где раздражающим желтым пятном лежали бумаги. Их привезли еще на пятом ее месяце. Но она все медлила. — Давай-ка мы с тобой встанем и посмотрим на это безобразие. Привстать легче, чем она предполагала. Она держала младенца одной рукой, пока другой быстро стягивала бумаги с комода. Снова оказавшись в положении лежа, Адель продемонстрировала бумаги сыну. — Ты только погляди, что пишут. А писали ей текст присяги. Одну такую она уже подписывала и проговаривала вслух сразу после свадьбы. Но для матерей была еще одна. Для «маленьких патриотов». Семьи и потомки тайных агентов обязуются в полном составе истребить себя с помощью цианида — мера предосторожности на случай, если их семейные секреты станут известны миру. Холмсы не могут бежать. Они клянутся в верности Британии и обещают, что, попади хоть буква их секрета французам или кому еще, они сразу себя убьют. Чтобы Британия представила их тела и сказала: вот виновники несчастий целого народа, они уже мертвы. Страна оставляла их как приманку — или как кость, которую можно бросить, чтобы попытаться отмыться от страшных политических экспериментов. Холмсы не имеют права допустить войны. Они не имеют права сдаваться в плен, если война допущена. Они не имеют права выжить, если они сдались в плен. — Мне придется это подписать, — сказала Адель ребенку. — Но знаешь, на присяге я держала дулю за спиной. А королева-то и не увидела. И она подмигнула ребенку, хотя ей хотелось заплакать. Она никогда не сможет его убить. Она поняла это сразу, как только его увидела, как только мисс Феррарс передела ей его, теплого и орущего. Адель закопала цианид, любезно переданный вместе с текстом присяги, в саду. Да, она плохая британка. Но она хорошая мать. 3. Плохой друг, хороший друг Альберт скользнул в комнату к братьям, прикрыл дверь. Льюис спал по-человечески, в кровати, накрытый одеялом. Уильям калачиком свернулся на полу, упав на раскрытые книги. Льюис в качестве компромисса накрыл брата пледом. Альберт вздохнул, улегся рядом с Уильямом, потянул плед на себя. Уильям зевнул, поворочался. Отлепил щеку от книги. Даже в темноте было видно, что кусочек текста отпечатался на его лице. — Пахнешь дымом, — сонно сказал он, устраиваясь поудобнее. Альберт понюхал свою руку. Пахло дымом и алкоголем. — Долгая история, — тихо ответил он. — Догорело? — До конца. — Хорошо, — Уильям отдал какую-то часть пледа и, казалось, снова уснул. Альберт не удержался и мягко ткнул Уильяма пальцем в нос. Тот улыбнулся во сне, немного смущенно поморщился, а после сказал: — Ну, Шерли. Альберт так и замер в темноте с вытянутым вперед пальцем, и его одиночество сдавило ему голову, как холодная осенняя ночь. * Шерлок Холмс приехал в Итон следующим днем. Альберт определил это по тому, что Уильям моментально куда-то пропал из библиотеки, где они все втроем учились. И двое из них безнадежно пытались наверстать все упущенное. Когда Альберт вернулся из уборной, Льюис что-то недовольно строчил у себя в тетради. Он проводил Льюиса на футбол, прочитав лекцию о том, что бегать в его положении опасно. Льюис вежливо послушал, попрощался и ушел переодеваться. Никакого уважения к авторитетам. В одно ухо у Льюиса влетало, а в другое вылетало, и Альберт потом опять будет слушать, как младший брат назабивал голов — и довольный упал на поле. Холодная трава приятно щекотала руку. Альберт сел на берегу, не думая раскрыл книгу, но глазами смотрел на подергиваемую ветром воду. Они ведь где-то там. Кто-то пытался не особо изящно обозначить свое присутствие. Попинал камешки, кашлянул в кулак. — Мистер Холмс, — не оборачиваясь, сказал Альберт. — Как вы меня нашли? — Лиам дал наводку, — Шерлок бросил свои перевязанные ремнем книги рядом, сел сам, сунув в рот кусок пирога. — Но я бы и сам догадался. Знаешь, преступники всегда возвращаются на место преступления. Альберт знал, что они тут одни, но все равно огляделся. Губы у Шерлока были розовые, и Альберт молился, чтобы это произошло от пирога. Но пирог был с яблоком. — Хочешь? — Шерлок отщипнул от пирога какую-то неприглядную часть. Альберт покачал головой. — Но сегодня не подавали пирог. — О, он не из кухни. Отжал у толстяка Уоллеса. Я теперь брат убийцы, старина Альберт, и могу этим пользоваться. Во всем надо искать плюсы. Странное желание съязвить и сказать «ваш брат убил только мою самооценку» появилось и тут же пропало. Альберт промолчал и уставился в книгу. Шерлок то и дело косился на него, пока с аппетитом ел чужой пирог. — Значит, в газетах не написали? — Не написали чего? — Альберт потер висок пальцем. Вода тихо шептала что-то на языке, понятном лишь мертвецам. Шерлок Холмс облизал пальцы, обнял свои колени. — Мой восхитительно тупорылый брат убил человека, — сказал он голосом, которого Альберт никогда не слышал. — Его забрали вчера утром. Речка как будто замерла, словно собиралась течь в другом направлении. Что? — Что? — Кукует в Тауэре. Мы дома подозреваем, что до казни не очень долго, — Шерлок залихватски чиркнул пальцем у шеи. Из Альберта вырвалась улыбка. — Ах. Вот оно что, — он неловко рассмеялся. — Его арестовали. Господи, какое облегчение. Просто я… — Альберт повернулся к Шерлоку, который выглядел так, будто его только что побили. — Знаешь, — мрачно сказал он, — я своего брата не сильно жалую, но даже я не так радовался. — Прошу прощения, — Альберт смущенно заправил волосы за уши, выпрямился. — Я подумал, что… Неважно. — И я решил, что ты… Эй, куда? Альберт вскочил с места с помощью невесть откуда взявшихся душевных сил. Весело помахал Шерлоку, который так и остался хлопать глазами и кричать вслед: — Я не закончил! Вернись! Зачем он взял с собой трость, было неясно. Наверное, чтобы выглядеть чуть взрослее. Это сработало: йоменская стража даже ничего уточнять не стала. Но заплатить все равно пришлось. Оказалось, что Майкрофт Холмс — не просто убийца, а «грязный госизменник». Альберт подумал, что влюбился еще сильнее. Все эти девушки из пабов, которые слагали песни о своих мужчинах, убивающих ради пива и мелочи, — разве это романтично? Альберт Мориарти отхватил себе госизменника, вот где романтика. Он сбился со счета, сколько же раз доставал кошелек. В последний раз он заплатил больше всего за то, чтобы их оставили наедине. Сочинил легенду о том, что Итон сильно обеспокоен заключением своего лучшего выпускника, а потому отправил другого лучшего выпускника разобраться. Бифитер перестал слушать спустя десять секунд, но увидел деньги и рявкнул: — Пять минут. Потом я зайду. Даже будучи заключенным, Майкрофт оставался пунктуальным. Некоторых людей не поломает даже тюрьма. Он уже ждал, когда Альберта пустили в сырую комнату со столом и стульями, а после захлопнули за ним дверь. Бифитер стоял снаружи и недалеко, и Альберт старался говорить потише: — Хорошо выглядишь. — Вранье, — Майкрофт улыбнулся и попытался встать для приветствия, но Альберт жестом его остановил. — Я попал в газеты? — Нет, — Альберт неловко устроил трость у себя на коленях. Снял шляпу, положил на стол. Обнаружил, что ему некуда деть руки, и тоже положил ладони на колени. — Птичка напела. — Воронята не поют, — заметил Майкрофт. Альберт вперил взгляд в круги на деревянном столе, чтобы лишний раз не смотреть на Майкрофта и не считывать тяжелые условия заключения в Тауэре. Круги под глазами, необычная для него сутулость — следствие сна в неудобном положении. В подтверждение этих догадок Майкрофт вежливо зевнул. — Казнь в пятницу, — сказал он после паузы. — Приходи в пятницу. — Это через пять дней, — глухо ответил Альберт. Рука сомкнулась на рукояти трости до онемения. — Зачем ты здесь, — Майкрофт разрушил иллюзию светского разговора, сменил интонации с вежливых на требовательные. — Я хочу узнать, правда ли ты это сделал. Майкрофт нехорошо улыбнулся, подался вперед, положив руки на стол и пошумев стулом. — А как ты думаешь? — Я не хочу играть в эти игры, — Альберт коротко мотнул головой. — Конечно. Ты хочешь узнать, не ошибся ли ты во мне. — Стража судачит, что ты хотел таким образом сделать карьеру. Похвально. — …хочешь узнать, не понравился ли тебе кто-то из людей, которых ты ненавидишь. Поэтому ты здесь. Или нет? Или я должен поверить, что ты здесь, потому что тебе не все равно? — Я бы так далеко не заходил, — Альберт сделал предупреждение, но Майкрофт, ожесточенный своим положением, продолжал на него наседать: — Ты мог бы поинтересоваться, нужно ли что-то моей семье. Но ты решил удостовериться, насколько хорошо ты разбираешься в людях. — Ты ничего обо мне не знаешь, — Альберт чувствовал, как ему все труднее сохранять лицо. Разговор шел совсем не так, как он представлял, когда ехал сюда. — Правда? — Майкрофт наклонился еще ближе. — Я думаю, я знаю даже слишком много о тебе. На пару вязальных спиц больше, чем кто-либо. Альберт надел на лицо улыбку: — Мистер Холмс, я правда вел себя не слишком вежливо с вами. В качестве извинения за свой бестактный вопрос я отвечу на любой ваш. Он не знал, какого вопроса ожидал, но надеялся на похабный. Или на смешной, такой, после которого они забудут эту ссору и просто дотронутся друг до друга. Давай, думал он. Спроси, сколько у меня было любовников. Я скажу, что ни одного, но я готов это исправить. Спроси, скучал ли я по тебе, и я совру. Но Майкрофт разрушил все эти ожидания, когда спросил: — Что случилось в ночь пожара? Альберт резко поднялся, нацепил шляпу, и ему в спину Майкрофт громко сказал: — Вы же понимаете, граф, что ваше молчание — это уже ответ? Дверь стукнула бифитера по руке, потому что их пять минут еще не вышли, и Альберт почти бежал из Тауэра, надеясь никогда, никогда сюда больше не вернуться. * — Эй, Альберт, — позвал Шерлок. Он звучал громко, но не слишком уверенно. Как будто все еще размышлял о чем-то. — Я утром не договорил. Его галстук, и так обычно не отличавшийся особо изысканным видом, был свернут куда-то совсем набок, а губы — зацелованы еще хуже, чем утром. Альберт вернулся почти к ночи. Весь вечер после Лондона он бесцельно и глупо наматывал круги вокруг Виндзора, забрав любимую Нюкту из стойла. Все это время он думал. Он подбрасывал монетку. Аверс — я ничего не делаю. Реверс — я сделаю что-нибудь. Монетка упала на руку, Альберт быстро накрыл ее ладонью, но боялся посмотреть. — Мистер Холмс? — отозвался он, гадая, почему они с Шерлоком столкнулись в коридоре, будто последний ждал его тут. Шерлок осмотрелся, сунул руки в карманы. И, кажется, определился: — У меня для тебя есть беспроигрышный вариант досуга. Хочешь вытащить моего непутевого братца из Тауэра? Альберту показалось, что он услышал стук часов. Но в коридоре не было часов; это его воображение мешало ему, подсовывало любой отвлекающий маневр — лишь бы он не заметил, как пусто стало в его голове. Он ведь уже решился, уже заплатил цену за свою неосторожность. Он ведь все-таки посмотрел на монетку, и аверс издевательски ему улыбнулся. Майкрофт Холмс умрет. И унесет с собой в могилу два секрета семьи Мориарти: один, о котором он знает, и другой, о котором догадывается. Это единственное правильное и взрослое решение. Это выгодно. И это так безумно больно, что Альберт и сам был бы не против пойти на виселицу, лишь бы этого не чувствовать. Слова Шерлока как будто выбили ковер из-под ног. — Простите, — выдавил Альберт спустя мучительную, долгую минуту. — Простите, мистер Холмс. Шерлок явно не ожидал отказа. Он шмыгнул носом немного обиженно и агрессивно, покачался на носках. — Оу. Альберт молился, чтобы Шерлок ничего больше не сказал. Иначе он попросту рассыпется, как хрустальная люстра, покатится тысячью осколков. — Я думал, ты вроде как его фанат. — Нет. Шерлок сам не знал, что буквально пытал другого человека. С каждым словом тащил наружу дикие-дикие сомнения, с таким усилием подавляемые разумом и умом. — Лиам говорил, вы переписываетесь. — Мистер Холмс, мне пора спать. — Альберт никогда не думал, что вот это лицо непосредственной простоватости придется использовать где-то еще, кроме как в разговорах с аристократами. Но Шерлок не терял своей заразительной надежды. Альберт прикрыл глаза, сосчитал в уме до трех, сказал вслух: — Я не могу ничем помочь. На секунду Шерлок выглядел обиженным, почти злым. — Лады, — ответил он, махнув рукой. — Забудь. Альберт вбежал в комнату и в последний момент придержал дверь рукой, чтобы та не грохнула на весь ночной коридор. Подошел к своему столу, достал из ящика шкатулку с замком. Ключ попал в замок не с первого раза, оставил на позолоченной поверхности уродливые серые следы. Альберт не хранил рядом с собой ничего важного. Уильям научил его, что это умнее. Где братья оставили свои свидетельства о рождении, он не знал. Но Уильям уверил его, что место надежно. В шкатулке оставалось только личное: тяжелый, украшенный камнями медальон, в котором мать хранила локон своего первенца и который показывала другим леди в то время, когда Альберт еще не умел ходить. Служанки рассказывали, что состригала этот локон лично леди Мориарти. Альберт предполагал, что это был тот редкий случай, когда она по-матерински дотронулась до него. Ребенок аристократки появляется на свет, и его уносят к кормилице. После его учат гувернеры и гувернантки, моют слуги, одевают слуги. И этот локон служил доказательством того, что когда-то в леди Мориарти было нечто, за что ее сын и ее убийца мог бы ее полюбить. Альберт представлял, как она в порыве материнского тщеславия и из-за желания похвастаться своим красивым и здоровым сыном щелкнула ножницами над его маленькой головой. Должно быть, она держала его на руках. Она могла бы даже говорить что-то ласковое. Вроде: «Ну, Альберт, не вертись. Мама сейчас закончит». А потом она быстро убрала его обратно в колыбель, чтобы слуги не увидели. Да, в этой шкатулке было только личное: медальон и письма. Все другие письма Альберт с завидной периодичностью сжигал, не отказывая себе иногда в удовольствии перечитать их. Но несколько он сохранил. …я сделал много плохих вещей. И когда я говорю плохих, я имею в виду по-настоящему плохих. Мистер Блейк, я понимаю, о чем вы говорите. Вы вызывали у меня это желание с самого начала — сделать что-нибудь плохое. Плохое стоя, сидя, лежа, в транспорте, в местах, предназначенных для плохого, в местах, не предназначенных для плохого. Но я отвлекся. Вы любите футбол? Альберт дотронулся до своих губ и понял, что улыбался. Этот порой ничем не замаскированный флирт много раз спасал ему жизнь, когда присутствие мертвых рядом становилось невыносимым. Когда обратиться было не к кому, потому что перед братьями нельзя показывать слабину. Монетка все еще лежала на столе. Альберт покрутил ее, а потом подбросил. Закрыл рукой, когда монетка звякнула в воздухе и приземлилась между указательным и средним пальцем. Аверс или реверс, уже было неважно. Альберт принял решение. Осталось найти Шерлока Холмса и сообщить ему об этом. 4. …и правительство Элис повела ногой, и та наткнулась на препятствие. Эндрю спал рядом, иногда вздрагивая во сне. Он пришел к ней с совершенно безумным видом. Стал рассказывать какой-то бред, гневно вышагивая по комнате. Сказал, что его отмудохала какая-то цыганка на кладбище. — Ты сошел с ума, — Элис подняла брови. — Что цыганка делала на кладбище в Итоне? Он открыл рот, но тут же закрыл. Он чего-то не договаривал. Зато о том, что украли письма от русской, Эндрю сказал сразу. Цыганка-то молодчина, обчистила его до нитки. Ищи теперь письма этой шалашовки по всей Англии. О русской Элис знала, было бессмысленно это скрывать. На вопрос о том, как это сочетается с обещанием женитьбы, Эндрю сказал, что они еще не женаты. И он волен делать все, что хочет. Элис видела русскую всего один раз, в Лондоне. По рассказам Эндрю Элис знала увальня из правительства — Эдвард Галифакс был известен и даже уважаем. А русская всюду таскалась с ним. Его бедная жена, наверное, сидела в каком-нибудь полупустом холодном семейной доме и заплетала дочке волосы. Что жена могла сделать? Она не может развестись. Ей пришлось бы доказывать, что муж трахал коров или других мужчин. Ни одна почтенная дама не будет этого делать, даже если это окажется правдой. Элис раздраженно поднялась. Она все еще была голой: Эндрю не отказывался от нее никогда. Кто-то точно его ударил. Элис осмотрела его голову, где вылезла громадная шишка. Снизу раздался колокольчик, и Элис стала одеваться. Завязывая волосы, она вспомнила прическу русской, а точнее ее отсутствие — водопад густых и кудрявых огненных волос. Надевая платье, Элис вспомнила и одежду русской. Это не было что-то английское: отороченное мехом теплое платье с длинными рукавами. Рукава лежали в лондонской грязи, пока русская дергала за щеки бездомных английских детей. Она им что-то говорила, постоянно улыбалась белыми зубами, а потом раздала им всем денег из своего расшитого кошелька. Элис подумала про свою скромную сумочку. Вернулась в комнату после того, как дала матери попить, и стала изучать сумочку: грубая, но крепкая ткань, потемневший от времени фермуар. Матери уже стало лучше после тифа, но что она подхватит в следующий раз? Ее здоровье все хуже и хуже, любая болезнь может ее убить. Элис вытащила из сумочки свое оружие, наставила его в сторону кровати. Положила палец на спусковой крючок. Эндрю снова вздрогнул во сне. С большим облегчением Элис поняла, что у нее хватит сил выполнить обещание, данное тому странному мальчику, Уильяму Мориарти. Когда придет время, она выстрелит. * Исмаил-паша очень долго извинялся перед англичанами, обещал непубличности и много денег. Говорят, пообещал и какой-то огромный алмаз в королевскую корону. О’Донован не слышал всех этих речей лично, но, когда англичане держали его в сознании, до него долетали куски сплетен. Он выжил, потому что берёг себя с самого начала. Если он умрет, кто защитит Ирландию? Из отряда остался только он: кто-то умер сам, не желая переправляться в Англию, кому-то англичане помогли, остальные рассыпались по Египту. В Египте были не самые матерые разведчики. Египетский климат, скромные женщины и еда со специями разморили англичан, и они разве что поломали ему пару пальцев. Очевидно, все веселье возьмут на себя лондонские псы. О’Донован знал, что он им нужен: он единственный выживший, а значит, единственный, кто знает источники финансирования, кто знает планы. И единственный, кто видел русского лично. Кроме того, в Дублине русский сказал: если попадетесь, соглашайтесь на процесс в Лондоне. В Египте мы вам ничем не поможем. При обыске у него забрали все, включая ту фотографию — он в каком-то странном порыве сунул ее себе в карман. Тела перевозили на том же корабле, что и его самого. Сколько займет путь? Суэцкий канал должен существенно сократить время на дорогу из Египта. Если Исмаил-паша сдержит слово о непубличности, семья на фотографии еще нескоро узнает новости.