Дамы семьи Поттер

      — Как с этим жить? — убито спросила Поликсена после очередной бессонной ночи. Она сидела в столовой в доме Розье, сложив руки на столе и уткнувшись в них лбом, а Нора пела где-то в другой комнате колыбельную — да так тихо и нежно, что перехватывало горло. Уже тогда жена крестного начала путать вымысел и явь, хоть окончательно природа ее болезни стала понятна гораздо позже…       За окном сгущались ранние сумерки, и ветер обрывал листья с деревьев в саду, швырял их горстями в серое небо. Поликсена специально аппарировала вдалеке от дома и долго бродила по окрестностям, пытаясь собраться с мыслями перед сложным разговором — что, разумеется, не помогло ни капли. Даже внутри пахло осенью: дымом и прелыми листьями, соком рябины, влажной землей и затяжным дождем. Пахло проклятым озоном, и против воли вспоминались все без исключения ноябри в Хоге и то, какими не искушенными и безобразно счастливыми они втроем были: Поликсена и ее лучшие друзья…       — Я так больше не могу, — вслух сказала она. — Честное слово, не могу. Однажды я не выдержу и сорвусь.       — Можешь, — твердо возразил Ренар и, подойдя, встал рядом и невесомо погладил ее по волосам. — Можешь — и будешь. Я и сам так живу.       — Живете — или существуете? — с подозрением спросила Поликсена, приподнимая голову, и он печально усмехнулся. — Ясно, я так и думала. И что, теперь о счастье можно забыть?       — Ну сама посуди, ты ведь умная девочка, — мягко укорил Ренар, глядя куда-то поверх головы крестницы. — Когда солнце садится, наступает ночь, а мое солнце никогда уже не взойдет. Какое счастье мне теперь светит, если Эвана рядом нет?       — Никакого, — эхом откликнулась Поликсена, бездумно рисуя пальцем узоры на столешнице: бесконечный танец кругов и спиралей. Она прекрасно понимала крестного. Счастье — птица пугливая. Ловушка для дураков, поздняя придумка магглов-философов. Затейливый предмет роскоши, без которого вполне можно жить — ну или хотя бы существовать…       А когда счастье — это другой человек, все становится намного, в тысячу раз сложнее.       — Счастье — это ведь еще не все, — вторя ее мыслям, продолжил Ренар. — Ты совсем молоденькая, ma chère, а потому склонна к максимализму: тебе хочется всего и сразу — чтобы и любовь, и счастье, и одобрение семьи в придачу… Очень человеческое желание, но ты ведь уже поняла, что в мире взрослых так выходит не всегда, и порой нужно довольствоваться тем, что имеешь. Например, в твоей жизни еще может быть радость. В ней может быть интерес. Любопытство и открытия. Доверие и дружба. И даже любовь, — с доброй усмешкой добавил он, прищурив один глаз.       — Ага, особенно она, будто мне не хватает этой, — угрюмо отозвалась Поликсена и тут же прикусила язык: это слово было как приговор, как стальной капкан…       Она снова уронила голову на руки и застонала сквозь зубы:       — Где я ошиблась, как это допустила? У меня ведь хорошо получалось, крестный, а потом вдруг перестало. Столько времени закрывать глаза на правду, делать вид, что меня и так все устраивает, — и лишиться даже этого… Я думала, что за прошедшие годы привыкну, и снова просчиталась. Ну вот как вы дальше живете? С этой… с этой болью? Зная, что в вашей жизни его больше нет, что с ним нельзя поговорить и к нему нельзя прикоснуться… Это ведь почти как с Эваном — для меня он считай что умер. Вы должны меня понять, так объясните: как жить дальше? Я глупая, я не понимаю.       — А как ты жила с этим раньше? Сама ведь говорила, что надежды не было, — провокационно заметил Ренар, и Поликсена напряглась — несмотря на то, что крестному она доверяла почти безгранично, ей все равно было неловко.       Поликсена никогда и никому об этом не рассказывала, но в последнее время молчание и одиночество неуклонно разъедали ее изнутри. Кому жаловаться на свою потерю — ну не Каролине же и уж точно не Патроклу… Брат бы не понял, а Каро — лучшая подруга, почти сестра! — поняла бы даже слишком хорошо. Нет, Поликсена сгорела бы от стыда, если бы принялась секретничать с ними, даже не называя имен.       Один-единственный раз позволить себе настоящую откровенность, произнести почти все вслух — это ведь не так уж и много, правда? Разве она не заслужила? Хорошая девочка Поликсена, некогда сделавшая правильный выбор и теперь живущая с последствиями.       — Раньше он хотя бы был рядом, — наконец с тоской промолвила она и потянулась к стоявшей на столе свече, накрыла огонек ладонью, чувствуя болезненный жар. — Я могла в любой момент его увидеть. Точно знать, что с ним все хорошо. А еще — успеть подставить плечо… Мне хватало: как-то да справлялась, даже жила своей жизнью как умела — и это отдельная история, за тот глоток свободы я тоже плачу сполна… Крестный, я ведь осталась совсем одна, лишилась сразу всех одним махом: даже мои несчастные женихи — и тем не повезло. Я и не знала, что так бывает, словно на мне проклятье…       Ренар медленно кивнул: несмотря на то, что Поликсена не вдавалась в пикантные детали, он прекрасно все понимал, потому что прошел через нечто похожее, только гораздо хуже — разве можно сравнить ее потери с гибелью сына и болезнью жены?       — Раньше у меня было хоть что-то, а теперь нет и этой малости, — помолчав, продолжила Поликсена, поражаясь тому, что действительно произносит то, о чем старалась даже не думать. — Уже прошло столько времени, давно пора перегореть и отпустить, но никак не выходит. Умом я понимаю, что все сделала правильно, что так было нужно и что ничего не изменилось, — и все равно упрямо цепляюсь за прошлое. Не могу заставить себя забыть, как ни стараюсь. Не могу не ждать, что он умудрится вернуться в мою жизнь — ему были по плечу и не такие задачи… И одновременно очень этого боюсь.       Она с нажимом провела ладонями по тяжелым от недосыпа векам, от переносицы к вискам, и продолжила:       — Все так запуталось, крестный. Я презираю себя за боль, которую пришлось причинить, и за это презрение презираю себя вдвойне: куда подевалась моя гордость? Где мои принципы?.. Солгите мне. Скажите, что рано или поздно это пройдет, что однажды я все забуду. Я больна — так вылечите меня. Сделайте что-нибудь, что угодно. Пожалуйста.       Ренар вздохнул и тяжело опустился на стул, сгорбил плечи — и видеть его таким уставшим и потерянным было непривычно. Тревожно и немного пугающе — Поликсена привыкла к тому, что крестный всегда собран и уверен в себе, — и ее девятым валом захлестнула горячая волна стыда.       Зачем вообще она жалуется Ренару на жизнь? Зачем сидит в этом доме, похожем на выцветшую колдографию, и мучает крестного слюнявыми глупостями, отвлекает от по-настоящему важного: например, от того, что знаменитые пироги Розье не готовили уже целую вечность и что при встрече Нора поинтересовалась у Поликсены здравием ее отца — словно забыла, что Приама Паркинсона давно уже нет на свете…       Басти не одобрил бы. Басти учил молчать и не ныть — но она правда не могла жить так дальше.       — О, я бы с удовольствием солгал тебе, если бы это хоть что-нибудь дало, — надтреснутым голосом признался Ренар. — Я бы сказал, что нужно просто подождать и перетерпеть, но тебе это не поможет, не тот случай. Ты не выздоровеешь, ma chère. К сожалению, ты привязываешься сразу и намертво…       Розье вздохнул, подобрался и заглянул ей в глаза:       — А значит, деточка, я скажу правду: любая потеря — это как нож между лопаток. Каждое движение, каждый вдох причиняет боль — и от нее нельзя избавиться, но можно… мммм… абстрагироваться. Запретить себе копаться в незаживающей ране, лишний раз не совать туда руки, чтобы не занести инфекцию. Ты меня понимаешь?       — Понимаю, — глухо подтвердила Поликсена, садясь прямее и расправляя плечи. — Окклюменция для бездарей. Это как во время сражения, когда нужно сосредоточиться на главном, только вместо боя — жизнь. Тут я мастер, наловчилась за столько лет…       — Вот-вот, — горько заметил Ренар. — Видишь, какая ты умница — до всего додумалась сама. Забыть ты действительно ничего не сможешь, зато сумеешь не вспоминать. Не позволяй фантазии понестись вскачь, представляя, как могло бы быть, пойди все иначе. Даже наедине с собой, когда сам Мерлин велел мечтать о несбыточном, не поддавайся соблазну. Вот увидишь, рано или поздно, но это войдет в привычку и станет немного легче.       — Хорошо бы, — робко понадеялась Поликсена и отвела глаза, чтобы не столкнуться с Розье взглядом, глядя на что угодно, кроме него. Желтые обои, которые они с Эваном когда-то давно раскрашивали волшебными мелками, старое пианино в углу, за которым Нора любила играть по вечерам, запыленный дракон из папье-маше на полке — подарок Феликса брату на день рождения… Каждая вещь отзывалась узнаванием и причиняла глухую боль — потому что Эвана больше не было и с его смертью изменилось совершенно все.       Поликсена поколебалась, а затем все-таки собрала себя в кулак и продолжила, горячо стыдясь нового признания:       — Есть еще кое-что. Тогда, во время нашего последнего разговора, я испугалась до дрожи в коленях. Подошла слишком близко к точке невозврата: готова была отбросить все, чему меня учили, простить любую вину, пренебречь безопасностью самых близких — и меня это ужаснуло. Словно на одной чаше весов была вся моя жизнь, весь наш мир, а на другой — он, и его чаша могла вот-вот перевесить. Наверное, именно так становятся Предателями крови… и я тоже чуть не стала.       — Но ты ведь выбрала правильно, не так ли? — мягко заметил Ренар, и она откинулась на спинку стула, бездумно потирая саднившую ладонь. — Ты остановилась вовремя.       — Дело не в этом, — устало, но упрямо покачала головой Поликсена, не осмеливаясь поднять на крестного глаза. — Я была готова выбрать его, понимаете? В душе я уже предала семью, причем дважды. В первый раз я хотя бы могла сослаться на сложные обстоятельства, но во второй… во второй раз все было предельно ясно. Ему больше нельзя было доверять — но я готова была закрыть глаза и на это. Сознательно сделать выбор в его пользу и снова найти подходящее оправдание. И мне с этим жить — с этим отравленным знанием о себе, с этим позором… Патрокл был прав, крестный: мне самое место в саду, под драккловыми розами.       Эван понял бы без лишних слов, тоскливо подумала Поликсена. Он молча поделился бы сигаретой и мимолетно накрыл ее руку своей, делясь теплом и ни капли не осуждая — потому что знал непутевую подругу детства куда лучше ее самой. И подумалось еще, что ее привела в дом Розье какая-то смутная, сумасшедшая надежда на то, что Ренар тоже поймет и поддержит, совсем как его сын…       Крестный помолчал, а потом повторил очень тихо:       — И все-таки, несмотря на соблазн, ты выбрала правильно. Я ни на миг в тебе не сомневался. Никогда не забывай, кто ты, дитя, как бы ни повернулась жизнь. Ты — Поликсена Паркинсон, и у тебя есть гордость и долг, семья и обязательства. Это то, что делает тебя тобой. Что же касается того дня… ma chère, хватит себя стегать. Ты ведь сама сказала: ничего принципиально не изменилось, — так что оставь прошлое в прошлом и не раскисай. Самое сложное ты уже сделала, а теперь разожми руки и позволь потоку жизни унести тебя прочь. И не сопротивляйся.       — В сутках слишком много часов, — угрюмо заметила Поликсена, под насмешливым взглядом крестного переставляя местами солонку и перечницу, как делала всегда, когда нервничала. — Я обязательно сорвусь, вот увидите. Особенно теперь.       Ренар не стал спрашивать о причинах, и это было ей на руку: Поликсена не готова была ответить честно даже самой себе, а врать не хотелось. Не сегодня и не ему.       Просто… Просто Панси исполнилось три года и ей требовался товарищ по играм. Просто Люциус распахнул двери мэнора: настало время познакомить Драко с невестой и выковать крепкую дружбу, которая, как известно, ничем не хуже любви.       Просто Поликсена представила последствия для близких и взяла задачу на себя. Вызвалась сопровождать племянницу вместо брата и Каролины, до последнего ожидая, что Патрокл раскусит ее хитрость, — но он не раскусил, к добру или к худу.       Тогда Поликсена стала отвозить Панси в гости и, пока дети играли, бродила по парку, наполовину надеясь столкнуться с другим завсегдатаем Малфой-мэнора. Напрочь забывая, что специально явилась в будний день, чтобы ни в коем случае с ним не столкнуться.       Прошло ведь столько времени, и она рассчитывала, что ездить к Малфоям будет просто, эдакая проверка на прочность… Пора было признать честно: этот экзамен Поликсена позорно провалила.       — В такие моменты отвлекайся, — посоветовал Ренар и слегка повернулся боком, чутко прислушиваясь к тихому пению Норы. — Занимай себя делами. Самое главное — ни за что не позволяй себе ухнуть в омут с головой, чтобы не вышло как у…       Он оборвал себя и поджал губы, а Поликсена понимающе кивнула: как у Норы, да. Нельзя поддаваться соблазну жить прошлым, жить несбыточным, заманчивой мечтой, за которой нет ни малейшего смысла гнаться — что станешь делать, если все-таки догонишь?       — А в выходные? Что мне делать, когда делать становится нечего?       Крестный пригладил усы и подмигнул, остро напоминая самого себя до гибели Эвана.       — Мой совет мало кто одобрит, но я скажу так: развлекайся, — с хитрой усмешкой предложил он. — Устрой кутеж. Позволь себе маленькое пикантное приключение в духе моих французских предков, а то и не одно — радоваться жизни можно и без великой любви. Joie de vivre, Поликсена, — когда смерть подступает слишком близко и дышит в затылок, нужно жить на широкую ногу, чтобы как следует ее отпугнуть. Ну а ты ходила по грани слишком долго…       Не думать. Не вспоминать. Отвлекаться и развлекаться, лишь раз в году позволяя себе тосковать по всем, кого она потеряла так или иначе. Правила простые и понятные, почти как рыцарский девиз.       Долгие годы Поликсена прилежно им следовала, тем паче, что те совпадали с ее собственными наклонностями, — пока однажды не поняла, что все-таки сбилась с пути и что не живет, а существует. Она и сама не заметила, когда именно в мудром совете крестного иссякло волшебство, словно в прохудившейся мантии-невидимке, — неудовлетворение нарастало исподволь и в конце концов захлестнуло с головой. Затянуло в водоворот, от которого Поликсена так отчаянно пыталась убежать… и исподволь наполнило жизнь смыслом.