Не один

Игорь совсем не помнит свою мать. Она развелась с мужем, когда он был еще совсем маленьким, и уехала в Москву в поисках лучшей жизни. Зато он хорошо запомнил отца: как его большие потрескавшиеся ладони трепали его волосы, как он утром на кухне готовил незамысловатый завтрак для маленького сына, задумчиво глядя в панорамное старинное окно. Константин Гром много работал, приходил поздно, но всегда заглядывал в комнату сына, осторожно поправлял одеяло и смотрел на мальчика со щемящей нежностью. От отца пахло холодными улицами ночного Петербурга и свежим дождем. Константин много работал, но редкие свободные часы проводил со своим сыном. Игорь помнит, как они с папой ловили рыбу на речке, а его ноги утопали в густом предрассветном тумане. Помнит, как в шесть лет отец впервые взял его с собой на рыбалку, и он чувствовал себя таким большим и важным, держа огромную, как ему тогда казалось, удочку. Помнит тот щенячий восторг, когда отец катал его на мотоцикле, а Игорь радостно жмурился от встречного ветра, вжимаясь щекой в старую папину кожанку. О своей матери Игорь знал мало. Только что его родители поженились сразу после окончания школы, как поговаривают злые языки, по залету. Позже, когда мальчику исполнился год, его мама оставила маленького Игоря с отцом, бабушкой и дедом, а сама уехала поступать в Москву, выучилась на переводчика, подала на развод и вышла замуж за иностранца. Мальчик и не помнит толком, как она выглядела, только видел мельком на фотографии, которую отец бережно хранил. Там они ещё школьники — красивая голубоглазая девчонка в лёгком сарафане и угрюмый пацан с пластырем на щеке. Отец так больше никогда не женился, с головой ушел в работу. — Папа, — однажды осторожно спросил Игорь — а почему мама нас бросила? — Жизнь сложная штука, сынок, — в глазах Константина отражается светлая грусть. — Чувства такая хрупкая вещь, и первая любовь она редко бывает навсегда. А хочется пронести через всю жизнь. Отец налил на донышко стакана водки, залпом выпил до дна. Посмотрел в серьезные глаза сына, потрепал по темным, как у него, волосам своего боевого воробья. — Ты только это сынок, никогда не осуждай маму. Мы с твоей мамой очень любили друг друга, она подарила мне тебя. Это я во всем виноват: полностью погрузился в работу, а ей хотелось праздника, цветов, прогулок под луной. А не пелёнок, серых будней и нищенской зарплаты. Меня не было рядом с ней, когда был так нужен. Когда ты болел, когда делал первые шаги. Она была такой яркой и светлой, задыхалась в этом городе вечной осени. А я даже не заметил, как ей было плохо. Как моя Света чахла здесь без солнца и тепла. Она ведь заслуживала самого лучшего, а я ничего не мог ей дать. Игорь восхищался своим отцом — он был героем, защищавшим город от плохих людей. Только по обрывкам подслушанных случайно разговоров с дядей Сережей быстро мальчишка понял, что его работу не очень-то ценили. А потом отца убили. Константин расследовал дело о коррупции, в котором были замешаны не последние люди города. Многие советовали ему бросить, но отец всегда был упорный. В последнее время он стал нервным и старался сам забирать сына из школы, постоянно оглядываясь по сторонам. В тот день в Питере выпал первый снег. Игорь восторженно ловил снежинки языком, а отец нёс из магазина огромные сумки с продуктами. Мальчишка мечтал, как они будут с папой наряжать огромную пушистую ёлку. А потом отец пошатнулся и медленно осел на снег, хватаясь за грудь. — Папа, папа, что с тобой?! — испугано заплакал Игорь, падая на колени рядом с отцом. — Беги, Игорь — тихо прошептал Константин. Белый снег окропила свежая кровь. Мальчик помнил, как истошно кричал, прижимая к себе остывающее тело. Дальше все как в тумане: вой полицейской сирены, врачи скорой помощи пытается оторвать его от трупа отца. Помнит как из больницы его забрал дядя Федор с женой Любой. На нем тогда лица не было, казалось, за один вечер друг отца постарел на десять лет. — Ты прости меня, малой, не досмотрел. Я ведь должен был предвидеть, прикрыть. А эти уроды… Не думал, что вот так подло, когда он домой будет возвращаться, выстрелят в спину. Я их найду, Игорь, костьми лягу, но найду. В маленькой квартире было тепло и уютно, тетя Люба отпаивала его горячим чаем и гладила по голове, как маленького. Игорь только шмыгал носом, завернувшись в теплый плед, и смотрел в пустоту. Он отчаянно хотел проснуться, чтобы все это оказалось затянувшимся кошмаром. Открыть глаза и почувствовать запах свежей хвои, увидеть, как папа наряжает ёлку, доставая из шкафа старинные бабушкины игрушки. А потом, спотыкаясь летит на кухню, спасать подгоревшую яичницу. А после они будут смеяться и есть бутерброды с плавленным сыром. Только Игорь знал, что как раньше уже не будет никогда. В тот роковой вечер жизнь маленького мальчика разделилась на до и после. Игорь прожил в семье папиного сослуживца несколько недель, и это было самое тихое и спокойное время. К сожалению, оставить ребенка у себя Федору и Любе не позволили — юридически они были ребенку никем. Очень скоро к ним заявилась служба опеки и новоявленные родственники, о существовании которых Игорь даже не подозревал. Мнение одиннадцатилетнего мальчика, разумеется, никого не интересовало. Следующие три месяца Игорь провел, кочуя от одних дальних родственников к другим. Из услышанных разговоры мальчик быстро понял, что чужой ребенок является обузой и лишним ртом для семьи. Презрение и насмешки кровных детей над приживалкой лишь добавляли масла в огонь. В третьей семье над ним собирались оформить опеку исключительно ради пособия. Игорю не нравился запах алкоголя и сигарет, лживые холодные лица опекунов. Вечерние скандалы и бурные примирения с наигранными стонами, которые не давали ребенку спать и делать уроки. — Вы мне не нравитесь, — однажды просто заявил Игорь, заходя на кухню. — Да кто тебя вообще спрашивает, сопляк? — заржал очередной муж тети Светы. — Я вас подушкой во сне задушу или горло перережу, — зло сказал Игорь. Так мальчик отправился в детский дом. *** Ветхое здание, которое видело ремонт ещё до революции, выглядело мрачно и уныло. Дети прилипли к окнам и смотрели на него словно маленькие любопытные звереныши, потерянные, настороженные и никому не нужные. В их глазах застыла затаенная обида и безысходность. Будет трудно, решил Игорь. Новенькому быстро решили показать его место. Впрочем, ни под кого Гром прогибаться не собирался. Мальчишка оказался ершистым, быстрым и агрессивным, умеющим показать зубы. Не зря последние несколько лет на рукопашку ходил. Хотя внешне Игорь и выглядит худощавым и мелким, он был быстрым, изворотливым и выносливым. А в душе его кипела такая ярость, что немедленно хотелось выплеснуть. Это жгучая злость на несправедливость окружающего мира кипела в душе, пожирая его изнутри. Так что Игорь был даже рад. Правда, поначалу ему тоже здорово доставалось. Но ушибы и синяки заживали на нем быстро, как на собаке. Зато к концу третьей недели бешеного Грома оставили в покое. *** За окнами грязь и слякоть, по ошибке названные питерской весной. По ночам шумели старые трубы, на крыше гулял ветер. Мальчишка подрывался посреди ночи, а после, закрывая голову подушкой, честно старался уснуть под заунывные завывания ветра. К концу второй недели Гром потихоньку привык. Именно в такую серую и дождливую пятницу, уныло топая по коридорам после конца занятий, Игорь и услышал приглушённые крики из душевой. Застыл, прислушался. — Глуши этого чмошника! Что, не поможет больше тебе твой Олежка?! — послышался злой смех, звуки, а за ним — ударов. — Мочи этого мелкого пидора! Ты, я вижу, совсем страх потерял, даже вместе с ним в постель ложился. Не боялся спалиться перед воспитателями? Только бросил тебя твой Волков, да? Слушай, Разум, а может ты и мой чупа-чупс пососешь? Говорят, вам, пидорам, это даже по кайфу! — Не трогайте меня! — послышался надломленный голосок. Тоненький, звонкий. — Вы что за беспредел тут устроили, уроды?! — крикнул Гром, влетая в душевую. Эти ублюдки даже дверь закрывать не стали, настолько были уверены в своей безнаказанности. Игорь нахмурился: двое отморозков, явно из старшей группы, пинали ногами забившегося в угол худощавого рыжего мальчишку. — Ты бы лучше свалил отсюда, малой, пока сам не огрёб, — недобро оскалился белобрысый детдомовец. Руки сами сжались в кулаки, а глаза заволокла алая пелена гнева. Гром схватил валявшийся неподалеку ни то кусок трубы, ни то старый кран — местный сантехник, небось, последние мозги пропил, раз не додумался железяки ни то что убрать, а хотя бы сдать на лом и наскрести на бутылку водки — и со всей дури огрел ухмыляющегося детину по спине. Он даже не запомнил, как наносил удары, тело двигалось само по себе. Зато уроды запомнили его навсегда, и разбежались с криками, покрывая бешеного ребенка отборным матом. В памяти Игоря запечатлелся лишь тот момент, когда он присел на колени перед избитым мальчишкой. Болезненно худой и бледный, с копной рыжих непослушных волос, с дрожащими губами, лицо залито кровью из разбитого носа. — Эй, малой, ты как? Сильно тебе досталось, да? — обеспокоенно спросил Гром. — Олег? Ты вернулся? — мальчишка посмотрел на него своими огромными синими, как небо глазами с рыжими ресницами. Ему показалось, что он видит в них бездну отчаяния и одиночества. И вдруг они словно засияли от радости и робкой надежды. Этот пронзительный взгляд он не забудет никогда. Сквозь пелену слез избитый мальчик видел лицо своего единственного друга. Но затем картинка стала размытой: серебристо-серые глаза приобретают темно-карий цвет. — Я не Олег, — растерянно признался Гром. — Игорь я. Новенький. Ну, будем знакомы. Мальчишка протянул рыжику руку. — Сережа… Разумовский, — протянутая в ответ ладошка была маленькой и холодной. Игорь помогает подняться Сереже с пола, осторожно усаживает на край ванны. — Давай помогу, — Гром открывает воду и тянется за старым носовым платком, удачно завалявшимся в кармане. — Я и сам могу, — тихо протестует рыжик. — Да-да, знаю ты большой и все можешь сам, — шикает Игорь, осторожно стирая кровь и сопли с чужого лица. Сережа притих, позволяя умыть себя. Потом ему пришлось подождать, пока Игорь притащит из медкабинета аптечку, а затем — сносить неуклюжую, но старательную обработку царапин. Мальчик стоически терпит и лишь изредка болезненно вздрагивал, когда защитник обрабатывает ваткой с перекисью поврежденную кожу. Настороженно наблюдает за его действиями из-под длинных рыжих ресниц. — Это все неправда, что мальчишки болтают, — тихо говорит рыжик. — Я сильно простудился прошлой осенью, а потом подхватил пневмонию. Я вообще часто болею. Здесь слишком холодно и сыро. Особенно по ночам. — Да я уже заметил. Еще и трубы гремят посреди ночи. — Олег просто хотел меня согреть, чтобы я снова не заболел. Он родился на севере, всегда горячий как печка. Вечно я мерзну, даже два одеяла не спасают. — Рыжий, они просто придурки. Просто придурки без мозгов, — открыто улыбнулся Гром. *** Некоторых детдомовцев изредка навещали родственники или даже забирали на выходные. Игоря никто не навещал, кроме друга отца. — Вы нашли их, дядя Федя? — хмуро спрашивает мальчик. — Нашел, Игорек, нашел. И пристрелил как собаку. Сопротивление при задержании, сам знаешь.… Не будет больше эта падаль честных людей за деньги убивать. Это была лишь часть правды. На самом деле майору Прокопенко было стыдно смотреть сыну товарища в глаза. Да, он нашел киллера, но не заказчика. А когда продолжил копать, ему прозрачно намекнули, что у него есть молодая красавица-жена и немощная мать. Позвонили сверху, начальство прикрыло дело. — Ты только подожди немножко, Игорь, и я заберу тебя отсюда. Мы столько бумажек собрали, все инстанции обошли. А эти черти… то им зарплата маленькая, то жилищные условия не те. Но ничего, вот повысят меня, и тогда я добьюсь разрешения на усыновление. И все у нас будет хорошо. Ты же нам с Любаней как родной. Я тебя вот таким помню. — Зачем вам все это надо, дядя Федя? — устало вздохнул Игорь. Прозвучало грубее, чем он хотел. — Вы же с тетей Любой еще молодые, своих детей можете сделать. Федор Прокопенко замолчал, глядя на свои руки. Игорь уже испугался, что ляпнул что-то не то, собираясь неловко извиниться. — Не получаются у нас дети, Игорек. Не получаются. Но это не важно, родителями ведь становятся разными способами, правда? — грустно улыбается дядя Федя. У Федора сердце кровью обливалось, когда он видел отчаяние и боль в глазах любимой жены. Когда она с ужасом хваталась за низ живота и сгибалась от резкой боли, чувствуя, как по ногам струится кровь. Когда держал холодную ладонь жены в машине «Скорой помощи». Как забыть пугающий своей пустотой взгляд родных глаз? Никто из врачей не мог объяснить, почему молодая здоровая женщина не может выносить и родить ребенка. Три выкидыша на разных сроках, диагноз — бесплодие. Врачи поговаривали, что виной всему — неблагоприятная экологическая обстановка в городе, а источник — огромная свалка токсичных отходов. Из-за нее статистика онкологии, внутриутробных патологий и бесплодия резко возросла. Город буквально задыхался, однако власти города всячески замалчивали печальную статистику, объясняя отвратительные запах и странный туман тем, что город стоит на болотах. *** Гром прощается с дядей Федором, вновь возвращаясь в холодные стены ненавистного приюта. Сегодня он узнал, что его переводят в среднюю группу, где недавно освободилась койка. Едва зайдя в обшарпанную комнату он сталкивается с осторожным взглядом голубых глаз. — Ну привет, Рыжик, — открыто приветствует Игорь, небрежно скидывая свои вещи на противно скрипящую кровать рядом с окном. — Я не Рыжик, меня Сережа зовут, — забавно фыркает мальчишка, опускает взгляд в огромную старую книгу, но Игорь все равно замечает робкую улыбку на губах своего соседа. «История Средневековой Европы» успевает прочитать Гром. Неужели ему и вправду это интересно? — Теперь ты занял место Олега, — раздаются смешки за спиной, когда Игорь идет вечером по коридору в туалет. — В смысле? — В прямом, — пожимает плечами мелкий детдомовец, надувая жвачку. — Волкова усыновили на прошлой неделе. Теперь ты спишь на его кровати. Мальчишка смерил Грома ехидным взглядом. — Я тебе не завидую, Разум вопит по ночам, как резаный. Не ссытся и на том спасибо. И вообще он стремный. — Захлопнись, мелкий, — огрызается Гром. Когда Игорь возвращается в комнату, Разумовский даже не поднимает головы, продолжая изучать пыльную книгу. Сидит, неподвижно скрестив ноги в гнезде из одеяла и подложив под спину подушку. — О чем читаешь? — Про Средневековье. Ну, знаешь, Инквизиция, Черная смерть, чумные доктора. — Мило, — Гром хмурится, разглядывая жутковатые иллюстрации: странных врачей с птичьими клювами, вереницы костров, пляски скелетов и горы пылающих тел прямо на улицах. — А что-то нормальное на ночь почитать, не? Тебе всякая хрень после таких ужасов не снится? — Мне и без них кошмары снятся, — на грани слышимости бормочет Разумовский. Гром ворочается несколько часов на скрипучей кровати пытаясь уснуть. Коммунальщики внезапно расщедрились — батареи так и пышут жаром и в комнате невыносимая духота. Да еще и тусклый свет ночника раздражает. Мальчишка недовольно трет глаза, тянется к старым часам на тумбочке. — Рыжик, блин! Ты время вообще видел? Полночь уже. Разумовский вздрагивает, отрываясь от книги, испуганно распахивает глаза. Игорь ругает свою несдержанность. Нужно быть мягче. — Спи, Рыжик, — уже мягче добавляет он. — Нам завтра к первому уроку. Ты же знаешь русичку, опоздаем — пощады не будет. — Прости, — тихо пищит Разумовский. Мальчишка быстро выключает свет и юркает под одеяло, отворачиваясь к стене. Сережа не может признаться, что просто боится засыпать. Да и какой в этом смысл, если все равно проснешься через пару часов от собственного крика. Каждую ночь все повторяется в одно и то же время. Конечно, он может позвать Птицу. Когда Олег ушел, он стал приходить чаще. Когда Ворон укрывает его своими чёрными крыльями, ему не снятся кошмары и больше не пугают шумящие трубы. Только то, что нашептывает Птица намного страшнее. Теперь это сны Ворона. Но Сережа тоже их видит. Он словно парит в холодном небе над Питером вдыхая запах пепла и сладковато-горький запах горящей человеческой плоти. Сережа видит город объятый пламенем. Город заблудших душ, — зловеще клокочет Птица. — Этот город болен, Сережа. Мы — лекарство. Вместе мы выжжем скверну дотла! Сергей знает: Ворон жаждет крови и свежего паленого мяса. Он почти физически чувствует его голод. Птица заперта в клетке его разума, и он знает — Ворон зол. Мальчику кажется, что он чувствует, как Птица пытается разорвать его грудную клетку, скребет острыми когтями по ребрам. Возможно, поэтому он родился со странными шрамами на груди — так Ворон помечает свои жертвы. Больше всего на свете Сергей боится исчезнуть. Боится, что Птица реальна и однажды займет его место. — Тебя нет, тебя не существует, — шепчет Сережа, забившись в угол старой крыши, до боли сжимая глаза. — Тебя здесь нет! — А ты в этом уверен? — Птица склоняет голову, смотря на мальчишку огненно-золотыми глазами. У Ворона его лицо, острые когти и огромные черные крылья. — Может, это тебя не существует? — Нет, нет. Ты все врешь, ты… — Ты так отчаянно цепляешься за свою никчемную жизнь. Но ты не можешь умереть. Потому что тебя никогда не существовало. Ты всего лишь личность, созданная мною, чтобы скрыть правду. Мальчик отчаянно кричит, когда Ворон закрывает его своими черными крыльями. — Не бойся, ты не исчезнешь, — зловеще клекочет Птица, — мы всегда будем вместе. Игорь просыпается через несколько часов от странного шума. — Мама, мамочка! — Сергей беззвучно плачет, мечется во сне по постели. — Мамочка, пожалуйста, не надо. «Монстр! У тебя его глаза, глаза твоего отца, лучше бы тебе никогда не рождаться» Рыжик истошно кричит во сне, хватаясь за собственное горло, словно пытается сорвать невидимые руки. Слезы стекают по бледным щекам. — Проснись! — Игорь забирается на кровать и встревожено, тормошит мальчишку за плечи. Сережа распахивает глаза. Он загнано дышит, глотая воздух, бьется в руках Грома пойманной птицей, продолжая истошно кричать. — Ничего, Рыжик, ничего, — Игорь растерянно гладит по спине вздрагивающего у него на плече друга. Гром просто не знает, как вести себя в такой ситуации. Какой все-таки Рыжик худой и хрупкий, можно все позвонки пальцами пересчитать. — Это нереально, тебе просто приснился дурной сон. Сережа шмыгает, смущенно глядя куда-то в сторону. Он снова чувствует себя жалким и слабым. Почему-то сейчас ему очень стыдно, что Игорь видел его таким. — Мне тоже кошмары снятся, — тихо признается Гром. — Как моего отца убили. Я все время кровь на снегу вижу. Повисло неловкое молчание. Гром слышал, как гулко бьется чужое маленькое сердце. Мальчишка сам не знал, почему его вдруг потянуло на откровение. — А что видишь ты? — осторожно спросил Игорь. — Я не знаю…никогда не помню, — испуганно затараторил Рыжик. Он и вправду не помнит своих кошмаров. Почти — всегда оставалось ощущение пожирающего ужаса и беспомощности. Он просыпался каждую ночь примерно в одно и то же время, чувствуя, что ему нечем дышать. — Ты весь холодный, как ледышка, — Гром растирал в своих руках маленькие ладони, но мальчишку продолжало трясти. Поколебавшись ещё несколько секунд, Игорь притянул Рыжика к себе и улегся рядом. — Быстро под одеяло, сейчас теплее будет. Рыжик странно притих, а потом начал медленно расслабляться, благодарно прижимаясь к теплой груди Игоря. Через минут двадцать мальчишка тихо посапывал, что-то невнятно бормоча во сне. А вот Гром еще долго не мог уснуть. В груди разрасталось странное тревожно-щемящее чувство. Рыжика нельзя оставлять одного. Иначе случится что-то очень плохое. Эта мысль билась под кожей, не давая покоя. Игорь забывается под утро тревожным сном. Странные смутные образы словно ускользают от него, и сны будто не его вовсе, чужие. Игорю слышится тихий шелест крыльев, а еще он видит огонь, много огня. И чудится ему странный насмешливый голос, больше напоминающий карканье огромной птицы: Теперь ты будешь вместо него . *** Рыжик умный. Игорь никогда не чувствовал себя тупым, но по сравнению с Рыжиком… В общем да, Разумовский был башковитым. Он мог буквально за пять минут решить все задачи по алгебре, а ещё за две — все задания Грома и спокойно продолжить что-то рисовать в своей тетради или залипать в окно. У Разума вообще была особая тяга к формулам и цифрам. Однажды Гром случайно узнал, что Рыжик от скуки давно решил все задания в учебнике по физике и химии. Сережа никогда не тянул на уроке руку, стараясь быть максимально незаметным и тихим. Знал, что ботанов никто не любит, а его и так постоянно чморили и задирали. На уроке он казался отстраненным и совсем незаинтересованным, но когда учитель вызывал его к доске, Разумовский всегда все решал быстро и правильно. И задание в тетрадке было выполнено без ошибок. На самом деле ему и правда было не особо интересно — учеба давалась ему поразительно легко. А ещё у Сережи была феноменальная память. Стоило ему одни раз посмотреть на страницу книги, он мог пересказать все в слово в слово. А ещё Рыжик очень любил читать. Особенно историю, мифологию и книги по искусству. Мальчик проводил почти все свободное время в маленькой и пыльной библиотеке. А Игорь просто любил наблюдать за своим новым другом. Как весеннее солнце играет в ярких, непослушных рыжих волосах мальчишки. Как с каждым днём на бледных щеках появляется россыпь золотистых веснушек. Нравилось видеть робкую улыбку, как сияют лазурные глаза Сергея, когда он рассказывал про эпоху Возрождения и о жизни знаменитых итальянских художников. Разумовский мечтал, когда вырастет побывать в Италии и обязательно посетить Венецию. А Игорю было просто интересно слушать его голос, тихий, но звонкий и мелодичный, как журчание летнего ручейка. Игорь своей успеваемостью учителей не радовал, зато стал частым гостем в кабинете директора из-за частых драк с другими воспитанниками. Отец учил Игоря защищать слабых и выручать тех, кто нуждается в помощи. А защищать Рыжика приходилось постоянно. Игорь искренне не понимал, как такого можно обидеть? Он же солнышко. Его маленькое рыжее солнце. Гром выходил из этих драк потрепанным, но с победой. И дело было не только в его друге. В душе Грома кипела злость и ярость, которые требовали выхода. А потом Рыжик лепил пластыри ему на нос, смывал кровь с разбитых костяшек и тепло смотрел своими голубыми пронзительными глазами. Тогда у Грома становилось так легко на душе. Сережа показал ему тайное место у реки. Им нравилось сидеть на старой перевернутой лодке и смотреть на воду. Или играть вместе с приблудившейся собакой, которую Сергей называл пафосным именем Марго. Зато теперь Игорь узнал, почему его друг был таким худым: он тайно таскал еду собаке. — Рыжик, а что с твоими родителями? — как-то раз бездумно спросил Игорь и сразу осекся, поймав полный затаенной боли и тоски взгляд товарища. «Думай, Игорь! Думай, прежде чем говорить!» — корил себя мальчишка. Знал же, что для детдомовцев это больная тема. И все же он искренне не мог понять, как Рыжика можно бросить. Сережа был умным, тихим светлым и беспроблемным ребенком. В отличие от мятежного Грома, который вечно встревал в неприятности. — Я никогда отца своего не видел. А мама, — рыжик кусает губы, пиная маленькую ракушку носком ботинка. — Она… мне сказали, что моя мама очень больна и не может больше обо мне заботиться. Все воспоминания о матери были туманные и размытые, а ещё вызывали неясное чувство тревоги. Он помнил, как однажды очнулся в больнице. Свет жёг глаза, и почему-то очень болело горло. Бинты неприятно тёрли нежную детскую кожу и ещё невыносимо пахло антисептиками. Люди в белых халатах ничего ему толком не объясняли, только растерянно отводили глаза и поглядывали со смесью жалости и какого-то неумелого сочувствия. Уже позже к нему явилась чопорная женщина в костюме и объяснила, что больше жить с мамой ему нельзя. Первое время Сережа все время плакал и звал маму. А потом ребенок понял, что она больше не придет. Никогда. Мальчику едва исполнилось три года, когда он попал в холодный и враждебный мир детского дома. В огромном старом здании с высокими потолками было холодно и страшно. Маленькие дети без здоровых навыков социального взаимодействия, бывают поразительно жестоки. Стоило воспитателю отвернуться, как Серёжу начинали дергать за волосы и больно щипать. Ему плевали в еду, толкали на лестнице, отбирали игрушки. Слишком он отличался от остальных детдомовцев. И дело было не только в ярко-рыжих волосах и необычайно синих глазах. Просто он был другим. Более чувствительным, ранимым. Слишком ярким и живым для этого серого места. Маленького ребенка пугали громкие голоса и слишком резкие звуки. Он мог забиться в угол и кричать, закрывая уши ладонями, получая новую порцию насмешек от других детей. Ещё Сережа боялся темноты. Иногда его запирали в чулане, где было грязно, а по стенам ползали тараканы. Мальчик затаив дыхание слушал, как они шуршали, лазая по заваленному мусором полу. Вскрикивал, когда насекомые падали ему на голову или пытались заползти под рубашку. Он боялся, что эти мелкие твари могут забраться к нему в нос или уши. Мальчик истошно кричал и плакал, бился в закрытую дверь чулана, сбивая в кровь маленькие ладони, слыша злорадный смех за дверью. А потом он понял , что кричать бесполезно. Что воспитателям просто наплевать. Слишком часто он ловил на себе пустой холодный взгляд взрослых полный раздражения и отвращения. Сережа научился быть тихим и незаметным, чтобы лишний раз не навлечь на себя гнев взрослых. **** — Уверен? Хочешь, я с тобой здесь посижу и никуда не пойду? — виновато спрашивает Игорь. Не нужно было сидеть на берегу до позднего вечера. Рыжика всю ночь знобило, а к утру и вовсе температура зашкаливала. Усталый доктор бегло взглянула на больного ребенка, сунула ему таблетку жаропонижающего и, строго наказав не вставать с постели, потрусила к себе в кабинет. — Вали уже на занятия, — недовольно шикает Сережа. — И так уже в кабинете директора прописался. Нормально со мной всё будет. Просто нужно отлежаться и к вечеру все пройдет. Без Игоря будет тоскливо и грустно. Но Разумовский не хочет, чтобы у его единственного друга были проблемы. — Уверен, что тебе не будет скучно одному? — с сомнением спрашивает Гром у самой двери. — Я никогда не бываю один, — на грани слышимости бормочет Сережа. И чуть громче добавляет, демонстративно отворачиваясь и натягивая на себя одеяло: — Уверен. Вали уже, а то опоздаешь. Сережа просыпается к полудню от жажды. В горле першит, глаза красные, словно в них засыпали песка. Сбитая утром температура поднялась снова. Сережа чувствовал себя отвратительно: ощущение муторности и жара накатывает с новой силой. Разумовский резко распахивая глаза, чувствуя на себе пристальный потусторонний взгляд. Нет, только не сейчас! Птица устроился на изножье кровати, склоняет голову к плечу, складывая огромные черные крылья. Острые аспидные перья словно колышутся на невидимом ветру. Немигающие глаза вспыхивают адским пламенем, похожим на расплавленный янтарь. — Ты так слаб и ничтожен, Сережа, аж смотреть противно, — насмешливо тянет Ворон. — Человеческое тело такое хрупкое… Острый коготь скользит по груди мальчишки, рисуя странные узоры. — Зачем ты здесь? Чего ты хочешь? — дрожащим голосом спрашивает рыжий мальчишка. Разумовский дергается, отчаянно пытаясь отползти, пока не упирается в спинку кровати, но это трепыхание лишь еще больше веселит его личного демона. — Того же, чего и ты. Ты ведь хочешь вырваться отсюда, разве нет? Я же знаю, как сильно ты ненавидишь это место. Давай сожжем его дотла! Я знаю, тебе нравится смотреть на огонь. — Нет, так нельзя. Я никогда не хотел этого! — Разумовский отчаянно мотает головой. — Врешь, — насмешливо каркает Птица, — ты грезишь об этом каждую ночь, с момента как попал сюда. Дом тысяча девятьсот двенадцатого года постройки. Революцию и Великую Отечественную выстоял. Деревянные балки и перекрытия. Вспыхнет, как спичка. И будет пылать ярко. — Не бойся, я не трону твоего стража, — понимающие продолжает Ворон. — Я все сделаю сам, сначала надо усыпить учителей. Ну или запереть всех вместе, если за все хорошее отплатить хочешь. Как раз очередное совещание на днях. А после мы с тобой очистим это место огнем. — Нет! Здесь ведь есть и хорошие дети, я знаю! — И что их ждет за дверями детского дома? Большинство из них пополнят ряды уличных отбросов, наркоманов и самоубийц. Эти дети никому не нужны, в этом мире у них нет будущего. Позволь им умереть чистыми. Многие из них даже не успеют проснуться. Поверь мне, иногда смерть лучше. — Я остановлю тебя! Я все расскажу, — голос Сергея дрожит от гнева и страха. — Давай, попробуй. И они упрячут тебя в психушку, — Птица смеется резко и громко. Попытки сопротивления его веселят. — Они не видят меня, Сережа. Только ты способен на это. — С кем ты там разговариваешь? — озадачено спрашивает Игорь, влетая в комнату. Уже почти полдня прошло? — Ни с кем, — исправно пищит рыжий мальчишка. — Он меня не видит, — злорадно шепчет Птица, проводя острым крылом по его щеке, прежде чем растворится в воздухе. Гром подлетает к кровати, с беспокойством замечая нездоровый румянец и красные глаза друга, осторожно прикладывает руку к горячему влажному лбу. — Да ты весь горишь! Я сейчас позову докторшу! — Игорь срывается с места. В глазах его Сережа видит искренне беспокойство, смешанное со жгучим чувством вины. *** Дядя Фёдор появляется в пятницу вечером на пороге приюта. — Теперь мы можем забирать тебя на выходные, — сходу радостно сообщает бывший сослуживец отца. — Ну, что скажешь Игорек? Давно ты у нас с Любаней в гостях не был. — А можно мы с собой Рыжика возьмем? Он мой друг, — серьезно говорит Игорь. — Сереже нельзя здесь без меня оставаться. Его другие дети обижают. — Конечно возьмем, вместе веселее, — подмигивает дядя Федор. — Только спрошу разрешения у вашего директора. «Можете забрать мальчишку на выходные, — Лидия Григорьевна не глядя подписывает разрешение. — Разумовский и так не отлипает от Игоря ни на минуту. Да и кому доверять, как не нашей милиции» — Друзья — это хорошо, Игорек, — серьезно говорит друг отца, когда они вместе идут в комнату, где их ждет Сережа. — Я, пока не встретил Костю, совсем дикий был. Людей от себя отталкивал. А потом понял, как это важно — знать, что есть человек, которому ты можешь доверять. Шум большого города пугает рыжего мальчика. В метро он все время жмется к Игорю, словно потерянный птенец, с опаской поглядывая на Прокопенко исподлобья. В старой квартире привычно тепло и уютно, пахнет фруктовым чаем и малиновым вареньем. — Ты что, Рыжик, никогда пельмени не лепил? — весело смеется Игорь. — Нет, — тихо сопит Сережа. Гром прижимается к нему со спины, беря маленькие ладони в свои, показывая как надо. Рыжик почему-то сразу затихает. Игорь замечает, как у его друга краснеют кончики ушей, наверное, на кухне и правда слишком жарко. Так они и лепят пельмени в четыре руки. А потом все вместе едят горячие пироги с черникой, и запивают сладким чаем. Поначалу рыжий мальчик кажется Любе очень запуганным: ребенок вздрагивает от каждого прикосновения женщины, дичится всего. «Ребенок совсем не знает, что такое ласка и материнское тепло, — с болью думает женщина, — возможно, мама его даже била. Бедное дитя» Когда Люба дарит ребенку альбом и заранее приготовленные акварельные краски и фломастеры, она впервые видит робкую улыбку на лице Сережи. А когда они на следующий день идут все вместе в Третьяковскую Галерею, глаза ребенка сияют от радости. — Вы похожи на Венеру Боттичелли, — застенчиво говорит мальчик, глядя в пол. — Только у богини глаза холодные и надменные, а у вас добрые и теплые. *** — Эй, мелкий, ты Сережку тут не видел? Рыжего такого в смешной шапке? — второпях спрашивает Гром у чумазого мальчишки, который курит на лестнице у окна. — Видел, и что с того? — недобро усмехается детдомовец, и Игорь замечает выбитый зуб, и странно расширенные глаза. — Разум снова на чердаке прячется. Опять со стенами разговаривает, псих недоделанный. — Что ты сказал, придурок? — зарычал Гром, хватая за грудки пацана и со злости пихая в стену. — Что слышал, — скалится детдомовец. — Это ведь он в том году пацанов в сарае у реки сжег. Я-то все видел. — Меньше клей нюхать надо! — рявкает Игорь, отталкивая мальчишку. — Эти дебилы сами себя подожгли, когда баллончики с лаком в костер бросали. И это все знают. Гром резко разворачивается в сторону старой обшарпанной лестницы ведущей на крышу. — Беги, беги к своему Сереженьке, — зло шипит малолетний наркоман, сплевывая на пол. — Он и тебя сожжет, если ему голоса в голове прикажут. На обветшалой крыше пыльно и сыро, Игорь матерится, путаясь в паутине и чихая от пыли. Кажется, он даже вспугнул парочку летучих мышей. Неприятное местечко, думает Гром. В таком только ужастики снимать. И что Рыжик здесь забыл, простудится ведь опять, дубина. Половицы неприятно скрипят под ногами. Мальчишка замирает, слыша чьи-то голоса. Осторожно выглядывает из-за угла, готовый броситься на помощь рыжему другу, если его сюда загнало хулиганье, да так и замирает в растерянности. — Пожалуйста, оставь меня, — Сережа сидит на грязном полу, забившись в самый дальний угол крыши, обхватив колени руками, медленно раскачивается из стороны в сторону, испуганно уставившись в пустоту. На мгновение Грому показалось, что испуганные глаза Рыжика поменяли цвет, словно небесно-голубую радужку затопил горячий янтарь. — Ты не понимаешь! Мне просто нужен настоящий друг, тот, к кому я могу прикоснуться, — голос Сережи дрожит от отчаяния и страха, по бледный щекам катятся слезы. Думай Гром, думай. Да что тут думать то?! — Здесь никого нет, — Игорь выходит из своего укрытия, решительно приближаясь к своему другу. Но Разумовский невидяще смотрит будто сквозь него. — Посмотри на меня, — Гром падает на колени, осторожно беря в свои ладони заплаканное личико. — Здесь только я… только мы. — Игорь? — холодные пальцы Сережи касаются лица Грома. Он видит, как янтарную радужку снова затапливает лазурная синева. — Игорь, ты пришел за мной? — тихо повторяет рыжик, внезапно вцепившись в своего друга, и утыкается ему в шею, шмыгая носом. Это еще не конец, — зловеще шепчет Птица в его голове. — Скоро он тоже тебя бросит, как твой Олег. И тогда я вернусь. Я всегда возвращаюсь. Мы всегда были вместе, и всегда будем. — Ну хватит сырость разводить, — смущенно бормочет Гром. — Я же теперь здесь. Больше не будет больно и страшно. Теперь я буду тебя защищать, Рыжик. Никому тебя в обиду не дам. Не реви, ну. Разумовский сильнее вцепляется в острые плечи Грома, видя, как в воздухе кружатся черные перья, медленно падая на грязный пол. *** Мальчикам исполнилось почти тринадцать. На дворе стояла жаркая осень, первые жёлтые листья лениво кружились в воздухе. Этим летом Сережа немного вытянулся, почти догоняя Игоря в росте, но все еще оставался болезненно худым и нескладным. Ярко-рыжие волосы немного выгорели на солнце и приобрели оттенок золотистого пламени. Теперь они отросли почти до плеч, забавно вились и торчали в разные стороны. Мальчишки регулярно сбегали на речку, но Сережа в отличие от смуглого Игоря, оставался такой же бледный. Разве что веснушек на лице и теле прибавилось. Теперь в по-детски больших лазурных глазах Рыжика играли смешинки. Гром все чаще замечал в них скрытую радость. За два года Игорь так ни с кем ни подружился. Собственно, Гром и не старался. Все свободное время он проводил с Рыжиком. Да и не нужен им был никто больше. Мальчишки вернулись с реки ближе к обеду, разморённые, в подсыхающей одежде. Они не знали, что во дворе детского дома их уже ждут. Приезд дяди Федора с тетей Любой стал для Грома полной неожиданностью. В последнее время бывший сослуживец отца нечасто их навещал. — Прости, что давно не приезжал, — Федор крепко обнял мальчишку и сбивчиво заговорил, выпуская Игоря из своих рук. — Я очень много работал. И вот, добился повышения Сережа, стоявший рядом замер. Сердце мальчика отчаянно забилось от боли и безысходности. В отличие от Грома он сразу понял, зачем эти двое сюда явились. Игорь словно почувствовал его волнение, отошел от дяди Федора и незаметно взял за руку своего рыжего друга. — Я обещал, что вернусь за тобой Игорек. Мы с Любаней собрали все документы. Теперь мы можем быть одной семьей. Пойдёшь к нам жить? Ты ведь всегда как родной нам был. — Я без Рыжика никуда не поеду! — нахмурился Игорь, до боли сжимая маленькую холодную ладонь Сережи. — Ему нельзя быть одному. — Ну что, Любаня? Мы ведь с тобой всегда хотели двоих мальчишек, — весело подмигнул дядя Федор. — Ну что, Сережа, пойдешь к нам жить? — тетя Люба тепло улыбнулась притихшему мальчику. В истерзанной душе ребенка вновь затеплилась робкая надежда. *** Получить разрешение на усыновление Сергея Разумовского оказалось на удивление проще. Все документы собрали достаточно быстро, обойдясь без ненужной волокиты и дополнительных проверок. — Сережа — замечательный мальчик: очень умный, спокойный, начитанный. Просто замечательный ребенок, — губы Лидии Григорьевны растянулись в приторной напряженной улыбке. — Застенчивый немного, но со временем это пройдет. — Уверена, что искренняя любовь и забота поможет Сереже раскрыться, — из-за собственного волнения, приемные родители не заметили напряженность и нервозность директрисы. — Скажите, а вы не знаете, кем были родители Сережи? — спросила Люба, подписывай документы. — Не то, что бы это имело для нас особое значение, просто, если у ребенка есть предрасположенность к наследственым заболеваниям, я бы хотела знать, чтобы своевременно оказать ему помощь. Возможно, ребенку нужна особая диета или… — Об этом можете не беспокоиться, — поспешно заверяет женщина. — Разумовский с детства ничем особо не болел. Простужался пару раз и грипп полгода назад перенёс. А, ещё в три года был случай, что с пригорка упал. Прокатился по камням, все лицо и грудь расцарапал, но без серьезных травм обошлось. А о его родителях вам в службе по делам детей разве не рассказали? — У них сведений не сохранилось. Сказали, года три назад в архиве прорвало батарею и половины документов не стало. «А там не такие уж идиоты сидят, — с мрачным весельем подумала Лидия Григорьевна. — Правдоподобную версию сочинили. Про пожар узнать легко, а бытовые неисправности так запросто не проверишь. Да и батареи там правда дрянные» — Кое-что и я знаю, но это так, на уровне слухов и сведений из третьих рук. Сами понимаете, нам их просто на руки сдают и особо не отчитываются. Его родители — беспечные студенты первого курса. Знаете, как это бывает: первая любовь вскружила голову, девушка залетела, проморгала все сроки, а ребенок оказался обузой и проблемой. Вскоре Ромео сбежал, не выдержав свалившейся ответственности, а мать отказалась от ребенка прямо в роддоме. — Спасибо, что уделили нам время, — тепло попрощаться Федор. — Мы же можем забрать мальчиков сегодня домой? — Да, разумеется. Сережа и Игорь ждут вас в общем зале. Если будут вопросы, можете звонить в любое время, — не переставая радушно улыбаться Лидия Григорьевна провожает приемных родителей до двери. А потом директриса затаившись, наблюдает, как двое воспитанников покидают здание приюта вместе с новоиспеченными родителями. Разумовский робко улыбается, не отпуская руку Игоря, быстрым шагом направляется к воротам в сопровождении приемных родителей, желая поскорее покинуть ненавистное место. У самых ворот рыжий мальчик оборачивается, поднимает голову, смотря в сторону окна. На лице Сергея мелькает странная холодная улыбка, а глаза на мгновение вспыхивают золотисто-карими отблесками. Лидия Григорьевна не может этого видеть, но она чувствует на себе холодный гипнотический взгляд странного ребенка и инстинктивно отрывается от окна. Лишь только когда машина скрывается за поворотом, директриса может спокойно выдохнуть. Чуть позже она достает фляжку с коньяком плескает в старую чайную чашку и залпом осушает. Наконец-то она избавилась от этого выродка. — Вы им не сказали, Лидия Григорьевна, — укоризненно произносит заглянувшая в кабинет психолог. — От Разумовского все отказываются, как только узнают правду о его родителях. Восемь потенциальных усыновителей, Мария. Я больше не намерена повторять ошибку своего предшественника, — директор снисходительно смотрит на сотрудницу: молодая еще, совсем зелёная. Сразу после института, не растеряла еще юношеского максимализма. Она пока верит, что в каждом ребенке есть что-то хорошее. Не понимая, что некоторым из них вообще лучше никогда не рождаться. — Да кто бы взял себе это отродье?! — раздраженно продолжает Лидия Григорьевна. — Мать пожизненно заперта в психушке, отец — маньяк, годами державший в страхе весь Питер. Я бы тоже умом тронулась, если бы меня полгода в подвале держали. — Зачем вы так? — сразу взвивается Мария. — Сережа очень светлый и милый мальчик. — Все они милые, когда хотят выбраться отсюда. За годы работы через меня прошли сотни детей. Поверь мне, Мария Сергеевна, эти звереныши прекрасно умеют притворяться. Тем вечером Лидия Григорьевна нервно курит у открытого окна, наблюдая за угасающим солнцем. Пепел падает на подоконник, обжигая пальцы. Все файлы о Сергее Разумовском давно удалены с компьютера. Когда приют засыпает, директриса незаметно выходит на задний двор, пряча под одеждой ненавистную папку. Женщина бросает ее в металлическое ведро для листьев, заливая жидкостью для розжига. И долго молча смотрит, как пламя пожирает личное дело Сергея Разумовского вместе с обрывками старых газет. Давно уже надо было. И ведь действительно легче стало. «Шестнадцатилетней жертве маньяка чудом удалось выжить. На данный момент Марина П, находится в центральной городской больнице под наблюдением врачей. Жертва находится в коме, состояние оценивается как стабильно тяжелое….» «Маньяк, много лет терроризировавший город, застрелен при задержании» Лидия Григорьевна с отвращением смотрит, как пламя пожирает фото рыжеволосого мужчины с застывшими словно янтарь желто-карими глазами. Даже сейчас, даже от затертого фото веет странным холодом, заставляя женщину внутренне содрогнуться. «…молодая женщина помещена в психиатрическую клинику при попытке убить своего малолетнего сына. Ребенок доставлен в больницу в тяжелом состоянии…» Директриса ждет, пока бумаги превратятся в пепел. Совпадение или нет, а за то время, как Разумовский появился здесь, произошло шесть несчастных случаев. Двое детей утонули в заброшенном старом пруду, один упал с крыши, еще трое заживо сгорели в закрытом сарае. Лидия Григорьевна пережила допрос полиции, несколько проверок. В конце концов, каждый раз случившееся признали несчастным случаем. Уволили несколько воспитателей и забыли. — Теперь это больше не моя проблема, — тихо произносит директриса, докуривая очередную сигарету. Если ее сгубят не воспитанники, то почти наверняка — онкология. — Всем будет лучше, если этот ублюдок исчезнет отсюда.