Лжец

Кэйа постоянно врёт. С поводом или без — это неважно. Врёт, когда Итэр в очередной раз закатывает истерику, потому что Альберих опять не приходил домой несколько дней. — У меня много работы, малыш. Врёт, когда Итэр спрашивает, откуда у него алеющие синяки на запястьях и уродливые рельефные шрамы по всему телу и рукам. — Уже и не помню, откуда они, — приторно-сладко говорит Кэйа и ловко уводит от неприятной темы, увлекая Итэра в поцелуй, горький от крепкого спиртного и откровенной лжи. Итэр мог бы и поверить, если бы не знал, что всё время после работы он проводит за бутылкой в таверне. Что не приходит, потому что к утру банально встать не может, и появляться в таком виде перед его возлюбленным искренне не хотелось. Что синяки у него не от неуклюжести и тонкой кожи, а от того, что Кэйа, наплевав на звание капитана кавалерии, постоянно устраивает мордобои в таверне; за это должность должны были незамедлительно снять, но Джинн была слишком мягкой с ним. Знал он и то, что шрамы, полученные далеко в детстве — от рук собственных и родительских. У Кэйи давно были «проблемы» — это Итэр знал с самого начала их отношений. О деталях сам Альберих предпочитал умалчивать, не желая вспоминать о неприятной части своей жизни, но у блондина были догадки. Что-то с родителями — у них были слишком высокие ожидания о сыне, и они ругали его за каждое непослушание и несоответствие их представлениям об идеальном ребёнке. И, похоже, что иногда дело доходило и до телесных наказаний. — Что у тебя под повязкой? — парень пытается выдавить толику интереса, ни на что не надеясь. Лёжа на Кэйе и ласково очерчивая его скулы самыми кончиками пальцев, он смотрел тому в усталые голубые глаза. Кэйа всегда смотрит глазами такими жалкими, будто в последний раз, а Итэр — безнадёжно. Они на грани разрыва, и оба это понимают. Итэру больно смотреть на израненное тело и душу Альбериха, которая, как бы тот не старался скрывать свои секреты, была чуть ли не наизнанку вывернута. Больно было знать, что даже спустя год отношений Кэйа не доверяет ему так, как доверяет ему Итэр, чтобы поделиться своими переживаниями, хоть он и не был ему ничем обязан. Отношения с Кэйей в какой-то мере можно было сравнить с отношениями с подростком, и не ошибиться: вроде взрослый, но ещё несформированный психически, у Кэйи в голове намертво осели детские тараканы, с которыми теперь приходилось иметь дело Итэру. И хорошо, что тот уже однажды дал себе отчёт о том, что у его возлюбленного были ментальные скелеты в шкафу, которые непременно дадут о себе знать несколько позже, и от своего слова не откажется. Время от времени блондин сердечно, но едва ощутимо целовал каждый шрам и синяк на его теле. Запомнил наизусть роспись белых полос шрамов на загорелой коже, что отдалённо напоминали созвездия в виде непонятных и различимых самому лишь Итэру формах. Целовал каждый изъян, чтобы хоть как-то дать тому понять, что ему не всё равно. Что он любит всего его и каждый его рубец, но тот в упор не видит — или попросту не хочет видеть. Итэр ведь почти ничего ничего о нём не знает, кроме имени. — В который раз ты это у меня спрашиваешь? — Кэйа натянуто улыбается, накрывая его руку своей, хотя по глазам было видно — он устал. То ли от бесконечных вопросов, то ли от уже бесполезного сокрытия правды, но было видно, что мужчине нелегко разговаривать на эту тему. — Я ведь уже рассказывал. — Я хочу услышать правду, — с печалью в голосе и невесть откуда возникшим комом в горле говорит Путешественник, ложась тому на грудь и прислушиваясь к сердцебиению любимого. — Хотя бы одну. От тебя. Кэйа долго молчит. Непривычно долго, но Итэр даёт ему время. — Тебе действительно интересно? — спрашивает Кэйа, но не для Итэра, а для себя — он не хочет спугнуть его. Сейчас в его взгляде не было видно привычной притворной расслабленности и натянутой радости, только животная усталость и, немного — беспокойство. Когда тот кивает, Альберих обречённо вздыхает. — Не обещаю, что зрелище тебе понравится. Итэр, явно не ожидавший такого, уставился на него с удивлением. Несмотря на то, что иногда Кэйа не приходил домой по несколько дней, парень знал, что он ему не изменяет. Кэйа любит, правда любит, но не привыкший к тому, что за неидеальное поведение он не получит ремня, враньё вошло в привычку. Разумеется, восторга это отнюдь не вызывало, и Итэр был очень зол и расстроен такими действиями со стороны любимого, но где-то глубоко в душе верил, что когда-нибудь он ему доверится, и неважно, сколько месяцев это займёт. Несмотря на это, Итэр всё реже стал надеяться, и намного чаще обычного стал думать о том, чего он ждёт от их отношений, о том, что он, вообще-то, не железный, и что у него есть гордость. Как и о том, что разумнее было бы расстаться уже давно, но в глубине души капля надежды на счастливый конец всё равно оставалась. Путешественник не сразу решается потянуться к чёрной повязке, закрывающей правый глаз. Он сам не знал, что ожидал там увидеть: то ли гниющую дыру вместо глаза, расквашенное подобие глазницы или наоборот — такой же видящий глаз. Не столько он беспокоился о том, что было под повязкой, сколько о том, что Кэйа наконец-то доверился ему. Пусть это и была только одна маленькая тайна — он был рад. Перед тем, как снять повязку, он снова посмотрел на Кэйю, молча спрашивая у того разрешение. После ленивого кивка он неуверенно стянул с него повязку. Глаза действительно не было: вместо него под веками было попросту ничего, только мягкая розовая ткань. Ни ужасной раны, ни второго глаза. Теперь-то он понимал, почему Альберих избегал этой темы. Но, несмотря на всё это, страшно не было — Итэр не был тем человеком, что убежал бы после такого. И если его любовь не прошла проверку на время, проверку на прочность она точно прошла, поэтому убегать он не стал бы в любом случае. К удивлению Кэйи, парень не соскочил с постели с криками и не убежал, не успев собрать чемоданы. Даже не испугался: в лице его любимого читалось только облегчение и молчаливая благодарность. Левой рукой Итэр с нежностью огладил аккуратную бровь над пустой глазницей, а затем спустился к веку. Со всей любовью он мягко поцеловал его в уголок закрытого века и опустился к шее, носом утыкаясь тому в надплечье и, наконец, обнимая так крепко, как на прощание. — Спасибо, — едва слышно прошептал он, целуя его в оголённую шею. Внезапно, в ответ сильные руки обхватили его и утянули в практически костоломное объятие, хваткой раза в два крепче его собственной. Такое, которого он никогда в своей жизни не получал; слишком личное, слишком чувственное — и оно было только для Итэра. Кэйа спрятал лицо в его миниатюрном перекате плеча, а Путешественник, секунду спустя, медленно начал гладить его по обнажённой спине, чувствуя рельеф каждого шрама и по привычке обводя их контуры пальцами. Теперь они лежали на боку. Итэр, в силу своих возможностей, оглаживал сильное тело Кэйи: его спину, талию, плечи, тем самым показывая свою любовь и преданность. — Мне больно, Кэйа, — спустя пару минут еле выдавил из себя парень. Ему было приятно, но такие объятия для его маленького тела были слишком сильными. Такими темпами он ему и кости все переломает. Наконец, Альберих отпустил его, заглядывая куда-то совсем глубоко в карие глаза. — Ты же не убежишь? — обеспокоенно спросил Кэйа, беря миниатюрную руку возлюбленного в свою. — После того, как ты безвозвратно сорвал мою розочку и украл первый поцелуй, уже вряд ли, — Итэр мягко засмеялся и чмокнул того в губы. — Не убегу, если ты перестанешь мне нагло врать и расскажешь всё, как есть. И завяжешь с алкоголизмом, ты же знаешь, как это меня всё это расстраивает. — Тогда ты останешься со мной навсегда? — Кэйа улыбнулся и игриво притянул парня к себе за талию, подминая под себя. Итэр недовольно буркнул, но не отодвинулся. — Останусь. — Тогда договорились. И в этот раз Кэйа не соврал. Но соврал Итэр.