Этюд в бирюзовых тонах

      Домой Даби приходит как обычно поздно.       Он вешает тяжёлый кожаный плащ и отставляет любимые чёрные берцы на коврик сбоку от двери, устало вдыхая и тут же ощущая аппетитный аромат горячего ужина. Проходя по узкому коридору Даби заглядывает в комнату, которая в двухкомнатной квартире играет одновременно и роль спальни, и роль гостиной. — Ты задержался. Ужин на плите.       Спокойный лишённый эмоций голос привлекает внимание Даби к сидящему на кровати парню.       Шото одет в белую домашнюю футболку с Дэном и Драго из "Бакуганов" и синие свободные шорты: он, опустив голову, внимательно читает книгу, лежащую на его скрещенных лодыжках. Рядом лежит открытая тетрадь с карандашом и резинкой, и несколько листков-черновиков. — Всё ещё учишься? — Даби чуть лениво подпирает плечом дверной косяк, пытливо рассматривая двухцветную красно-белую макушку младшего брата. — Патофизиология. Конспекты на пару дней вперёд. — Решил стать умнее всех на потоке не в два раза, а в четыре? — Решил поддерживать максимально высокий уровень знаний. У нас участились проверки и тесты. — Уверен, ты все их сдашь на "отлично". — Даби безмятежно полуприкрывает глаза, отталкиваясь плечом от деревянной поверхности, и подходит к раздвижному шкафу.       Шото наконец поднимает голову, отрываясь от читаемого текста, и Даби интуитивно чувствует изучающий взгляд гетерохромных глаз на своей спине, пока стягивает с себя запачканную белую майку. — Был тяжёлый день? — бесцветно интересуется младший.       Даби хмыкает. — Шинсо приспичило затеять очередную заварушку, — всё же начинает ворчать он, попутно захватывая с полки махровое бордовое полотенце. — … а ты знаешь, насколько муторно быть с ним в деле: у него план сложнее устройства швейцарских часов… — … но зато его планы обычно настолько же надёжны. — оспаривая-заканчивает за него Шото. — Ты пострадал?       Даби поворачивается, сталкиваясь взглядом с внимательными разноцветными глазами, которые просканировав полуобнажённое тело, замирают на его правом плече. — Пострадала только моя гордость. — кисло морщится Даби, отшучиваясь. — Нужно обработать. — Шото бесшумно закрывает толстенный том откладывая его с ног куда-то в сторону и собирается встать. — Просто царапина. — Даби не противится и даже не вздрагивает, когда подошедший Шото невесомо проводит пальцами по запёкшейся почти чёрной корочке застывшей крови. Лазурные глаза пересекаются с гетерохромными бирюзовым и серым, на дне которых едва заметно беспокойство. — Ты же знаешь: на мне заживает как на собаке.       Однако Шото смотрит строго и непреклонно; так что полотенце падает с шорохом на ламинат. Даби корчит несчастное лицо, но затем мазнув по лицу брата хитрющим прищуренным взглядом, перехватывает чужое запястье, резко притягивая юношу в свои объятья. — Но если ты можешь подлечить мою гордость… — театрально вскидывает он голову, затем отворачивая подбородок влево, и аквамариновые глаза вспыхивают хищным блеском предвкушения. — Что ж…       Когда они валятся на кровать, скидывая книги, тетради и ручки на пол с негромким дробным перестуком, Шото всё же пытается возмутиться. — Тойя! — обе руки младшего упираются в покатые плечи, а в вечно-спокойном взгляде полыхает почти негодование. — Расслабься, отото.       Оба Тодороки ёрзают на постели, притираясь телами и постепенно жар шутливой борьбы и сопротивления перерастает в жар обладания.       Даби нежно целует внутреннюю сторону запястья Шото и расстегнув его наручные часы откладывает их на прикроватную тумбочку, где стоит фото в посеребрённой рамке — Шото мельком бросает взгляд в его сторону, жадно целуя Тойю.       Это ведь сейчас их только двое.       А на фото семья Тодороки большая: любящие родители — красноволосый, высокий и могучий мужчина и миниатюрная женщина с белыми, отливающими серебром прядями, и четверо улыбающихся ребятишек — трое мальчишек и девочка.       Тойя когда-то в детстве спас его из страшного пожара: сгорела вся семья, кроме Шото… и Тойя тоже. Даби — всё, что от него осталось. Тойю забрали на лечение, Шото отдали бабушке, которая вскоре тоже умерла.       Так в шесть лет он попал в ту "семью" — из приюта его забрали почти сразу.       Шото никогда не жаловался, но разница между тёплым отеческим домом и новым местом, в которое его привели жить, была как пропасть между раем и адом.       Новые родители содержали ещё пятерых "прикормышей" — так они называли всех не-родных детей — взятых из приютов, чтобы "милой принцессе Сэм-с" не было скучно.       Как понял Шото.       В скором времени — по стечении тех или иных обстоятельств — остался только он один.       Исэми была пятнадцатилетним избалованным подростком. И её вкусы — как в общении, так и в развлечениях — были… весьма специфичны.       Настолько, что Шото готов был плакать и умолять на коленях, только бы ей не давали "играть" с ним. Названные "родители", впрочем, были непреклонны, аргументируя происходящее тем, что палка — лучший воспитатель.       Когда ему исполнилось восемь за ним пришёл Даби. Шестнадцатилетний высокий и стройный юноша, с ног до головы изуродованный ожогами.       Испугался ли маленький Шото впервые увидев его? Нет.       Ни уродливые рубцы, ни мрачный чёрный цвет одежды, обуви, волос и практически такой же цвет омертвевшей, чуть фиолетовой, кожи, ни скобы, сшивающие по частям подобие молодого человека, не смогли создать в голове Шото образ монстра из ночных кошмаров. Потому что бирюзовые глаза, отливающие тёплым лазурным бликом и нежное потрёпывание по голове, принадлежали ангелу. Тойе. Его личному защитнику.       И то, что он пришёл — означало конец ада. Для Шото.       Он слышал крики своих мучителей, но вопреки рассказам из книг, никогда больше они не преследовали его… — Тойя.       Старший вскидывает бровь, показывая, что он внимательно слушает. — Могу я пригласить к нам друзей на выходных? — Шото сцепляет пальцы в замок, обнимая брата за шею. — Из универа? — Из универа.       Даби коротко усмехается, пальцами оглаживая рёбра Шото, и бросает пронзительный взгляд в глаза младшего: — А твои друзья в курсе кем твой брат работает? — Нет. — честно отвечает Шото, невозмутимо выдерживая испытующий взор старшего. — Но они оба хотят поступить в полицейский департамент.       Даби звучно присвистывает.       Шото вдруг вскидывается, проводит влажную дорожку вдоль шеи Тойи: под горячим языком пульсирует выпуклая венка. Шото прикусывает подбородок Даби, и тот рыкнув отталкивает младшего обратно на простыни. — Подумаем… — неоднозначно бросает Даби, и приподнимается, чтобы вытянуть ремень из шлёвок чёрных джинс.       Шото невольно скользит взглядом по жутковатым багряно-фиолетовым следам на руках брата.       Ожоги.       Он был рядом с ним так долго, что уже перестал замечать их в ворохе повседневных дел. Но иногда его глаза, словно напоминают ему о прошлом, и в голове смутно проносится воющее пламя, пожирающее стены некогда уютного и наполненного жизнью дома, обугленные раскалённые обломки, чернеющие липкие щупальца дыма, хватающие его, чтобы похоронить в этом огненном склепе…       Шото весьма отдалённо помнил, что Тойя тогда завернул его то ли в мокрый ковёр, то ли в одеяло, рявкнул так, что перекричал треск и вой костра вокруг них, чтобы Шото закрыл глаза, а после — прижал его к себе и бросился по коридору через гостиную прочь из дома. Шото чувствовал мягкий удар о землю, когда Тойя выронил его в траву, а в следующий миг от крика брата у него заложило уши и заслезились глаза. Но Шото лежащий в тёплом мокром коконе, лишь сильнее стиснул зубы и зажмурил глаза. И расплакался. — Ты хотел умереть?       Шото несколько раз моргает, переводя взгляд с вызывающих у него боль отметин на теле старшего на его лицо. — Ты хотел умереть? — повторяет Даби и смотрит непроницаемой синевой своих внимательных глаз.       Смысл вопроса со второго раза до Шото всё же доходит: он хмурится и отрицательно качает головой. — Что? Нет. — Тогда прекрати на них так смотреть. Я хотел спасти тебя и знал на что иду.       Даби отстраняется от него и встаёт, чтобы снять джинсы.       Шото кончиками пальцев ведёт по спине старшего, считая позвонки. Он и сам не может сказать, когда же это всё началось. Когда их отношения перетекли из привычных семейных в то запретное, что есть теперь между ними?       Наверное, можно было сказать, что они чувствовали себя очень одинокими, оставшись в этом огромном жестоком мире без близких людей, и чтобы отчаяние не поглотило их, братья стали искать утешения в тепле тел друг друга, позволяя страсти поглотить их…       Но Шото знает, что это — точно неправда. Что даже не случись пожара и всего последующего ада, они всё равно рано или поздно пришли бы к этому. И неважно, что бы стало катализатором: ночной приход мокрого из-за дождя Даби, ввалившегося в квартиру с ранением, до смерти перепугав Шото, который места себе не находил из-за тревоги и ожидания, или же случайное касание и улыбка за поздним ужином в кругу семьи. Они изначально были такими. Шото чувствовал нечто особенное в своей любви к Тойе, раньше, чем научился понимать собственные чувства. И он был уверен, что Тойя тоже чувствовал. Потому что в тот день он мог бы спасти маму, Фуюми или Нацу. В конце концов он мог бы спасти себя. Но когда Тойя понял, что может спасти только кого-то одного — он спас его. И, в самых дальних глубинах души Шото молил небеса о прощении за эту скользкую, невероятно-поганую, премерзкую мысль, при которой он испытывал блядски-непозволительное облегчение.       Быть может, оно и к лучшему, что случился пожар. И, быть может, оно и к лучшему, что мама с папой не смотрят на них с небес. Ведь тогда они бы их ненавидели и презирали. Вряд ли они бы поняли и приняли их с Даби выбор. Мама с папой наверняка желали им достойную партию и кучу милых детишек, которых бы нянчили как самых лучших внучат в мире. Но вот беда: единственная партия, которую Шото назовёт достойной — это Даби.       И никто его в этом не разубедит.       Даби оборачивается, ловко перехватывает кисть Шото и целует кончики его пальцев удивительно мягко, даром что губы у него жёсткие, обветрившиеся и потресканные, а глаза смотрят по-волчьи хищно. Они сталкиваются в нетерпеливом поцелуе, и пока Даби притягивает лицо младшего, углубляя игру языков, Шото, придвигаясь ближе, рукой скользит в расстёгнутые джинсы старшего. Игривая ласка возбуждённой плоти заставляет Даби что-то прошипеть в поцелуй: он резко выдёргивает руку младшего из своих штанов и в отместку показывает, что инициатива наказуема, прикусывая нижнюю губу Шото. Но Шото это лишь раззадоривает больше прежнего: он медленно разрывает поцелуй с братом и опускается на колени прямиком на пол, между раздвинутых бёдер старшего. В два движения они избавляются от джинс и белья, Даби подаётся вперёд, и Шото безропотно заглатывает его по самое основание принимая. Тойя негромко выдыхает сквозь губы от наслаждения и полуприкрывает глаза, наблюдая за тем, как младший играется с головкой, посасывая её словно леденец и распалившись толкается языком в щёлочку уретры. Шото несильно напрягается, больше стараясь принести наслаждение, но не довести до разрядки; они оба понимают, что это — лишь аперитив, нежная закуска перед основным блюдом.       Ладонь Даби опускается на его затылок, пальцы ласково зарываются в красно-белые пряди, намекающе приглаживая. Шото мурлыкать готов от того, насколько это приятно, но вместо этого жмурит гетерохромные глаза и снова берёт в горло, наблюдая за выражением лица брата.       Даби с хрипом выдыхает, что больше походит на глухой стон нежели выдох, но затем расслабляется, позволяя Шото опираться на внутреннюю сторону его бедра одной рукой, а второй сомкнуть кольцо пальцев на скользком от слюны и смазки члене. — Твои друзья в курсе, что ты родному брату отсасываешь? — вопрос звучит невыразительно, отстранённо, без явного любопытства или хоть какого-то интереса.       Шото, играющий языком с "короной", прямо под головкой, где кожа невероятно нежная и чувствительная, отвечает не сразу. — Думаю, Мидория знает. Но он хороший друг и поэтому… — … молчит. — заканчивает после короткого несдержанного стона Даби, инстинктивно вскинув бёдра навстречу младшему. — Любопытно. Значит мне стоит быть поосторожнее с этим Мидорией…       Шото выпускает член изо рта, облизнув головку, и рукой проводит вверх-вниз по твёрдому стволу. — Не переусердствуй с осторожностью. Иначе он сочтёт тебя недружелюбным или даже подозрительным.       Шото дует на головку с удовольствием наблюдая как Даби сжимает челюсти до желваков, проступающих на стыке зарубцованной и здоровой кожи его лица.       Даби тянет Шото на постель, вынуждая подняться с колен. Они снова целуются, и Шото едва успевает сглотнуть слюну с солоноватым привкусом, чтобы не разделять вкус с Даби. Требовательная жёсткая рука на выпирающем сквозь ткань свободных шорт члене заставляет крупную дрожь прокатиться по позвоночнику. Шото стонет сквозь поцелуй, выгибаясь навстречу движениям брата. Даби ухмыляется, тянет за волосы на затылке, заставляя откинуть голову и позволить ему впиться в шею. — Какой ты у нас чувствительный, Шо-чан… — от хриплого довольного шёпота, разбивающегося о кожу шеи после очередного бескомпромиссного поцелуя, Шото стонет в голос, хватаясь за крепкие плечи брата.       Даби подталкивает младшего, заставляя упасть на простыни и тут же перевернуться. Шото покорно поднимается на локтях и коленях, хотя ноги его дрожат от возбуждения. Тойя, не теряя времени даром, стягивает с него шорты с бельём и лениво хлопает по ягодице, вынуждая прогнуть поясницу. — Ты подготовился?       На ответ у Шото нет ни терпения, ни сил, потому что он сейчас способен издать только какой-нибудь скулёж. Но повернув раскрасневшееся лицо к брату, он торопливо кивает, невольно облизав губы. — Плохой мальчик, — голос Даби опускается до рычания, и Шото сжимает челюсти, от резко возросшего возбуждения. — Занимаешься непристойностями в свободное время.       Что ж, если Шото думал, что это — край его возбуждения, то он жестоко ошибался.       Даби несколько раз сжимает ягодицы младшего: мягкая нежная кожа то краснеет, то белеет, послушно проминаясь под жёсткими костлявыми пальцами, больше похожими на птичьи когти. А затем Шото ощущает несильный пробный шлепок и чуть ли не стонет в подушку: след от удара словно вспыхивает на миг, но боли он не чувствует.       Бёдра сами двигаются навстречу Даби. Шото елозит на кровати перед ним, приподняв пятую точку и беззастенчиво требует ещё. И Даби не заставляет его долго ждать: оглаживает послушно подставленные ягодицы, а после оглушительно шлёпает его, то сильнее, то мягче, то быстрее, а то издевательски небрежно. Шото поскуливает от хорошей порки, мысленно говорит Даби о его охуенности, зная, что вслух никогда не скажет этого, иначе после он умрёт — от самодовольных ухмылок вперемешку с комментариями о величии его "всегда распрекрасного, чудесного, самого лучшего и самого крутого старшего брата".       Сунув руку под подушку, Тойя выхватывает оттуда серебристый тюбик. Крышка падает на пол, а Даби беспощадно сдавливает несчастный предмет.       Смазка льётся не то что по пальцам — размазывается по всей ладони.       Даби несколькими широкими мазками скользит меж ягодиц Шото, тщательно подготавливая упругое колечко мышц. После тюбик отправляется на пол к колпачку, а Даби коротко чмокает раскрасневшуюся кожу ягодицы младшего. Распределив остатки смазки по члену, он тут же нависает над братом, опираясь руками по бокам от его тела. И Шото краем глаза замечая, как измазанная блестящими разводами рука вцепляется в простынь рядом с ним, возмущённо ругается: — Ты в курсе, что мне потом опять простыни придётся отстиры... — в этот миг Даби вталкивается в его тело одним мощным слитным движением, от которого младшего Тодороки аж подбрасывает, и фраза сбивается с намеченной траектории: — ... блять. — "Отстирыблять"? — коротко интересуется бархатистый голос над ним, издевательски продолжая: — Звучит как новое ругательство Айзавы. Кажется, ты пересидел на его парах и нуждаешься в небольшом отпуске, отото.       Долгий глубокий толчок выбивает из Шото слабый стон, когда он сгребает простынь сжатыми пальцами, не замечая хищно-нависнувшего над ним Даби. — Не беспокойся, — горячий шёпот посылает волну пожара вдоль позвоночного ряда. — Я тебе его предоставлю.       Даби прикусывает мочку его уха, одновременно с этим вжимая в постель. Шото стонет, подаваясь назад и желая, чтобы Тойя, чёрт-бы-его-побрал, перестал уже мучить и его и себя, и начал полноценное движение. Будто вняв его мыслям старший выпрямляется над ним и, подтянув раскрасневшиеся бёдра к себе, начинает двигаться.       Первые пробные толчки заменяются быстрыми глубокими проникновениями. Даби словно наизусть (хотя почему "словно"?) знает каждый миллиметр тела Шото: под любым углом находит нужную точку и метит точно в неё, заставляя вскрикивать от оглушительных волн удовольствия. Когда горячий узел собирается внизу живота, а очередная волна пожара из-за мурашек прокатывается по коже, Шото тянется к своему члену, желая поймать тот самый прекрасный конец, что обещает вспыхнуть звездопадом под сомкнувшимися веками. Даби заметив его движение на корню пресекает попытку младшего: перехватывает кисть и, резко покинув потрясающее податливое тело, перебрасывает Шото из коленно-локтевой на спину. Шото не успевает даже возмутиться, как вновь захлёбывается стоном, когда старший погружается в его тело. Толчки становятся частыми и грубыми: Даби словно впечатывает себя в тело Шото, словно доказывает всему миру, оставленному за дверью их комнаты, что Шото — его. Его. И больше ничей.       Даби с силой подаётся к нему тазом, чувствуя, как пальцы младшего почти до боли впиваются в его плечи. Он наклоняется, прихватывая тёплую изящную шею губами, и хрипло рычит словно лесной зверь. Шото выгибается и вскрикивает, отчаянно выдыхая его имя. — Т-Тойя! Ах!..       Тойя резко покидает его тело и, сипло простонав, изливается на простыни рядом с бедром Шото. Миг — и тяжёлое тело Даби падает справа от младшего. Шото тяжело дышит, с трудом разлепляя дрожащие веки: оргазм настолько оглушительный, что на ресницах повисла влага, а всё тело обратилось тёплой неподъёмной грудой. Справа от него происходит какая-то возня, а затем доносится усталое ворчание брата: — Чёрт. Мы совсем забыли про ужин.       Шото облизывает враз пересохшие губы; горло саднит потому что голос от стонов сорван до хрипоты. — И про твою царапину. — он звучит незнакомо, будто галька перекатывается на дне колодца. — Нужно обработать. — Только после того, как сходим в душ, — с трудом разомкнув губы, выдыхает Даби.       И Шото с ним абсолютно согласен.       После сытого ужина, состоявшего из вакаяма-рамена и тирамису, совместного душа, в котором они окончательно доконали друг друга, обработки царапины от пули, прошедшей по касательной и ворчания Даби, они вдвоём, расслабленные и распаренные, свалились на кровать.       Спустя некоторое время, старший всё же нарушает мирную тишину, царившую в их спальне. — Пригласи их на ужин.       Шото поворачивает голову, непонимающе уставившись на профиль брата.       А Даби, не открывая глаз, расслабленно поясняет: — Своих друзей. — А можно? — Да. — Тогда в субботу посидим вчетвером. В шесть вечера. Не опаздывай. — Не опоздаю. — Хорошо. — Шото едва заметно кивает — привычка с детства — и прикрыв глаза, чмокает брата в щёку. — Спокойной ночи, Тойя.       Даби смотрит на свернувшегося клубочком у него под боком младшего, скосив глаза, а после бесшумно выдыхает. Фантомное ощущение пушистых ресниц, коснувшихся его щеки не пропадает, отдаваясь чем-то тёплым и тягучим прямо под рёбрами. И Даби, незаметно улыбаясь, отвечает своему спящему отото. — Спокойной ночи, Шото.