ИНДИГО

— У меня был ёбаный сегодня день, — проворчал демон, сухопарый, слегка смахивающий на поганую охредь. — Ты чё, как? Затянись, ну, — он всучивает Дасту косячок, настаивая на ещё одном затяге. Энджел, зная свои границы, сначала махнул рукой, мол, достаточно. Но парнишка — упёртый сукин сын — смотрит пытливо в глаза паучку, не желая слушать отказы с отмазами — пихает ему дрянь чуть ли не в рот. Не вымолвив слова, Даст мило улыбается, берёт в руки дурь и как следует затягивается, не разрывая зрительный контакт с голодной сволочью. Голова уже во всю шла кругом, тошнота потихоньку подступала, а в горле стояла невыносимая сухость, из-за чего Энджел каждые две минуты тянулся за бутылкой пива, делая неспешные и мелкие глотки. — Кайф, да? — тянет парнишка и сам отправляет косяк в рот, выпуская густое и смрадное облако дыма. Энджел только тихо угукает, не в силах произнести больше ни слова. Глаза медленно закрываются, а сонливость мягким покрывалом окутывает его разум. Тело расслабилось, чувство лёгкости стало почти полным. Но засыпать в этот момент было немыслимо. Особенно здесь — в задрипанной и невзрачной квартирке парнишки. Обои уже давно облезли. На стенах виднелась чернющая, несмываемая копоть. Мебель, чуть ли не прогнившая вся, стояла так, будто завтра уже нахрен обвалиться. М-да-а. Как этот поганец ещё наскрёб на такую дорогущую шлюху, как Энджел, — был интересный вопрос. Хотя, на самом-та деле, это не важно. Главное, что заплатил — остальное побоку. Энджел редко выезжал к клиентам, а если такие случаи и происходили, то это были богатенькие папики с увесистыми кошельками, набитыми до отказа наличными. Они снимали Дасти на две-три ночи подряд. У этих нафиксатуренных и отвратительных буржуев запросики были, мягко говоря, специфичными… Энджел частенько применял роль чванливой госпожи, глумясь над жалкими тварями, как над безмозглым скотом — ну, от души, короче! То плевал в рот, то каблуком на мошонку наступал, то ебал их в зад дилдой, то с желчью в словах обзывал «Грязной мразью», давая звонкую оплеуху. Энджел наслаждался этим, но порой и брезговал, не желая выполнять каждую извращённую блажь всех этих отвратительных свиней! Но работа — есть работа, а деньги — есть деньги. Шлюха, стоящая немалых деньжат, должна выполнять каждую прихоть, какой бы она ни была — с ярым фанатизмом, с неистовым наслаждением и неутолимым желанием! И только, сука, посмей скорчить ебало от боли и отвращения, только попробуй заворотить носом или чего ещё отчебучить — мало не покажется! — Эй, иди сюда, — зовёт парнишка и хлопает по своим сведённым коленям. Энджел повинуется и опускает свою попку туда, куда ему велели, руками обнимая шею демона. Он тянется снова за грёбанным косяком и подносит к губам Даста. Тот вертит головой, как малый ребёнок и поджимает губы. — Я не… может хватит, а, сладкий? — просит, — нет — умоляет паук и начинает целовать демона в щеку, стараясь того отвлечь. — Детка, мне нужно, чтобы ты сделала ещё один удар. — Чёрт… Ты хочешь, что ли выебать бревно, я не понимаю? Не удостоив паука ответом, парнишка ловко раскрывает его челюсть, вкладывает сигарету и захлопывает рот так резко, что звонкий стук зубов раздаётся в воздухе. Энджел затягивается и медленно выпускает дым в приоткрытый рот парня. Сексуально. Но Даста уже прилично так начинает мазать… Паук чувствует, как его конечности начинают неметь, язык становится тяжёлым, а разум всё больше затуманивается. Забавно. Энджел выпускает несдержанный смешок, а затем ещё один, чтобы после нормально так проржаться. Он уже не слышит ничего, что говорит ему этот псих. Всё вдруг резко уходит на второй план: монотонное бормотание, проблемы, заботы, страхи и боль — всё нахуй уходит прочь и рассеивается, как пыль, которую сдули за полсекунды. Раз! — и ничего нет. А разве было когда-то что-то плохое? Да не важно. Главное, что сейчас хорошо. Даст хочет сказать, что хочет стошнить, но, сука, не может. Он мычит и поворачивает голову в сторону напитков, которые смазываются, превращаясь в яркие мазки, когда Энджел на них смотрит. Парнишка видимо догадывается о стремлении паучка и хватает со столика то ли пиво, то ли обычную воду — уже не разобрать, да и насрать как-то. — Блядь, тебя реально размазало? Эй, ты взять-та банку можешь, а? Даст не может. Он даже не в состоянии ответить на это! Демон помогает ему охолонуть: даёт ему выпить. Энджел делает лишь один глоток, потому что чувствует, что его вот-вот вырвет прямо здесь. Кухня начинает вращаться, превращаясь в размытое пятно, которое будто начинает расширяться в размерах. Ёбаный в рот! Спустя несколько минут Энджел чувствует, что лежит на чём-то невероятно мягком. Он не может ни говорить, ни пошевелиться. Ему неприятно и отвратительно. Парнишка наваливается на него: целует, попутно раздевая и что-то невнятно бормочет. Даст хочет сказать: «Остановись!» или «Давай переждём и я поскачу на твоём члене так, что ты сдохнешь от такого блаженства! Я не возьму с тебя дополнительных средств!». Потому что трахать ёбаное бревно, Энджел знает — не айс! Но место этого дерьма, обессиленный, он мямлит: — В-вкюиш муыку. Что ж, это должно хотя бы отвлечь. Но парнишка, мразота этакий, ржёт над ним, спрашивает: «Зачем?». И, как ни в чём не бывало, продолжает раздевать Даста. Противно. Гадко. Жалко. Он трахает Энджела, наверное, час, а может два или три часа — Даст не понимает, уже не в состоянии что-либо предпринимать. Чёрт, он даже ничего не чувствует… Демон елозит, долбит, пыхтит, а удовольствия, даже минимального, нет. Даст даже по стонать толком не может. Паук кое-как поворачивает голову, чтобы взглянуть на настенные часы — и хочет умереть. Время будто застыло. Кажется, что уже чуть ли не вся ночь прошла, но на самом деле минул лишь один мучительный час! Секундная стрелка движется так, словно она на последним издыхании: замирает на несколько томительных мгновений и медленно ползёт вниз. Энджел моргает, закрывает глаза и сразу же открывает их, чувствуя страшное головокружение и невыносимую тяжесть в животе. Грудь будто обожгли огнём, или на неё водрузили огромный валун, который давит всем своим весом так, что невозможно нормально вдохнуть. Ламели издают тягучий, тоскливый скрип, похожий на заунывный плач, который гулким эхом разносится в пространстве. Запах настолько обострился, что паук чувствует, как полинялая ткань постельного белья пропиталась телесными выделениями и горелой едой. Впрочем, ничего необычного. Даст чувствует толчок, — но ничего не ощущает. Это должно скоро закончиться. Он сделает свою работу, поедет домой, отоспится, вымоется и постарается забыть этот кошмар как можно скорее. Паук смотрит на потолок, размышляя о тех самых багровых крыльях, как у чёртового феникса!.. Такие прекрасные, что невольно хочется дотронуться до них, прикоснуться к этому вееру из нежных перьев… Всё проходит, как в тумане. Энджел на ватных ногах спускается по лестнице, дезориентированный, он пытается найти выход. Зависнув на пять минут в замызганном подъезде, он долго всматривается в надписи на стенах, зачем-то пытаясь найти в них какой-то потаённый смысл. Паук чуть ли не спотыкается об свои ноги, наконец выходит на свежий воздух. Преодолевая десять метров, он доползает кое-как на лавочку. Хотелось ничтожно спать. Глаза слипались. Мысль о том, чтобы уснуть прямо здесь безумна, но одновременно очень даже заманчива. Если выебут — так ему и надо. Как будто в первый, блин, раз! Голова всё ещё была чугунной. Звуки автомобильной сигнализации, громоподобные взрывы где-то неподалёку и гомерический смех прихожан казались чем-то далёким, приглушённым и даже в какой-то степени успокаивающим. Безумно, да? Когда Энджел тянется за сигаретой, вместе с ней он выуживает ту самую зажигалку, подаренную котом. Он открывает крышку, крутит кремнезажимное колёсико и, заворожённый, несколько минут смотрит на колыхающейся огонёк. Затем он закрывает крышку, снова открывает и крутит колесо, наслаждаясь крошечным пламенем, напрочь забыв о своём желании закурить. Паук почему-то испытывает невыразимое, загадочное и невероятно сладкое чувство умиротворения, глядя на этот крошечный, танцующий огонь. Спокойный и даже согревающий, уносящий вдаль тоску и гнёт, что вечно отравляют и без того израненную душу Даста. Аж слёзы на глазах наворачиваются… Не, в следующий раз Энджел точно ему жару задаст. Что это вообще такое — издевается ведь в самом деле, урод! «Считай это авансом». «За всё хорошее». Вот хочется же возразить и сказать, что кот всего лишь над ним позлорадствовал в тот момент! Однако Даст не чувствует ничего подобного, и хоть об стенку убьётся — паук не уловил ни присущей заносчивости, ни зловещего глумления в поведении незнакомца. Странный он, но кажется, что хороший. По крайней мере, так не думает Энджел — а за долгое время, наконец, чувствует это.