Счастье за девяносто

Ночь, улица, фонарь, аптека,

Бессмысленный и тусклый свет.

Живи еще хоть четверть века -

Все будет так. Исхода нет.

Умрешь - начнешь опять сначала

И повторится все, как встарь:

Ночь, ледяная рябь канала,

Аптека, улица, фонарь.

***

      Арсений привык жить на автомате.       Автоматически отбиваться от расспросов коллег, отыгрывать все положенные на день программы, сразу после театра — в ближайший к дому круглосуточный магазинчик, где сметает, не думая, с полок чай с брусникой и несколько бананов. Возвращаться домой опустошённым тоже привык, привык получать от Алёны беглый и не менее автоматический поцелуй в щёку с сухим «как день прошёл?»       Да никак не прошёл. Так же, как и любой другой день в последние года два. Но каждый раз выдумывает для жены новые невероятные истории, чтобы хоть как-то размазать по стеклу этот традиционный короткий диалог.       Он давно уже понял и принял для себя, что их период влюблённости и период пылкой страсти прошёл давно, как и понял, что ничего в этом страшного нет. Все ведь через это проходят рано или поздно. Вот только в груди безвозвратно словно поселилась гложущая чёрная пустота, сжирающая замертво все эмоции, стоит ему переступить порог дома. Всё меньше ему хочется вообще возвращаться, и за это его терзает не менее беспощадное чувство вины.       Даже сейчас, когда он просто сидит на кухне за столом, доедая уже остывший ужин, пока Алёна в соседней комнате мурлычет над дочерью. Именно из-за этого крошечного человечка, ещё не осознающего себя таковым, Арсений сводит сам себя с ума этими мыслями. Как он смеет допускать к себе такие формулировки, когда дома его ждёт маленькая дочь?       Допускает, тем не менее. И из-за этого чувствует себя просто омерзительным человеком.       Мужчина сам не замечает, когда в руках оказывается телефон. На часах всего восемь вечера, а друг точно ещё не собирается спать, и это, возможно, единственное, в чём в своей жизни Арсений уверен на все сто. Поэтому позволяет себе, откинув любую мысль, написать всего одно короткое сообщение с просьбой встретиться в их любимом баре.       Потому что впервые он готов признать, что не вывозит варить в своём скудном котелке все эти суждения в одиночку. Что нужен кто-то, кто вправит ему мозги.       Конечно, сообщение приходит почти моментально, короткое, но такое же нужное, как глоток ночного воздуха. «Через полчаса буду, заебал». Да, грубо, но да, абсолютно не обидно. Он и сам себя уже заебал со своими загонами, но в друге точно был уверен. Не зря они просто в какой-то момент сцепились вагончиками дуризма и поехали вместе по маршруту под названием «Жизнь».       В Матвиенко он не сомневался никогда. Лучший и единственный друг с университетской скамьи, человек, который всем казался не более, чем глупым, смешным и грубоватым армянином, позволил Арсению увидеть внутри себя такие тонкие душевные черты, как верность, мудрость и эмпатию. Да, они всё ещё шли в комплекте с тем, что видели и остальные окружающие, но не могли перекрыть их. Скорее, даже придавали шарма. И за простое существование такого человека рядом Попов, наверное, будет в долгу у него всю оставшуюся жизнь. Был уверен, может поменяться что угодно: профессия, семья, окружение, он сам, но Серёжа останется прежним и всё ещё будет шутливо бурчать на него, прикрывая этим заботу.       Арсений заученными быстрыми движениями тихо ополаскивает за собой посуду, составляя в шкаф, и на секунду беззвучно заглядывает в спальню. Алёна медленно качала на руках их дочь, склонившись над девочкой, словно заведомо защищая от несуществующего хищника.       За это он её и полюбил однажды. За силу воли, характера, преданность, стремление любой ценой защищать то, что ей важно.       На немую просьбу жены быть тише он лишь кивает и произносит почти одними губами:       — Я к Серому. Не жди.       Констатирует факт, а не спрашивает. Женщина лишь понимающе кивает в ответ, наблюдая, как он на пятках разворачивается, прикрывая дверь, и выскальзывает из дома, бегло обувшись и накинув пальто.       Вот так просто. Не успел зайти домой, а уже бежит обратно, бежит на волю, бежит от себя и своей семьи. Морозный ночной воздух осенней прохладой обжигает щёки, словно пытаясь отрезвить, похлопать, прокричать «что ты творишь со своей жизнью?»       А он и сам не знает толком. Ни единой мысли нет о том, как ему самому выпутаться из клубка мрачных мыслей, так больно бьющих по совести и по сердцу. Тусклый свет череды одиноких фонарей подсвечивает влажный после дневного дождя асфальт, играясь на нём желтоватыми бликами, что лишь добавляет ощущения нереальности происходящего. Голова просто отказывается думать о чём-то кроме того, как преподнести свои переживания Серёже так, чтобы он понял, чтобы смог помочь. Хотя этот коротышка любой его сложный и заумный ребус разгадывал с лёгкостью, но мысли самого Арсения даже для него самого были сплошной нерешаемой шарадой, что уж говорить о друге.       Как бы он ни старался придумать самую понятную формулировку, в бар он заходит с абсолютно пустой головой. За их излюбленным местом уже сидит ворчливый и осунувшийся Матвиенко, они здороваются только звучным рукопожатием. Пальто отправляется на спинку стула, а руки сами скрещиваются на столе, создавая подставку для уставшего корпуса. Там же уже покоится два небольших бокала с коктейлями с ликёром. Дальше пойдёт по накатанной, он знает. У них всё по классике, по традиции, но так и не приелось. «В отличие от тех, кто тебя ждёт дома», – шепчет противный голосок в голове, пока Серёжа сверлит его взглядом.       — Ну? Мне клещами из тебя тянуть? - немного грубо торопит он, заставив Арсения вынырнуть из тяжелых мыслей и отпить первый глоток коктейля.       — А что, настолько не рад встрече? - нервно усмехается Попов в ответ.       — Завали. Втирать кому другому будешь. Мы только пару дней назад виделись, ты бы не успел соскучиться. Говори, пока реально клещи не достал.       Да, Попов привык к тому, что друг часто в лоб говорит «заебал со своими загадками». А как ему ещё быть, если слова не складываются в грамотные предложения, хотя поддержка чертовски нужна?       — Серёг, ты когда-нибудь был счастлив вот буквально на сто баллов?       Вопрос вырывается сам собой, опережая любую более подходящую реплику. Не «слушай, мне нужна помощь», не «как думаешь, как понять, что ты разлюбил», даже не «как вообще бороться с чувством вины?»       Шкала счастья. Дожили.       Но сама формулировка, однако, постепенно подталкивает на размышления: а был ли сам Попов хоть раз настолько счастлив? Что вообще такое счастье, кроме комплекса причин, которые вызывают у тебя чувство эйфории?       — Ну… - размышления прерывает тяжёлый вздох с другой стороны столика. - Думаю, да. Я в принципе всегда счастлив, от любой приятной мелочи. Но ты явно не обо мне хотел сейчас поговорить.       Прав. Чертовски прав. В основном они обсуждали именно жизнь Матвиенко, но сейчас наступил тот самый момент, когда Арсений вынужден перетянуть одеяло внимания на себя. На сцене ведь получается, а сейчас смущается. Даже не столько смущается, сколько боится. Боится себя и своих эмоций, боится непонимания, боится допустить ошибку, как если примет решение сам, так и если это за него сделает друг. Но если жизнь действительно театр, то разве имеет право актёр отказаться от ответственности главной роли в одном из множества спектаклей?       — К сожалению, да, - грустно кивает Попов, залпом почти допивая коктейль. Тяжело говорить о настоящем себе на трезвую голову, хоть от такого он и вряд ли опьянеет хоть малость. - Просто я… Я не понимаю, что со мной творится последние годы.       К ним приближается молоденький официант, оставив на столе два стакана с виски, и уходит. А Матвиенко предусмотрительный. Заранее всех вздрючил, чтобы всё шло на автомате, не мешая разговору, словно тут и сидел всё это время их короткой разлуки.       — Арс, искренне говорю: заебал своими загадками, - в лоб констатирует Сергей, нахмурившись. - Я не могу тебе залезть в голову и вытащить нужную мысль, а словами ты её говоришь пиздецки сложно. - Мужчина вздыхает, сравняв уровень жидкости в их бокалах. - Вернёмся к началу. К чему был вопрос?       Попов кивает, допивая коктейль разом, и лишь нюхает виски. Древесный и вяжущий пьянящий аромат наполняет лёгкие, оставляя приятное жжение. Он всегда пьянел достаточно быстро, но от одного аромата поплыть был бы явный перебор. Но пока не пьёт, ещё успеет.       Ага, и успеет на утро выслушать нотацию от жены на тему того, что от него опять воняет алкоголем. И запретит приближаться к дочери. Плавали, знаем, но в голову с новой силой бьёт тоска.       — Я только когда задал вопрос задумался, - тихо говорит он, словно его кто-то осудит прямо сейчас за попытку разобраться, словно за спиной стоит невидимый палач, ждущий команды. - Был ли я сам однажды счастлив на всю сотку?.. И понял, что… нет.       Матвиенко на удивление понимающе кивает, готовый убрать в кобуру убийственную грубость и вытащить из глубин души поддержку. А по шее никто не бьёт топором, отсекая ненужную пустую голову.       — А как же Кьяра?       Самый логичный вопрос и самый логичный ответ одновременно, таков парадокс. Безусловно, узнав о рождении дочери, его всплеск эмоций был крайне сильным, и Серёжа был рядом в этот момент, безмолвно утирая каждую слезинку. Арсений не может утверждать, что это не было для него моментом искреннего счастья. Но оно не было… таким, каким должно быть «стопроцентное», качественное, крепкое. Максимум девяносто два… как бензин.       — Сам поражаюсь тому, что даже такое событие… не дотянуло до сотки, - грустно усмехается он, отпивая из бокала крепкий напиток, позволяет жидкости прожечь весь путь до желудка, опаляя спиртом каждый орган. - Да, я был рад… Но не настолько. Куда больше переживал, волновался, не знал, куда себя деть, что вообще мне делать с этим новым человеком. Поэтому я себя ощущаю максимально мерзко за то, о чём думаю последние недели.       Сергей смотрит вопросительно, а ему больно даже допустить в мозг эту ядовитую мысль. Она неправильная, она разбивает сердце, она не должна вообще существовать у него в голове. И всё равно последние дни всё более яростно врывается в кипящий от постоянного напряжения котелок, выкидывая оттуда все составляющие и разбрасывая их по внутренней части черепной коробки. Взрывает, как бомба, не позволяя составить всё обратно, по своим местам. Язык и уши горят от стыда, когда он сдаётся и признаётся, опустив голову.       — Мне всё меньше хочется возвращаться домой.       Арсению всего тридцать три, его жизнь только началась, а ощущение такое, что уже сейчас клонится к закату. Фраза тяжёлым молотом бьёт по голове, пригвождая к стулу, пока на фоне ненавязчиво бренчит что-то мелодичное, а внутренности жжёт терпкий виски. Ему мерзко самому от себя, и сложно представить, какие чувства сейчас испытывает человек напротив, который прошёл весь этот путь вместе с ним. Человек, который видел всё в этой истории: его влюблённость, его смущение, его восторг и волнение от единения с любимой женщиной. Видел, и вытирал его слёзы после свадьбы, после рождения дочери. А сейчас слушает его почти дрожащее признание в том, что дом для Попова перестал ощущаться домом, несмотря на то, что полон родных людей, его семьёй.       Видит, слышит, но не говорит о зле. Но словно одним взглядом пытается больше понять эту фразу, и изумляется, когда понимает, как сильно это терзает друга. После долгих минут его молчания вкрадывается мысль, что зря он полез искать поддержки и совета, на деле вот-вот наткнётся лишь на отвращение от единственного устойчивого человека в своей жизни.       Но низкий голос Серёжи всё-таки разрезает это неловкое молчание.       — И ты уверен, что формулировка именно такая? Ты не хуже меня знаешь, что со временем такие чувства остывают, наступает, ну, самая безэмоциональная часть отношений, когда кажется, что уже разлюбили…       Арсений лишь нервно кивает, прикрыв глаза, и делает более уверенный глоток из стакана, позволяя напитку затмить голову, но эта мысль становится лишь яснее и очевиднее.       — Почти уверен, - глухо отзывается он, спрятав лицо в ладонях. - Я всё чаще задерживаюсь после работы, лишь бы подольше не возвращаться. Мы меньше разговариваем, даже не тянемся особо. Живём разные жизни, а между — только Кьяра, как объединяющее звено. Как будто от нас с Алёной не осталось вообще ничего, кроме воспоминаний. И даже…       Он спотыкается, потому что с каждым новым фактом только больше закапывает себя в яме самоуничижения и ненависти к себе. И он не знает, как ему выпутаться из этой истории. Потому что следующая мысль выбивает из колеи моментально, не позволяя даже вдохнуть от того, как ужасно она звучит.       — Даже… складывается впечатление, что я не хотел ребёнка. Словно Кьяра… лишняя в этой картине, и из-за неё не получается ничего грамотно исправить. Я просто отвратительный отец, да?       Нервный смешок срывается с губ одновременно с хрупкой одинокой слезинкой, медленно скользящей по щеке. Она обжигает своим холодом, след от нее почти моментально стягивает кожу, а глаза щиплет от желания расплакаться, как девчонка. Но он терпит, лишь смахивая эту грубую бунтарку, и стискивает зубы.       Ужасно хочется курить впервые за последние месяцы. Особенно из-за того, что Матвиенко всё ещё молчит, пытаясь подобрать слова… Или понять, куда лучше врезать другу, чтобы тот перестал страдать херней. Главное — не по лицу, нельзя портить такую красоту, словно созданную для сцены. Коллеги не переживут.       Арсений никогда не скрывал, что с Серёгой ему комфортно даже молчать, но сейчас его хмурое и озадаченное выражение лица просто убивало к чертям собачьим остатки нервных клеток. Просто сминало и выкидывало, как ненужную бумажку. Но он бы сам просто сошёл с ума, если бы не вытряс эту информацию из себя в надежде на дельный совет.       — Ну… - тихо вздыхая начинает, наконец, Матвиенко, и у его собеседника сердце заходится бешеным ритмом от приступа волнения. - Ситуация пиздец, согласен. Что могу сказать по делу… ты — дебил, если до последнего надеялся, что с таким можно просто разобраться в одиночку, или что само пройдёт. Я не психолог, но ты молодец, что всё-таки решил не держать в себе до того, как это тебя сожрёт.       Арсений слушает внимательно, ловит каждое слово в надежде, что он действительно скажет что-то дельное, а не просто обматерит и предложит подождать. Перетерпеть и смириться, словно это всё — норма, не требующая никакого внимания, словно само пройдёт, и не придётся йодом (или ядом?) заливать сквозные раны.       — По сути, ты и правда не был готов к ребёнку. Она на тебя свалилась с неба резко, а ты просто не возражал. Поэтому слова про херового отца мы отметаем, - сразу отсекает Сергей, искренне пытаясь помочь другу хоть немного распутать клубок мыслей вокруг него. Даже если некоторые нити придётся разрезать. - Раз ты так долго в себе держал, значит, ты точно уверен, что это — не очередной этап в отношениях. А значит, всё-таки пиздец.       Звучит, как очень неутешительный диагноз. Вернее, даже приговор, что-то вроде «у вас неоперабельная опухоль».       — Хер знает, честно, что тебе посоветовать, - резюмирует Матвиенко, синхронно с другом отпивая виски. Вот только бокал Арса уже пуст, а он за свой едва взялся. - На таком этапе могу только напомнить тебе о том, что люди… разводятся, и в этом ничего такого нету. Самая обычная процедура, хоть и очень болезненная обычно.       Откуда-то изнутри рвётся хриплая усмешка, больно цепляя собой гортань. Развестись… то есть, сбежать от этого ощущения, как трус, не попытавшись даже вернуться к прежнему уровню?       С другой стороны… Ему ведь действительно тяжело. Он не верит в то, что его прежние чувства ещё могут воскреснуть и удержать молчаливую семью вместе.       — Тем более, ты ещё молод и горяч, - шутливо продолжает друг, пытаясь сгладить углы от своего совета. - Конечно, ты, может, и хочешь устаканиться в жизни, но, поверь, я точно понимаю, что хочется ещё побегать, поприсматриваться.       Попов как-то немного грубо ставит стакан на стол, пытаясь подавить вспыхнувшую злость. Серёга не виноват в своих словах, и он поймёт претензию, но менее обидно не стало.       — «Побегать» я не хочу. И не хотел. Она для меня была единственная, и даже когда я понял, что сейчас всё… не очень гладко, я не порывался пойти по рукам.       Мативенко понимающе кивает и поднимает ладони вверх, капитулируя. Вину признаёт, значит, полностью оправдан. Главное ведь в жизни — уметь разговаривать, верно?..       «Главное — уметь разговаривать»… Именно эта колкая мысль заедает в горле комком, который не удаётся выплюнуть, не удаётся высказать, даже тогда, когда Арсений уже давно лежит дома на диване, пытаясь поспать. Брошенный за пределами спальни из-за запаха алкоголя, он всё понимал, но менее тяжело на душе не становилось.       Где-то там в соседней комнате лежат два человека, которые сначала заняли собой всю его жизнь, став его смыслом, а потом почему-то их стало невыносимо тяжело продолжать держать рядом с собой. Хотелось отпустить в свободное плавание, лишь навещая дочурку, остаться друзьями, но развязать себе руки и позволить вздохнуть спокойно. Так, чтобы нигде не отдавало пряной горечью, жгучей усталостью и мерзким желанием затеряться среди питерских дворов, лишь бы не сюда, не к ним.       Ещё и этот малец, который с завидной регулярностью дарит ему букеты.