Сгорая в ней

Этот город слишком мал для твоей любви, Так мал для твоей любви, так мал для твоей любви.

      За прошедший месяц Пятый меняет уже третью подружку, ему проще убедить себя в скуке, чем признать, что безнадежно влюблен в свою дорогую сестру.       Ведь Ваня всегда была… Ваней.       Она больше напоминала маленького и глупого котенка, следующего за ним по пятам с самого детства. Пятый был единственным, кто не шпынял бедную девчушку без супергеройских способностей. Ему даже нравилось защищать ее перед братьями и сестрой, особенно перед Диего, который о такте знал, только сколько букв содержится в слове.       Ваня была не только самой слабой в их сумасшедшей семейке, но и самой неуклюжей. Пятый бесчисленное количество раз ловил девчушку, когда та спотыкалась и чуть ли ни кубарем летела вниз со ступенек. Поначалу это было даже забавно.       — Привет, Ваня.       Мягко улыбаясь, шептал Пятый, прижимая легкое, как перышко, тело к груди. С годами Седьмая падать не перестала. Только несчастные ступеньки сменились высоким деревом, с забравшимся на самый верх чужим котенком, или скользкой после дождя крышей — любимым уединенным местом в особняке.       Пятый лишь раздраженно цокал языком и закатывал глаза на очередную необдуманную выходку сестры, но продолжал появляться в самый последний момент, предотвращая объятия с землей. В один такой майский вечер Пятый внезапно осознал, что Ваня — все-таки девушка.       Тело тринадцатилетней Вани начало меняться, приобретая плавные очертания девушки, чем вызвало волну смущения и непознанного ранее ощущения внутри Пятого. Седьмая крепко прижалась к брату, шепча слова благодарности и клятвенно обещая больше не лазить на крышу после дождя.       Ваня робко улыбнулась, тряхнув отросшей челкой, и убежала в дом, оставив Пятого сидеть на мокрой траве в одиночестве. Мальчишка проводил силуэт сестры изучающим взглядом, смакуя внезапно проявившуюся талию и небольшие очертания груди. После того случая Пятый стал ловить себя на мысли, что все чаще и чаще заглядывается на Ваню, с жадностью подмечая малейшие изменения в той.       Даже Лютер, не замечающий никого кроме Эллисон, как-то высказался, что Номер Семь заметно похорошела к своему четырнадцатилетию, получив в ответ обиженный взгляд Третьей.       «Какого черта?» — подумал тогда Пятый, брезгливо пожав плечами в ответ на реплику брата. Внизу живот неприятно скрутило от мысли, что Лютер додумался облизать Ваню взглядом.       Настроение в тот вечер было испорчено, еще и Седьмая без конца мелькала перед глазами с высоко завязанным хвостом, который забавно покачивался из стороны в сторону при ходьбе. И совершенно безобразно оголял длинную шею.       — Тебе не идет, — небрежно бросил Пятый, с маниакальным удовольствием стянув резинку с волос сестры, но увидев разочарование в округлившихся глазах Вани, тут же дал себе подзатыльник, и в качестве извинения коснулся шершавыми губами лба Седьмой.       «Это все гормоны», — твердил себе Пятые последующие несколько месяцев, вздрагивая каждый раз, когда сестра находилась слишком близко к нему, и он мог полной грудью вдохнуть едва уловимый запах ее духов, подаренных Эллисон на день рождения, и задохнуться, задушив себя сладким цветочным ароматом.       На Рождество Ваня дарит ему шарф, связанный своими руками, а он — благодарственный поцелуй в самый уголок пухлых губ. Случайно, конечно же. Ему кажется, что ей очень идет этот румянец.       А еще ему кажется, что у него появляется нездоровый интерес к сестре.       «Чертовы гормоны», — продолжает утешать себя Пятый, замечая, что Ваня все чаще и чаще по вечерам надевает узкие брюки и облегающую водолазку под горло. А после запирается в библиотеке и по несколько часов играет на скрипке. Пятому кажется, что на самом деле играют с ним.       Даже раздолбай-Клаус замечает, что с братом происходит что-то подозрительное и предлагает тому снять напряжение.       — Нам уже по пятнадцать, — хлопает тот его по плечу, — это нормально. Попробуй.       И Пятый пробует. А после злобно проклинает Клауса и его чертовы советы, едва не рыча от бессилия. Он и представить не мог, что безобидная дрочка в душе превратится в ментальную пытку. Мозг радостно подкидывал картинки, в которых Ваня играет не на скрипке, а с его волосами, как ее дыхание обжигает кожу на шее от непозволительной близости и… О, нет. Дрочить на Ваню он точно не будет. Ни за что.       Если только разок.       Пятому — шестнадцать, и он стал выше Вани на целую голову. Теперь девушка кажется еще более маленькой и беззащитной, он бы даже назвал ее милой. Если бы она не была Ваней, конечно.       Отец дает им все больше свободы, понимая, что не сможет и дальше держать подростков взаперти. Пятому это идет лишь на руку, и он обзаводится все новыми и новыми подружками, стараясь лишний раз не пересекаться с сестрой и делать вид, что не замечает ее метаморфоз.       Ваня задерживается на вечерней прогулке, и Пятый не идет к себе в комнату, пока проблемная сестрица не появляется на пороге. Она все также наивно-приветливо ему улыбается, снимая шарф и вешая его на вешалку.       — Знаешь, — она подходит ближе, расстегивая большие пуговицы на черном пальто, — у меня вроде появился друг.       Радостно щебечет девушка, отчего-то смущаясь откровенного разговора с братом, но желая поделиться своим крошечным счастьем. Она вешает пальто к шарфу, не замечая потемневшего взгляда. Пятый сжимает челюсти и запирает на замок желание, найти этого самого друга и подвесить за ноги с какого-нибудь моста.       — Пять? — Обеспокоенно спрашивает Седьмая, холодными пальцами прикасаясь к его руке; он рефлекторно сжимает пальцы в ответ, притягивая девушку к себе.       От нее по-прежнему исходит цветочный аромат, сковывающий его по рукам и ногам. Они стоят так целую вечность под умиротворенный ход часов. Ваня застенчиво сжимает полы его расстегнутого пиджака, и едва уловимо вздрагивает, ощущая руки Пятого на своей талии.       Тот нервно вздыхает и отстраняется, борясь с желанием пересчитать ее выступающие ребра.       — Спокойной ночи, — шепчет он и оставляет на покрасневшей щеке легкий поцелуй.       Ваня не успевает сделать вздох, как остается совсем одна с учащенным сердцебиением.       Пятый с мрачным интересом наблюдает за воркующими Лютером и Эллисон и переводит взгляд на Ваню, забившуюся в угол гостиной с книжкой в руках. Она поджимает ноги в кресле и не замечает прожигающего взгляда, полностью растворившись в приключенческом рассказе. Пятый смотрит и не может понять, где же он так прокололся.       Он мог с легкостью решить любое пространственно-временное уравнение, но не мог разгадать секрет собственных чувств. Это же Ваня! Хрупкая и невзрачная, больше напоминающая причудливый предмет декора… Но все же совершенно прекрасная.       Девушка прикусывает губу на особо эмоциональном моменте, пока Пятый мысленно строит себе эшафот. У него было столько девушек — ярких, смелых, сумасшедших, но только Ваня заставляет его чувствовать.       Иногда ему кажется, что это его личная плата за свои сверхспособности; неужели она не понимает, что заставляет его внутреннего монстра благоговейно трепетать перед ней? Он не может даже сорваться в пропасть своих чувств, а она называет себя обыкновенной!       Пятому не спится. Он блуждает по дому посреди ночи, пока дождь отбарабанивает по стеклам свою печальную историю. Из библиотеки доносится плаксивая игра скрипки, подхватывая плавную мелодию дождя. Пятый замирает перед дубовыми дверьми, приоткрыв их до крошечной щелочки. Глаза цепляются за тонкий девичий силует, а губы произвольно растягиваются в привычную усмешку.       Видимо, не только ему не спится.       Ваня играет волшебно, не замечая вокруг ничего, кроме смычка, ловко скользящего по струнам. Она не отрывается от игры, даже когда Пятый осторожно прикрывает за собой двери.       Мелодия растворяется в нем, выпуская наружу наболевшие чувства. Он все еще не может разобраться, что творится с его сердцем, но позволяет тому повести за собой. У него зудят руки, так сильно ему хочется коснуться Вани, еще раз ощутить тепло ее тела, позволить себе раствориться в этих дурманящих ощущениях…       Игра прерывается почти внезапно, с фальшью на последней ноте. Ваня откладывает скрипку и поворачивается к брату.       — Прости, я разбудила тебя, — она виновата пожимает плечами, и тонкая лямка соскальзывает вниз.       — Я не спал, — спокойно отвечает Пятый, ошалело наблюдая как длинные музыкальные пальчики возвращают лямку на место.       Ваня была прекрасна в этих пижамных штанах и обычной белой майке. Ее волосы снова были забраны в высокий хвост, и почему-то именно сегодня ему не хотелось жестко стянуть с них резинку.       — Потанцуем? — Пятый подошел к ней совсем близко и протянул раскрытую ладонь.       Девушка смущенно кивнула, соглашаясь на танец. Последний раз они танцевали вместе, когда им было лет по десять, если не меньше. Пятый прижал Ваню к себе, жадно вдыхая медово-яблочный аромат ее волос и наслаждаясь долгожданной близостью. Внутри все трепетало, ему отчаянно хотелось большего… Больше касаний, больше мелких электрических разрядов тока…       Он судорожно выдохнул, поднося ее ладошку к губам. Ваня завороженно наблюдала за его действиями, внутренне вздрагивая от каждого невесомого поцелуя. Пятый остановился, его рука скользнула по плечу вверх и остановилась на линии подбородка. Он на мгновение прикрыл глаза, впитывая в себя этот момент, навсегда откладывая его в памяти.       Большим пальцем он коснулся нижней губы, невесомо провел по ней прежде, чем жадно припасть к ней губами. Внутри что-то рухнуло. Совершенно безнадежно и безвозвратно. Он готов был заскулить от удовольствия. Целовать Ваню оказалось слишком приятно. Сгорать в ней оказалось слишком правильным.       Ваня робко и неумело отвечала на поцелуй, доверчиво вжимаясь в напряженное тело Пятого, цепляясь за его плечи, как за единственный спасательный круг в этом проклятом доме.       Пятому казалось, что он спит или, что умрет прямо сейчас от передоза эндорфином. Оторвавшись от желанных губ, он приник к бьющейся жилке на шее. Он шептал что-то невнятное про любовь, карму и гормоны, выцеловывая острую линию подбородка. Его рука сама намотала на себя волосы и почти жестко дернула их вниз.       Ваня издала протяжный стон, застрявший внизу живота Пятого. Еще немного и он не сможет себя контролировать. Нет. Не сегодня.       — Нужно успокоиться, — сказал он скорее самому себе, чем Седьмой.       Девушка кивнула, поправляя снова съехавшую бретельку от майки. Пятый бросил на нее голодный взгляд: вот она — растрепанная и раскрасневшаяся, и, наверное, все же его. От этого простого осознания внутренний монстр довольно заурчал… И стало так легко... Что можно хоть убиться.       Пожалуй, у него получится принять тот факт, что он безнадежно влюблен в свою дорогую сестру.