Печать воспоминаний

      — Посмотрим, кто из нас был прав.       Данилов сегодня полдня кругами ходит вокруг Власовой — сначала слов извинения всё никак не может подобрать и, откровенно говоря, в душе надеясь, что она окажется не права, и его чуйка с самого начала определила преступника верно; а потом, уже вроде как составив подходящую речь и разобравшись до конца в обстоятельствах дела, никак не решается заговорить с Ритой — хоть и оказавшейся победительницей в этом негласном споре, но всё равно наверняка на него, Степана, обиженной — поджидает нужного и удобного момента, но всё никак его не находит, так и продолжая ловить на себе взгляды Власовой и делать вид, что совершенно случайно в десятый раз за час оказывается рядом и совершенно точно не собирается ничего ей сказать.       Но когда все точки с расследовании проставлены, и Николай Петрович даёт добро уйти сегодня пораньше, тянуть капитану уже просто некуда — откладывать своё извинение на завтрашний день ему никак не хочется, и не потому что по всеми известной мудрости так делать не советуется, а из-за того, что иначе он ночью точно не уснёт, борясь с голосом совести, а заодно и со ставшим неудобным матрасом. Вот только просто к сути приступить оказывается не так просто, и Стёпа вновь заводит разговор про недавнее убийство.       — Она нашла окровавленные вещи своей дочери в стиральной машине. И всё поняла. Ты прикинь, как баба попала: либо любимого мужика на зону, либо родную дочь. Врагу не пожелаешь такой участи, — Данилов буквально на одном дыхании выпаливает всю свою речь и тут же об этом жалеет — сказать по делу больше нечего, а озвучить обдуманные тысячу и один раз слова всё никак не хватает решительности.       — Что, убийство по неосторожности? — словно выкрадывая для напарника дополнительные секунды, уточняет Власова, поднимая на Данилова взгляд и в отводимых глазах пытаясь прочитать всё то, о чём он так хочет поговорить, но вместо этого по кругу, словно заевшую пластику, воспроизводит и без того известные факты.       — Умысел мы не докажем… да его и не было. Ты меня извини… — всё же решается на эти важные слова капитан. И вроде бы сказать готов целый монолог, но на деле не получается и предложения связать. Он словно надеется, что Рита сама договорит за него эту речь, сама всё поймёт — как это происходит почти что всегда — и уж точно не захочет в будущем припоминать ему этот небольшой, но столь неприятный конфликт. — Я иногда…       — Забыли, — одним словом пресекает все его несвязные извинения Маргарита. Она будто и правда умеет читать его мысли и знает наверняка, что именно Стёпа собирался сейчас ей сказать. Она знает абсолютно точно, что извиняться — если делаешь ты это искренне, чувствуя на самом деле свою вину, а не потому что кто-то сказал, что необходимо так сделать — совершенно не просто. И если кто-то обратное попробует ей доказать — обязательно в честности этого человека усомнится. Поэтому и не мучает Данилова ожиданиями законченной речи — видит и без того, что у него кошки на душе скребут от сложившейся ситуации, и к тому же в глазах его все нужные слова и эмоции прочитаны ею уже давно.       — Мир? — Рите кажется даже, что она на самом деле видит, как тяжёлый груз падает у Данилова с плеч. У него уголки губ вздрагивают в лёгкой улыбке, и Власова просто не может не признаться ему вслух, что вчера они оба были хороши.       — Ты меня тоже извини, — Рита пожимает протянутую напарником руку и уже в который раз ловит себя на мысли, что разрывать этот мимолётный контакт не хочется как можно дольше. Читает точно такие же эмоции в глазах напротив и, решив, что быть такого не может, и всего лишь желаемое ей кажется как действительное, вытягивает ладонь из его руки. — Поехали, подвезу тебя. Пока в этом прекрасном городе ещё кого-нибудь не убили.

---

      Власовой даже в начале кажется, что всё это происходит не на самом деле, когда они с Даниловым оказываются на служебной парковке и собираются не на служебной машине уехать по адресу очередного преступления, а на её гражданской — по домам. На небе, которое сегодня, оказывается, такого прекрасного сине-голубого цвета, ещё светит яркое солнце. В соседнем дворе ещё гуляют ребятишки после школьных уроков. А в таких знакомых окнах в домах напротив ещё не горят люстры, лучами света вырисовывая на шторах силуэты хозяев. Мир вокруг словно совершенно иной, не тот, который обычно встречает после трудного дня, и который так привычен им обоим.       — Стёпа, — Рита зовёт товарища по имени, когда они оказываются уже на приличном расстоянии от ФЭС, а он не произносит за это время ни слова, невидящим взглядом уперевшись в происходящее за стеклом. Словно и вовсе не замечает происходящего вокруг и находится в каком-то ином измерении. — Стёп?       Власовой приходится повторить имя ещё раз, сжать ладонью его руку и потрясти весьма ощутимо, чтобы Данилов наконец вернулся в реальность, заметил, что он в её машине, и они вместе движутся по известному маршруту, который в паре им посчастливилось проехать уже ни раз. Рита запросто может повернуть налево на ближайшем перекрёстке, высадить напарника у метро и двинуться дальше, в сторону дома. Но вместо этого капитан едет прямо, чтобы на следующем повороте завернуть в право и доставить Данилова до самого дома — чтобы точно не думать потом до ночи, добрался ли он или так и остался в собственных мыслях блуждать по Московской подземки, чтобы не звонить ему потом, доказывая, что волнуется просто как за друга.       — А? Прости, задумался.       — Ты в порядке? — обеспокоенно уточняет Маргарита, успевая одновременно следить и за дорогой впереди, и за Даниловым на соседнем кресле, он в ответ лишь кивает и выглядеть пытается как можно беззаботнее. Получается это правда не особо успешно, но он этого даже не замечает. В добавок ещё и Рита подыгрывает, будто и правда не видит его состояния, не замечает взгляда, устремлённого куда-то в пустоту. — Хорошо. Стёп, и всё-таки, объясни мне одну вещь. Чего ты так ополчился против этого Володина? Даже для тебя это было слишком.       — Поддался эмоциям, — пожав плечами, он отзывается будто специально заученной фразой. Рита слышала от всезнающего и всё слышащего Ваньки, что Круглову Стёпа так поведение своё объяснял. И если он проглотил эти слова, не требуя дальнейших разъяснений, то для неё этого мало. Шаблонные слова про эмоции никак не объясняют его вспыльчивости и слепой уверенности в правильности первоначальной версии убийства. — Ничего особенного.       — Но эмоции ведь не возникают просто так, из воздуха. Разве нет?       — Ри-и-т, — Данилов наконец отрывается от мелькающих за окном картинок и поднимает на Власову глаза.       И от этих глаз Маргарите становится даже не по себе. В первый миг кажется, что в них просто серой пеленой проявилась усталость. Но уже в следующую секунду безошибочно читается невыносимая боль в этом взгляде — Рита даже отчётливо ощущает, что и сама её чувствует, будто разделяя со Стёпой; видится желание поделиться своей печалью и покрытой мраком тайной, и борьба этого самого желания с внутренним голосом, твердящим, что скелетам место в шкафу, тоже считывается без особого труда. Было бы желание чувствовать и видеть ближнего своего — у Риты это желание бьёт неиссякаемым ключом. Во всяком случае по отношению к нему.       — Ладно, всё, я не лезу, — разводит она примирительно руками, так к стати остановив машину на светофоре, чтобы не давить на него лишний раз и в душу без спроса не пытаться залезть. — Извини. Не хочешь говорить — не надо.       И в салоне вновь повисает молчание. Держится минуту, две, пять… когда Степан вдруг решается на откровение. Он готов для неё приоткрыть дверцу старого шкафа, позволить взглянуть во внутрь, разглядеть желтоватого цвета скелет, покрытый пылью и паутиной.       — Он на отца похож, — признаётся Данилов, глядя вперёд, но не видя дороги перед собой. — Телосложение, глаза. Даже волосы длинные. В хвостике, — рукой проведя возле собственного затылка, уточняет он, перед глазами словно фотокарточку видя образ отца, отпечатавшийся в памяти ещё в детстве и при всём его желании не стираемый оттуда.       — Ты так ненавидишь отца? — уточняет зачем-то и сразу же вспоминает, что ни единого слова до этого дня не слышала про него. Стёпа всегда только маму припоминает — да и то старается пореже, чтобы расспросов избежать. Рита и вовсе единственная в его окружении, кто знает, на каком кладбище она похоронена — и то по чистой случайности довелось об этом узнать. Они пару лет назад подозреваемого из бригады гробовщиков разыскивали, и, когда нужный персонаж не был обнаружен, Данилов с её разрешения сбежал куда-то в сторону могил, прикупив свежих гвоздик и проболтавшись случайно, что надо было хризантем по дороге купить — мама их всегда любила.       — Даже отчество поменял. И фамилию. Когда паспорт получал, воспитатели предложили мамину взять, зная, что та мне не по душе, — сам до этого не представляя, что будет кому-нибудь рассказывать эти истории, Стёпа открывает для Власовой всё новые и новые подробности о себе. Не знает точно, нужно ли ей это, но не сомневается ни на миг, что для других эти тайны таковыми так и останутся. — Того, из-за кого ты лишился мамы и в шесть лет в дет.доме оказался, можно только ненавидеть.       — Прости, я не знала.       — О таком как-то… — Степан замолкает на полуслове и губу прикусывает, подбирая слова поточнее, — не горишь желанием распространяться. Слушай, я бы пригласил тебя на чашечку коньяка, — за окном вдруг рассмотрев знакомые картины и осознав, что до его дома ехать какие-то минуты полторы, признаётся Данилов, в душе надеясь, что Рита всё равно согласится на его неявное приглашение, — и такси до дома потом бы вызвал, но… боюсь, Никита обидится, что ты освободилась раньше, но поехала не домой, впервые за неделю посвятив себя ему, а ко мне, — заканчивает свою речь Данилов, но, когда напарница глушит мотор, заехав на парковку возле его дома, спрашивает, подняв на неё глаза: — Рит, зачем тебе мои рассказы про трудное детство?       — Чтобы у тебя крыша, Стёп, не поехала. И потому что… — Рита замолкает и опускает глаза, не зная, нужно ли продолжать задуманное, и ругая себя за то, что начала говорить, не подумав. А через мгновение взгляд всё равно поднимает, глядя прямиком товарищу в глаза. — Потому что переживаю я за тебя, Данилов. А Никита ближайшие пару часов обо мне и не вспомнит — они сегодня с бабушкой культурно просвещаются в театре. Так что, если твоё предложение ещё в силе…

---

      Власова в квартире капитана ведёт себя почти по-хозяйски. Без лишних вопросов достаёт себе тапки, прекрасно зная, что у Данилова они хранятся за левой дверцей в шкафчике возле входа. На полке холодильника отыскивает неровный кусок сыра, который Стёпа, видимо, режет каждый раз с новой стороны, с той, которая первая попадётся под нож; одинокий помидор, закатившийся за батон колбасы и решивший, что это его спасёт; и пучок зелени, не успевшей ни спрятаться в полупустом холодильнике, ни завять. Она ровными ломтиками нарезает и на тарелку аккуратно выкладывает всю эту импровизированную закуску, когда Данилов с тихим звоном выставляет на стол початую бутылку коньяка и пару бокалов — не пузатых, как это принято по этикету, а простых вытянутых к верху, такие есть в любом доме и вопреки правилам используются не для коктейлей, а для всего жидкого, что только находится на столе, начиная от компота и заканчивая крепким алкоголем.       — Ого! — не сдерживает удивления Маргарита, припоминая эту бутылку коньяка и их с Даниловым ночную посиделку на его кухне после трудного дела, в котором они сумели найти злодеев, но задержались слишком сильно в поисках и заложника не спасли. — Кажется, в прошлую нашу встречу ровно на этом уровне коньяка и осталось. Или это другая бутылка?       — Та самая, — кивает в ответ Данилов. Он прекрасно помнит тот день, когда купил эту бутылку в ближайшем от ФЭС магазине и открыл её потом за этим самым столом, чуть ли не насильно затащив Власову, винящую себя в гибели парня, к себе. Он тогда услышал про себя многое, пару раз получил по лицу, а спустя какой-то час, утерев дорожки слёз на её щеках, услышал благодарность, что не пустил никуда в таком состоянии и глупостей не дал натворить. — Думал, в следующий раз она пригодится для случая получше. Но чего-то не повезло.       Данилов жестом приглашает Маргариту присесть, разливает янтарный напиток по бокалом, как положено, на высоту в несколько сантиметров, и любезно протягивает один из них своей гостье. Они выпивают так же молча, как почти половину пути добирались до его дома, едва заметно морщатся от терпкого вкуса и заедают, не следуя этой глупости, что после первой не закусывают. Стёпа наполняет бокалы вновь, подносит было свой к губами, но решает повременить — он прикрывает отчего-то глаза, вдыхает тонкие нотки алкоголя и вновь решается вернуться к начатой ещё в машине теме.       — Он прямо на моих глазах маму убил. Я в комнате кубики складывал, дом строил, в дверь позвонили — мама пошла открывать. Оказалось, отец из гаража вернулся. Он ничего не сказал даже, ключом гаечным голову ей разбил — несколько раз ударил — и ушёл, дверью хлопнув, — капитан замолкает, одним махом опрокидывает в себя бокал янтарного напитка, лицом утыкается в сжатый кулак и зажмуривает глаза. Он словно хочет спустя пару мгновений распахнуть их, надеясь, что всё произошедшее много лет назад — всего лишь страшный сон, и он сейчас откроет глаза, яркие лучи солнца тут же промелькнут по лицу, и он, шестилетний мальчишка, побежит на кухню, обнимет маму, сказав как сильно любит, и сядет завтракать. Он будет уплетать ещё горячие блинчики, щедро полив их домашним вареньем, и пить сладкий чай, расскажет про свой кошмар, и мама обнимет со спины крепко-крепко, поцелует в макушку и скажет, что не нужно бояться, это всего лишь сон.       Когда руки вдруг оплетают его плечи, Степану на секунду кажется, что всё на самом деле так и есть, что все неприятные истории ему и правда просто привиделись в сонной пелене, ещё через секунду капитан решает, что потихоньку начинает сходить с ума. А ещё через мгновение, когда макушки осторожно касаются губы, возвращается в реальность. Облегчённо выдыхает и ладонью сжимает Ритину руку.       — Представляешь, он даже не прятался, в гараже своём сидел и водку жрал. Говорил, что он не убивал, что я вру, выдумал зачем-то всё и на него наговариваю. Я вру, а он не при делах! — выкрикивает Данилов, ударяет кулаком по столу, заставляя Риту вздрогнуть от неожиданности, и даже пытается взвиться на ноги.       — Тихо-тихо, — сильнее сжимая руки, шепчет Власова. И этот шёпот будто оглушительным криком отдаётся у Данилова в голове, заставляя подчиниться. — Это всё в прошлом, — продолжает она и чувствует, как Данилова отпускает. Он потихоньку расслабляется, переставая походить на натянутую слишком сильно струну, не сжимает уже до побеления костяшек кулаки и оставляет все попытки вырваться позади. — Всё хорошо. Стёп, слышишь? Всё хорошо.