Дамы семьи Поттер

      У нее могло получиться.       Выбери она любую другую личину, притворись кем угодно, только не Поликсеной, и у нее вышло бы сохранить инкогнито — но ей не повезло, потому что к тому времени Гиппократ слишком хорошо знал девицу Паркинсон.       Она вообще была невезучей, как буднично сообщила Сметвику, возвращая свое истинное лицо и криво усмехаясь уголком красивых полных губ.       — Как вы догадались, что я — не она? — откидывая вороний локон со лба, устало спросила Беллатрикс Блэк (Иппи так и не привык называть ее по фамилии мужа). — Впрочем, какая разница… Было бы странно, если бы удача повернулась ко мне лицом именно сейчас, после всего. Не следовало притворяться реальным человеком, но в трансфигурации я не сильна, мне нужен пример, вот и не удержалась от маленькой, глупой мести… кто же знал, что почтенный доктор водит такое знакомство.       Она взглянула Гиппократу прямо в глаза и добавила с восхитительным апломбом:       — Терпеть не могу вашу приятельницу. Маленькая выскочка, притворная скромница, которую хлебом не корми — дай отнять чужое. Можете так ей и передать.       Тогда Иппи нахмурился, пристально глядя на пациентку: на лишенные красок щеки, запавшие глаза и потрескавшиеся губы, — и вместо суровой отповеди, уже вертевшейся на языке, тяжело вздохнул и сказал:       — Что привело вас в Мунго, мадам? И почему именно сюда? Это отделение последствий заклятий.       — Все верно, — Беллатрикс кивнула и облизнула губы несвойственным ей нервным жестом. Устало прикрыла глаза. — Круцио ведь считается заклятием?       После осмотра, пока неожиданная пациентка медленно одевалась за ширмой, Иппи только и делал, что сжимал и разжимал кулаки, чтобы хоть так унять клокотавший в горле гнев.       — Нужно делать кюретаж, — промолвил он, когда одетая Беллатрикс тяжело опустилась в кресло. — Выкидыш был неполным, и часть продуктов зачатия осталась в полости матки, отсюда ваши выделения и схваткообразные боли… Когда все случилось?       — В январе? — безразлично предположила она, но Иппи уловил за этим безразличием бездну тщательно скрываемого страдания. — Да, точно, все случилось в начале января.       — Почему вы не обратились за помощью раньше? — с сочувствием спросил он, потому что на дворе стояла уже середина февраля, и Беллатрикс пожала плечами и снова отвела глаза. Она вообще постоянно их прятала — так, словно боялась смело встречать чужой взгляд. С того самого январского дня? Иппи Сметвик и дочь семьи Блэк вращались в разных кругах, но мир волшебников был невелик, а потому они пересекались достаточно часто для поверхностного знакомства — и Гиппократ не узнавал Беллатрикс. Он помнил ее совсем другой — вызывающе яркой. Красивой до боли, открытой до непрошеной откровенности, смелой на грани безрассудства и раскованной на волосок от нарушения приличий. Заставлявшей отводить глаза в смущении — и тут же жадно искать ее взглядом в толпе. По-настоящему, непритворно роковой — из тех, в кого влюбляешься почти против воли, себе на погибель.       Женщина, сидевшая перед ним, была тенью той, прежней, — и Гиппократ остро жалел об этой перемене. Он любил красивых людей и красивые вещи, а Беллатрикс Блэк в своих крайностях была неповторимым произведением искусства. Сломать ее волю было все равно, что поджечь храм Артемиды в Эфесе или александрийскую библиотеку, — и Иппи было больно от того, что из поколения в поколение находились способные на такое варварство.       — Я хотела забыть. Разве это так много? Хотела сохранить иллюзию того, что ничего не произошло. Что моего принца никогда не существовало — раз его действительно больше нет… — наконец промолвила Белла, когда поняла, что Гиппократ намерен дождаться ответа.       Она помолчала и продолжила горячо и почти неслышно, словно в бреду, улыбаясь странной, нездоровой улыбкой и суетливо пожимая плечами:       — Никак не могу поверить, что моего сына больше нет. Этого не должно было случиться. Он ведь был так уверен, что наш наследник станет великим, что превзойдет нас обоих… и что теперь? Мой мальчик должен был стать обещанным принцем, воплотить старое пророчество, но одно слово — и его судьбу и законное место украл другой. Но как понять, который из них? Ну ничего, ничего… Я доберусь до всех.       Беллатрикс снова взглянула на Гиппократа и доверительно прошептала:       — Когда моего сына не стало, все изменилось. Река потекла по иному руслу — появилось новое пророчество в дополнение к старому. Отныне оба говорят о подлом воре, который придет на свет в конце седьмого месяца… Одно слово, одно движение палочкой — и вместо союзника он обрел врага. Как же так вышло?       — Мадам, у вас жар, — с тревогой заметил Иппи, присматриваясь к пациентке и пропуская ее сумбурную исповедь мимо ушей — Прорицания он считал псевдонаукой и плевать хотел на все пророчества мира, хоть старые, хоть новые. Белла отмахнулась, но затем замерла, нахмурила темные брови и взглянула на Иппи с таким удивлением, словно только сейчас поняла, где находится и что говорит.       Сметвик незаметно сбил температуру заклинанием, налил воды из графина и протянул Беллатрикс стакан, а затем глухо спросил то, что его действительно волновало:       — Кто осмелился поднять на вас руку? Этому человеку место в Азкабане.       Белла пригубила стакан, затем отставила его и опустила голову, занавесив лицо волной черных волос. Она и вправду легко сошла бы за Поликсену, они были похожи чем-то неуловимым: тем, как склоняли голову к плечу и как усмехались краешком губ, а еще тяжелым молчанием, за которым скрывалась пропасть.       — Он был в своем праве, — ломким голосом сказала Беллатрикс, не поднимая на Иппи глаз. — Я просто невезучая, понимаете? Доверилась не тому человеку и этим подвела его, вот он не сдержался. Следовало выбрать другой день и другие слова, нужно было сперва отыскать концы, но мне снова не повезло… кузен, проклятый змееныш, пропал бесследно, как сквозь землю провалился, и я правда искала, но в итоге отчаялась и пришла с повинной…       Она еще что-то говорила, убаюкивая себя сладкой ложью, а Иппи напряженно раздумывал, как половчее устроить новой пациентке сеанс с коллегой-мозгоправом. Операцию он, конечно, проведет и лихорадку тоже снимет, но на этом его долг как колдомедика не закончится. Отпустить Беллатрикс в большой мир, где ее поджидает этот страшный человек — все равно что выписать абонемент на посещение Мунго, а то и сразу направление на погост.       Гиппократ не верил, что ее обидчик образумится: есть вещи, на которые не пойдешь даже в самый черный час, когда глаза застит кровавая пелена. В такие моменты проявляется суть человека: кто-то плачет, кто-то матерится, кто-то бьет кулаком о стену, а этот молодчик взял и приложил беременную женщину круцио… Пускай всего один раз, рефлекторно, не помня себя от ярости и всерьез ожидая, что она закроется щитом, — но приложил ведь…       — Ничего не говорите, — внезапно попросила Беллатрикс, и Гиппократ вынырнул из невеселых размышлений. — Пожалуйста, не давайте оценок ни мне, ни ему. Я и так знаю, что все плохо, я же не дура.       Иппи резко выдохнул и прикрыл глаза. Он не осуждал эту женщину, но при этом совершенно ее не понимал.       — Возможно, я сумасшедшая, — трезво, с какой-то надеждой предположила Беллатрикс — так трезво, как действительно безумные люди никогда о себе не скажут. В этой отчаянной смелости было что-то пронзительное и подкупающее. — Возможно, мне стоит остаться здесь, в Закрытом крыле, и клеить коробочки — или чем вы занимаете таких, как я?       — Паззлами, — буркнул себе под нос Иппи, бездумно крутя в руках карандаш. — Вы здоровы, мадам, но о вашем великом чувстве я бы так не сказал. Или я ошибся и круцио — дело рук вашего супруга, старшего Лестрейнджа?       — Ну конечно, нет, — горько усмехнулась Беллатрикс и продолжила с тоскливой признательностью: — Руди — джентльмен, он никогда не поднимет руку на женщину… а меня угораздило полюбить его полную противоположность — уличного босяка, приютскую крысу без чести и принципов. Человека, первая реакция которого — бить на поражение, а после хоть потоп. Говорю же, доктор: я очень невезучая… Может, есть лекарства для таких случаев?       Гиппократ почти брякнул «Феликс Фелицис», но вовремя осекся: в ее состоянии Беллатрикс вполне могла подсесть на зелье удачи.       — Поговорите с моим коллегой, — почти взмолился Иппи, ловя взгляд обжигающе черных глаз с покрасневшими белками — глаз, которым посвящали стихи и которые терзали сердце не одного приличного человека. Почему Белла не выбрала кого-то из них, если уж не смогла полюбить собственного мужа? Как вообще мы выбираем, кому отдаем сердце, — и выбираем ли вовсе? — Если вы знаете, что ваше чувство пагубно, но для разрыва с этим человеком вам не хватает поддержки со стороны… не переживайте, доктор Тики патологически не способен к осуждению.       Беллатрикс тяжело сглотнула, тонкие пальцы на ручке сумки судорожно сжались, и на какое-то мгновение Гиппократу казалось, что она вот-вот согласится, но потом Белла молча покачала головой.       — Иногда мне кажется, что он меня опоил, — очень тихо и печально сказала она. — Или кто-то другой — проклял. Я даже проверяла — все без толку… Знаете, доктор, мне достался прекрасный супруг, но его я не люблю, так уж вышло. Иногда я пытаюсь найти в Рудольфусе недостатки, чтобы оправдать свой ужасный выбор, — и не нахожу. Руди — действительно отличная партия, чего еще желать женщине?       Беллатрикс помолчала, упрямо глядя в стену и не поворачивая к нему головы, и Гиппократ с упавшим сердцем понял, что ей больше не с кем было поделиться. Врачебная этика предписывала положить этим неуместным откровениям конец, провести между ними границу, за которую не следует заступать, — но у Иппи не поворачивался язык. Он всегда был жалостливым и пасовал перед чужим одиночеством. Лечение — это ведь не только заклинания и зелья, правда? Прерывая Беллатрикс сейчас, Гиппократ толкнул бы ее в объятия другого человека — того, к кому ее и так неудержимо тянуло.       — Я могла бы сказать, что Рудольфус — политик, а не боец, а мне нужен тот, кто держит палочку нужным концом, — с горькой иронией продолжила Белла. — Но на свете есть Рабастан, взявший от старшего брата все самое лучшее. Он смеется над тем, что бесит Руди, и мы понимаем друг друга с полуслова… Ответь я младшему Лестрейнджу взаимностью — и муж уступил бы брату беспрекословно, дал бы мне развод без тени сомнения… вот только Басти я тоже не люблю. Ревную деверя, как сюзерен — переметнувшегося вассала, скучаю по его поклонению — но при этом не люблю… Наверное, я плохой человек и это нормально, что меня тянет к себе подобным. Может, это судьба? Может, я заслужила то круцио? Пускай не от его руки — но от руки Руди, которому вымотала все нервы, или от руки Басти, которого дразнила надеждой, а потом снова отталкивала…       — Никто не заслуживает круцио, — твердо возразил Иппи, потому что не мог промолчать. — Мадам, почему бы нам не выпить чаю? Я закрою кабинет и приглашу коллегу, и вместе мы вас внимательно выслушаем. Вот увидите, Тики разбирается в сердечных делах намного лучше меня. Он вам понравится, обещаю.       — Иногда мне так хочется вернуться в семьдесят второй — чтобы никогда его не встречать, не знать о его существовании и жить как жила… И тетя из ревности не отказала бы мне от дома, и может, со временем я полюбила бы Руди… — словно не слыша, продолжила Беллатрикс — тихо и монотонно, будто говорила сама с собой. — А теперь уже слишком поздно, я не могу вернуться к прежней жизни. Без него мне все не так.       Она вдруг повернулась — стремительным, но плавным движением, так похожим на ее прежние повадки, — и Гиппократ невольно залюбовался этой грацией.       — Он был зачат под амортенцией, — быстро сказала Беллатрикс, ловя взгляд Иппи. — Говорят, что такие люди физически не способны любить. Это правда?       Сметвик поколебался, а затем все-таки покачал головой, и она криво усмехнулась.       — Ясно. Спасибо за честность, доктор. Значит, он просто меня не любит, хотя мог бы.       Беллатрикс вдохнула и выпрямилась, выше подняла подбородок.       — Ну что же… кюретаж, да? — светским тоном спросила она. — Его можно сделать сегодня, желательно прямо сейчас? У меня еще масса дел.       — Мадам, вы уверены, что хотите именно этого? — Иппи вдруг поддался порыву и сделал то, чего никогда не позволял себе с пациентами — потянулся через стол и осторожно накрыл пальцами чужую ладонь. — Пожалуйста, позвольте помочь вам по-настоящему.       Беллатрикс молча смотрела на его руку, и Гиппократ так же медленно убрал ее. Тогда Белла вздрогнула и подняла на него взгляд — невидящий, словно провалившийся внутрь себя. Затем соврала:       — Я уверена.       И добавила невпопад:       — Спасибо.       И Гиппократ отступился — что еще ему оставалось делать? Невменяемых от боли пациентов, находящихся в бреду и агонии, можно и нужно лечить ради их же блага, но когда горячка отступала, Беллатрикс пребывала в здравом уме и твердой памяти. Связать ее инкарцеро, вызвать Тики и устроить принудительный сеанс психотерапии? К большому сожалению Иппи, затея закончилась бы долгим сроком в Азкабане для обоих доброхотов.       Потому он собрал анамнез и проверил отсутствие противопоказаний, произвел операцию и выписал лекарства, проводил пациентку в трансфигурированной вуали до выхода из Мунго — еще одна вещь, которую Гиппократ никогда прежде не делал, — а затем долго смотрел ей вслед, темной фигуре с неестественно прямой спиной. И после падения Неназываемого и волны арестов, когда стало ясно, что Беллатрикс Блэк была одной из его призовых гончих, он еще не раз вспоминал тот день, анализировал горячечные признания Беллы и свои ответы, пытаясь понять, было ли что-то, что он мог бы сделать иначе.       Чтобы не стоять над койками Лонгботтомов, кусая губы и слушая их надсадное, душераздирающее мычание.       Чтобы не запираться в кабинете и не пить целый день до глубокой ночи, не отзываясь на стук и уговоры начальства и коллег.       Чтобы не возвращаться к новым пациентам раз за разом, заглядывая в пропасть их разума и терпя поражение за поражением.       Чтобы Беллатрикс не отправилась в Азкабан, утянув за собой и нелюбимого мужа, и нелюбимого деверя, и почти постороннего мальчишку Крауча. Чтобы не остался сиротой еще один годовалый ребенок — словно волшебному миру было мало Гарри Поттера. Чтобы долгими ночами, пока жена мирно спала под боком, Иппи не пялился в потолок и не думал, как же так вышло, что жертва круцио прибегла к нему сама.       Что заставило Беллу поднять палочку на молодых родителей? Общественность полагала, что последний приказ лидера (того самого загадочного его?), знакомые ставили на приступ сумасшествия, но Гиппократ подозревал, что дело было в другом.       Беллатрикс была права, когда говорила, что ее тянет к себе подобным. В самый черный час, когда глаза застит кровавая пелена, проявляется суть человека — и за Беллу подняла палочку горькая ревность к чужому счастью, а не прожитая боль вымолвила заклинание ее губами.       Иппи проверял: Невилла Лонгботтома угораздило родиться в конце июля, седьмого месяца календаря. Могла ли Беллатрикс решить, что несчастный ребенок «украл» судьбу ее сына, какой бы та ни была? И когда она шептала «круцио» снова и снова, то кого видела перед собой — уж не своего ли обидчика, кричавшего то же самое слово ей в лицо? Или Белла не видела ничего — только стылую и безразличную тьму?       Иппи хотел бы это узнать. Поговорить с ней еще раз, продолжая ту, давнюю беседу — хоть и знал, что это ничего не изменит и не исправит. Единственное, что ему оставалось — это не покладая рук хлопотать над Лонгботтомами и надеяться, что однажды те очнутся и не откажутся от чая с добрым мозгоправом Тики, как на их месте отказалась Беллатрикс.