The Water of the Womb

Ему 12. С тонкими серебряными волосами, сотканными из шелка, и красивыми серыми глазами, ясными, как маленькие стеклянные бусинки, и такие же холодные. Его губы всегда изогнуты в смутном подобии улыбки, но она, кажется, никогда не достигает глаз. Он не говорит злобной лжи, о которой предупреждали его предыдущие опекуны, но ему это и не нужно — он и так достаточно жуткий. Он спотыкается о пустоту, вдруг ни с того ни с сего кричит, бросает все, что делает, и бежит, словно от этого зависит его жизнь. Он у них всего две недели, а они уже с трудом его выносят. К сожалению, они пока не могут найти никого, на кого можно было бы его спихнуть. Никто не заберет его до тех пор, пока он не проживет у них свои минимальные 4 месяца. Поэтому, когда на пороге появляется мужчина — красивый и высокий, в элегантном черном костюме, с шелковистыми серебристыми волосами, аккуратно зачесанными назад — и говорит, что он дедушка мальчика по материнской линии, говорит, что хочет навсегда забрать его, они не задают вопросов, даже не колеблются. Они зовут мальчика, записывают адрес, куда отправить документы, и с чрезмерным энтузиазмом отмахиваются от них. (Сейчас десять вечера, и улицы пустынны. Никто не видит, как мужчина опускается на колени перед мальчиком в конце подъездной дорожки и шепотом задает ему один-единственный вопрос. Никто не видит, как глаза ребенка расширяются от шока и, может быть, немного страха, как он на мгновение задумывается, прежде чем медленно и решительно кивнуть. Никто не видит, как мужчина — красивый и высокий, одетый в элегантный черный костюм с шелковистые серебристые волосы, аккуратно зачесанные назад — исчезает в воздухе. Никто не видит, как мальчик медленно, мягко поднимает в воздух невидимая сила, как он, кажется, сидит, расставив ноги, словно на спине какого-то гигантского зверя, скрючив пальцы, словно держать за шелковистый белый мех. Никто не видит, как мальчик исчезает в липком тепле ясной летней ночи.) Ровно через неделю в их дверь постучала полиция, задавая вопросы о 12-летнем Нацумэ Такаши. — Дед забрал его несколько дней назад, — растерянно хмуря брови, отвечают они. Документы они отправили уже на следующий день. Наверняка этот человек уже заполнил их? Выражение лица полицейского внезапно становится холодным. — Дедушки Нацумэ Такаши умерли, — говорит он. Они чувствуют, как кровь застывает в их жилах. Полицейские просят их описать человека, который увез Нацумэ Такаши. — Ему было чуть за сорок, — говорят они, и только когда выражение лиц офицеров становится напряженным от неодобрения, они понимают. В начале сороковых? Слишком молод, чтобы иметь 12-летнего внука. Ему должно было быть не меньше пятидесяти. Те поспешно переходят к описанию его наряда. «Сама картина респектабельна!» — спешат сказать они, словно объясняя свою оплошность. — Как он представился? — спрашивают офицеры. Они на мгновение задумываются, пытаясь вспомнить. Они перебирают в памяти все происходящее, от начала до конца, и чувствуют, как стыд скручивается в животе, неловко отводя глаза от подозрительных взглядов офицеров. — Человек пришел забрать вашего подопечного, а вы даже не спросили у него имени?! — возмущенно спрашивает офицер. Он сам отец, и полное пренебрежение к безопасности ребенка бесит его. Затем офицер уходит, вне себя от ярости и бормоча себе под нос, что ему нужен ордер на арест. (А за сотни километров отсюда на спине огромного белого зверя крепко спит двенадцатилетний ребенок. Они лежат посреди залитого солнцем луга, сладкий, пьянящий аромат полевых цветов тяжело повис в воздухе. Рядом сидит женщина в элегантном пурпурном кимоно, курит и тихо болтает с огромным конноголовым зверем. Оба, время от времени, бросали взгляды на спящего ребенка с выражением нежности. Их милое маленькое цветочное дитя. Они не могут себе представить, что он видел, через что прошел. Но теперь он в безопасности. И они больше никогда не позволят никому причинить ему боль.)