Как говорят люди

      Прошло уже 10 минут с тех пор, как Мэри скрылась за дверью судмедотдела. По внутренним правилам в секционной могли находиться не более двух человек за раз. Не то чтобы Роба останавливали какие-то порядки чужого отдела. Просто не хотелось путаться под ногами. Он предпочел пождать в коридоре, о чем вскоре сильно пожалел. Теперь от Берта его отделяли целых три стены. На всплеске этого отвратительного осознания Роб решил было поменять ситуацию, когда со стороны лестницы послышались шаги. Грэхем. Он покосился сначала на Роба, затем на дверь.       — Ждешь? — излишне спросил коллега.       Не сводя гипнотического взгляда с двери, Роб отсутствующе кивнул.       Грэхем встал у другой стены, давая понять, что занял очередь. Часто он выглядел чересчур сурово, не иначе кто-то или что-то регулярно портило ему настроение. Однако, заговаривая со Штицхеном, Грэхем заметно добрел на лицо. Странное дело… Роб прервал ход этих размышлений на кажущуюся неотложной мысль: прошло уже больше 15 минут.       Откос пересекала тонкая трещина, тянущаяся к злосчастной двери. Роб глядел на нее в упор, как если бы его подгоняла срочная работа, а время истекало. И вдруг понял: он охуеть как напряжен! Гнетущая тишина за дверью дорисовывала в уме неприятные картины с участием Берта и Мэри. Ведь чем дольше они там находились, тем более личным становился их разговор.       Ты этого не знаешь! Ты ничего не можешь знать наверняка, так что кончай придумывать проблемы на пустом месте. И без того нервы ни к черту, еще и ерунда всякая в голову лезет.       Однако Мэри — женщина. На этом жизнерадостном выводе можно было бы расслабиться и сбросить девушку со счетов, если бы сексуальные интересы Берта не распространялись сразу на два фронта. Так что Роберту приходилось бдеть в обе стороны. И порой он не знал, в какую больше это необходимо. Зато так Роб находился в знакомой ему управляемой среде: наблюдал и все контролировал. Даже здесь были свои плюсы.        Немногим позже пришло время для логического просветления: мужик у Берта имеется. Получается, Робу больше бы следить за женщинами? Или наоборот, раз у Берта есть мужик, значит, он склонен сравнивать именно мужиков? С чего Роб вообще взял, что быть мужчиной — это его конкурентное преимущество? С Бертом все и всегда работало по какой-то своей необъяснимой логике.       — Интересный экземпляр этот Хаутдезерт… — донеслось со стороны Грэхема.       Еще бы Робу не напрягаться! Вокруг Берта поклонники даже на работе. На службе и то нельзя расслабиться! А у Роберта нет возможности часто отвлекаться. Он не может ходить за каждым стервятником с леденящим душу видом. И вместе с тем, Роб не в силах просто так это оставить. Страх по глупой гордости уступить Берта другим боролся со страхом выставить себя ревнивым одноклеточным.       — Слишком уж его выделяют, не находишь? Обычный специалист, ничего выдающегося, позер и теоретик, — голос Грэхема все не давал Робу сосредоточиться.       Хорошо. Он способен подумать о работе. В голове замелькал ход текущего дела, истории звонков, транзакции по кредитке, пистолет-конструктор из разных экземпляров, что указывало на купленность на черном рынке. Нужно отработать все версии, каждая из них может обрасти плотью, если поглубже копнуть. Роб так и сказал Гудману: дело течет в контролируемой динамике. Сотрудники в присутствии начальника спин не разгибали, имитируя бурную деятельность. А Роба не иначе хер попутал обнадежить шефа раскрытием дела в кратчайшие сроки. Гудман почесал затылок и по-начальски велел утрясти вопрос как можно быстрее. Между тем у детектива Штицхена ничего не сходилось. Опыт подсказывал, что самое простое объяснение обычно верное… Роб нехотя поковырял эту мысль и снова принялся катать в голове предыдущую.        Ну что они там так долго делают? Фантазия упорно сочиняла сюжет для плохой порнухи. Роб представил все в красках, сознательно растравливал рану, доводя картину до абсурда — а ей до него было совсем недалеко.       — У вас с ним что-то есть? — тихо произнес Грэхем.       Роб перевел скучающий и как будто вовсе не узнающий взгляд на коллегу. Расчетливое выражение застыло в глазах Грэхема. Было заметно, как неуловимо изменилось его лицо.       — Я детектив как-никак, — объяснил Грэхем. — Тебя выдала простуда. Сначала Хаутдезерт заболел, а потом заразил и тебя. Такой крепкий здоровый мужчина, как ты, обычно не подхватывает простуду от небольшого сквозняка или переохлаждения. Только контакт непосредственно с вирусом. А в совпадения я не верю, должность научила.       Роб не стал хлопать глазами и прикидываться ничего не понимающей фиалкой. Меньше всего ему было нужно сейчас, чтобы Грэхем развивал тему.       — Ты весьма вольно интерпретировал собранные данные. Это называется предубеждение, — вредно откликнулся Роб. — Когда подкрепляешь предположение одной единственной попавшей в цель уликой, а затем подгоняешь под это свою версию. Селективное внимание и склонность подтверждения своей точки зрения, Феномен Баадера-Майнхофа — тебе дать почитать про азы нашей профессии?       — Роб, я могила, ты ж меня знаешь, — Грэхэм выставил руки в защитном жесте. — Трепать кому-то о чужой личной жизни? Упаси боже! У меня своего головняка валом! Я не как наши из отдела, треплют все, что приходит им в голову. Типа Дьюрена с его привычкой транслировать свое сознание без остановки… Ты ведь хорошо знаешь Джордана, нашего детектива из следственной группы?       — Да, я хорошо знаю Джордана Дьюрена, нашего детектива из следственной группы, — с еле скрытым сарказмом протянул Роб.       Уж что, а Грэхема действительно нельзя причислить к болтунам. Только на пятом году службы в отделе узнали, что у него две дочери, а родом он из Батон-Руж. И все же Робу действовал на нервы сам факт наличия такого свидетеля. Он хотел объяснить свою позицию твердо и доходчиво, но не придумал, какими словами это сделать. Судя по всему, Грэхем заключил из этого молчания какие-то свои выводы и подошел ближе. Роб невольно поморщился, уловив запах тяжелого мускусного одеколона. Неприятное ощущение, аж ток до мозга прошел.       — Может, как-нибудь сходим вместе выпить? — в подчеркнуто будничной интонации предложил коллега.       Вопрос зазвучал в голове множественным эхом. Затем до Роба дошло. Неужели он действительно это услышал? Или активное сейчас воображение сыграло с ним злую шутку? Ну нет… Грэхем? Не-е-ет. Нет! Мысль совершенно противоречила окружающей действительности.       «Выпьем вместе?» — эти слова должны были напомнить, что Роберт Штицхен тут свой, часть сообщества, и Грэхем его узнал. Но фраза сработала как ключевой код к целому этапу жизни Роба. Именно так когда-то началась их с Бертом крепкая мужская дружба…       Итак, Грэхем приметил его, как представителя своего сообщества. Рыбак рыбака? Это что же, люди вокруг замечают? Роб-то наивно думал, что его помешательство на Берте с трудом поддается идентификации. Что такого в нем изменилось? Взгляд? Поведение? Или тот факт, что он регулярно обивает тут пороги? Как часто сотрудник из следственного отдела может наведываться к судмедэксперту, чтобы не навести на подозрения? Или причина в том, что Грэхем следил за Робом из-за личной симпатии? Он ведь именно поэтому зовет выпить? И как только Роб раньше не замечал вокруг себя столько людей, интересующихся нетрадиционными связями? Может потому, что прежде он сам этим не интересовался, и только теперь у него появился резон видеть больше, чем демонстрируется на первом плане? Феномен Баадера-Майнхофа в действии!       — Просто выпить, — Грэхем уперся локтем в стену для пущей устойчивости и позы.       Просто. Выпить. Да неужели? Час от часу.       Очевидно, Роберту давали возможность вежливо отклонить предложение. И все же сам факт, что кто-то рассмотрел вероятность заарканить Штицхена, был вопиюще возмутительным.       — Так я тебе позвоню как-нибудь вечером? — уточнил Грэхем.       Роб осадил его взглядом, давая понять, что разговор на тему их совместной попойки, как минимум, удивителен.       — Грэхем. Фу. Ты ж мужик!       Роберт подался ближе, надеясь, что Грэхем отступит в попытке избежать контакта. Но тот шагнул навстречу и чуть ли не ткнулся носом Робу в грудь.       Слишком низкий.       — Хаутдезерт тоже мужик, и ничего.       Роб порадовался, что рядом не оказалось свидетелей его замешательства. Чего Грэхем добивался? Подорвать уверенность Роба? Переубедить? Намекнуть на душок лицемерия или на ложное представление о себе?       — Это другое!       Берт не мужик. Берт — это Берт.       Роб подумал о Грэхеме как о потенциальном кандидате в свою постель. О его липком, как обсосанная конфета, взгляде на себе и не менее липких руках. Ход собственных мыслей вызвал невыносимую тошноту. Встречаться Роб ни с кем не планировал, просто собирал анамнез. Грэхем был мужчиной средних лет, в хорошей форме, с выраженной мышечной массой. Наверняка считал себя красавцем. Возможно, так оно и есть, просто Роб стал слишком пристрастен. В данный момент он мало в чем был уверен, но это знал точно — этот мужчина Роберта Штицхена ни в какой плоскости не интересовал. К тому же, ничто не заставило бы Роба забыть, что у Грэхема имелась лишняя деталька. И раз уж тот сам вспомнил Берта, то Робу пришлось признать: с Бертом тот же самый факт воспринимался иначе. У Берта все и везде было на месте. Никаких лишних и недостающих деталей!        Несмотря на предмет разговора, их беседа продержалась в пределах нормы. Грэхем как будто не заметил возникшей напряженности. А может, просто прикинулся. Позиция Роба и отсутствие у него интереса вроде как и не задели его. Что Грэхему явно не понравилось, так это то, что ему предпочли какого-то Хаутдезерта. На памяти Роберта Грэхем единственный в бюро, кто относился к Берту довольно холодно.       Из соседнего помещения послышался женский смех. Приглушенные голоса теперь звучали так, точно Берт и Мэри стояли прямо у двери.       — Ну чего так долго? — озвучил Грэхем их с Робом общую мысль.       Коллега послонялся туда-сюда, чеканя шаг, и прежде чем Роб сделал бы ему замечание, встал обратно к стене. Роберт уже физически не мог выносить его присутствия. Ничьего присутствия! В животе ныло все сильнее. Давление в челюстях было как у крокодила — такими темпами Роб вот-вот раскрошит себе зубы.       — Осторожнее! — засмеялась Мэри. — Ты становишься вылитым Штицхеном!       — Приму за комплимент, — следом прозвучал голос Берта.       Ни один из перебранных в голове вариантов не соответствовал тому диалогу, который Роб услышал. Ему вдруг до смерти надоело, что он не чувствовал себя участником событий. С него достаточно на сегодня! Прямо сейчас он собирался пойти штурмом на кабинет и увидеть Берта немедленно, лицом к лицу. Может, в глубине души Роберт хотел бы проявить больше терпения, но этот здравый импульс просто оказался слабее.       Роб шагнул, чтобы врезаться в дверь всем телом и одним толчком распахнуть ее. В эту секунду та открылась, и из помещения вышла Мэри. Она широко улыбалась, чары Берта над ней еще не рассеялись. Наткнувшись взглядом на Штицхена, Мэри вздрогнула. Очевидно, она не ожидала, что он все еще ждет тут. Ее улыбка сползла с лица, глаза расширились в осознании: Роб наверняка слышал ее реплику о нем. Вернув контроль собственной мимике, Мэри формально кивнула и, протиснувшись бочком, поспешила к лифту.       Берт нашелся в лаборатории. На столе перед ним были разложены части скелета, на которых он что-то вымерял штангенциркулем. В действиях его проявлялся прямо-таки хореографический ритм. У Роба даже закралась догадка, что Берт делал это исключительно ради эффекта.       — Я помню, у тебя вопрос, мой детектив, но давай сначала пообедаем?       Роб последовал за Бертом в помещение, именованное чистой зоной.       — Слышал, вы обо мне говорили.       — О тебе сложно не говорить, — сразу же сознался Берт. — В общем, фотки твои я глянул. Ты прав, это, скорее всего, чей-то розыгрыш. Органы на изображении не настоящие. Кишечник не выпадает таким образом, кишки — это не сплошная струна, они прикреплены друг к другу и покрыты сальником…       — Ясно. А что Мэри так долго от тебя добивалась? — сразу же насел Роберт. Возможно, это был его фальстарт. Но он нервничал, а, как правило, уязвимое состояние — самое честное.       Берт же не увидел в вопросе никакого подразумения.       — По работе нашлись вопросы.       — У нее?       — Ну не у меня же! Она хотела коллегиального мнения. Богатая теоретическая база — это хорошо. Но когда не хватает практики, связи между тем, что знаешь, и тем, что видишь, ускользают. Конечно, полно обучающих видео. Но опять же, это все теория. Практика — это только то, что ты сделаешь своими руками. Лучше один раз попробовать, чем семь раз увидеть.       — Видео? Люди что, снимают, как разделывают труп?       — Некоторые на видео даже свой секс снимают. Никогда этого не понимал. Обычно после секса я думаю, хорошо еще, что этого никто не видел, — Берт хохотнул. Это было самое приятное, что Роб за сегодня услышал. Потому и улыбнулся.       — Разве Мэри не на кураторстве у Хавьера?       — Он больше не с нами.       Роб поперхнулся нервным смешком.       — Ты так сказал, будто он умер.       — Для многих так и есть. Умотал в другую конторку. Видите ли, денег ему там больше предложили. А мы-то думали, он с нами по любви, — Берт достал два промасленных пакета, судя по запаху, с выпечкой. — Круассан или штрудель?       — Не знаю. А ты что хочешь?       Берт пожал плечами и, взвесив в руках оба пакета, наугад протянул один Робу.       — Зачем-то взял сладкое. Я днем сахар не ем, у меня мозги потом плохо работают. У нормальных людей без дозы глюкозы сильнейший упадок сил, а мой организм постоянно какую-то херню подкидывает мне.       Роб не понимал, хочет ли вообще есть. Его пока не отпускало тянущее ощущение в животе. С одной стороны, он уже попал под влияние Берта и нервничал меньше. С другой, сомнения все еще травили душу. Да, Берт объяснил ему причину, по которой они с Мэри здесь зависли. Верилось в это легко — отзывчивость у Берта развита даже слишком хорошо. Любит он помочь и откликнуться людям. Однако именно в Мэри Роберт видел усиленную версию того, как окружающие реагируют на Берта. Она не просто его хотела или восхищалась им, его внешностью, профессионализмом или характером. Она была по-настоящему им увлечена.       — Вы с ней хорошо общаетесь? Близко?       — В рамках работы довольно близко, — не задетый ощутимым недоверием Роба ответил Берт. — Чудится мне, ты хочешь узнать, было ли между нами что-то?       — А тебе есть что рассказать?       — Нет, конечно, это же работа. Думаешь, я тут с каждым сплю периодически?       Догадки такие возникали.       — Я тоже был «работой», — настоял Роберт, будто уговаривая себя.       — Ну-у, ты исключение. Перед тобой я просто не мог устоять, — Берт мечтательно заулыбался.       — Тебя и сейчас не смущает, что мы работаем вместе?       — Ох уж это непреодолимое препятствие.       На мгновение в знакомых до мельчайших крапинок глазах застыло странное выражение, понять которое Роб не успел. Он равнодушно взглянул на штрудель, который совсем недавно казался ему аппетитным. Роберт догадывался, что зашел на минное поле, но уже не мог повернуть назад. Из-за Берта он стал серьезно параноить и теперь не чувствовал себя тем волевым человеком, которым его все знают.       — А у тебя не проскакивает идей, что исключений может стать больше?       Берт поглядел на него так, словно в жизни не слышал ничего глупее.       — Роб, если какие-то люди рядом, это еще не значит, что они мне нравятся.       — Зато ты им нравишься.       — Я умею расставлять границы. Провокации не работают с человеком, у которого крепкие границы.       Подперев стену, Роб начал механически ударять по ней кулаком. Та отдавала пустоватый глухой стук.       — Она красивая? Ты считаешь ее привлекательной?       Вопрос явно не выглядел осмысленно. Скорее — по-ослиному упрямо. Ну не верилось Роберту, что выгоду от собственной популярности можно легко игнорировать.       Берт покосился на Роба, явно что-то осознав.       — Это не так работает. Если мне нравятся мужчины и женщины, это не значит, что раз я встречаюсь с мужчиной, то мои потребности в женщине не закрыты. Если я бисексуален, это не значит, что мне регулярно нужно удовлетворять мою потребность и в женщинах, и в мужчинах. Это лишь указывает на то, что с точки зрения физиологической совместимости мне подходят и те, и другие. Я открыт ко всему, кроме осуждения. Я люблю женщин. Я люблю мужчин. Я люблю быть мужчиной.       — То есть тема сисек сейчас не встает?       Берт опустил ладонь Робу на плечо.       — У тебя отличные сиськи.       Роб небрежно стряхнул его руку. Поразительно, насколько спокойным оставался Берт, пока внутри Роберта продолжался настоящий бой. Две части сознания воевали друг с другом. Одна оставалась недоверчивой, вторая говорила, что у Роба нет ни единой причины не доверять словам Берта.       — Последнее время ты столько интересных вопросов задаешь. Ты стал каким-то очень… хм…       — Любопытным?       — Истери… да-да, любопытным! — Берт обвил руками его торс и, умостив подбородок на плече, прижался к Робу бедрами. Роб тут же перестал держать осанку. Эластичная ткань на груди натянулась из-за движения мускулов. Теперь Берт мог ощущать, как чужие мышцы напряглись под его ладонями. — Не понимаю я тебя. Это мне бы сжирать себя от ревности. Ты самый сексуальный мужчина на планете. Ты не просто красивый — ты сногшибательно роскошный. Даже один намек на секс с тобой сводит меня с ума. Горячий, как чайник. А закипаешь всегда так, что вот-вот с носика закапает.       Роб нахмурился, точно не ожидал такого о себе услышать.       — Ты высокий, мускулистый, голубоглазый брюнет в расцвете лет. Какие еще нужны доказательства? Огромный, громкий, суровый тестостерон на красивых ножках. Когда ты начинаешь орать на таком уровне громкости, что меня буквально сметает с места, клянусь, я просто дурею. Это ты всем нравишься. Мужчины твоего возраста начинают лысеть и набирать вес. А ты все такой же стройный, сексуальный, холеный. А еще — большой и сильный. Женщины интуитивно оценивают это как привлекательность. Умение защитить — это привлекательно. Так что это я ревную, понятно?       Роб бегло оглядел себя снизу вверх, точно все это время не догадывался о том, как выглядит. Описанный Бертом образ тестостеронового мужика всегда представлялся Роберту иначе: кожанка, перегар, байк и волына. Либо это один из тех громил, который видит смысл своей жизни в том, чтобы поднимать штангу и жрать одни протеиновые коктейли. А еще «большой и сильный» и по совместительству не гетеросексуал — это кто-то в духе Билли Херрингтона. Робу не слишком улыбалось ассоциироваться с подобными образами. Поэтому и не хотелось, чтобы такие выражения, как «большой и сильный», вязались с ним.       — Ага. Нравлюсь всем. До тех пор, пока не открою рот.       — Ну, до тех пор они с тебя глаз не сводят, — Берт вздохнул и замер, сцепив пальцы у Роба на животе. По позвоночнику Роба пробежали мурашки. — Неужели ты не замечаешь? Даже на работе по тебе страдает почти половина женского коллектива.       Роб представил эту очередь из желающих… Вот уж вряд ли кто-то в бюро хочет на нем повиснуть. Роб уверен: единственное, чего чаще всего хотят коллеги — это пристукнуть его. Скорее всего Берт просто использовал редукцию к абсурду, чтобы благодаря аналогам Роб понял, насколько убога его ревность.       Берт сильнее прижался к нему бедрами. И Роб моментально забыл, о чем только что думал. Нос поймал теплый, приятный, уже такой знакомый запах. Злость окончательно улеглась, появилось непонятное опустошение. Берт водил пальцем по середине его ладони, и Роб разрывался между желанием вздрогнуть всем телом от щекотки и пробирающего удовольствия.       — Не брыкайся, хотя бы минутку. Иногда я прямо теряюсь рядом с «Мужчиной В Форме».       — Я не ношу форму.       — Ты понял, о чем я.       Роб очень быстро приплыл. Поэтому, держа марку, он все же слабо повыдергивался из объятий.       — У тебя костюмчик больно тонкий. Я буквально чувствую твой член.       — Я не специально! — воскликнул Берт. — Он просто находится впереди, куда мне его деть-то?!       Должно быть, руки обладали собственной волей, независимой от разума. Роб вовсе не планировал щупаться на работе. Однако ему срочно потребовалось компенсировать отсутствие дружелюбия ответными прикосновениями. Одним своим присутствием Берт умел убеждать людей принимать глупые решения. Он прижимался так крепко, с таким ярким азартом, что Роб просто не успевал анализировать все остальное.       Поборов минутную слабость, он насилу убрал от себя чужие руки.       — Значит, я исключение, говоришь. Ты думал обо мне, когда мы только познакомились?       — Тебя сложно не заметить, Румпельштильцхен. И не думать о тебе.       — Я не это сказал. Ты думал, как бы переспать со мной?       — Пф-ф! Считаешь, я настолько смелый и самоуверенный, чтобы так рассуждать о людях? «М-м, с этим я переспал бы, с этим, пожалуй, тоже, а с этим нет»… Я так сразу ни о ком не думаю.       — Откуда я знаю, о чем такие, как ты, думают?       Берт хитро заулыбался. Роб поймал себя на том, что тоже улыбается, несмотря на абсурдность ситуации.       — Как только ты перестанешь причислять меня к какому-то отдельному виду, то поймешь, что мыслю я так же, как и ты. Сомневаюсь и боюсь, как и любой другой человек.       С этим заявлением Роб охотно поспорил бы. В природе человека заложен биологический парадокс: предполагаемого сексуального партнера он видит с первого взгляда. Поначалу вас тянет друг к другу чисто поверхностно. Но интуитивно вы оба ощущаете, что этой тяге присуще дальнейшее развитие. Есть такая стадия контакта, когда вы еще просто мило общаетесь, но уже оба понимаете, что будете трахаться.       — Ладно, если у тебя от этой истории не завянут уши, кое в чем все же признаюсь, — взгляд Берта поплыл. — Вероятно, в какой-то период я еще и не думал о том, что хочу с тобой переспать, но к тому моменту уже точно хотел увидеть твой член.       — Scheisskerl. А не пошел бы ты? — предложил ему Роб. — Чего, спрашиваешься, ты тогда заливаешь про свои страхи и сомнения?       — Это разные вещи. Одно дело мечтать, как бы пропустить тебя через койку, и совсем другое — когда мне просто интересно, какой он.       Роба прошило дрожью до самого затылка. Несоответствие темы разговора с местом, где он проходил, выбило его из равновесия. Когда это они с Бертом перешли эту черту?       — Обожаю мурашки на твоей шее, — на полтона ниже произнес тот и прижал губы к самому чувствительному месту под мочкой уха.       

…

      — Ах ты ж, с-с… согрей руку!       Роб подышал в кулак, размял пальцы, стимулируя приток крови. Затем решил начать с самого начала. Не переводя дыхание, он спустился поцелуями по шее Берта к груди, животу и, наконец, поймал ртом член. Роберт услышал восхитительный по красоте стон и, охваченный желанием добиться большего, смелее заработал губами и языком.       — Блядь, Роб! Почти получилось. В этот раз ты почти убил меня… Нет, ничего, продолжай!       Во рту собралось целое море слюны. Роб даже подозревал, что в момент отсоса его слюнные железы запрограммированы работать на полную катушку. Красивый ровный член провоцировал странные реакции в его организме: неконтролируемый слюнопоток превышал все немыслимые масштабы. Еще чуть-чуть, и Роб истечет слюнными цунами, слюни потекут ему по подбородку и он начнет некультурно хлюпать. Но вместо того, чтобы отвлекаться на проблему, Роб стал выкладываться еще старательнее и сильнее. Им двигало неожиданно упорное желание. Такое, что скулы сводило. Настроенный отдать ласку в тройном размере, он поцеловал член у основания; руки развели бедра шире, язык поднырнул под низ и осторожно лизнул.       — Ох ты ж ни хре… В могилу меня сведешь.       От собственной храбрости у Роба вскипела голова. Потерявшийся в избытке ощущений, он сомкнул губы плотнее и хаотично задвигал головой. Большие ладони стиснули ягодицы, слегка оттянули кожу.       — Мг-х, — Берт поерзал.       — Что?       — Ничего.       Роб подумал. Подумал снова…       — Мне… мне тебя шлепнуть?       Берт скромно усмехнулся.       — Не нужно, — прозвучало неубедительно. Так, что Робу захотелось глупо уточнить:       — Почему?       — Потому что я знаю, что мне понравится. И нет, я не оговорился.       Иногда, совершенно того не подозревая, Берт озвучивал такие вещи, что Робу казалось: он действительно может взорваться. Разгон от мягкотелого нежного олуха до похотливого психа составил считанные секунды. Он пережал свой запакованный в латекс член у основания, предотвращая выстрел фонтаном спермы. Еще бы чуть-чуть, и та вылетела бы из него под давлением в три атмосферы. Жалкое зрелище! Кончить прежде чем начать.       Роб снова согрел руку и, направив ее между ягодиц Берта, потер пальцами по бледной коже.       — Порядок?       — Полный, — заверил Берт. Чуть прищурившись, он глубоко дышал приоткрытым ртом.       Тело потряхивало от сладкого предвкушения. Роб пристроился, нацелился и, наконец, погрузился. Бедра задвигались, очень медленно для начала.       Берт прикрыл глаза. Его выступающие надбровные дуги покраснели, губы тянула слабая мечтательная улыбка.       Взгляд Роба осторожно и даже опасливо спустился ниже. Сколько бы Берт ни клялся, что с его задницей все в порядке, и она себя вполне хорошо чувствует, Робу каждый раз становилось не по себе от ужасающего его неокрепшую психику зрелища.       — Ну на хер!       — Что? — перепугался Берт.       — Ничего хорошего, — Роб подвигался, стараясь случайно не прейти на резкие движения.       Догадавшись, в чем проблема, Берт затрясся в беззвучном смехе.       — Тебе смешно?! — прогундел Роберт. — А я вот не могу спокойно смотреть, как твой несчастный зад раздирается каждый раз, как… как… Да хорош уже ржать! Серьезное дело!       — Не обязательно настолько подробно все комментировать, — Берт залился смехом так, что в итоге начал истерически завывать. — Успокойся. На вид страшнее, чем по ощущениям.       — Так, все, не дрыгайся!       — А ты не щекочи меня, — он треснул по его пальцам на внутренней стороне бедра.       Роб цокнул, но руку все же сместил в сторону.       — С моим задом все нормально, — Берт оставил на губах Роба сильный долгий поцелуй. — Что у тебя за паранойя такая? Перепоручи эту проблему мне. Если что-то пойдет не так, я дам тебе знать.       Собственно, Роба не потребовалось долго уговаривать. Он поддал бедрами, начав набирать скорость. Возбуждение тут же собралось в паху, все ощущения метнулись туда, обволакивая член.       Прикрыв глаза, Берт задышал поверхностно и на каждом толчке тихо постанывал. Между губ его мелькал пупырчатый розовый язык. Роб вдохновенно засмотрелся, находя в этой соблазнительной картине невыразимо сексуальные сигналы. Уже совсем скоро ему понадобилась более устойчивая точка опоры. Опустившись на локти, Роб лег на Берта сверху и продвинулся глубже. Он одурел от охватившей его тесной шелковистости. Собственное тело отозвалось на чужой одобрительный стон: вдоль позвоночника прокатилась приятная щекотка, под кожей точно потек кипяток. Почувствовав, что хочет большего, Роб углубил поцелуй.       — Вот так и в том же ритме, Роберт… — подсказал Берт.       — Хах.       — Что?       — Чаще всего этой формой имени меня зовут на службе, либо же моя мать. Ни то, ни другое меня не возбуждает. Так что, если заинтересован в продолжении, не говори ничего настолько противолибидное.       — А мне нравится твое имя. Мне нравится, что в его полной форме содержится и мое имя.       Роба проняло. Его имя еще никто и никогда так не любил. Это было слишком интимно, запредельно близко. Роб запоздало понял, что ещё не готов говорить на такие темы. Признания, подробные этому, оказывали на него слишком бурный эффект.       Берт выглядел пьяно, расслаблено. Жарко-податливый, он лишь глубоко дышал, прикрыв глаза. Роб мог бы перечислить основные мимические реакции этого человека и знал, что означает каждая. Вот только эта оставалась для него загадкой.       — Ты решил вздремнуть?       Берт распахнул глаза.       — Нет, просто приятно делаешь.       — Обычно на приятное как-то реагируют.       Он осоловело моргнул, покраснев. Роб поклялся себе, что умрет, но выяснит, что так смутило Берта. Позже, обязательно позже.       Чужое неровное дыхание снова перекатилось в тихие стоны, стоило Робу поймать нужный ритм — короткие и частые толчки. Берт обнял, сдавил его всем собой, и это задело внутри Роберта что-то сильное и уязвимое. Его натурально повело. Роб никогда бы не подумал, что найдет в ком-то столько чувственности и жажды. Дождавшись, когда Берт снова откроет шею, он лизнул просвечивающийся сквозь тонкую кожу кадык, а затем жадно набросился на губы. Он так увлекся поцелуем, что Берт вскоре начал задыхаться. Сердце Роба зашлось от неожиданно сильной нежности.       — Берт.       Пару растянувшихся мгновений они смотрели друг на друга. Роб вдруг обнаружил: он понятия не имеет, что собирался сказать. Он поймал пальцы Берта у своего лица и поцеловал их — один, второй, третий раз, один за другим. С бесконтрольным трепетом поцеловал заметную родинку на щеке Берта, затем козелок уха, тонкую кожу века и привлекательное место у крыла носа. Просто удивительно, каким привлекательным Берт успел стать для Роберта. И не только через алкогольную дымку. Живой эквивалент совершенства лежал прямо здесь, прямо под ним. Замедляясь, Роб двигался плавно, с оттяжкой, жаждя поставить на паузу это сладкое мгновение.       — Что-то не так? — уточнил Берт. Вопрос его стал очевидной реакцией на поведение Роберта. Когда тебя так одержимо мнут и целуют, было бы странно не засомневаться.       — Всё… — задохнулся Роб, — просто превосходно.        В надежде вернуть себя в состояние адекватности он впился пальцами в простыню. Заземлиться толком не вышло. С ним происходило что-то особенное. Похожее на смещение в восприятии, а не просто на сексуальное возбуждение. Ощущения эти, настолько живые и непосредственные, создавали впечатление нереальности происходящего. Все вокруг казалось таким фантастическим, как в очень ярком счастливом сне.       Роб погрузился лицом в волосы Берта. Ткнулся губами в гладкий лоб. В аккуратный кончик носа. Снова в родинку на щеке. Затем поцеловал голову. В этой голове жили неукротимые идеи и чудесные мечты. Берт вдруг показался Роберту таким близким, знакомым, он был гораздо ближе, чем все остальные люди вместе взятые. И это внезапное ощущение близости и узнаваемости привело его в восторг.       Кто бы подумал, что трахаться с тем, кто тебе до помешательства нравится, настолько приятно? Охренительно приятно! Другие люди тоже об этом знают? Они умеют так же трахаться по долбанной любви, будь она неладна? Они вообще в курсе, что она буквально троит ощущения в моменте?       Переживаемый Робом восторг передавался Берту. И эти ответные импульсы лишь усиливали эффект. Робу хотелось остаться здесь навсегда и затрахаться до истощения.       Скажи ему.       Он вдруг с изумлением для себя осознал, что испытываемые им последние недели эмоции — вовсе не жуткая ненавистная тяжесть, приковывающая к месту. Эти чувства стали ему всем. Всю свою жизнь Роберту не хватало Берта, но прежде он по какой-то глупости об этом не догадывался. Берт не просто однажды дотрахал Роба до отношений. Он что-пробудил в нем. Он изменил Роберта, и возврата к прежнему уже не будет. Что-то внутри него перестроилось. Роб научился улыбаться каждому новому дню. Смеяться над собой. Смотреть на жизнь проще и светлее. Быть оптимистом, хоть иногда. Он не боялся, что Берт найдет его слабости. Ведь Берт никогда бы не стал их продавливать.       Скажи ему.       Роб теперь другой человек.       Готовый убрать защитные барьеры, отбросить свой щит, стать уязвимым.       Отныне он знал, чего хочет. Знал, как никогда. Некоторые вещи предназначены тебе, словно пуля.       Роберт всегда был чересчур самоуверен. В нем жило убеждение, что мир создан для него, и с его смертью тот просто исчезнет. А значит то, что принадлежит Робу, от него никуда не денется. Но теперь все увиделось таким непрочным, нестабильным. Неожиданная мысль потерять Берта, сделать что-то, что приведет к их естественному разрыву, оказалась невыносимой.       Скажи. Слова на то и придуманы.       А еще они могут стать точкой невозврата.       Роб все двигал бедрами. Вперед и назад, ближе, дальше, вперед и назад. Размеренные простые движения маятника. Восторг понемногу остывал, обращаясь в умиротворение. Такого абсолютного спокойствия и трепета Роберт не испытывал ни разу в жизни.       Но и это быстро ушло на второй план.       Скажи же.       Болезненный рассудок издевался над Робом. Разумная часть говорила ему, что его признания не принесут особой пользы. Другая часть твердила, что Берт стоит затраченных усилий. Красивый человек с красивым сердцем. Светлый, открытый, словно в нем нет ни капли злости. Роб чувствовал температуру его кожи, чувствовал, как пульсирует жизнь внутри этого тела. Он хотел его остро, чрезмерно, хотел влезть глубоко под ребра, пуститься по венам вместе с кровью. Роб хотел Берта так, как жаждущий хочет воды — просто потому, что она ему необходима. Потому как без нее он умрет. Ему было хорошо каким-то пробирающим, извращенным и пугающим образом. Свирепая волна необходимости. Просто на грани потребности. На грани безумия.       Роб задвигался медленно, почти сонно. Дыхание при этом осталось загнанным, сбитым. Какая-то мысль закружилась на краю сознания. Что-то неуловимое, нечеткое, невыразимое словами, беспрестанно меняющее форму.       — У тебя все нормально? — Берт заботливо коснулся его лба, словно проверяя жар.       Роб не поднимал глаз, чтобы не испугать Берта их лихорадочным нездоровым блеском. Он вжимался воспаленным лбом в его шею, при этом держа Берта на расстоянии, не давая приникнуть ближе.       Ощущение, что никак не оформлялось в мысль, легкое трепетание, которое еще мгновение назад так нравилось ему, становилось просто невыносимым. Тянущая тяжесть росла прямо под грудиной. Роб умирал от тесноты в душе. Откуда только в груди столько места?       Восторг стремительно уступал место откуда-то взявшейся тревоге. И та очень быстро выходила на передний план, отшагивала, затем снова накатывала и убегала назад — как прилив. Это состояние накрывало со страшной силой. Роб не понимал, как в нем уживаются две настолько мощные стихии. Два таких противоречащих друг другу стимула — тревога и восторг. Он еще не испытывал столько эмоций, весь спектр. Ему казалось, он сейчас чокнется. Все прежде пережитое поблекло, сознание не иначе засунуло их глубоко и выдернуло на первый план настоящий момент. Чувства, что очищают, обнажают, создают, такие густые и тяжелые, набрали скорость, а затем раздвоились и разошлись по разным жилам.       Роб снова потрогал простынь, чтобы успокоиться. Он уже откровенно боялся поддаться помутнению такого уровня. Если это продолжится, он должен срочно найти способ притормозить, зацепиться за какую-то опору.       — Пожалуйста, — прошептал Роб. — Пожалуйста.       — Что… т-ты…       Роба уже трясло. Ощущение, будто он не мог надышаться, усиливалось.       Берт чувствовал эту дрожь, она передавалась и в его тело. И вот они уже оба содрогались, вдавленные друг в друга.       Роб посмотрел сверху вниз, взывая, ища. Взгляд его стал несчастным. Изнеможенным. И для Берта это все выглядело крайне необычно. Он ждал — ждал, что ему скажут что-нибудь еще… Нужные слова появлялись в мыслях Роба, но умирали, так и не успев сойти с языка.       — Пожалуйста…       — Я не понимаю.       Натяжение воздуха росло. Роб вдруг так четко и ясно понял то, о чем мог бы давно догадаться. И тогда он сделал единственное, что оставалось — выпустил это терзающее чувство на волю, пока то его не прикончило. Слова хлынули из него одно за другим:       — Пожалуйста, будь моим.       Он больше не ощущал своего тела, как если бы оно перестало существовать. Сумасшествие нашло выход. Оно разрушило Роба, внутри и извне, раздавило до основания и наконец-то сделало целым.       — Я и так твой, — прошептал Берт.       Разрядка скрутила каждую клетку тела, вырвалась из него напряжением, опустошением и удовольствием. А затем Роб наконец-то почувствовал, что снова может нормально дышать.       

…

             Утро встретило его кошмарной головной болью. Впервые за много лет Роберт пропустил пробежку и, кое-как собрав себя в функционирующее нечто, приехал на работу.       Всего за полдня он выкурил почти полпачки сигарет. Но боль, сосредоточившаяся по ту сторону глаз, продолжала распирать череп.       К обеденному времени большая часть отдела разошлась, чтобы поесть. Гул в помещении стих: казалось, рой насекомых наконец-то слетел с дерева и умчался прочь. Робу было не до трапез. Он до тошноты наелся горстью обезболивающих и теперь чувствовал, как таблетки бултыхаются где-то между глоткой и желудком и горчат на корне языка.       На столе что-то вжикнуло. Онемевшая голова точно сломанный транзистор ловила разные волны, ни на чем толком не останавливаясь. Роб согнулся в кресле пополам и, сплетя пальцы в замок, надавил ими между глаз. Не осталось ни желания что-то делать, ни какой-либо мотивации. Все казалось бесполезным и пустым.       Вж-вж.       Кто-то забыл телефон, определенно. Воспаленный взгляд обвел пустеющие столы. Жужжащий звук снова раздался где-то рядом. Роб тупо моргнул, сообразив, что сигнал подает именно его мобильник.              Bert       1:12 pm       Зайди ко мне.       Пожалуйста.       Я бы сам спустился, но у меня тут больше приватности.              У двери в судмедотдел ожидали посетители. Роб втиснулся без очереди, услышав по пути, как ему в затылок полетели цоканья. Но что эти люди могли сделать работнику бюро?       Едва он оказался у двери, как та открылась, и Роба потащили за руку в помещение.       Хмуро сведенные брови Берта почти слились в одну линию. Кадык дергался, челюсть приобрела тяжелые очертания — так Берта выдавали нервы.       И хотя от волнения в груди все стянуло и тряслось, Роб невольно улыбнулся. Как ни странно, встреча с человеком, с которым он боялся остаться наедине, почему-то порадовала его. Роберт тут же плотно сжал губы, вдавливая их внутрь, как если бы хотел затолкать улыбку обратно.       — Что-то случилось? У тебя вид, будто кто-то умер.       Взгляд Роберта забегал из одного угла в другой, словно где-то там притаился ответ на вопрос.       — Просто голова болит.       Лучше было сразу выложить правду. Тем больше, что головная боль сегодня объяснила бы вчерашнее помешательство. Пусть Берт решит, что прошлым вечером у Роба случился микроинсульт или что-то в таком духе. А значит, сегодня у него отшибло память. Таким образом им нечего и вспоминать.       — Сильно болит? — не дожидаясь ответа, Берт выдвинул стул. — Садись, я знаю, как тебе помочь.       Ну что тут скажешь? Какие чувства изображать? Роб просто сел, сложив руки на коленях.       Приятно прохладные пальцы нажали на виски и со знакомой нежностью помассировали. Какой ужас! Роб уже узнает Берта по одним рукам и прикосновениям… И несмотря ни на что стало так хорошо, когда кажется, что от полноты ощущений можешь захлебнуться собственным вдохом. У Берта же подобных затруднений не возникло. Он легко и без особой суеты тер там, где пульсация грозила прорвать тонкую кожу. Поначалу Роб думал, Берт будет смотреть на него безжалостно, не отпуская выматывающим тяжелым взглядом. Ждал даже добродушных подъебок из-за вчерашнего. Но вместо этого Берт тоже искал подходящий момент, чтобы просто посмотреть на Роба. Весь такой мягкий и притихший, какой-то неестественно застенчивый, вежливый и послушный — не иначе это он что-то натворил.       — Мне помогал самомассаж, когда я страдал от мигреней. Порой у меня так сильно болела голова, что я весь день говорил исключительно шепотом.       Роб много раз за утро представлял, как и почему произойдет их следующий разговор, но подобного предугадать не мог. Последнее, чего он ожидал, это увидеть в Берте искреннюю поддержку.       — Думаю, это просто защемление. Я дам тебе мышечный релаксант и кое-что, чтобы снять воспаление.       У Роба вырвался какой-то звук — вырвался прямо из горла, потому что губ он точно не разжимал.       — Сегодня утром я торопился не потому, что избегаю тебя, — после долгой паузы сказал Берт. — У меня были дела по работе.       — Зачем ты оправдываешься, если не виноват?       — Просто хочу попросить не делать выводов, пока я не объясню.       Ладони прошлись по затылку, слегка надавили. Затем перешли на темечко, начав растирать кожу головы и легонько потягивать за волосы. Казалось, Берт ведет пальцами по изгибам какого-то узора, вправляет на место выбившиеся из сложного механизма компоненты, и все начинает работать как надо.       — Я бы…       — Мне… — начали они одновременно.       — Говори.       — Нет, ты первый начал…       — Ну говори же! — нетерпеливо прошипел Роб.       Пальцы снова коснулись висков, нажали на какую-то особенно болезненную точку.       — Ты последнее время сам не свой. Возможно мне и кажется, но ты как будто сомневаешься… Я только не соображу, во мне или в себе? Меня это убивает. Никак не разберусь, что у тебя в голове, сколько бы ни пытался.       Очень деликатно и незатейливо Берт привел их к назревшей теме. Вчера, избегая ее, Роберт поспешил уснуть, а сегодня — уехать. Он чувствовал, что упустил момент, потерял свое право находиться в нем, что назад его не пустят… Что он мог сейчас сказать? Прошу, прости, что так зациклился на тебе. Прости, что изводил себя, а теперь еще и тебя своей одержимостью. Своим страхом, что однажды ты покинешь меня. Пожалуйста, прости, что хочу обладать тобой целиком. Что вчера произошло не только одно из самых сильных эротических переживаний за всю мою жизнь — это было нечто большее для меня. Это самое сокровенное, что когда-либо вырывалось из моей души. То самое желание, которое так долго было закопано внутри.       Так люди говорят. Может и Робу стоило уже сказать прямо: «Мне очень плохо»? Более того, возможно, ему уже давно пора в это поверить? К чему бы это ни привело, во всяком случае наступит долгожданная ясность.       — Подскажи мне, Роб. А то я уже не знаю, что и думать. Я просто чувствую, что…       — Не надо тебе ничего чувствовать!       Роберт собирался сказать, что с ним все в порядке, и Берт просто поймал его в плохой момент. Но так и не сумел. За годы задубевшее сердце сходило с ума, стучало и тряслось, работая на износ. Роберт ощущал это в таких объемах, в которых никогда не ощущал прежде.       — Это я чувствую… — продолжил он. — Я чувствую себя идиотом, но мне это полезно.       Берт в последний раз провел ладонями по его голове и встал напротив Роба.       — Кажется, мы оба знаем правду, нам просто нужно как-то начать говорить об этом…       — Ага. Правда в том, что я в жопе, — отрезал Роб, злясь, и злость эта совершенно очевидно была направлена внутрь себя.       Берт замолчал. Когда Роб нашел в себе силы поднять лицо, то наткнулся на внимательный, пристальный взгляд. В глазах этих — больших и изучающих — сидело то самое воспоминание, о котором Робу было тяжело заговорить. Все утро он избегал думать о вчерашнем, но в памяти то и дело мелькали образы о том, как величайший позор обернулся для него величайшим освобождением.       — Давай так. Все сказанное здесь — здесь и останется.       — То есть, я могу рассчитывать, что тема обсуждается только один раз и затем не будет использоваться против меня? — Роб старался говорить небрежно, но нервы в голосе выдавали.       Берт рассеянно мигнул.       — Конечно. То есть… Конечно!       Роб поднялся на ноги. Не хотелось смотреть на Берта снизу вверх и выглядеть виноватым больше, чем он есть.       — Мне жаль, если мои слова вчера прозвучали обязывающе. Есть вещи, о которых я хотел бы молчать как можно дольше…       — Боже! Нет! Думаешь, ты сказал что-то неудобное для меня?        Роб механически пожал плечами. Он нервничал, потому что этот треклятый момент все же настал. Момент, когда нужно сказать важное. Он настал, а Роб так и не умеет ни говорить, как нормальные люди, ни утешать, ни находить общий устраивающей обе стороны компромисс. Он все еще не умеет испытывать к Берту отрезвляющую злость… Нормальные люди знают столько верных фраз, что удавиться можно. Они умеют заворачивать чувства в эти фразы и преподнести их в нужный момент. Они могут узнать этот момент из тысячи, выбрать нужное слово из миллиона слов. Роб всегда думал, что все беды от излишней вдумчивости. Он неизменно повторял себе: просто жди и ты сломаешь своим упрямством любое препятствие. Но прямо сейчас Роб знал, что надо успеть сказать то, что хочется, прежде чем что-то произойдет. Например, они с Бертом придут к выводу, что им стоит привести жизнь в порядок, определиться, чего кому хочется — и все это порознь. Мысль о том, что разговор закончится вот так, заставила паниковать.       Роб прочистил горло, помедлил. Он намерился сказать только самое важное, но важным теперь казалось все.       — Я просто пытаюсь объяснить, что послужило причиной этим словам. Ты человек, которого любят люди… У меня есть определенный запас терпения и лояльности к этому. Но все, что выходит за пределы, буквально сводит меня с ума, — Роб больше не заботился о том, как звучит его голос. Плевать! Он хотел говорить, вопреки всему. И «вопреки всему» — это его толстошкурость, совершенно деревянный язык и неумение вовремя остановиться. — Но делать тебе замечания, не имея на то какого-то зрелого объяснения, у меня нет права…       — Роб, я живу у тебя дома. Что, по-твоему, я там делаю?       Роберт вздохнул. Пересказать это все оказалось не намного легче, чем пережить. Все же первый шаг всегда самый трудный. Это как шагать сквозь воду, но стоит лишь получше оттолкнуться, и тяжесть в теле исчезает.       — Я верю, что ты решил перебраться ко мне по своему искреннему желанию. Или по такому же не менее искреннему порыву… хм… Вместе с тем я вижу, сколько внимания тебе выражают. Все эти люди открытые, яркие, они умеют показывать свои чувства… У меня нет чего-то равноценного.       — Ну конечно же есть!       — Брось. Рядом с ними я просто невидимка.       — Они тебе не соперники, — Берт нащупал его руку и мягко сжал пальцы. — Ты лучшее, что у меня есть. И я хочу выбрать лучшее, а не все сразу.       Роб чувствовал, как стремительно менялось его эмоциональное состояние — от паники до самого сладкого блаженства. Он находил это захватывающим, наблюдал за собой словно бы со стороны.       — Я хочу, чтобы ты знал, мне нравится понятие свободы. А ты символ этой свободы. Ты воплощение того, чем я восхищаюсь. Ты не разделяешь свободу и свои желания. Ты недосягаемый и при этом ты везде свой, в отличие от меня… — Роб охотно шатнулся вперед, навстречу Берту. Тот тоже шагнул к нему, сократив расстояние до нуля. Роберт прижался лбом к его плечу. Ощутил аккуратный поцелуй под ухом, а затем на шее, прямо у артерии, там, где особенно кипела кровь.       — Кого именно ты опасаешься? Скажи, и я докажу тебе, что он или она не имеют для меня никакого значения. Мне ничего не стоит это сделать. Не давать тебе повода ревновать — это инвестиция и в мое спокойствие.       — Дело не к ком-то конкретном. Просто у меня такое чувство, будто мне каждый день нужно бороться.       — Нет! И тебе не нужно мне ничего доказывать. Знаешь, однажды я сказал тебе то, о чем сразу же пожалел. Я сказал, что буду только с тем, кто готов к этому. А теперь сомневаюсь, вдруг ты считаешь себя обязанным постоянно демонстрировать эту готовность. Такое понемногу вытесняет тебя самого, настоящего. Я этого не хочу! Я уже сделал свой выбор. Может, мой послужной список и не отличается скромностью, но это моя жизнь. Я ее не стыжусь. Ведь это я, просто я.       — So soll es sein.       Засмотревшись ему в лицо, Берт какое-то время о чем-то размышлял. Его теплые, мягкие, лишенные всякой злобы черты лица постепенно расслабились, а всегда живой активный взгляд замер и точно поблекнул.       — Знаю, ты чувствуешь, будто тебе нельзя на меня злиться.       — Я на тебя не злюсь, — ответил Роб абсолютно честно.       — Я сделал тебе больно, я это вижу.       — Нет. Я просто… немного устал.       — Конечно же, ты устал, — подхватил Берт с облегчением. — Конечно же, это все тебя бесит! Было бы странно, если бы ты получал от этого удовольствие. У меня это по-другому работает, да. Осознание, что мой партнер сексуально привлекателен для других, только усиливает мое сексуальное влечение к нему. Но я также понимаю, что ты можешь относиться к этому совершенно иначе. Кто-то воспринимает жизнь отдельными отрезками. Другой — как единый процесс. Кого-то ревность стимулирует, другого — уничтожает. Это абсолютно нормально. Мы все устроены по-разному. Ни тебя, ни меня это не делает хуже или лучше.       Роб отвлеченно покивал, не очень-то поверив в такое поразительное понимание Берта.       — Скоро я приду в норму и, надеюсь, смогу переварить тот факт, что тебя все любят. Сейчас я слишком много хочу. А, как известно, наши желания начинаются там, где заканчиваются желания другого человека. Или как-то так…       Обоснование, конечно, звучало так себе.       Берт поднял одну бровь, и Роб с изумлением понял, от кого он перенял этот жест.       — Они меня любят не по-настоящему, я просто хороший любовник.       — Ты до сих пор не понимаешь, когда нужно заткнуться, да? — цыкнул Роб, и Берт наконец-то начал улыбаться его словам. — Думаешь, ты меня успокоил? — он тут же поник, невесело хмыкнул. — Я сразу предупредил, я не умею делиться.       — Я тоже! Я могу получить удовольствие от собственной ревности, но по-настоящему делиться тем, что мое и только мое, ни за что не стану, — Берт с чувством вздохнул, как если бы выпустил всю скопленную в груди тяжесть. — Роб, я так долго добивался тебя, чтобы теперь что — ухлестывать за всеми кого вижу? Может, со стороны кажется, оно у меня так само собой получилось. Но ты понятия не имеешь, сколько я потратил на это сил! Я хотел именно тебя. Я чудик с ебанцой и последней стадией сексоголизма, думай как пожелаешь. Но хочешь правду? Я считаю, что мужчины растрачивают свой потенциал, бегая за каждой юбкой. Да и не нравятся мне такие, как я, сто раз уже говорил! Меня тянет совершенно к другим людям — таким, как ты. Ты стал моим отрезвляющим началом. Ты уже наделен всем, что мне нужно. Мне и в голову бы не пришло, что можно влюбиться в кого-то, кроме тебя. Ты затмил собой всех. Я помешан на тебе, если хочешь знать. Каждый день не могу дождаться вечера, чтобы увидеться.       — Хах, помешан, — не поверил Роб, улыбаясь, и, он знал, эта улыбка — несчастная, уничтоженная. — Ты даже не представляешь масштабы задницы, в которой нахожусь я! Тебе со мной не посоревноваться. Ты постоянно, постоянно крутишься в моей башке! Бывает, что я днями ни о чем другом больше думать не могу.       — Звучит, как проблема, — потрясенный, Берт на минуту затих. Он смотрел так, не иначе на его глазах свершилось какое-то чудо. Впрочем, недалеко от правды. — Идем. Кое-что покажу.       Берт повел за собой в подсобную комнату. Открыл ящик, где хранились личные вещи, и выложил некоторые из них на стол. На первый взгляд это было ничем не отличительное барахло…       — Галстук я забрал относительно недавно. Ручку получил едва ли не в первый наш разговор. Ты одолжил ее мне, а обратно уже не спросил. А вот последнее из моей коллекции, — Берт указал на кусочек кожаной полоски.       — Ремень от кобуры?       — Именно, мой детектив. Не узнаешь?       — Мой, что ли?       — Да, его я тоже спиздил. Ты здесь однажды снял кобуру. Один ремешок отстегнулся. Я подумал, что она все равно сломана, так что тебе выдадут новую.       Мгновение сокрушительный страх в Роберте боролся с сокрушительно облегчающей радостью.       — Это казенное имущество, ты пи́здишь у собственного государства. Учти, я потратился на стройматериалы, денег на залог у меня нет.       Берт захихикал, и Роб ощутил, что этот смех закрутился лаской в раковине его уха.       — Я пообещал себе, что даже под страхом смерти не расскажу, насколько я на тебе двинулся. До встречи с тобой я не страдал фетишизацией. Но, как видишь, все круто изменилось. У меня от одного твоего вида коленки подгибаются. Ты не просто очередной человек в моей жизни, ты повлиял на меня, на мои взгляды, мое все! Просто занес ногу и оставил свой след в моей жизни! Я в тебя влюблен. Это не одолжение. Не утешение. И не чувство вины. И не шутка. Я даже уже не помню, когда я не был в тебя влюблен. Я чувствую это с тех самых пор, как услышал твой возмущенный бубнеж в конце коридора.       Дико смущенный, Роб быстро кивнул.       — Когда это изменится, — совсем тихо прохрипел он, — или если это изменится, я хочу узнать об этом первым.       — Обещаю, — проникновенно прошептал Берт, смотря прямо на его губы.       Роберт поглядел на арсенал вещей, что когда-то принадлежали ему. Берт вовсе не производил впечатление одержимого. И все же радость от того, что самый лучший на свете человек помешан на тебе не меньше, чем ты сам помешан на нем, вызывала в Роберте покрывающее всё удовлетворение.       Что ж, они оба друг на друге поехали. Возможно, этого не так уж мало.       — И что нам теперь со всем этим делать? — пробормотал Роб.       — Ничего, — ответил Берт. — Созависимость на первых этапах нормальна. Не нормально, когда зависим кто-то один или зависимы оба на протяжении долгого времени.       Сначала они столкнулись руками, когда одновременно потянулись друг к другу. Еще один осторожный шаг — и расстояние между ними исчезло полностью. Роб увидел вблизи улыбающийся мягкий рот. Это красивейшее зрелище всегда заставляло его сердце таять.       — Мне все время кажется, что я могу тебя разочаровать. Я знаю, нужно быть взрослым и зрелым, позволять человеку иметь любые социальные связи и дать ему возможность самому выстраивать границы… Но мне почему-то хочется, чтобы тебе было меня достаточно. Я не знаю, я не могу этим управлять.       — Все нормально, Роб. Это не ход мысли, это чувства. А их мы зачастую не контролируем.       Роб просунул свои ладони в руки Берта. Пальцы его сразу же раскрылись навстречу, слабо сжали. Привычно тонкие, сухие и длинные, они все равно выглядели меньше по сравнению с непропорционально вытянутыми кистями Роба.       — Что бы ни произошло, я хочу быть рядом. Если кто-то тебя ранит, я вылечу. Если кто-то обидит, успокою. А если поцелует, набью морду. Мне не понятны твои сомнения на этот счет. Почему я должен хотеть куда-то туда, — Берт покрутил пальцем по сторонам, — а не сюда? — и ткнул им Робу в грудь.       Подобными словами Берт умудряется раз за разом ставить Роберта в тупик. Казалось, эти особенные признания обрушивались на его неподготовленное сознание. Роб растерялся, чувствуя себя невероятным болваном. Он привык все переживать в себе и игнорировать корни личностных конфликтов, раз за разом делая один и тот же неправильный выбор — молчать. «Пристегни свой рот» — так обычно решалась всякая проблема. Однако стоит лишь увидеть, что весь мир — отражение твоего состояния и мышления, то понимаешь и другое: никто и ничто тебе не мешает. А все, к чему ты начинаешь относиться спокойно, перестает тобой управлять.       — Мне стыдно за свое тупое поведение.       — Разве? — усмехнулся Берт ему в губы. Роб тут же сдался и тоже улыбнулся.       — Да не особо, — Роберт потрогал милую вертикально торчащую антенку волос, которая всегда падала на лоб Берта и красиво качалась. Затем прижался грудью к его груди, как позволено только самым близким людям. На руки его тут же опустилась приятная тяжесть чужого тела. Объятие это было точно уютное одеяло. Такие накидывают на плечи пострадавшим в крушении или спасенным заложникам. Оно не помогает от травм или шока. Просто в этот момент человеку нужно тепло, как психологическое чувство защиты.       Роб опустил ладонь Берту на голову, погладил гладкие, текущие между пальцами волосы. Он помнил, что еще хотел сказать. Мысль эта напуганным зверьком, на которого ведется охота, металась уже пару дней под черепной коробкой.       — Недавно я спросил, не смущает ли тебя, что мы работаем вместе. Мне показалось, ты ушел от ответа.       — Нет, не смущает. Ты исключение из всех правил. В случае тебя я послал правила на хер. Всё мне подсказывало забить на тебя, обойти стороной, ведь от людей, которые еще ее определились в себе, стоит держаться подальше. Твоя бурная реакция буквально кричала мне — это будет очень и очень тяжело. Я даже ненавидел себя за постоянные попытки подружиться с тобой или хотя бы побыть рядом. Но я все равно не отступил. Тебя так сложно выпустить из виду, не говоря уже о том, чтобы контролировать о тебе собственные мысли. Но любую проблему можно решить, если дать себе разрешение преодолеть ее любым способом. И я себе разрешил пойти против своих правил. К тому же у меня просто не было шансов. Ты выглядишь как моя воплощенная наяву мечта. Твой немецкий, пробивающийся в самые неожиданные моменты — это настоящая песня для ушей. Я понятия не имею, о чем ты там постоянно бурчишь, но хочу, чтобы так было всегда.       Обмирая от бережности прикосновения, Роб ощутил, как чужие губы дотронулись до его века.       Казалась бы, проблема исчерпана, он, Роберт Штицхен, необъяснимым образом нравится самому лучшему на свете человеку. Этот человек так же помешан на нем, ему так же невыносима мысль его потерять. Теперь перед Робом расстилались бесконечные возможности и гарантии. Он хотел открыться человеку рядом, совсем как вчера, в запале какой-то неудержимой нежности. Робу хотелось ответить подстать, потому что нельзя так просто оставить признание Берта без ответа. Нельзя тянуть. Затянувшаяся неопределенность — это «нет», которое не озвучили. А не получить ответ от человека — это тоже ответ.       Роб поймал взгляд Берта и без слов передал все свои чувства, всю свою переполненность невыносимой, хрупкой нежностью и преданностью. Он увидел, что послание дошло по адресу, что на лице Берта отразилась смесь радости и ответного обожания.       Не иначе зная правильное направление, голова наклонилась к голове Берта. Лоб Роба примагнитился к его лбу.       И затем Роберт наконец-то понял, что так долго и сильно хотел сказать.       Так бывает с музыкой — слышишь ее и понимаешь, она лучше всего, что ты до этого встречал.       Так бывает с особенными фразами. Ты получаешь их впервые, столь наполненные смыслом, и кажется, будто только их и ждал всю свою жизнь.       Так бывает и с людьми. Ты просто понимаешь, что с ними всегда и во всем легко. А когда все легко, значит, рядом точно твой человек.       Поэтому Роберт Штицхен сказал самое главное вслух — как обычно и делают люди:       — Раньше мне будто не хватало только тебя в своей жизни.       Не ушами, а каким-то нутряным слухом Роб ощутил, как растягиваются в улыбке чужие губы. Самый красивый звук, доступный только ему.       — Я чувствовал это, — прошептал Берт. — Поэтому очень к тебе спешил.